Текст книги "Суворовец"

– Уважаемый человек! – Ляшин язвительно поцокал языком.

– Вот и я говорю, – не заметил насмешки подросток. – Уважаемый! Добрый! Другой бы живо дал делу ход – казнили бы эту дуру. Кожу бы содрали с живой или побили камнями. Керим же сам наказал – постегал плеткой маленько. Любой женщине это на пользу, не только рабыне.

– Вижу, ты большой женщин знаток… Плеткой! Хотя… знаешь, может, в чем-то ты и прав.

– О, конечно же прав, Али-Урус! Ну, разве можно женщинам давать волю?

Вроде у соседей затихло все. Нет, вот опять крики…

– Керим Гюллер все сокрушается – была бы хоть баба красивая! Статная, луноликая, с полными бедрами и добротной грудью… А то ведь – тощая драная кошка! А туда же – выпендривается.

Возмущенно фыркнув, Мурад протянул собеседнику кувшин:

– Пей, друг Али! Вкусный шербет, да.

– Вкусный…

Сделав пару глотков, Ляшин поставил кувшин на стол.

– Чего же сосед ее не продаст? Коль, говоришь, сам торговец.

– Хэ! Может быть, и хотел бы… – расхохотался мальчишка. – Да пока людской молвы побаивается. Ведь обязательно скажут – мол, не смог с девчонкой управиться, хэ! А еще рабами торгует! Вот и не продает… но думаю, через полгода-год точно сбагрит.

– Зачем вообще покупал такую?

– Э! Ты, когда лошадь покупаешь, точно знаешь, что не подведет?

Резонно, чего уж. Уел!

– Он ее каждое утро плетью самолично порет, – между тем сообщил Мурад. – Чтобы орала, чтоб соседи слышали. Ну, чтоб не стыдно. А зачем брал… Тут вот еще в чем дело. Керим Гюллер человек не бедный, и гарем у него большой. Четыре жены, наложницы… Наложницы все разные. Ну, из разных мест – такой вот у Керима подбор выходит.

– А, так он коллекционер, выходит!

– Кто-о?

– Любитель девочек.

– А, ну да, да. Любитель.

Покивав, мальчишка глотнул шербету и продолжил посвящать нового сотоварища во все перипетии туртукайской светской жизни. Надо сказать, это дело парню явно нравилось! Ну, так ведь болтать – не мешки ворочать. Да и выказать себя осведомленным и знающим человеком – тоже дело не последнее.

– И каждое утро эта Юртик Кеди под плеткой стонет… но не орет, нет. Гордая!

– Как ты сказал?

– Юртик Кеди. Ну, так ее прозвали – Драная Кошка.

– Ах да…

– Одна наложница у Керима-аги – из Букурешта! – Мурад явно хвастался – еще бы, вот какие люди в его селении живут!

– Другая – из Варны. Третья из Измира. Четвертая – из Эдирне. И эта вот – пятая. Из Кючук-Кайнарджи, выходит.

– Думаю, ее там тоже сбагрили. А Керим – оп – и взял. Для коллекции.

Ближе к полуночи собеседники разошлись. Али-Урус отправился спать в свой угол, Мурад же – на сеновал. Там все слуги обычно и спали. Ну так и что? Он же еще не кятип, не хаджегян. Даже экзамен на право подписи не сдал! Лентяй. Принеси-подай мальчишка.

Кючук-Кайнарджи… Вытянувшись на своем сундуке, Алексей блаженно смежил веки. С этим селением у него были связаны самые добрые воспоминания. Юная красотка Бояна, ее уважительный дядюшка Хашим-хаджи. Болгарин, из ренегатов, принявший ислам и сделавший неплохую карьеру. Как-то они там? Нашла ли Бояна хорошего стряпчего? Отспорила ли дела отца? Отсудила ли дом? Если дядюшка помог – вполне возможно. А может, ее уже и замуж выдали. Хотя без приданого – как? А так бы дом был в Варне, плюс отцовский бизнес. За такую-то любой пойдет, пусть даже за тощую и со скверным характером. Даже драную кошку Юртик Кеди младшей женой бы взяли, будь у нее в приданое дом и хоть какой-нибудь бизнес.

* * *

На следующий день начальник канцелярии Исмаил-ага вновь причитал, уже в обед, когда доставили почту. На этот раз, правда, казенный курьер не приезжал, просто пришла ямская почта – мальчишка с постоялого двора прибежал, принес письма. Первое было – ого-го! Целый фирман на бумаге с золотым обрезом. Начальник канцелярии административной области (вилайета) выражал свое полное одобрение за присланный хаджегяном отчет! Тут бы и радоваться, да закатить пирушку, однако…

Однако имелось еще и второе письмо, в котором как обычно «Срочно! Важно! Вчера!» требовали доклад о состоянии медресе на текущую дату. Причем по огромному количеству пунктов! Отправить доклад было велено с той же почтой. Ну, два дня было еще. Тем не менее уважаемый хаджигян вновь закатил глаза:

– Горе нам, горе! Секир-башка-а!

Ляшин поначалу не понял:

– А что это мы-то делаем? Пусть мулла и этот… учитель…

– Мюдеррис, – подсказал Мурад.

– Ну да, мюдеррис… Пусть с муллой отчет и пишут! Наша-то какая печаль?

– Нет, Али, печаль-то как раз наша, – со знанием дела пояснил один из старших писцов, Ибрагим. – В фирмане написано – «канцелярия Исмаила-ходже». Значит – нам.

– Так, может, перепутали?

– Может. Но спрос с нас будет.

– Года два тому деньги на ремонт медресе давали, – припомнил Исмаил-ага. – Нам, а уж мы – мулле. Вот теперь и спрашивают.

– Ага!

«Руководителем отчетной группы» был назначен Али-Урус. («Больно уж у тебя хорошо выходит отчеты писать!»)

Кроме самого Алексея, в группу вошли еще двое младших писцов, Орхан с Мурадом. Старших парней, уже имевших право подписи, Исмаил-ага на отчет не поставил – кто-то же должен был и другие дела делать, просителей принимать – иначе на что жить-то?

К мулле отправился сам начальник канцелярии, лично – иным было не по чину. Ушел с утра, вернулся к обеду. Расстроенный.

– Ничего они в медресе не ремонтировали. Минарет поправили – и все. А медресе… эх!

Исмаил-ага махнул рукой и неожиданно улыбнулся:

– Однако мулла все данные предоставил, вот…

Вытащив из-за пояса кипу желтоватых бумаг, исписанных витиеватым арабским письмом, хаджегян протянул их Мураду:

– Прочти и все верно переведи. Мулла же обещал нас заботами своими не оставить. Кои верный отчет создадим. Так что, Али-Урус, считай, что ты теперь почти уже и правоверный!

– Не, не, в таком важном деле торопиться не надо! – с некоторой оторопью Алексей повернулся к Мураду. – Ну, давай, переводи уже. Сейчас посмотрим, как тут лучше сделать.

Сделали, как всегда. Сначала – все хорошее, потом, после всех этих «вместе с тем», «однако» и прочих – немножко «плохое». Так, чтоб было похоже на правду. Чтоб поверили… и чтоб не очень-то стремились проверять. Да кто из гражданских чинуш сюда поедет-то? Тут же, считай, фронт!

* * *

– …из них тринадцать процентов потрачено на вставку и покраску оконных рам… кто там их будет проверять? – прохаживаясь из угла в угол, диктовал Алексей. – Написал?

– Угу…

– Еще можно двери «покрасить»…

– Не, – отложив перо, Мурад скривился и поцокал языком. – Нет там дверей – циновки.

– Значит, на покупку новых циновок… Да, я видел, возле медресе кустов, деревьев много растет. Так и запиши – на озеленение прилегающей территории.

– На… озе-ле-не-ние… прилегающей… тер… А что такое территория, брат Али-Урус?

– Земля.

– А! Так и напишу… Так теперь у нас – все! Ай-ай-ай! Что-то маловато вышло, – мальчишка расстроенно покачал головой. – Это плохо. Как всегда говорит уважаемый Исмаил-хадже – отчет должен быть большим и пухлым. Что бы еще написать-то?

– Про учеников напишем, – решительно рубанул Ляшин. – Медресе – этот ведь школа все-таки. Ради учеников ведь все и делается.

– Ага! – Мурад радостно потер руки. – Уже и пишу – у-че-ни-ки…

– Постой! – в очередной раз дойдя до угла, Алексей покусал губу, засомневался. – Ученики – какое-то плохое слово. Несолидное. Вот «обучающиеся» – куда как лучше звучит! Как-то официальнее, что ли.

– Да, «обучающиеся» – лучше, – тут же согласился мальчишка. Второй юный канцелярист – Орхан – был послан измерять двор медресе и саму площадь школы.

Благодаря некоторой осведомленности Ляшина в бюрократических тонкостях, отчет пух и хорошел на глазах! Слово «учитель» Алексей заменил на «педагогический работник», медресе обозвал «образовательной организацией», мечеть же – «юридическим лицом». Что же касается «обучающихся», тот тут ушлый Али-Урус разошелся вовсю! Появился и «непрерывный образовательный процесс», и «программа воспитательной работы» в соответствии с последними указаниями Канцелярии его величества султана и падишаха, и даже сравнительный анализ повышения качества образования за последние три года с соответствующим графиком!

Мурад едва успевал записывать. Даже Исмаил-ага, неслышно подойдя сзади, одобрительно покивал и похлопал Ляшина по плечу:

– Ох, Али-Урус! Чувствую – быть тебе хаджегяном где-нибудь в Варне.

Алексея между тем понесло:

– Успеваемость по всем учебным предметам выросла по сравнению с прошлым годом на… двадцать пять процентов, степень обученности – на сорок процентов, степень вовлеченности обучающихся медресе в общественно-полезные дела возросла на двадцать семь процентов… Гм… тут надобно что-то конкретное… Чего они вообще делают-то? Ну эти… обучающиеся в медресе?

– Ну-у… Коран читают, – положив перо, Мурад посмотрел в потолок и облизал губы. – Это еще… молитвы учат, суры…

– Помогают кому-нибудь?

– Огород мюдеррису пропалывают…

– О! Это подойдет. Так и пиши – помощь нуждающимся составляет… составляет… гм… четырнадцать процентов от прошлогодней. Охват обучающихся – девяносто девять процентов. Да! Пусть будет девяносто девять…

Юный письмоводитель вдруг захихикал:

– По весне как-то Орхан возьми да и напиши – «более ста процентов»! Его потом дядюшка Исмаил – палкой. И еще – чушкой неграмотной обозвал. С тех пор мы все знаем, как проценты вычислять.

– Рад за вас… – подойдя к окну, молодой человек потянулся. – Так, о хорошем, пожалуй, все написали. Теперь давай о плохом. Немножко. А то не поверят ведь. Что там плохого-то?

– Х-хо! Что плохого в медресе, спрашиваешь?

Мальчишка, казалось, только и ждал этого вопроса! Аж подскочил, едва не опрокинув чернильницу. И как начал, как начал…

У Ляшина «уши завяли»!

Если верить младшему писцу, медресе Туртукая являлось вместилищем всех бед и пороков, какие только были известны в Империи османлы. «Обучающиеся» постоянно подворовывали друг у друга (а еще и на рынке!) и беспрестанно дрались, учитель колошматил палкой всех, без разбора, заставлял стоять голыми коленками на горохе, бил указкой по ладоням и все такое прочее. Драчливые и вороватые ученики, кроме всего этого, были неоднократно замечены у женской купальни, а также – на деревьях у чужих дворов. Любопытные, чего уж!

– А еще они…

– Ну, хватит, хватит уже, – покривив губы, Алексей отошел от окна. – И так уже слишком много…

– А еще они любят подсматривать за домом нашего соседа, Весельчака Керима. Он там уединяется с наложницами в беседке… А они заберутся на старый карагач и смотрят! А Керим так такое… Одну он – сзади… вторую боком, а третью – так и вообще интересно… А дикую кошку Юртик Кеди для него сначала привязывают. Ну, слуги… Там ложе такое, в беседке… Вот к ложу. К спинкам. Раньше так привязывали – животом вверх, а в последнее время – спиной. Потому что Юртик Кеди все время ругается и плюется. А плюется она метко – один раз прямо в глаз. Э, бедолага Керим! Но что он с ней вытворяет… Один раз взял жезл… ой! Ну и бьет, конечно. Плетью всегда постегает.

– Да уж… Я и смотрю – весельчак!

Ляшин поиграл желваками и недобро прищурился – очень уж не любил, когда женщин мучили… Так, может, выкупить у садиста-соседа эту несчастную девчонку да отпустить? Взять в канцелярии свою долю… Исмаил-ага не должен бы отказать… А Керим как раз и собрался продавать свою дикарку.

– Она вообще-то красивая, хоть и худая, – мечтательно прикрыв глаза, продолжил Мурад. – А спина вся в шрамах. Заживут. Керим знает, как бить, чтоб и больно, и товар не испортить… А продать он ее – не продаст. Так, говорит просто… Я глаза его видел, когда он с ней… Так горят, как у сумасшедшего дервиша!

– Видел, говоришь? Тоже на карагач залезал?

– Ой…

Мальчишка потупился и покраснел – понял, что сболтнул лишнего…

– Ну, что, давай отчет закончим да обедать пойдем, – подмигнув парню, негромко расхохотался Ляшин. – А насчет Юртик Кеди ты все же узнай. Вдруг да продавать ее будут.

– Ой, вряд ли, чтоб продавать. Скорей, она убежит. Если до того Керим Весельчак не забьет ее до смерти.

За окном послышался стук копыт. Алексей повернулся, глянул, проводив глазами кавалькаду, пронесшуюся мимо «присутствия». Примерно дюжина человек, судя по виду – воины. Ну, а кто же тут мог быть еще? Первым скакал старый знакомый и доброхот – Рауль Мустафа-бей, за ним – ловкий молодой человек… или, скорее, девушка в мужском платье: просторная накидка феруджи, красные сапоги, тюрбан. Лица Ляшин не разглядел – пыль.

Свернув у мечети за угол, всадники унеслись прочь. Похоже, что к постоялому двору…

* * *

Въехав во двор, Рауль Мустафа-бей – офицер Порты в чине майора – спрыгнул с коня, бросив поводья подбежавшему служке. Тут же спешился и его спутник… вернее сказать – спутница. Стройная, худощавая, с тонким чуть вздернутым носиком и нахальным взглядом больших серо-голубых глаз. Молодая, вряд ли больше двадцати пяти лет… Несмотря на молодость, в этой девушке чувствовалась сила, недюжинная ловкость… и злость.

К гостям – судя по всему, важным – подбежал сам хозяин. Поклонился, застыл выжидающе.

– Принеси нам поесть, – поднимаясь по лестнице на второй этаж, небрежно бросил Мустафа-бей.

Хозяин молитвенно сложил руки:

– Слушаюсь, господин. Сейчас прикажу. Может быть, шербет?

– Можешь даже вино, – столь же небрежно высказалась сероглазая дева с открытым – против всех правил! – лицом. Сказала, расхохоталась и поднялась следом за Мустафой.

– Ва, Алла! – подивился старый слуга Рахман. – Это кто же такая бесстыдница? Где-то я ее уже видел… Хо! Так в городе же! Еще до того как урусы… Она же не правоверная, да!

– Видел – забудь, – чмокнув губами, хозяин караван-сарая потряс крашенной хной бородой. – Иначе… Мустафа-бей человек резкий.

– Да знаю я, знаю все, – испуганно отпрянул слуга. – Ва, Алла! Не видел никогда этой кошки. И век бы не видать!

* * *

Роскошные покои на втором этаже предназначались для постояльцев самого высокого ранга. Впрочем, иногда – и для местных богачей, если те хотели уединиться. Не так давно здесь ночевал курьер из самого Стамбула!

Шикарные шторы, витые шнуры, роскошная люстра на десять свечей, мягкая софа зеленого бархата, кровать под большим темно-голубым балдахином. Шелковые обои с мелким рисунком, два натюрморта. В простенке меж окнами – зеркало в резной золоченой раме. Кроме софы – низкий, на турецкий манер, стол, два мягких кресла.

– Oh, mon cher Raoul! Toi et moi pourrions faire un beau couple![1]1
  Ах, мой дорогой Рауль! Мы с тобой могли бы составить красивую пару!


[Закрыть] – подойдя к зеркалу, с грустной улыбкой произнесла женщина.

Мустафа-бей подошел сзади, помог красавице снять тюрбан, феруджу, камзол. Усмехнулся, поцеловал в шею:

– Tu oublies, Yvonne, je suis un noble ottoman! Tu veux entrer dans mon harem?[2]2
  Ты забыла, Ивонна, я же османский вельможа! Хочешь войти в мой гарем?


[Закрыть]

– Non, vraiment, mon ami. Nous resterons de meilleurs amants[3]3
  Нет уж, друг мой. Останемся лучше любовниками.


[Закрыть].

Женщина усмехнулась. Уже не грустно, а так, как бы невзначай… Да, судя по глазам, по жесткому взгляду, да по всему – все-таки женщина, пусть и очень молодая. Женщина, не дева.

Оба говорили по-французски, так что подслушивающий у дверей хитрован хозяин не смог ничего понять. Помялся, покашлял, держа в руке большую корзину с яствами:

– Разрешите подать обеда, мои господа?

– Да, да, неси, – усаживаясь на софу, Ивонна вытянула ноги. – Что это у тебя? Пирожки, мясо, сладости… Так и знала – вино забыл!

– Сейчас принесу, госпожа.

Хозяин принес две бутылки «Шато-Рез». Поставил на стол, не удержался, похвастал:

– Контрабанда! Из Букурешта.

– Спасибо, дорогой. Ступай. Мы откроем сами.

Выйдя, хозяин тщательно прикрыл за собой дверь. Постоял… и, разочарованно фыркнув, неслышно спустился вниз. Гости опять говорили по-французски.

– А твой бравый капрал у нас вполне прижился, дорогая Иванн, – откупорив бутылку, Мустафа-бей галантно разлил вино по бокалам. – За успех в наших делах… да простит меня Аллах. Впрочем, воину в походе – можно.

– За успех… Ты говоришь об Алексе?

– Да. Али-Урус – так его здесь прозвали. Все хотел спросить, как ты…

– Да все просто, – выпив вина, девица расхохоталась. – Он же был от меня без ума! Я следила за ним. Имела доступ к его вещам. Подбросила деньги. Турецкие акче, разумеется. И еще этот дурачок Хлю… Хлудофф. Он здорово помог. Втемную. Просто ненавидел Алекса.

– Может быть, этот Хлудофф нам еще пригодится. Несмотря на то, что он меня так отделал, у-у-у!

Поднявшись на ноги, Мустафа-бей прошелся по комнате. Подошел к зеркалу, пригладил бородку. И вдруг резко обернулся:

– А этот капрал не так и прост! По ночам он подает сигнала за реку, своим. Мои люди доложили мне.

– Сигналы?

– Светит разноцветными свечками.

– И что, их видно с того берега?

– По реке – да. Там еще грот.

– Ты думаешь взять капрала с поличным? – задумчиво протянула Ивонна. – Зачем? Может быть, стоит еще поиграть?

– Думаю, как бы не заиграться, – Рауль резко дернул шеей. – Хотя… можно и поиграть. Подкинуть ему кое-что, да…

– Никогда не сомневался в тебе! – Мустафа-бей уселся на софу рядом с Ивонной и погладил женщину по колену. – Ты же такая выдумщица. Тем более – есть, куда стремиться… Особняк в Стамбуле, доля в компании египетских зерновозов. Хорошая, смею заметить, доля! Если сделать тебя полноправной вдовой, ты можешь владеть всем этим и вести дела от своего имени.

– Если будет угодно Аллаху…

– Аллаху… И нам.

Ивонна потянулась, прищурив глаза – игриво, как кошка:

– Боюсь, этого не случится… Пока мы не принесем султану голову графа Румянцева. На серебряном блюде.

– Фи, какое варварство, дорогая. Султан Абдул-Хамид – просвещенный человек. Впрочем, я полагаю, голова графа Суворова его тоже устроит.

– Вот именно, мой дорогой…

Встав, Ивонна подошла к зеркалу и, сбросив жилет, медленно стянула с себя рубашку. Повернулась – полуголая, с упругой грудью и темными трепетно торчащими сосками… Погладив себя по животу, облизала жаркие губы:

– Чего же ты ждешь, мой султан?

– Жду, когда ты меня разденешь…

– Ах, та-ак…

Мустафа-бей завалился на софу, и хищная красавица прыгнула на него неудержимой тигрицей…

Ивонна, Иванна… Один шайтан знает, сколько у этой женщины было имен. Шайтан, да еще Рауль Мустафа-бей… может быть… наверное…

* * *

Юртик Кеди. Дикая кошка из Кючук-Кайнарджи. Тощая, но красивая. Девушка, впереди у которой лишь мучительная смерть. Забьет ли ее до смерти садист-хозяин, или девчонке все же удастся сбежать – конец один. Выловят и казнят. Другим в назидание. Если… Если никто не поможет.

Что-то свербело в душе у Ляшина, как-то было не по себе. Хотя, казалось бы, что ему до какой-то там девчонки? Кто она ему, эта Дикая Кошка? Ни родственница, ни подруга, вообще – незнакомка. Но что же так погано на душе? Почему? Тощая, красивая, из Кючук-Кайнарджи. А не… Да нет, не Бояна. С чего бы ей здесь быть-то? У нее дядюшка, уж всяко не оставит. Поможет стряпчего нанять, дом выкупить да отсудить часть компании безвременно погибшего отца. Так что – при чем здесь Бояна?

И все же, все же… Умом Алексей все понимал, но сердце почему-то ныло. Вот и ходил целый вечер сам не свой, все себя накручивал. Эх, если бы не этот чертов отчет – вспомнил бы про Дикую Кошку? Наверное, нет… да, наверняка! Много было дел, да еще огневые сигналы…

На соседском подворье давно уже было тихо, никаких стонов по ночам не доносилось. Может, днем? Может… Юртик Кеди – дикая кошка. Похоже, все местные подростки ее знали в лицо. Ну, если и не в лицо, то со спины – точно.

Карагач! Старый карагач… Может быть, забраться да посмотреть? Все уяснить – что там за девчонка… да как вообще.

Эта навязчивая идея не давала покоя, не уходила, засев глубоко в мозгах. И все же Алексей решился лишь через день. Просто посмотреть, Проверить. Тем более что карагач рос на одинаковом отдалении, как от ворот Исмаила-аги, так и от высокого забора соседа.

Главное было не нарваться на местных мальчишек – потом засмеют. Но нет, вечером вроде бы никого у дерева не было. Алексей дождался намаза и, прихватив с собой длинную палку, вышел за ворота.

Вечер нынче выдался тихий и теплый. Далеко за Дунаем, за синею дымкой гор, плавилось заходящее солнце. Золотистые лучи его пылали на верхушке минарета, яркими оранжевыми зайчиками отражались в окнах домов.

Подойдя к дереву, молодой человек прислонил к толстому стволу палку, оглянулся… и вмиг взобрался на широкий сук! Ничего такого трудного, одна лишь ловкость. Отсидевшись в листве пару-тройку секунд, Алексей склонился, протянул руку за палкой. Маскировка – на тот случай, ежели вдруг кто-то из мальчишек придет. Всегда можно будет прогнать, а палкой посбивать грязь с воротной крыши. Ее как раз отсюда и можно достать. Вот… привязать бечевочкой меж ветвями, ага…

Ну, это на случай, если кто-нибудь припрется. Глупо, но – хоть какой-то отмаз… Пока, слава богу – никого. Хоть и намаз уже кончился… Вон, и муэдзин с минарета слез. Пошел куда-то – в медресе, что ли…

Дождавшись, когда почти совсем стемнело, молодой человек забрался повыше, осторожно выглянул, отведя в сторону ветку… и ахнул! Правы были мальчишки – со старого карагача открывался великолепнейший вид на обширный двор Весельчака Керима! Наверное, днем все можно было бы разглядеть в самых мельчайших подробностях, однако сейчас все же ночь – хоть и месяц, и звезды, а все же… Вот, почти точно над узловатой веткой карагача – какое-то небольшое строение в окружении цветочных клумб. Тут же, рядом – кусты шиповника и сирени, смородина… Отсыпанная песком дорожка… Что же здесь такое? Уборная, что ли? Хм… слишком уж красиво для уборной. Хотя… турки те еще декаденты! Вполне могли и уборную цветами украсить.

Оп! От неожиданности Ляшин едва не свалился с дерева. Внизу, почти прямо под ним, в этом вот непонятном здании вдруг вспыхнул свет! Синий. Затем – зеленый. Чуть погодя – желтый, красный… Цветные фонарики! Кто-то просто зажигал светильники или свечи. По очереди. Заплясали на земле, на клумбах и кустах приглушенные разноцветные тени… Послышались чьи-то голоса, шаги… двое дюжих парней кого-то вели по дорожке… или тащили. Нет, скорее – вели… Или все-таки – тащили под руки? Завели в… ну да – в беседку, как еще назвать? Крыша – плющ и какие-то ветки. Правы ребята – все хорошо видать. Очень даже. Особенно, когда тут, наверху, темно, а там – огоньки разноцветные.

Да, парни привели в беседку девчонку! Положили на софу лицом вниз, привязали по рукам и ногам к резным деревянным спинкам. Девушка не сопротивлялась. Вообще, вела себя довольно вяло, пассивно. Видно было – надоело ей здесь все до зеленых чертиков!

Почему «до зеленых»? – спросил сам себя Алексей. Да ни почему! Просто. Просто так уж подумалось. До зеленых, до красных, до синих – до чертиков, в общем.

Привязав, парни почтительно встали у входа в беседку: видать, дожидались хозяина.

Девушка так и лежала навзничь. Нет, не голая: в шелковых светло-голубых шальварах и приталенной желтой кофте. С непокрытою головой. Кофта была очень уж тонкая, и под тканью проступали лопатки. Худенькая… Нет, скорей – исхудавшая.

Послышался звук шагов, кто-то быстро шел к беседке. Худая, несколько согбенная, фигура, в длинном одеянии. Тюрбан, длинная узкая борода.

Сосед. Керим Гюллер, Весельчак Керим…

Стоявшие у беседки дюжие слуги почтительно поклонились… и еще кто-то поздоровался. Ну да, в беседке кто-то был – фонари ведь не сами собой зажглись. Вот он, старик-слуга… или не просто слуга, а мажордом, управитель, кто его знает? Не суть.

Взмахом руки отправив всех прочь, хозяин вошел в беседку:

– Ну, здравствуй, Юртик Кеди. Добрый вечер. Что же ты молчишь?

Девушка повернула голову… Темно-русые волосы разметались по ложу…

Милое родное лицо!

Катерина! Вернее – Бояна…

Да, это была она, Алексей узнал сразу! Так вот кто эта Драная Кошка из Кючук-Кайнарджи! Значит, не напрасно сердце ныло.