Текст книги "Суворовец"

– Такие хорошие для отчетов слова есть, уважаемый Исмаил-ага. А вы их почему-то не используете! К примеру – «вместе с тем», «однако», «тем не менее»… Мол, имеются еще отдельные упущения.

– Ой, правильно сказал, вах! Слышал, Мурад? Так и пиши. Сначала хорошее.

– Так нет ничего хорошего, дядюшка!

– Как это нет?

Прав был Мурад, ничего хорошего о состоянии артиллерии Туртукайской крепости в отчетный период сказать было нельзя. Из двадцати орудий семь – взорваны либо захвачены неприятелем, остальные стреляют через раз, да и на одну горушку пристреляны. А ну как неприятель с другой стороны полезет? Пристрелять ведь уже не успеть.

Что уж тут говорить… уж пришлось Алексею помочь, не за страх, а за совесть впрячься во всю крепостную отчетность. Провозились до вечернего намаза – но вышло неплохо. Уж куда лучше, чем в первый-то раз. Начальник-хаджегян умилился даже! Особенно ему понравились фразы – «на протяжении всего периода наблюдается небольшой отрицательный рост», «соответствует погрешности, предписываемой артиллерийским уставом» и «в целом положительно».

Таким образом, почти половина потерь в отчете выглядела как отдельные, легко устранимые недостатки, ничуть не влияющие на «общий положительный рост» и «всю картину в целом». К отчету прилагался еще и график, наглядно показывающий и рост, и стабильность. Больше, конечно, «стабильность», чем рост и даже небольшой минус, впрочем, вполне «соответствующий допустимой погрешности».

Таким же образом сварганили отчет по тимарам и финансовый отчет. Трудились всю ночь рук не покладая, и еще на день осталось три больших отчета… с таблицами в «Эксель»!

– С какими-какими таблицами?

По заданному начальником вопросу Алексей понял, что совсем уже заработался. Еще бы! Всю-то ноченьку напролет.

Еще не приперся бы курьер! Впрочем, судя по отсутствию Ибрагима и Али, не должен бы.

Спали по очереди, здесь же, в конторе на длинной скамье для просителей. Дверь в «присутствии» закрыли на засов, послав Орхана на базар, чтоб сказал торговцам, чтоб все знали – «приходите завтра». Мальчишка еще купил еды – сыр, молоко и жареные пирожки с бараниной и тонким тестом. Чуть перекусили – вкусно!

Ближе к обеду явился Али, не выспавшийся, но довольный и слегка пьяный. Весь оставшийся коллектив, включая начальника, тут же набросился на парня с расспросами. Всем уж хотелось знать – что там да как? Не заявится ли вдруг посланник за отчетом?

– Не заявится, – усаживаясь, авторитетно заявил писец. – Разве что к вечеру проспится.

– Ва, Аллах! Удалось? Удалось все-таки!

Исмаил-ага радостно всплеснул руками и подогнал флегматика Али:

– Ну-ну, не томи, рассказывай!

Особенно-то рассказывать было нечего. Все вышло, как запланировали. Взойдя на обеденную террасу караван-сарая, приодевшиеся в дядюшкины одежки племянники заказали чай и принялись читать вслух стихи поэтов так называемого «индийского стиля», весьма популярного в придворных кругах.

Дели-Барыш вкушал обеденные яства рядом, на соседней кошме… Прислушался, заулыбался! Рыбак рыбака видит издалека. Тем не менее улыбка на этом каменно-бесстрастном лице казалась несколько странной. Так, верно, могла бы улыбаться статуя из числа тех непристойностей, что во множестве откапывали при строительстве домов и мечетей по всей империи – Оттоманской Порте.

– Любите стихи, молодые люди?

– О, уважаемый. Обожаем! Особенно Рагиба-пашу. А вот моему другу Али очень нравится Ахмет Недим…

– Х-ха! Вы не боитесь произносить это имя? Недим… Могут не так понять. Ахмет-эфенди – Аллах ему судья – восхвалял любовь к юношам. Впрочем, кто его здесь читал? Х-ха! Однако не ожидал. Приятно! Прошу на мою кошму…

Немного погодя перебрались на крышу. Там накрывали террасу особо – для тех, кто мог себе позволить некоторые излишества. Ненавязчиво играли музыканты – тамбурин, лютня, флейта. Повсюду – в горшках и каменных вазах – переливались всеми оттенками радуги великолепные тюльпаны.

– Какие красивые у вас цветы! Просто замечательные.

Хозяин постоялого двора лично контролировал слуг. А те таскали яства! А чего ж? Поэт угощал поэтов. Ну да, ну да – казенный курьер Дели-Барыш, оказывается, тоже писал стихи. И не только писал – издавался в придворной газете!

– Ва, Аллах! Неужели так? Неужели такое возможно, что мы… Мы за одним столом с поэтом сидим!

– Вы же сказали, что и сами пишете?

– Увы, пока что очень мало. Стесняемся.

– Ничего, парни. Это скоро пройдет. Эй, трактирщик! Вина! И пусть гурии сегодня танцуют для нас… И если вдруг из гурий найдется какая-то рассерженная кошка…

«Рассерженную кошку» доставили ближе к вечеру – Исмаил-бей раньше не смог. Избитая, с яростно сверкающими глазами, она сразу же вызвала у курьера большой интерес. Однако Дели-Барыш все же приказал хозяину отвести деву в покои.

– Ночью развлекусь. Пока же… пусть здесь говорят поэты!

Так и прогулеванили до утра. Сомневались насчет вина – грех ведь, да новый знакомец успокоил. Воинам в походе, мол, можно. Ну и поэтам – в лечебных целях. Так, по чуть-чуть…

По чуть-чуть – вышло три кувшина. По кувшину на брата.

– Однако-о! – Исмаил-ага удивленно поцокал языком. Впрочем, без осуждения. Поставленную задачу племянники выполнили на «ура». Время было!

– Ну, что уши развесили? Давайте-ка за работу. Да, Али! А Ибрагим где?

– Девчонку сопровождает. Ну, надо ее ведь вернуть хозяину, соседу.

– Ага, – удовлетворенно кивнул хаджегян. – Значит, не замучил ее курьер?

– Не, не замучил. Она сама, кого хочешь, замучит. С нами всю ночь пила и плясала. А с Барышем пару раз удалялась, да. Ненадолго. Потом снова пила. Напилась – упала. Вот Ибрагим ее и… Да, дядюшка, не сомневайся – доставит.

– Да кто бы сомневался-то?

* * *

Казенный курьер Дели-Барыш попросил доставить отчет к вечеру. Уехал же следующим утром, причем на оставшуюся ночь девок не звал и не гулеванил, а просто спал. Высыпался и приводил себя в должный порядок.

Зато гулеванили конторские, благо повод имелся. Гуляли прямо на работе, в «присутствии». Вина, правда, не пили, зато курили кальян и окосели изрядно.

Юным писцам – Мураду с Орханом – особо курить не давали, зато остальные отрывались вовсю. Кого-то пробило на смех, кого-то – на сон, а начальника – на нравоучения.

– Ты, Али-Урус, умен, и меня, прямо сказать – выручил. С этим вот отчетом выручил, да. С твоими способностями вполне можно сделать карьеру. Да не отмахивайся. Лучше послушай, что старшие говорят!

Правду говорил Исмаил-ага. Карьеру можно сделать было. Дети чиновников с младых ногтей посещали с отцами контору, изучали все тонкости. Если в дальнейшем места для них не было, начинающие бюрократы несли службу, так сказать, внештатно, а потом назначались на место умершего отца. И так – из поколения в поколение. Родственники и свойственники. Семейный подряд.

Большинство чиновников империи были по происхождению турками, однако имелись и не турки, и даже не мусульмане – девширме, правда, мало. С течением времени число грамотеев из семейного подряда расширилось настолько, что каждый год власти стали менять кадры, проводя назначения вахтенным методом: чиновник отрабатывал год, после чего переводился в «запас», а через год снова приступал к активной службе. Плохо было лишь то, что в «запасе» не имелось никакого материального обеспечения.

– Мы ведь можем до конца жизни служить, – «на пальцах» объяснял Исмаил-ага. – Как вот, к примеру, великий и славный Гёйнюклю Ахмет-эфенди! Уже около сорока лет – да! – ведет он дела в канцелярии Хазине-и-Бирун. Да много таких! Так и ты можешь. Особенно, если примешь нашу веру. Если хочешь, я завтра же поговорю с муллой.

Услыхав такое, Ляшин едва не подавился сыром. Принимать ислам он как-то не планировал. Тем более – обрезание делать надо.

Однако начальству Али-Урус не возражал, а терпеливо слушал, вникая в устройство имперской власти. Чиновничий аппарат Османской империи (она же именовалась на искаженно французский манер Блистательной или Оттоманской Портой, от выражения «блестящие двери») возглавлял великий визирь, второй человек после султана. Огромная власть, правда, отнюдь не всеобъемлющая. К примеру, великий визирь не занимался духовными делами.

Великий визирь возглавлял «совет министров» – Диван, куда входили другие визири, у каждого из которых имелись свои полномочия, своя зона ответственности. Например, визирь-кийяши занимался делопроизводством, реис-эфенди был министром иностранных дел, капудан-паша заведовал флотом, а чауш-баши – полицией.

Кроме визирей и духовенства были еще более мелкие чиновники с разным статусом и обязанностями. Все они считались рабами султана. В Османской империи не было дворянства, благородного сословия как такового. Сын генерала или губернатора – паши – не становился после смерти отца пашой. Все должности давались за определенные заслуги, а доход зависел от места службы. По мнению Ляшина, это было весьма справедливо.

* * *

Каждый день, после работы, Алексей отправлялся на реку – удить рыбу. Как раз в это время начинался намаз – вечерняя молитва, которую, по правилам ислама, нужно было закончить до захода солнца. Все правоверные молились, иные же занимались кто чем – как вот Ляшин рыбалкой.

Церкви в Туртукае не имелось, как не было и синагоги. Не потому, что турки не разрешали – слишком уж маленький городок, христиан там проживало немного, а евреев – всего три семьи. К идущему с удою русскому постепенно привыкли, многие даже приветствовали, а кое-кто и шутил:

– Э, урус, ты бы лучше сеть взял! Да нанял бы челн.

– Да мне с удой милее. Спасибо, конечно – тешеккюр эдэрын!

Мальчишки из «присутствия», Орхан с Мурадом, провожали «коллегу» завистливыми взглядами, но следом не шли – молиться-то кто будет? Пытались, правда, спуститься к реке уже в сумерках… Да, поди там, хоть кого-то найди. Кругом буераки, утесы, заросли…

– А ты бы, Али-Урус – у мосточков.

– У мосточков рыбаки все выловили!

– Тогда – в омутке, напротив утеса.

– В отмутке клева нет!

– Ой… все тебе не так! Ты, верно, просто нас брать не хочешь?

– Тю! Была нужда места рыбные выдавать! Пока, офисный планктон, не кашляй.

– А что такое офи… офис-с…

* * *

Вот и в этот вечер Алексей покинул «контору», как только с улицы донеслось заунывное пение муэдзина, призывавшего правоверных к молитве. Прихватив прислоненную к шкафу удочку и закинув на плечо небольшую котомку, молодой человек вышел из конторы, перешагнул вытянувшуюся тень минарета и повернул к воротам.

– Э, не опаздывай, урус! – погрозил пальцем стражник. – Закроем ворота – будешь на улице ночевать.

Ляшин не совсем все понимал и лишь улыбнулся да махнул рукой:

– Иншалла! На все воля Божья.

Неприметная тропка уводила в сторону от мостков, за утесы, где резко сворачивала и выводила к реке через буйные заросли ивы и краснотала. Тихое местечко. Безлюдное, неприметное. Не мешает никто. И, если надоест удить, можно живенько забраться по камням на утес, полюбоваться открывавшейся с высоты красотою – широкой излучиной Дуная, залитой оранжевым золотом заката. Был виден и противоположный берег, плоский, заросший камышами и рогозом.

Как всегда на юге, темнело быстро, прямо на глазах. Повисла в небе золотая луна, засияли звезды. В хатах за рекой загорались огни.

Взобравшись на утес, Алексей оглянулся по сторонам, прислушался… и, приискав удобное место, вытащил из котомки огниво… и разноцветные свечки! Зеленая – для конницы, красная – для артиллерии, ну, а для пехоты обычная, белая…

Все, как и сговаривались, как показывал еще перед боем генерал-майору Александру Васильевичу Суворову. Тот одобрил:

– Молодец, Алексей! Огненная азбука! Это же надо – выдумал.

– Так ведь заметил, что свечки разным пламенем горят иногда… Спросил у маркитантов – отчего так? Оказывается, все влияет – и состав воска, и фитиль… Глядишь, и пригодится!

– Ясно, пригодится! – Суворов прищурился. – Ох и хитрован же ты, Лешка! Ох, и хитрован. Доложишь ротному – пусть на это дело людей приспособит. Договоритесь, как там да что по цвету.

Договорились. Даже попробовали пару раз. Правда, потом не до того стало.

Вот теперь Алексей и думал, как бы сведения важные своим сообщить? Наверняка ведь на том берегу караулы выставлены, и часовые внимательно на турецкий берег смотрят: вспышки, огоньки разноцветные, уж всяко заметить должны. А, заметив, доложат, даже если сами не в курсе – что тут да как. Оставалось лишь на это надеяться, зажигать в темноте свечки. По вечерам тумана не было – свечка в прозрачной ночи далеко видна. Лишь бы повнимательней присматривались… и дали бы какой-то знак. Хоть какой-нибудь… Чтобы увидеть. Чтобы понять – не зря все!

Однако, увы… Похоже, покуда напрасно. Хотя вот… Нет, показалось. Это просто зажегся факел… или светильник в окне.

А если… Если попробовать затеять диалог? Самой яркой свечкой – обычной.

Место казалось удобным – небольшой грот с нависающей сверху ивой. Пришлось вырубить лишние ветки, чтоб не мешали.

Взяв горящую свечу в руку, молодой человек несколько раз провел ею над головой… словно бы стирал что-то написанное в воздухе… Нет, напрасно надеялся! Хотя… Да вот же! Вот же – ответили! Тоже в ответ помахали! Теперь лишь бы… Лишь бы передали, лишь бы не зря все…

Алексей зажег «зеленую» свечку… Помахал. Поставил. Закрыл накидкой. Затем резко откинул полу. Так несколько раз… Затем пришла очередь красной свечки…

Со стороны, с того берега, все это должно было выглядеть мигающими огоньками. Этакий светофор. Желтый, красный, зеленый – пехота, артиллерия, конница. Интересно, сипахов куда отнести? Вроде бы просто драгуны – ездящая пехота. Гм, гм… Однако на лошадях. Ну, пусть будет – конница.

Вернувшись домой, на подворье начальника, Ляшин поужинал вместе со всеми на просторной террасе у летней кухни, да отправился спать. Назавтра перед вечерним намазом Алексей вновь оказался в своем убежище. Снова зажег свечки… Снова разноцветные мигающие огоньки – желтые, красные, зеленые. Пехота, артиллерия, конница…

Оп-п! С того берега тоже помигали! Желтый свет… вот – красноватый… зеленоватый! Неужто ротный? Или хоть кто-нибудь из посвященных в огненную азбуку людей? Дай бог! Ну да – вон, в ответ помигали! Поняли? Скорее всего – да…

Что ж… теперь можно будет сообщить своим все – или почти все – важное, что проходит через правительственную канцелярию во главе со славным хаджегяном Исмаилом-агой! Теперь появился смысл…

Вообще-то, хотелось бы вернуться домой, в свою эпоху! Соскучился уже, чего уж. Хотя и забывал, все местные перипетии последнего времени вовсе не оставляли времени для грусти и долгих размышлений. Время это внезапно появилось лишь вот сейчас, по ночам. Странно – почти в плену.

И тем не менее… Если представить, если поразмышлять. Если уж и пытаться выбраться, так тем путем, каким сюда и попал. Через пляж недалеко от Аланьи. Однако же далековато до него. Снова на галере плыть? Или просто сделать карьеру, как и советовал Исмаил-ага. Достичь кой-чего на турецкой службе, а уж потом…

Эх… Турецкая служба означала предательство. Служить в канцелярии османлы, жить себе да поживать, значило предать своих! Всех друзей, что появились уже здесь, в конце восемнадцатого века, в эпоху русско-турецких войн! Никодима, Прохора, своих солдат из караула. Да и Суворова, наконец!

Нет уж! Предавать своих Ляшин вовсе не собирался. Мало того! Всерьез вознамерился хорошенько помочь! Благо возможности для того имелись. А теперь появилась и связь! Конечно, многого огоньками не передашь… Так все остальное – при личном контакте, долго оставаться у турок Алексей не планировал. Отнюдь!

Помочь своим, бежать, восстановить свое честное имя! Вот-вот – честное имя. Для этой эпохи – не пустые слова. А уж потом… потом можно будет попробовать уйти. Вернуться в свое время. Как? Вот этого Ляшин не знал. Ну, доберется в Аланью… если повезет. А дальше? Шататься каждый вечер по пляжу, привлекая внимание всех встречных и поперечных? Ну, а что там еще делать-то? Надеяться на удачу? Вот именно. На нее и надеяться. Только и остается, да.

* * *

Уже через месяц Мураду Довут оглу должно было исполниться четырнадцать лет. Целых четырнадцать! Возраст солидный. Осталось далеко за плечами детство, впереди ждала юность, взрослая жизнь, в которой хотелось бы как-то проявить себя и многого добиться. В первую очередь – стать настоящим кятипом, писцом. Не просто помощником, мальчиком на побегушках – принеси-подай (как вот сейчас), – а человеком солидным, ответственным, настоящим чиновником османлы. Для того, чтобы стать таковым, нужно было сдать румуз – экзамен на право подписи документов. Подпись Мурад придумал давно и часто тренировался, выводил затейливой арабской вязью на оборотной стороне старых, пожелтевших от времени, бумаг. К своему имени Мурад еще придумал и прозвище, как и полагается каждому уважающему себя писцу. Не просто Мурад, а Мурад Аджар – доблестный, честный! Хорошо выходило, красиво… Вот бы еще поскорей допуск к экзамену получить! Хорошо вон, парням, Али с Ибрагимом – они уже давно писцы с правом подписи, и сам «учитель», Исмаил-хадже, поручает им важные дела. Теперь еще появился Али-Урус. Кажется, он уже служил в канцелярии в своей стране… Так сказал хаджегян и добавил, что вряд ли Али-Урус останется здесь, в Туртукае. Слишком умен. Наверняка сделает карьеру в Варне… или даже в самом Истанбуле! Вот бы и ему, Мураду – туда. Если держаться этого Али-Уруса, то… С другой стороны, по-арабски русский не пишет и не читает, с правилами каллиграфического оформления официальных бумаг – тоже незнаком. Что же, на то Мурад с Орханом имеются. Еще не писцы – мальчик, сбегай-принеси-подай! Орхан… Не-ет, Орхан не соперник, пишет кое-как и мыслями не очень-то скор. Когда какой важный срочный запрос – запросто в панику впадает… Как и гм-гм… дядюшка Исмаил-ага.

А вот Али-Урус всегда спокоен! Вот с кого надо пример брать. Заодно и спросить, что бы он к экзамену подсказал?

Как-то вечером на подворье Исмаила-аги заглянул господин Рауль Мустафа-бей, или просто дядюшка Мустафа. Он и впрямь приходился Мураду дядькой – пусть не родным, двоюродным, но все же родич, ага. Важный человек Мустафа-бей Рауль, тут и гадать не нужно – янычарские штаны, сапоги красного сафьяна, шелковая рубашка, шитый золотой нитью камзол, фередже в желто-зеленую полоску… белоснежный тюрбан, вах! За поясом ятаган, сабля в черных, с серебром, ножнах. На что уж дядюшка Исмаил-ага в деле своем не последний, а и он всяческое уважение Раулю оказывает, хоть тот и помоложе будет.

– Э. Рауль-джан, сюда вот, поближе, садись. Сейчас – велю – шербет принесут… Угощайся!

Мустафа-бей заглядывал в гости не редко, но и не так, чтоб уж очень часто. Все же занятой был человек – воинский. Сам Агджи-паша его знал и даже иногда советовался, вот какой важным был Рауль-джан! И вот этот-то человек вдруг обратил внимание на Мурада!

– А где Али-Урус, дядюшка? Что-то я его не вижу?

– Да рыбу он ловит где-то на реке. Любит, ага.

– Каждый что-то да любит. Однако пора мне… Мурад, мальчик, проводи…

– Да, да! Мурад проводит, – радостно покивав, Исмаил-ага незаметно ущипнул парнишку за локоть. Шепнул: – Ну, что расселся? Беги!

И впрямь, чего это он расселся-то?

Выскочив из-за стола, Мурад нагнал гостя уже во дворе…

– Возьми коня… – милостиво улыбнулся Мустафа-бей. – Поведешь… Пешком нынче пройдемся. Вечер-то вон, спокойный какой, славный.

– Да, славный вечер, – ухватив поводья, парнишка почтительно зашагал чуть позади гостя. – И не жарко, и не холодно – ветерок с реки веет.

– Вот-вот, – выйдя за ворота, Рауль-джан поправил на голове тюрбан. – С реки! Говоришь, рыбу удит Али-Урус?

– Угу! Каждый день почти что… А где именно – не показывает. Смеется. Не буду, говорит, места выдавать рыбные, – посетовал Мурад. – Как будто много рыбы приносит.

– А что, мало?

– Да тьфу! – мальчишка презрительно скривился. – Вчера пару язей принес да голавля, а позавчера так и вообще – один налим да ерш. Тоже мне – рыбак! Говорил ему – сетью надо да лодку бы у дядюшки взять…

– И что не возьмете?

– Да-а…

– Ты уже получил румуз, Мурад? – замедлив шаг невдалеке от мечети, Мустафа-бей невольно залюбовался синеющим вечерним небом, полным золотистых звезд. Далеко на западе, за рекой, растеклась оранжевая полоска заката. Тающая, словно мед на жарком июньском солнце.

– Румуз? Ой… да мне же еще экзамен, дядя Рауль…

– Хочешь, я поговорю с Исмаилом-агой?

– О-о!

– Обязательно поговорю, Мурад. Обязательно…

Мустафа-бей перехватил у парнишки поводья, взобрался в седло… И вдруг обернулся:

– Да, совсем забыл. Ты бы, Мурад, присмотрел, что там мой друг Али-Урус на реке делает. В каком именно месте ловит. Враги там рядом, через реку. Вот и беспокоюсь – мало ли что?

– Ой, дядя Рауль, я бы давно… – шмыгнув носом, мальчишка замялся. – Он уходит, когда у всех правоверных вечерний намаз.

– Ах, вон оно что… Ты вот что… Я поговорю с муллой… Он даст тебе фетву… разрешит пропустить намаз… как воинам разрешается.

– Пропустить намаз? – удивлению подростка не было предела. – Но…

– Вот и присмотришь за нашим другом.

– Да я… да я обязательно!

– Только смотри, не попадись ему на глаза. Нельзя обижать человека недоверием.

– Не попадусь, дядя Рауль! – Мурад важно выпятил грудь. – Я тут, на реке, все места знаю.

– Да поможет тебе Аллах. А насчет права подписи – не переживай. С дядюшкой уж мы договоримся. И… – Мустафа-бей чуть помолчал и продолжил: – Не знаешь ли часом, что означает фраза… – бей прикрыл глаза, вспоминая: – «Современные механизмы управления, как ключевое условие устойчивого развития ОО». По-моему, так.

– Да, так, – кивнул подросток, пряча улыбку. – Так сказал Али-Урус, когда речь зашла об экзаменах.

– А что значит – «ОО»?

– Не знаю, – пожал плечами Мурад. – Никто не знает. Даже сам Али-Урус, кажется.

– Я тоже думаю, это из философского трактата. Или – чьи-то стихи. Надеюсь, не Ахмета Недима.

– Как-как вы сказали, дядюшка?

– Забудь! – бей расхохотался. – Скоро совсем стемнеет. Пора прощаться…

– До свидания, дядя Рауль.

– Вот еще что, любимый мой племянник… Ты бы не мог составить для меня список – какими отчетами занимался Али-Урус? О чем спрашивал, с кем говорил? Сделаешь?

– Конечно!

– А я уж не забуду о румузе, ага. Только… Тсс! – склонившись в седле, Мустафа-бей приложил палец к губам. – О нашей беседе никому ни слова.

– Да понял я, дядя Рауль. Уж, слава Аллаху, не маленький.

* * *

Мулла разрешил пропустить вечерний намаз. И даже не один раз – ведь исполняющий важное поручение Мустафы-бея мальчишка на полном серьезе мог бы считаться воином.

Неожиданно для Мурада проследить за русским оказалось не так-то просто! Он не шел к реке прямо или, там, по какой-то одной тропе. Не спускался к мосткам – рыскал, часто останавливался, глядел по сторонам… не то чтобы напряженно осматривался, но бросал взгляды назад, так, видно, от нечего делать. Или, может, кого-нибудь увидеть хотел. Кого?

Вот снова обернулся. Глянул на минарет…

– Алла-и… иль – Алла-а-а!

Раздался пронзительный клич муэдзина. Мурад вздрогнул, заметался – забыл, забыл прихватить с собой молитвенный коврик! Хоть без него теперь. Разуться, встать на колени в сторону священного года Мекки… Ва, шайтан! Молиться-то ныне не надо! Надо дело делать. На то и фетва от муллы.

Между тем Али-Урус уже скрылся из виду, мальчишка заметался, прикидывая – куда тот мог деться-то? Та вон тропинка – к омуту… где рыбы нет, если верить тому же Али-Урусу. А вон там, меж кряжами, спуск к песчаному пляжу – так купаются все, весело, шумно. Хотя русскому купанье без надобности… А вдруг да и нет? Вдруг да захочет нырнуть, поплавать… Мурад сейчас бы и сам нырнул с удовольствием – вечер-то какой теплый, душноватый даже. Оранжево-золотистое солнце садилось вдалеке за рекою, за синеватой дымкой гор. Вот уж краешек один и остался. А еще – подсвеченные золотом перистые полупрозрачные облака… так и сияли в оранжевом небе. Красиво! Вот ведь насколько же всемогущ Бог – такую красоту сотворил людям на радость! Поистине, нет Бога, кроме Аллаха…

Так куда же русский-то делся? Засмотревшись на небо, подросток споткнулся и едва не полетел с кручи вниз, в омут. Кубарем-то! Так и шею недолго сломать. Однако же Бог спас… вернее, Мурад все же был парнем ловким. Не упал, на ногах удержался, осторожно спустился к реке. Встал на узенькой полоске песка, оглянулся на крутояр, откуда только что едва не свалился. Снова вознес хвалу Аллаху, присмотрелся, прислушался. Верхняя часть утеса сияла расплавленным золотом, нижняя же уже скрылась во тьме. За утесом виднелась тоненькая игла минарета…

– Алла-а иль-Алла… лья илляху Алла-а-а… – снова донесся призыв.

Кроме минарета, ничего больше видно не было, мешали утесы. Да и что там разглядывать? Не туда смотреть надо, вовсе не туда. А куда тогда? У реки-то – темень, двух пальцев не разглядишь.

Ничего, сейчас солнышко совсем скроется, тогда и месяц ярче засияет, и звезды. Тогда-то и можно присмотреться. Пока же… выкупаться, что ли?

Быстро сбросив одежку, мальчик подошел к омут-ку, присел, спустил ноги в воду. Соскользнул – ловко, неслышно, словно уж – поплыл, стараясь не сильно брызгать. Ах, какое же удовольствие смыть грязь и пот! Водичка, правда, немножко холодновата, но… вот уже и привык.

Мурад блаженно перевернулся на спину… и вдруг увидел огонь! Зеленоватый такой огонек… мигнул, отражаясь в воде. Вот опять мигнул… И немного погодя – снова. Только теперь уже не зеленый, а такой… красноватый, что ли…

Мигающие огоньки были видны только с реки, да еще – с того берега. С этого – ни за что не заметишь, заросли утесы…

Костер кто-то жжет, что ли? Ну да… Отвлеклись на вечернюю молитву, вот пламя-то и замигало, вот-вот погаснет. Интересно, где там можно костерок разложить? Так в старом гроте, вот где! В детстве, помнится, туда все время с ребятами лазили, в прятки играли, в разбойников. Хорошее времечко было! Еще года два назад. Никаких тебе забот. Зато теперь… Теперь он, Мурад, уже взрослый. В канцелярии служит – не каждому дано! Еще вот экзамен на право подписи сдаст… И все дороги открыты! Дядя Рауль обещал помочь – поможет. Важный человек Мустафа-бей, даже важнее, чем дядюшка Исмаил-ага. Хорошо иметь таких родственников, приятно.

Поручение бы выполнить поскорей… Ну, где этот чертов русский? Ах, куда же его ифриты занесли? Ва, шайтан! Так может, это он костер жжет? Хм… из грота – какая же рыбалка? Там уж совсем неудобно ловить – река-то внизу. А! Может, Али-Урус просто проголодался да решил запечь рыбку на углях! Поднимался себе с уловом, место для костра искал, вдруг видит – грот. Чем не место? Там и хвороста полно, искать не надо – кругом одни заросли.

Как пробраться в грот, мальчишка прекрасно знал. Выбравшись из воды, немножко обсох, накинул одежку да зашагал себе обратно на кручу – оттуда, сверху-то, к старому гроту куда как удобнее подойти. Наверху еще не было так темно, еще золотилось солнышко, и слышно было, как в селении блеяли овцы… А вот послышались и голоса, крик… Кто-то смеялся, кто-то ругался. Вечерняя молитва закончилась, все готовились спать.

* * *

Передав очередную порцию «огоньков», Алексей дождался ответного сигнала и вдруг услышал шум. Кто-то крался здесь, совсем рядом… затаился в кустах. Разбойники? Дикий зверь? Что же – посмотрим…

Стиснув зубы, молодой человек вытащил из-за пояса нож. Обычный – мясо-рыбу порезать, удочку вырубить. Никакое не оружие, нет, что вы, что вы! Ага… вот и шаги, ну…

– Не надо меня ножиком резать, Али!

Кто-то бросил по-русски… Детский такой голос, точнее сказать, подростковый, ломкий… Господи!

– Мурад?! Ты что здесь делаешь-то?

– Да парни удочки забыли, вот я, после намаза и…

Мальчишка запнулся, с удивлением глянув на свечки:

– Ты что же, костер не жжешь?

– Как раз и хотел… Только рыбу мою украли! Хватился – и нет. Здесь вот только что лежала! Целый кукан. Налимы, язь, форелька… Ой! Слышал, кто-то мяукал в кустах.

– Так это же дикий кот! Плакала твоя рыба, Али-Урус.

– Ну что ж… Домой тогда…

– Домой, чего уж!

Сунув нож в ножны, Ляшин с облегчением перевел дух. Слова оправдания подсказал сам мальчишка – рыбалка, костер. А, если бы… Если бы догадался… Смог бы он, Алексей, хладнокровно убить этого вот хорошо знакомого паренька, коллегу? Не в бою врага убить, а этак вот хладнокровно зарезать. Как барана.

Ну, конечно же нет! Что тут и думать-то? Ладно, если бы не разглядел, если бы спонтанно все – это другое дело, но вот так…

– А на кухне-то рыба еще осталась, – шагая впереди, оглянулся Мурад. – Запеченная уже. За ужином-то ее не всю съели… Так мы можем…

– А что? – Ляшин глуховато рассмеялся. – И съедим. Сейчас на кухню заглянем…

– Тогда быстрей надо. Пока сторож ворота не закрыл!

– А, ты про наши ворота…Так постучим.

– Ага, постучим! Ты сторожа нашего не знаешь. Уляжется сейчас спать – не разбудишь и пушкой.

Крепостные ворота, кстати, тоже вот-вот должны были закрыть, но туда успели, нарвавшись на шутки стражи:

– Что, Мурад, без рыбы-то? Не повезло нынче?

– Да уж… не повезло.

Ворота домашние уже были заперты, правда, сторож еще не уснул. Поднялся на стук, отворил, цыкнул на радостно лающих псов.

Коллеги сразу прошли на летнюю кухню, нашли рыбку, уселись на террасе, да какое-то время щелкали всякую рыбную мелочь, как семечки. Собаки угомонились, наступила ночная тишь, прерываемая лишь перекличкою стражей… да еще соседи, собаки, скандалили. Слышен был приглушенный женский визг… и, похоже, кого-то колотили палкой. Гулко так, будто выбивали ковры.

– Сосед жену учит? – прислушавшись, покачал головой Алексей.

Мурад усмехнулся:

– Скорей, наложницу. Ту самую рабыню, которую Ибрагим курьеру возил. Ну, дикую кошку!

– А, помню, – поведя плечом, Ляшин посмотрел на мерцающие в небе звезды и неожиданно вздохнул с укоризной. – Нехорошо женщин палкой бить. Даже наложницы.

– О, ты не знаешь, что это за рабыня! – резко возразил помощник писца. – Не знаешь, а осуждаешь. Между прочим, она хозяина своего чуть не зарезала! Его же собственным кинжалом. Украла, а потом… Хорошо скользко было – хозяин, Керим Гюллер, споткнулся. Не споткнулся бы – не было бы и в живых уже! А ты говоришь!

С соседнего подворья вновь послышались крики: мужская ругань, звуки глухих ударов, женский плач…

– И кто такой этот Керим Гюллер? – так, для продолжения беседы, спросил Алексей. На самом-то деле как-то не слишком его интересовали соседские дела – своих проблем хватало. А вот поболтать подольше с Мурадом, заговорить парню зубы, чтоб чего лишнего потом не вспомнил – это надо бы!

– Керим – торговец скотом, – взяв с полки кувшин со шербетом, пояснил мальчик. – Много всяких веселых историй знает. Поэтому так и прозвали – Гюллер – «весельчак». Кроме скота он еще и людьми приторговывает – воины ему пленников продают.