Текст книги "Файролл. Снисхождение. Том 2"

– Поддерживаю, – Таша засунула в рот леденец. – Только вот одно «но». Если игровые призы мы сможем обеспечить, то насчет материальных все сложнее. Это денег стоит. Опять же – аренда кабака.

– Беру на себя, – пообещал я. – Попробую выпросить у высокого руководства. Да и не такие это уж большие деньги, чуть выше обычных представительских расходов. Но при этом предложение Ксюши тоже не следует оставлять без внимания, оно очень даже перспективное.

Автор идеи застеснялся и покраснел.

– Ксения, – деловито сказал я. – Доведи свою мысль до ума, и к среде я хочу видеть у себя на столе четкий план по ее реализации. Елена, если что – подключайся, помоги.

– Будет сделано, мой генерал, – выпучила глаза Шелестова, изображая матерого служаку. – Главное – в среду на службу явитесь, а то вы любите день перед сдачей номера пропускать.

– Елена, грань между шуткой юмора, панибратством и дерзостью очень тонка, – нахмурился я. – Ты сейчас балансируешь на грани между этими тремя понятиями. И сразу, для справки – у меня есть такая черта, что я сначала делаю кому-то больно, а потом по этому поводу расстраиваюсь. И рад бы от нее избавиться, от этой напасти, но все никак не могу.

– Вы – и ударите женщину? – Шелестова выставила перед собой ладони. – Не верю. Наговариваете вы на себя.

– А если нет? – Петрович достал из кармана сигареты и встав, открыл фрамугу. – Я его давно знаю, он на самом деле знаешь, какой? Жесток, коварен, безнравственен и злопамятен. Иной хорек добрее его.

Я прищурил левый глаз, немного оскалился и нехорошо поглядел на Шелестову, переведя взгляд с нее на Ташу, а после – на Ксюшу.

– Да ну, нестрашно, – засмеялась Таша. – Я, когда есть хочу, и то жутче выгляжу.

– Вот оно что! – хлопнула себя ладонью по лбу Шелестова. – Ну да, жуешь ты постоянно, а значит, все время есть хочешь. Вот в чем дело.

– А кислотой в рожу? – деловито осведомилась у нее малышка. – Я тебе не эти двое тюфяков, меня короткой юбкой не смутишь, я ведь и на поступок способна. Причем – запросто.

– Мал клоп – да вонюч, – одобрительно крякнул Петрович, закуривая. – Таш, это я не применительно к тебе сказал, это просто народная мудрость.

– Тогда в следующий раз вспоминай про золотник, – посоветовала ему та. – Мне так больше нравится.

Когда я зашел в свой кабинет, никаких признаков слез я на лице Вики не заметил. Она сидела за столом, причем не на моем месте, обложившись бумагами.

– Как «мозговой штурм»? – вопрос был задан как бы между прочим, она даже не повернула голову в мою сторону.

– Результативно, – я откинул фрамугу и плюхнулся в свое кресло. – Да ты же все слышала, не валяй дурака. У нас тут как в деревне – в одном углу икнул, в другом знают, что ты на завтрак ел.

– В случае с Ташей это не работает, – подала голос Шелестова. – Там пищевой процесс непрерывен и разнообразен.

– Напоминаю о кислоте, – не осталась в долгу Таша. – У меня сосед на таком производстве работает, где ее достать можно.

Как видно, Шелестову эти слова убедили, поскольку с ее стороны реплик не последовало.

– Хороший аргумент, – задумалась Вика. – В первый раз на моей памяти кто-то смог заставить замолчать это трепло. Киф, накой ты окно открыл? Ты заморозить меня хочешь? Тебе меня совсем не жалко?

– Жалко, – сунул сигарету в рот я. – Сейчас покурю – закрою. Должно же дым куда-то вытягивать?

Про Прагу и визит в квартиру я ей решил не говорить пока, чтобы не расстраивать. Тем более, что поездка в Чехию вообще пока существовала только в области моих догадок. А квартира… Чего ее пугать? Я же видел, что сама мысль о том, что когда-то снова придётся возвращаться туда, ей неприятна. И дело не в статусности нашего нового места проживания, хотя и не без того. Просто она боялась подъезда, около которого били меня и убили Алексея. Да и вообще… Мой дом так и не успел стать ее домом, и то место, где мы проживали сейчас, являлось им в куда большей степени.

Вот только для меня мой дом все еще оставался таковым, хотя титула крепости он лишился. И я буду рад побывать в нем. Более того – я этого очень хочу. А ей – оно ни к чему, потому и промолчал. А еще ушел с работы на полтора часа раньше.

Про предложение Зимина я ей тоже не сказал, она же так и не узнала, зачем сюда приходили эти двое из радеоновского ларца. Но тут никакого умысла не было, я просто забыл про их визит, занимаясь текучкой. Новость эта была из разряда «да пофиг», по крайней мере, для меня, и вспомнил я про нее, только когда снова увидел Ватутина.

Что примечательно – лучше бы ей про это и не узнавать даже. У нее к карьерным вопросам другой подход, она меня поедом долго есть будет за отказ. А может, поговорить с Зиминым и ее на это место пихнуть? По идее – может выгореть. Правда, кто тогда меня замещать будет, я с этими играми все равно ежедневно в редакцию ходить не смогу. Хотя и у этого вопроса есть ответ – Шелестова. Вот только тогда точно дело дойдет до смертоубийства, и в роли покойника выступлю я. Эти двое и так ведут затяжные позиционные бои, которые в данной ситуации могут смениться жуткой бойней. В результате я уйду либо в запой, либо покончу с собой.

Домой я засобирался только часа в четыре. На самом деле, я мог покинуть редакцию и раньше, все равно там ничего интересного больше не предвиделось – все были в работе. Вика успокоилась и перестала время от времени бросать на меня злобные взгляды, а Соловьева под воздействием букета прониклась любовью к окружающему ее миру и даже назвала Петровича «пусей», чем изрядно его перепугала. Да и то – какая из этого помятого жизнью, вскормленного китайской быстрорастворимой лапшой и перманентно небритого художника «пуся»? Даже с похмелья его таким не представить. Ладно бы еще «бубусиком» обозвала, а то – «пуся».

– Ну что? – бодро спросил меня Ватутин. – Едем к тебе в гости?

Меня совершенно не покоробил этот переход на «ты». Я вообще «выканья» не люблю. Нет, излишняя простота в общении и некое амикошонство мне тоже неприятны, но в данном конкретном случае «ты» более уместно.

– Все-то ты знаешь, – я застегнул пуховик. – Прямо недремлющее око какое-то.

– Предлагаю обойтись без шуток второй свежести, – Ватутин щелкнул пальцами. – И тебе это ни к лицу, и мне по сотому разу их слушать не придется.

Я как-то даже опечалился. Не скажу, чтобы мои слова были прямо вот совсем уж оригинальны, но все-таки…

– А Вику отвезут? – спросил я, садясь в автомобиль.

– Отвезут, отвезут, – заверил меня Ватутин. – Вызвал я уже машину, нормально все будет.

В машине я рассказал ему про букет, который получила Мариэтта, и о своих сомнениях по поводу того, кто ей его прислал. А почему бы и не рассказать? Информация со всех сторон подозрительная, а я вроде как с ними посотрудничал. Да и не вроде как – тоже. Я лицо заинтересованное, мне это не для галочки надо. Речь все-таки о моей голове идет.

– Записано, – сказал Ватутин, и впрямь записывая все это в блокнот. – Жалко, что чек не нашел. А те двое все мне рассказали, прямо спешно, перебивая друг друга. Инициатива-то знаешь от кого шла? По твоему новому назначению, в смысле?

– От Ядвиги, – пробурчал я. – Чего тут гадать? Вот же пся крев такая.

– Ты лучше на русском сквернословь, – попросил меня Ватутин. – А то уши режет такое обращение с польским языком. Но – да, она. Пролоббировала этот вопрос, заручилась поддержкой аж самой Вежлевой и еще пары начальников уровнем пониже, потом пошла с ним к Зимину. И пробила.

– «Самой Вежлевой»? – переспросил я. – А что, Маринка так высоко вскарабкалась за это время, что до нее просто так уже рукой не достанешь? И потом – она вроде рулила регионалкой, от которой до кадров и назначений дистанции огромного размера. Или я что-то пропустил?

– Да нет, где была – там и осталась, – Ватутин неодобрительно посмотрел на сигарету, которую я вертел в пальцах. – Просто эти двое друг друга терпеть не могут. И тут Свентокская сама идет к Вежлевой и о чем-то ее просит? Чудно, не сказать по-другому. Вывод – такая же странность, как и букет, про который ты мне рассказал. Как минимум – информация на хорошо подумать.

– Толку вот только в этом немного, – щелкнул зажигалкой я, прикуривая. – И не будет его. Что бы у нашей гордой полячки ни было в голове на самом деле, звучать будет одно и то же: «Это оптимальное кадровое решение», «Он наиболее подходящая кандидатура», «Личное у меня никогда не мешает служебному». Ну и так далее.

– Знаю, – Ватутин щелкнул клавишей и закрыл окно на двери автомобиля, которое я было приопустил. – Знаю. Но тем не менее. А что у тебя с Вежлевой, если не секрет? Марина сама звонила Зимину, буквально требовала тебе отдать эту должность.

– Флирт, – не стал скрывать я. – И некоторая личная симпатия.

– У Вежлевой нет симпатий, – резонно заметил Ватутин. – Мы это отлично знаем. У нее спланировано все, а что не спланировано, то отрепетировано.

– Значит, моя персона числится в ее планах, – выкинул окурок во вновь приоткрытое окно я. – Все, все, закрываю, не шуми.

У моего подъезда все было привычным и родным. Пара пакетов с мусором, один из которых был уже разодран бродячими собаками, кучи серо-желтого снега на тротуарах, две бабки, которые стоя на одном месте разговаривают с утра, дети, бегущие на горку в соседний двор. Я соскучился по этому всему – и сильно. Потому что у человека должен быть свой дом, то место, куда он возвращается, чтобы набраться сил. Набраться – а не тратить их без остатка, как это сейчас обстоит у меня.

– Дом, милый дом, – будто прочитал мои мысли Ватутин. – Что, дрогнуло сердце в сентиментальной истоме?

– Дрогнуло, – я похлопал себя по карманам. – Вот ведь! И не сообразил даже!

– Что такое? – Ватутин повернулся ко мне.

– Ключи! – зло сказал ему я. – Ключи-то! Как домой попасть? Дверь, что ли, с петель снимать? У меня их как той ночью вместе с «наганом» забрали, так и не отдали! А викин комплект – он в «Радеоне».

– Только за ключи переживаешь? – Ватутин хитро прищурился. – А засады не боишься? А ну как поджидают тебя в подъезде?

– Ага, – не поддержал его тон я. – Двое с носилками и один с топором, ждут не дождутся, еще с того года. Им что, делать нечего? Тем более что Ромео в ваших застенках сидит. Да ладно, не обижайся, застенки – не казематы и не гестапо. Но в принципе-то я прав?

– Конечно же, прав, – Ватутин прижал палец к уху. – Что там?

Дверь подъезда открылась, и из него вышел плечистый парень в черном пальто, что-то говоря на ходу.

– Чисто, – сообщил мне телохранитель. – Бинго. Пошли уже.

Понятно. И ключи мои, похоже, уже внутри подъезда, у напарника того молодца, что у двери стоит. А может, даже и не один у него напарник, может, их много на каждом этаже.

Сколько их было в подъезде – не знаю. У двери квартиры, которая была приоткрыта, обнаружился только один.

– И? – Ватутин посмотрел на белобрысого крепыша. – Что-то нашел?

– Датчик движения над дверью, – ткнул в верх дверной коробки крепыш. – И вон там камера слежения, включается после срабатывания датчика, пишет все происходящее пять минут. Мы сейчас сигнал заглушили, так что запись не идет.

Это все меня неприятно удивило.

– А в квартире я ничего не нашел, – продолжал крепыш. – Искал на совесть. То ли сняли уже, то ли и не было ничего.

– Нет – и нет, – успокоил его Ватутин. – Киф, что встал? Вперед, за паспортом. Время не ждет.

Внутри квартиры было темно и пыльно.

Вот если бы сейчас здесь оказалась Элька и заорала: – Пыль! Пыль! Всюду пыль! – то я бы с ней согласился.

И вправду все так.

А еще в ней поселился нежилой запах. Так бывает – уехали люди, и уже очень скоро из квартиры выветривается жилой дух, который составляют ароматы еды, моющих средств, табачного дыма и множества других запахов, которые свойственны человеку.

Я включил свет в прихожей, потом в комнатах.

Надо же, я думал будет хуже. Почему-то воображение мне рисовало некий разгром, царящий на моей жилплощади – вывернутые ящики, бумаги на полу, распоротая обшивка дивана и так далее. Ничего такого здесь не было. Разве только один стул был опрокинут на спинку да мой компьютер стоял не так, как обычно. Но это все легко объяснимо – забирали нейрованну, отключали ее, вот и сдвинулось все.

– Слушай, может мне переехать уже можно? – я поднял стул и присел на него. – В смысле – сюда, домой?

– Не-а, – не задумываясь ответил Ватутин. – Не разрешат. И правильно сделают. Слишком все сложно, понимаешь? Хотя – не понимаешь, конечно, в полной мере, но поверь мне – лучше так, как сейчас, чем вообще никак.

– Да я понимаю, – мне стало совсем грустно. – Ладно, пойду паспорт поищу.

В последний раз я его видел, когда из Испании приехал. Но вот куда я его тогда положил? Точно не в сейф. Кстати – сейф стоял на своем месте и был закрыт. Я потыкал в кнопочки, открыл его и убедился в том, что вроде все на месте – деньги, еще кое-какие мелочи. Паспорта там, естественно, не обнаружилось.

Я нашел его в одном из верхних шкафов в стенке, под коробкой с сервизом. Зачем я туда его засунул – понятия не имею. И как Вика до него не добралась – тоже не понимаю. Она вроде полную инвентаризацию проводила в квартире, когда тут обосновалась, все вверх дном стояло, все по своим местам раскладывалось. Тарелки расставлялись по глубине донышка, документы помещались в «файлики», носки собирались по принципу парности и клались в ящики шкафа. А тут – проглядела.

Как только я взял паспорт в руки, у меня задергался карман – кто-то мне звонил.

Это был Зимин.

– Ну, что там у тебя? – нетерпеливо спросил он.

– Есть документ, – порадовал его я. – Нашел я его.

– Отлично, – Зимин убрал трубку от лица и сказал кому-то: – В наличии у него паспорт, давай в МИДе «отбой». Да, сейчас скажу.

– Еду-еду, – не стал дожидаться я очевидного. – Если в пробке не завязнем, буду минут через сорок.

– Очень хорошо, – деловито сообщил мне Зимин. – Давай живее.

Я же говорил – все как всегда. Зимин, Валяев, Азов, пьянка. Есть в моей жизни некая стабильность.

Глава девятая
про разные новости

Азова я у Зимина не увидел. Но с остальным угадал – Валяев и коньяк были тут как тут.

– Ты не спешил, – заметил хозяин кабинета, обмакнув кончик сигары в широкогорлую рюмку. – Мы ждали тебя раньше.

– Работа, – я стянул с себя пуховик и бросил его на свободное кресло. – Как смог – сразу приехал. Вот, даже к себе не зашел, сразу сюда отправился.

– Коньячку? – Валяев не дожидаясь моего ответа набулькал в пустой бокал изрядную дозу указанного напитка и протянул его мне. – С морозца?

– Или глинтвейна попросить сделать? – ехидно поинтересовался Зимин. – Я могу, мне не сложно.

Ну да, глинтвейн я теперь долго пить не буду. Как вспомню запах корицы и вкус горячего вина во рту, так в животе все винтом закручивается. Все-таки очень больно мне тогда было.

– Макс, – укоризненно произнес Валяев и понимающе посмотрел на меня. – Киф, да ты садись, чего стоишь? Тем более, что у нас в кои-то веки выдался свободный вечер, так что можем поболтать о том о сем, выпить.

– Только за этим звали? – с сомнением спросил у него я. – Я думал, дело какое-то неотложное образовалось, и голос у Макса был по телефону командный.

– Вообще-то мы друзья, – заметил Зимин, выпустив кольцо дыма. – И если ты сам к нам на рюмку коньяку не заходишь, то приходится тебя сюда заманивать в приказном порядке.

– Тебе, видишь ли, наши верхние этажи не милы, – подхватил его слова Валяев. – Тебя все в подвалы тянет.

– Можно подумать, что я под землю доброй волей лезу, – не остался в долгу я, приняв бокал и плюхнувшись в кресло. – Будто там медом намазано. Сами знаете – есть визиты, от которых не отказаться.

– Ерунда, – Зимин скептически посмотрел на меня. – Отказаться в этой жизни можно от чего угодно, было бы желание.

– Вопрос в цене, – не согласился с ним я. – Есть такая, которую я заплатить не готов.

– Это потому что ты не достиг согласия с самим собой, – Валяев цапнул из коробки, лежащей на столе, сигару. – А все от того, что нет у тебя понимания главной цели жизни и душевного равновесия тоже нет.

– Душевное равновесие, – Зимин презрительно сморщился. – Кит, опять ты о каких-то отвлеченных вещах начал рассуждать. Что есть душа? Есть ли эта душа вообще? Вот скажи мне, Киф – у тебя есть душа?

– Не знаю, не щупал, – я отсалютовал собеседникам бокалом и отпил коньяку, блаженно фыркнул и продолжил: – Все, что не трогал руками, то подвергаю сомнению. Я агностик.

– Вот это правильный подход, – одобрил мои слова Зимин. – Разумный и практичный. Я даже готов забрать обратно свои недавние слова.

– И тем не менее – люди цепляются за понятие «душа» веками, – упорствовал Валяев. – В какой связи? Не просто же так?

– Люди и в пришельцев из космоса верят, – Зимин скорчил забавную рожицу. – А еще – в геенну огненную. Как с этим быть?

– Ты можешь опровергнуть или подтвердить их наличие? – Валяев решил бить врага его же оружием. – Ведь они могут и существовать, почему бы и нет?

И эта парочка обменялась ехидными взглядами, а после уставилась на меня, ожидая моей реплики.

– Съесть бы сейчас что-нибудь эдакое, – я повертел пальцами в воздухе. – Жареное. Для души, которая то ли есть, то ли нет. Желательно с горчицей и хреном. Но можно и с майонезом.

Не люблю я как разговоры по душам, так и разговоры о душе. И особенно с данными собеседниками.

– Что за человек? – Зимин затянулся сигарой. – С ним о возвышенном, о сути жизни человеческой, а он о жратве думает.

– Человек как человек, – Валяев встал с кресла и потянулся. – Из мяса и костей, которым для поддержания себя в форме нужны белки, жиры и углеводы. Мне, кстати, тоже они потребны, я тоже есть хочу. Макс, звякни кому-нибудь, пускай снеди принесут, в самом-то деле.

Последнее, в смысле – просьба позвонить, было вполне объяснимо – Елизы на посту не было, в приемной вообще царили непривычные тишина и пустота. Наверное, она за билетами в аэропорт уехала. Шутка.

– Скажи мне, любезный Киф, а что ты сегодня отчебучил в редакции? – спросил у меня Зимин, повесив трубку. – Мне Ядвига звонила, всю щеку слюной забрызгала, орала, что ты какого-то ее сотрудника избил до полусмерти, требовала тебя привлечь к ответственности.

– Какой именно? – даже удивился я. – Дисциплинарной или уголовной?

– Ну, из «Радеона» как с Дона – властям выдачи нет, – Зимин пригладил волосы. – А любая другая ответственность тебе как слону горчичник – ты даже не почешешься. У тебя, дорогой друг, нет совести, потому и о дисциплине говорить глупо.

– Что да – то да, – скромно подтвердил я. – Точнее – чего нет, того нет.

– Но ты мне объясни – зачем? – Зимин положил локти на стол и с любопытством подался вперед. – Морду-то зачем бить? Что за варварские методы?

– Привычка, – вроде как даже изобразил смущение я. – Сам знаю, что неправильно это, но поделать с собой ничего не смог. Рефлексы. Очень там пакостный тип был.

– Да набил – и набил, – заступился за меня Валяев. – Я тоже иногда… Кхм… Бывает, в общем.

– При случае, если с ней столкнешься… – начал было Зимин, но я его беспардонно перебил:

– Извиняться не буду. Не тот случай. Ей только палец сунь – она мне руку по плечо отгрызет, а потом еще и на глотку нацелится. Проще говоря – не слезет она с меня потом.

– А вот это не самый плохой вариант, – Валяев расплылся в улыбке. – В смысле «не слезет». Ну а что? Талия у нее тонкая, задница крепкая, а коленки круглые. Чего ж тебе надо еще, пройдоха?

– Ничего мне от нее не надо, – чуть ли не сплюнул я. – Мне надо нейтралитета, причем такого, что она здесь, я там, и никто никому ничего не должен. Меня сам факт того, что она за меня кому-то слово замолвила, насторожил до ужаса. А тут еще и извинения.

– Парень прав, – Валяев посерьезнел. – Что бы Свентокская сама что-то для кого-то, а тем более для него, сделала доброй волей? Небывалое событие, которое можно отнести к сфере волшебного и мистического.

– У нее бывают приступы доброты, – сообщил Зимин. – Особенно, если она что-то задумала. Но тут вроде все чисто, как по мне. Может, она вообще мировую хотела заключить, а это был шаг навстречу? Сказать она про такое сроду не скажет, но вот так хотела дать понять.

– Сомневаюсь я, – Валяев со скрежетом почесал небритый подбородок. – Ядвига – и шаг навстречу?

– Присоединяюсь, – поддержал его я. – Не бывает.

– Шут с тобой, – Зимин постучал ногтем по краю бокала, давая Валяеву понять, что, мол, посуду освежить пора. – Не веришь – и не верь. Но ты при встрече с ней хоть рожу сделай покаянную. Ладно, хорошо, не покаянную, сделай равнодушную. Не скалься злорадно.

– Это можно, – согласился я. – Это приемлемо. Никит, и мне коньячку плесни!

Мы выпили, я закурил.

– Так, теперь к насущному, пока еду не принесли, – Зимин затушил сигару в пепельнице. – Киф, у нас для тебя радостная новость!

– А ну-ка, а ну-ка! – я захлопал ресницами и даже подался вперед.

– Вот такое лицо при встрече с Ядвигой сделай – и все проблемы сразу уйдут, – заметил Зимин. – Все, все, не злись. Тем более, что новость и вправду радостная. Ты едешь с нами в Прагу.

– Да ладно? – я захлопал в ладоши. – Вот счастье-то!

– Что опять не так? – устало поинтересовался у меня Валяев, распознав сарказм. – Что опять тебя не устраивает? Прага. Зима. Пиво. Прекрасный город, хорошая компания и возможность сменить обстановку. Какого тебе еще надо?

– Никакого не надо, – где-то он был прав, это следовало признать. – Я просто ехать никуда не собирался. У меня и времени на это нет, да и желания. Такие вещи хороши, когда они запланированные, а не спонтанные.

– У меня есть ощущение, что я беседую со старичком-брюзгой, – Валяев сгорбился, скукожился, скривил лицо и блеющим голосом сказал: – Когда я был молодым, я тоже ездил в Прагу. Но перед этим за полгода планировал маршрут, прикидывал стоимость кружки пива в центре и на окраине… Что ты улыбаешься? Вот ты сейчас такой.

– Ничего я не такой, – не знаю почему, но эти слова меня задели. – Просто у меня дел полно, вы же сами подгоняете: «давай, давай».

– И снова неправ, – мягко пожурил меня Зимин. – Когда такое в последний раз было? Мы тебе доверяем, мы дали тебе полный карт-бланш. И потом – никто не говорит, что мы отправимся в этот славный город надолго, как, например, твои родители на теплые моря.

Вот тут мне стало совсем неуютно – про родителей я совсем забыл. Пару раз я с мамой говорил, но когда был последний из них? Неделю назад?

– Между прочим, они через неделю возвращаются в Москву, – Валяев явно наслаждался моим поникшим видом. – Нет, можно было бы их еще там подержать, но все хорошо в меру. Я про это знаю, а ты нет. Тебе не совестно?

– Совестно, – признал я. – И вот какая Прага? Мне их встретить надо будет.

– Встретишь, – тон Зимина неуловимо изменился, он стал приказным. – Мы летим всего на три дня. В пятницу утром туда, в воскресенье вечером – обратно. И твое участие в поездке не обсуждается, на то есть отдельное распоряжение. Чье – объяснять?

– Догадался, – вздохнул я. – Вот прямо сам сказал?

– Я удивлен не меньше твоего, – кивнул Зимин. – Больше скажу, – мы с Никитой до твоего прихода гадали – это ты с нами едешь или мы тебя сопровождаем?

– Привет, мальчишки, – дверь в кабинет Зимина открылась, и в дверях показалась тележка, заставленная снедью и пустой посудой, катила ее Вежлева. – А я вам еды привезла.

– Сменила профиль? – радостно завопил Валяев. – Тебя понизили, за грехи твои тяжкие? Я знал, я говорил!

– Если у нас проведут конкурс на самого остроумного сотрудника, то номинация «Плоская и примитивная шутка» точно будет твоей, – Вежлева посмотрела на меня. – Ладно эти двое, но от тебя, Киф, не ожидала такой душевной черствости. Может, все-таки мне поможешь? Эта штука тяжелая и неудобная.

– За выпендреж надо платить, – справедливо заметил Зимин. – Зачем ее у официантки отобрала? А ты именно так поступила, я тебя знаю.

Я ничего не сказал, просто встал, подошел к тележке. Не такая она и тяжелая, между прочим.

– Потому что я с ней смотрюсь необычно и выигрышно, – Вежлева неуловимо прикоснулась губами к моей щеке. – Жалко, наколки на голову не было и фартучка белого. И еще сюда хорошо бы белые чулки, да, Киф?

Она отставила в сторону точёную ножку, в чулке телесного цвета и синей туфельке, и критично на нее посмотрела.

– Фантазии у тебя, Марин, – сморщился Зимин.

– Замуж ей пора, – Валяев подошел к тележке, которую я поставил в центре кабинета, и осмотрел ее. – Я давно про это говорю.

– Так не за кого, – развела руками Вежлева. – Ты пьешь, Макс весь в делах, Азов социально опасен. Разве что вот, за Кифа, но при нем эта его буренка вечно ошивается, а он почему-то это поощряет. На остальных же вовсе без слез не взглянешь – либо карьеристы, которым не душа моя нужна, а связи, либо… А!

И Марина с несомненно притворной горечью махнула рукой.

– Не верь ей, брат, – Валяев отрезал изрядный кусок от свиного окорока, вольготно расположившегося в центре тележки, и плюхнул его на деревянную тарелку. – Марина всегда так говорит, уж я-то знаю. Она просто раскидывает свои сети, как паучиха.

– Паучиха? – возмущенно ткнула себя пальцем в грудь Вежлева. – Вот уж хамство высшей марки! Я сейчас тебе вон ту плошку с салатом на голову одену.

– Не оденешь, – хладнокровно произнес Валяев. – Ты субординацию соблюдаешь неукоснительно, а я в иерархии компании стою повыше тебя. Так что – не изображай из себя оскорбленную невинность, хорошо? На меня эти штуки не действуют, тебе ли не знать?

– И все-таки – выбирай слова, – напротив Валяева теперь стояла совсем на та веселая улыбчивая женщина, что минутой раньше ввезла в кабинет еду, она моментально переменилась, став аналогом Снежной Королевы. – Если даже я пока стою на пару ступеней ниже тебя, это не значит, что буду проглатывать оскорбления. И потом – все меняется, и наше положение в пространстве тоже может перемениться. Я тоже призвана, наравне с вами, это тебе ни о чем не говорит?

– Никогда у нас с тобой не будет изменения положения, – Валяев невозмутимо намазывал горчицу на мясо. – Ни в иерархии, ни даже в постели. С кем – с кем, а с тобой я не возлягу никогда – и ты это прекрасно знаешь. И говорить буду то, что захочу, независимо от твоих желаний.

– Тем не менее… – Вежлева сузила глаза и сжала кулачки, ее фигура была напряжена как струна.

– Киф, ты что стоишь? – перебил ее Зимин. – Ты же хотел есть? Ну так и ешь, эти двое где-то час еще ругаться будут, так что же, тебе от голодной смерти помирать?

– И то, – Марина внезапно улыбнулась, холод, исходящий от нее, исчез, будто его не бывало. – Что это я? Никит, что нам делить?

– Я не знаю, – пожал плечами Валяев, отправляя кусок мяса в рот и отходя к креслу. – Это ты затеяла скандал, впрочем, как и всегда. Сама ведь знаешь – я мухи не обижу.

– Да ладно, – Зимин засмеялся. – Я сам видел, как ты как-то на муху орал.

– Спьяну и не такое бывает, – не стал спорить Валяев. – Но я же ее не обижал, я ее оскорблял.

Пока велась эта дискуссия, я наложил себе еды и, вернувшись в кресло, начал размышлять над словами Вежлевой о том, что она куда-то там «призвана». Уж не в Прагу ли? Если да – то все еще хуже, чем я предполагал. Я никогда не боялся женщин, да и ее я не боюсь, но при этом мне как-то хочется держаться от нее по возможности подальше. Так сказать – дружить на расстоянии. Сейчас у нас паритет – я вроде как ей ничего не должен, и она мне ничего не должна. Мы тогда, у входа в здание, сквитались полностью. А эта поездка может здорово все поменять в существующем условном равновесии.

– Ну что, – Вежлева села на подлокотник моего кресла и щелкнула меня по носу. – Летим вместе?

– Судя по всему – да, – прожевав кусок, ответил ей я.

– Был до этого в Праге? – поинтересовалась она и снова нацелилась на мой нос.

– Разок, – я поморщился, отводя ее руку от моего лица. – Не делай так больше, хорошо?

– Хорошо, – покладисто согласилась Марина. – Так не буду.

– А Азов? – спросил я. – Его с нами не будет?

– Нет, – покачал головой Зимин. – Так случается – кто-то приглашен, кто-то нет.

Еще одна головная боль. Придется Азову про всю эту канитель рассказывать, а потом гадать – пронюхали про это мои нынешние сотрапезники или нет.

– Подытожим, – Валяев подошел к столу и взял бутылку с коньяком. – Марин, тебе накапать?

Тон его был спокойный, не сказать – дружелюбный. Будто и не было только что короткой, но агрессивной стычки.

– Само собой, – прозвенел голос Вежлевой.

– Итак, – Валяев вынул из бутылки пробку. – Летим в пятницу с утра, рейс из Шереметьева в девять с копейками. Выезжаем отсюда в семь часов – пробки, то-сё… Самолет не частный, нас ждать не будет.

– Я бы даже раньше выехала, – Марина шмыгнула носиком. – Во избежание. Пятница, зима, как ты верно заметил – пробки. А еще может быть снегопад.

– Ладно, по ситуации, – согласился Валяев. – Будем в пятницу поглядеть. Машина всегда тут, нам же не такси вызывать? Ну что – выпьем? Впереди веселые выходные!

Самое досадное – дальше было много разговоров, но я так и не смог задать самый главный для меня вопрос – я-то в Праге накой нужен? Они все – руководство, с ними все ясно, тем более, что в какой-то момент промелькнуло словосочетание «годовой отчет». Повторюсь – при чем тут я? Разве что как представитель подконтрольной организации? Понятно, что это бредовейшее предположение, но других-то нет.

Не из личной же симпатии меня Старик приказал привезти? Хотя если это так, то я точно никуда лететь не хочу.

Ну вот за что мне это все?

Я пил коньяк, который поначалу не пьянил, слушал беседы своих коллег, сам время от времени вставлял реплики и все больше грустнел. А что удивляться? Поводов для веселья я не вижу, причем ни одного.

Под конец я все-таки прилично нагрузился. Не так, как Валяев, который в результате заснул прямо в кресле, но изрядно. По крайней мере, стены кабинета Зимина отчетливо пошатывались, как видно, их кто-то раскачивал извне.

А вот Вежлева была бодра как первокурсник в сентябре, хотя пила наравне с нами. Может, она через одну за плечо выливала?

– Пошли-пошли, – вела она меня за ручку к лифту. – Забавно, ощущаю себя законной супругой, которая подгулявшего муженька домой ведет. Слу-у-ушай, давай я тебя твоей деревенщине с рук на руки сдам? Смешно будет!

– До судорог, – представил я себе лицо Вики, все, что последует за этим, и икнул. – Предсмертных. Моих.

– Нет в тебе здорового авантюризма, – прислонила меня к стенке у лифта Марина и нажала кнопку. – И потом – а тебе не все равно? Ты же ее не любишь. Ты вообще никого не любишь, кроме себя.

– Да и себя не слишком, – даже не стал спорить я. – Можно подумать, что ты сильно от меня отличаешься.

– Только если половыми признаками, – подбоченилась Вежлева. – Хотя – нет, себя я очень люблю. А почему я не должна этого делать? Я умная, красивая и уверенно иду по жизни. Как по мне – подобного достаточно. И потом, нелюбовь к себе самому – это патология. Или даже того хуже – диагноз, причем по психиатрической линии. Себя надо любить, иначе жить будет мерзопакостно. Что до тебя – врешь, любишь ты себя.