Текст книги "Файролл. Снисхождение. Том 2"

Хотя одно знакомое лицо я увидел. А именно – я узнал одного из гостей. Это был юноша с бледным, почти белым лицом, я его видел в «Радеоне», он к нам в гости приезжал сравнительно недавно. Сейчас он беседовал с пожилой женщиной, у которой была крайне экстравагантная прическа. Ее волосы были уложены в виде атакующей кобры, причем сделано это было с неимоверным мастерством. Не знай я, что это волосы, подумал бы, что настоящую змеюку ей на голову посадили.

– Я рад есть видеть вас снова, – раздался вкрадчивый голос дядюшки Эверта. Услышав его, Танюша ойкнула и дернулась в мою сторону, не переставая при этом жевать.

– А мы то как рады, – я сделал шаг вперед, закрывая собой девушку. – Не правда ли, прекрасный вечер? И еда вкусная.

– Это есть так, – важно произнес тот. – Такой как вы есть должен быть счастлив, что получил возможность быть здесь сейчас.

В лацкане у него, как и у всех здесь присутствующих, тоже была закреплена бутоньерка, я даже узнал цветок, находящийся в ней. Это была герань.

– Я всегда и везде нахожусь по праву, – холодно ответил ему я. Мне этот толстяк очень не понравился еще там, в отеле, потому особо церемониться с ним я не собирался. Да и Зимин говорил о том, что его посылать куда подальше можно и нужно – Равно как и моя спутница.

– Я ее забери у вас, – тоном, не оставляющим места для возражений, заявил мне дядюшка Эверт. – Ты есть кушать и отдыхать, а я с hübsche Таньюша танцевать.

И он поманил девушку пальцем, испачканным в курином жире. Он даже не потрудился вытереть руки.

– Она не танцует, – холодно сообщил толстяку я. – Или танцует, но только со мной.

– Ты есть не подумать над тем, что говорить, – ткнул меня пальцем в грудь дядюшка Эверт и нехорошо улыбнулся. – Но я добрый. Я еще раз говори – кушай, слушай музыку. Пока ты можешь это делать – делай. Но никогда не смей говорить «нет» тем, кто сильнее тебя, это есть Leichtsinn. Э-э-э-э… Глюпость.

– Leichtsinn означает не «глупость», а безрассудство, – раздался глубокий голос откуда-то сбоку. – Эверт… Тебя же зовут Эверт?

– Эверт, – с толстяка вмиг слетела вся спесь, он поспешно расшаркался перед тем, кто стоял у меня за спиной. – Evert Kluge, Ihr ergebener Diener in aller Ewigkeit.

– Он сказал, что его зовут Эверт Клюге и он рад служить вот этому дядечке, – шепнула мне в ухо Танюша.

От нее пахло сливовым ликером и цукатами. Отдать это дитя толстяку, перепачканному куриным жиром? Да никогда.

Впрочем, сейчас речь уже не об этом. Что Эверт Клюге, он мелочь по сравнению с тем, чей голос я сейчас услышал.

Я знал его и ни с кем никогда его бы не спутал. Впрочем, если бы я даже засомневался, то запах апельсиновых корок и еще чего-то пряно-сладкого несомненно подтвердили мои догадки. Блин, что же это за специя, который раз ломаю голову? Ломаю – и не нахожу ответа. Сходить, что ли, в магазин какой, там все пряности перенюхать?

– Мне не нужны слуги, – Старик оказался не сбоку, он был у меня за спиной. Он положил мне руку на правое плечо, и я ощутил, насколько она тяжела и холодна. – Меня окружают только те, кто этого достоин, те, кого я сам выбрал из миллионов и миллионов сущностей. Как ты думаешь, Эверт Клюге, можно ли тех, кого я счел достойным своего общества, называть слугами?

– Nein, – пробормотал дядюшка Эверт, озираясь по сторонам.

Эта беседа явно заинтересовала многих, но при этом никто не рискнул приблизиться, напротив, вокруг нас образовалось некое пустое пространство.

– Правильно, Эверт Клюге, нельзя, – мерно произнес Старик. – Они мои друзья, мои помощники, мои сподвижники. Наконец – мои ученики.

В этот момент его вторая рука легла на мое левое плечо. Если бы я был гвоздь, то, скорее всего, ушел бы в пол по шляпку. У меня было ощущение, что на меня навалилась гора Эверест.

– Вот и хорошо, – продолжил Старик. – Я вижу, мы понимаем друг друга. Теперь поговорим о безрассудстве и глупости. Ты же не против побеседовать об этом, мой пытливый Эверт Клюге?

– Nein, – толстяк был весь мокрый, пот тек по его лысине, по внезапно обвисшим щекам, он уставился в пол и не поднимал глаза. – Das heißt – ja. Ich habe nichts dagegen, Euer Gnaden. (Нет. То есть – да. Я не против, светлейший).

Что именно говорил дядюшка Эверт, я не понимал, но догадывался. По интонациям ориентировался.

– Безрассудство и глупость, – задумчиво сказал Старик за моей спиной. – Казалось бы – одно и тоже. Но нет, мой сладострастный Эверт Клюге, это не так. Глупость – это когда ты лелеешь мысли о том, как бы овладеть душой и телом невинной девушки, даже не посмотрев на цветок в ее бутоньерке. А безрассудство, это когда ты позволяешь себе рассуждать о том, кто и где имеет право быть, даже не зная, кто перед тобой стоит. Или зная?

– Ich weiß es nicht sogar jetzt, Euer Gnaden (Я и сейчас этого не знаю, светлейший), – поспешно пробормотал дядюшка Эверт.

Происходящее окончательно заинтересовало присутствующих, даже музыка смолкла. Последние слова дядюшки вызвали дружный смех публики.

– Он еще и слеп, – заметил кто-то из толпы, причем по-русски. – Перстень на пальце этого человека не заметить невозможно.

– Но у этого червя губа не дура, – послушался другой голос. – Он выбрал лучший цветок в оранжерее.

Следом за этими словами раздался звук пощёчины и новый взрыв смеха.

– Возможно, он имел в виду не сущность этого человека, а его имя, – настолько дружелюбно произнес Старик, что мне стало толстяка как-то жалко. Таким тоном врачи говорят со смертельно больными. – Да, мой честный Эверт Клюге, ты же это имел в виду?

Дядюшка даже ничего говорить не стал, только головой потряс.

– И в этом твоя ошибка, – с искренним сожалением произнес Старик. – Фатальная ошибка. Эти двое – мои личные гости, их пригласили сюда по моей просьбе. То есть ты нанес обиду людям, которые находятся под моей защитой. А это уже не глупость. Это безрассудство. Мало того – им покровительствую не только я, но и хозяин этого прекрасного дома. Ведь это он пригласил их сюда от моего имени. Мой отчаянно смелый Эверт Клюге, ты хочешь померяться силами со мной и моим братом?

Дядюшка рухнул на колени.

– Генрих, что ты там говорил про цветок и оранжерею? – спросил у кого-то невероятно язвительный девичий голос, на этот раз на английском. – Напомни?

Никто ничего не ответил.

– Я вижу, что ты усвоил разницу между глупостью и безрассудством, мой сообразительный Эверт Клюге, – одобрительно произнес Старик. – И впредь верно подбирай слова, если же не можешь этого сделать, то просто молчи. А еще лучше – не совершай глупых и безрассудных поступков, в другой раз тебе может повезти гораздо меньше, чем сегодня. Да и всем присутствующим я рекомендую помнить о том, что они сейчас здесь увидели и услышали.

Дядюшка закивал головой так, что та, казалось, сейчас оторвется.

– Ну и хорошо, – Старик так и не снял руки с моих плеч. – Эге, да я, похоже, стал причиной остановки веселья в этом зале? Нет-нет-нет, это не дело. Друзья, сегодня славная ночь, так не тратьте время даром! Танцы, вино, еда, любовь – вот что вам нужно. Стоит ли слушать беседы о смысле слов? Музыканты, что вы стихли? Вы творцы, в ваших руках судьба вечера! Сделайте так, чтобы все в этом зале были счастливы и безрассудны!

Оркестр, было совсем замолкший, немедленно выполнил этот приказ. Взвизгнули скрипки и пары закружились в танце.

– Ну и славно, – одобрительно произнес Старик, и его руки наконец-то покинули мои плечи. – Рад нашей встрече, мой юный друг. И представь мне наконец свою спутницу.

Я улыбнулся и повернулся к тому, кого был бы рад никогда не видеть. Никто не любит смотреть в лицо своему страху.

Глава двадцатая
в которой герой либо кривит душой, либо недоговаривает

Старик был, как всегда, сама элегантность. Черный длиннополый пиджак, черная жилетка под ним и белоснежная сорочка с расстегнутым воротом – вроде бы ничего особенного, более того – даже небрежный стиль одежды, но как это все на нем смотрелось! И боюсь даже представить, сколько стоило.

И никакой бутоньерки, только непонятная блескучая штучка в лацкане пиджака.

– Это Танюша, – я показал на девушку, которая знай только хлопала глазами, ошарашенная увиденным, да на автомате поедала торт.

Хотя, может, и не на автомате – явно нелюбимые ей вишни, которые входили в состав этого кулинарного чуда, она не забывала отодвигать на край тарелки даже сейчас. Впрочем, за «не люблю», «не буду», «не хочу» и «эта сумочка не подходит к этим туфлям» у женщин, как правило, отвечает отдельный, автономный отдел мозга, который не задействуется в иных областях жизни.

А еще я понял, что то ли не помню, то ли вовсе не знаю ее фамилии. Марина, скорее всего, ее называла, но я как-то не зафиксировал это в памяти.

– Валериан Валентинович, – откуда-то из толпы на нас набежала собственно Вежлева, сияя белоснежной улыбкой и поправляя локон, упавший на лоб. – Добрый вечер!

– Скорее – ночь, – поправил ее Старик. – Я тут только что прочитал небольшую нотацию одному господину, не хотелось бы повторно излагать одно и то же. У вас, как и у него, есть некое слабое место – ошибки в определениях. А это неминуемо ведет к тому, что делаются неверные выводы, которые после доводятся до сведения руководства. Бесспорно, каждый имеет право на промах, какие-то из них можно понять, какие-то даже простить. Какие-то – но не все. Но об этом позже, у нас с вами на эту тему будет отдельная беседа. Идите, отдыхайте, общайтесь с гостями, нынче здесь собралось интереснейшее общество. Да, непременно выпейте красного вина, у моего брата Отто отличные погреба, скажу я вам! И он сегодня растворил их двери настежь для всех.

Было видно, что Марина напряглась, но лицо ее по-прежнему было улыбчиво и безмятежно.

– Как скажете, – прощебетала она и покинула нас.

Старик проводил ее взглядом и снова повернулся ко мне.

– Накосячила? – спросил я у него и внутренне содрогнулся.

Какой черт меня за язык дернул? Мне-то что до этого?

– Прости? – переспросил у меня Старик. – Я не очень понимаю смысл того слова, что ты сейчас произнес.

– Извините, – совсем уже смутился я. – Имеется в виду – что-то Марина сделала не так? Где-то ошиблась?

– Никогда не извиняйся за то, в чем ты не виноват, – произнес Старик, взял лопатку, вынул из рук Танюши опустевшую тарелку, на которой осталась только горстка вишен, изгвазданных кремом, плюхнул на нее еще один кусок торта и протянул ее девушке. – На здоровье. Так вот – не твоя вина, что я в достаточной мере не владею современным молодежным сленгом.

– Спасибо, – Танюша обреченно посмотрела на торт. – Пропадай моя талия.

– Глупости, – Старик негромко рассмеялся. – От вкусного не толстеют, я это наверняка знаю. Да-да, именно так, я никогда не обманываю людей, а особенно таких симпатичных девушек, как вы. Да и не получится у меня это сделать в данный момент, вы же не только красивы, но и умны, а значит, непременно распознаете ложь сразу. Посмотрите мне в глаза и скажите – вру я вам в данный момент или нет?

Старик встал напротив Танюши и произнес:

– Ну же.

Девушка покорно уставилась в его глаза.

– Вру я вам? – мягко переспросил он у нее.

– Нет, – как-то расслабленно сказала Танюша. – Конечно, нет.

– Ну вот, – Старик провел рукой по ее щеке. – Наслаждайтесь своим тортом, выпейте шампанского, потанцуйте. Все ваши волнения позади, милая Татьяна, переживать повода более нет, ничего страшного с вами здесь не случится. Да и после того, как вы покинете этот гостеприимный дом, тоже. Вы моя гостья, и все ваши напасти отныне моя головная боль.

Он повертел головой, высмотрел кого-то, поднял руку и помахал ей, при этом огромный бриллиант в перстне, который украшал его указательный палец, блеснул нестерпимо ярко.

Секундой позже к нам буквально подбежал юноша, который преданно глянул на Старика, а после склонил перед ним голову.

– Это Вильгельм, – благожелательно потрепал его по волосам Старик. – Внук одного моего старинного приятеля. Славный мальчуган, честный и открытый, да и отец его был таким же. Киф, друг мой, ответь-ка мне вот на какой вопрос – кем тебе приходится прелестная Татьяна? Она твоя спутница, и ответственность за нее лежит на твоих плечах?

Я глянул на девушку, которая, услышав эту фразу, с интересом посмотрела на меня.

– Не то, чтобы… – подобная постановка вопроса меня несколько смутила. – Но скорее да, чем нет. А что остается делать? Молодая девчонка, в чужом городе…

– Вопрос был задан простой, – мерно сказал Старик. – Ты принял на себя ответственность за нее или нет?

– Да, принял, – мне стало ясно, что надо ответить односложно, другого варианта у меня нет.

– Иного ответа и не ждал, – одобрительно кивнул глава «Радеона». – Это достойное решение, которое, если ты заметил, я с тобой разделил. Но мы не можем, увы, все время провести подле нее, как бы нам этого не хотелось. Мы мужчины, у нас есть другие дела, потому я позвал сюда Вильгельма и отрекомендовал тебе его. Именно ему я хочу препоручить заботу об этой девице до твоего возвращения, и смею тебя заверить, что с ним она будет в полной безопасности. Вильгельм скорее сам умрет, чем позволит хоть кому-то косо на нее взглянуть, порукой тому мое слово. Ты веришь мне, Киф?

– Разумеется, – без запинки ответил я Старику. Во-первых, малейшее промедление могло бы быть не пойми как истолковано, во-вторых – я на самом деле ему верил. Точнее, никому в этом зале не верил так, как ему. А может, и не только в этом зале.

– Ну и хорошо, – Старик снова обратился к Танюше. – Моя прелестная леди, мы ненадолго удалимся, а с вами останется вот этот славный юноша. На этот вечер он ваш паж, можете располагать им так, как вам заблагорассудится. Гоняйте его за шампанским, заставляйте петь вам баллады, и даже, если захотите, можете хорошенько его поколотить. Вдруг что-то придется не по нраву? Вам позволено все.

Вильгельм пригладил светлые волосы, задорно блеснул голубыми глазами, одернул пиджак, безукоризненно сидящий на его стройной фигуре, и склонился перед Танюшей в поклоне.

– Колотить-то зачем? – смутилась та, с интересом глядя на свое неожиданное симпатичное приобретение.

Ну все, моя карта бита. И слава богу, тем более что у меня даже мыслей на этот счет никаких и не было. Я не ангел, но и не пожиратель детей.

– Вот все и устроилось, – потер руки Старик. – У них свои разговоры и дела, а мы с тобой пойдем туда, где не так много шума. О делах надо говорить в тишине. Да-да, Киф, все будут веселиться, а нас ждет серьезный разговор. Если быть более точным, то мне бы хотелось услышать твое мнение по кое-каким вопросам.

– Мое? – я снова опешил. – Да от меня-то чего путного ждать можно? Я журналист, а не коммерсант и не гейм-дизайнер.

– Взгляд со стороны, – пояснил Старик. – Твое положение в «Радеоне» сейчас уникально. Ты одновременно и в системе, и вне ее, а потому можешь здраво судить, без оглядки на возможные последствия.

Он поманил меня пальцем и двинулся в сторону оркестра, который в данный момент вовсю наяривал что-то развеселое. Танцующие пары и просто разговаривающие друг с другом гости расступались перед ним, как некогда волны моря расходились в стороны перед Моисеем.

Ага, без оглядки на последствия. Это ему хорошо так рассуждать, а у меня столько последствий быть может, что считать их замучаешься. Один Азов с его подземным этажом чего стоит. Вякнешь лишнее – и все, считай пропал.

За тем местом, где сидел оркестр, обнаружилась дверь, ведущая в очередной коридор, не такой длинный, по которому мы пришли в этот зал, да и не такой широкий.

Что интересно – стоило нам войти в него, и звуки веселья сразу стали приглушенными, как будто доносящимися издалека. Ну это как когда кто-то весело гуляет этажа на два над тобой. Шум есть, но он неразборчив.

Когда же мы вошли в небольшую комнату, то они и вовсе стали не слышны.

Похоже, что это был рабочий кабинет хозяина замка – в нем имелось несколько шкафов с книгами, четыре кресла старинной работы и столик на резной ножке. Хотя, возможно, это никакой и не кабинет, а курительная комната. На столике стояло несколько запылившихся бутылок с длинными горлышками, бокалы, лежали сигары и спички. Последнее меня удивило более всего, я их давным-давно не видел. Все же пользуются зажигалками.

– Располагайся, – Старик первым сел в одно из кресел и закинул ногу на ногу. – Сигару? Или коньяку? Не скромничай, если хочешь что-то из этого, то просто возьми.

– Я сигары не курю, – честно ответил я и достал из кармана сигареты. – Не понимаю я их.

– Бывает, – согласился со мной Старик. – Я вот, например, сладкое не люблю. Перекормили в детстве, с тех пор не жалую кондитерские изделия, они мне приторными кажутся.

Я закурил, он с интересом смотрел на меня и молчал.

– А тут сегодня, стало быть, день рождения празднуют? – наконец нарушил я тишину, становившуюся нестерпимой. – Я все верно понял?

– Верно, – подтвердил Старик. – Признаться, я и сам не ожидал, что так получится. Когда я дал распоряжение относительно того, чтобы вы прибыли сюда, в Прагу, мне было неизвестно, что Отто задумал свой день рождения провести именно здесь, в этом доме. Более того – я крайне удивился этой новости. Обычно он устраивает данный праздник в Саксонии, есть там один небольшой городок, с которым у него связаны теплые юношеские воспоминания. Знаешь, нас всех в старости тянет в те места, где мы были молоды, счастливы и занимались разными глупостями, которые теперь, на склоне лет, так приятно вспоминать. А тут – на тебе. Вот я и рассудил – если уж так получилось, то почему бы вам тоже не поучаствовать в веселье? И ведь оказался прав, все вроде довольны. Даже ты, несмотря на свой извечный скептицизм. Я уж молчу про двух бездельников, которые так увлеклись, что даже забыли засвидетельствовать мне свое почтение, что довольно невежливо.

– Да причем тут скептицизм? – я стряхнул пепел в пепельницу. – Просто на вечеринках иногда бывает дискомфортно, особенно когда ни одного знакомого лица нет. Я же тут никого не знаю. И эти все разбежались, ваша правда. Зимина какие-то девицы утащили, Вежлева знакомого встретила.

– Да, Марина общительная дама, – подтвердил Старик. – Даже более чем. И в этой связи у меня есть вот какой вопрос – скажи мне, Киф, что ты думаешь о ней как о профессионале?

– Ничего не думаю, – я затушил сигарету и взялся за бутылку с коньяком. – Вам налить?

– Пожалуй, – кивнул Старик. – Но лучше коньяку, вон из той бутылки. А то, что ты держишь в руках – это вино. И – поясни свой ответ.

Надо же – ошибся. Хотя – все сосуды на столе одинаково пыльные и без этикеток, поди пойми, что в них. На глазок – вроде как коньяк был.

– У меня нет с ней плотных пересечений в профессиональной среде, – я вынул из бутылки пробку и понюхал содержимое. Точно, коньяк. – Как оценить человека, если ты его толком не видел в деле?

– Как так? – удивился Старик. – Она отвечает за связи с общественностью и все прочее, что относится к данной сфере. Ты и твои люди с данным вопросом соприкасаются ежедневно. Как же вы можете не пересекаться?

– Можем, – ответил я, разливая янтарного цвета жидкость по бокалам. – Сфера одна, плоскости разные. У каждого своя. У нее глобальные вопросы, у меня местечковые.

Ответил – и сразу пожалел об этом. По ходу – спалил я Маринку, а это не есть хорошо. Так-то она, конечно, не подарок, но при этом мы вроде как союзники. Врагов палить можно и нужно, например, Ядвигу, а своих – нельзя. Сами поругались, сами помирились, вышестоящее руководство тут ни при чем.

– Как же так? – расстроенно произнес Старик и принял протянутый мной бокал. – Я считал ее профессионалом – и на тебе. Это, мой милый Киф, дилетантизм. Как видно, поспешил Максимилиан с ее назначением. А я, увы, напрасно ему доверился, утвердив его.

Так, он еще и Зимина сюда приплел.

– Почему дилетантизм? – начал плести защитную речь я. – Тысячекратно извиняюсь, но здесь и рядом ничего подобного нет. Марина – опытный сотрудник, настоящий мастер своего дела. Более того – она очень и очень хороший руководитель, умеющий четко расставлять приоритеты. Она знает слабые и сильные места своей отрасли. Моя газета, без лишней скромности, относится к сильным.

Старик негромко рассмеялся и отсалютовал мне бокалом.

– Ну или к стабильным, – поправился я. – Потому Марина особо и не лезет в наши дела, полностью посвящая внимание тем участкам, которые требуют этого куда больше. Ну и потом – у меня такой характер, что не всякий выдержит.

– Все-все, – остановил меня Старик. – Почти убедил. Я, признаться, и сам так думаю, рад, что наши мнения совпали.

Не знаю, правду он мне сказал или нет. Но что я мог сделать, то сделал.

– Ладно, с этим закончили, – Старик поставил бокал на столик. – Теперь другой вопрос. Насколько я знаю, ты близок к тому, чтобы завершить ту миссию, для которой некогда наша компания тебя наняла? Речь не о еженедельнике, а о том, что ты делаешь в игре.

– Ну, не то чтобы близок, – уклончиво ответил я. – Есть некие сложности… Но если брать в целом – то финишная прямая недалеко.

– Замечательно, – одобрил мои слова Старик. – Итак, вот цель достигнута – и что дальше?

Кабы знать, что дальше. Это не тебе у меня спрашивать надо, а наоборот.

– Сделаю, что положено, да и покину игру, – решил не темнить я. – Больше меня в ней вроде ничего не держит. Если только какой-нибудь форс-мажор опять не случится.

– Не случится, – без тени улыбки сказал Старик. – Я на это очень надеюсь. Правда, мои мальчики что-то от меня скрывают, и я про это знаю. По всем законам жанра я сейчас должен был бы небрежно спросить у тебя что-то вроде: «Не подскажешь, что именно?», но не стану этого делать. Нет-нет, не смотри на меня так, это не потому, что я считаю тебя высокоморальным человеком, которого данный вопрос может оскорбить.

Тут мне стало даже как-то обидно.

– Просто твоя профессия исключает тот факт, что ты являешься поборником нравственной чистоты, – пояснил Старик. – Твое ремесло предполагает, что принципы в нем излишни, так было всегда. Это ни в коем разе не стремление оскорбить тебя, просто таковы правила игры, в которую ты ввязался, выбирая свой путь в жизни. Медик врачует, художник творит, строитель возводит здания – в этих профессиях все просто и понятно. Конечно же, там тоже есть подводные камни, но их конечная цель не вызывает вопросов – вылечить, создать шедевр и так далее. Журналист же подает правду о произошедших событиях исключительно в том виде, который считает нужным для себя, через призму своего «я». Его суть – подать свое видение проблемы, а оно может и не совпадать с общепринятым. И непременно это видение кого-то обрадует, а кому-то сделает больно. У твоей медали всегда будет две стороны, тебя всегда кто-то будет хвалить, а кто-то ненавидеть. Ты никогда не будешь хорош для всех, ты же и сам это знаешь.

– Знаю, – подтвердил я.

– Отчего же тогда ты так удивленно на меня смотрел? – мягко сказал Старик. – Уже много лет назад ты заключил с собой сделку о том, чтобы не пускать чужую боль в свою душу, и я про это хорошо знаю. Ты, твой наставник, твоя подруга – каждый из вас заключает этот контракт с совестью. Или уходит из профессии, потому что по-другому в ней существовать нельзя. Ну да ладно, не о том речь, вернемся к нашим баранам. Так вот – что ты думаешь делать дальше? Как ты видишь жизнь после игры?

– Спокойной и размеренной я ее вижу, – почти не покривил душой я. – Уйду с головой в работу. Если честно – очень игра мне мешает, она и времени много забирает, и душевных сил. Мне о выпуске номера надо думать, а вместо этого в голове печати, осады, подземелья всякие. Нет, по работе тоже все это есть, но там это некие полуабстрактные явления. Одно дело про подобное читать или писать, другое – самому по таким местам шастать.

– Ну что, меня данный ответ на сегодня устраивает, – Старик привстал, взял со столика сигару, срезал ее кончик и вопросительно посмотрел на меня.

Я понял, чего он ждет, улыбнулся и чиркнул зажигалкой.

Правильнее было бы взять лежащий на столике коробок и запалить спичку из него, подозреваю, что Старик этого и хотел, но – перебор. Одно дело – проявить учтивость, другое – прогнуться. Да, я его боюсь, да, он может только мизинцем пошевелить, и я никогда не выйду из этого замка, но совсем уж не стоит по полу лужей растекаться. Я не дядюшка Эверт.

– Это хорошо, что с завершением той службы, которую ты на себя принял, наши отношения не прервутся, – Старик выпустил колечко дыма. – Не стану говорить тебе банальности, вроде: «Я за тобой давно наблюдаю» или «У тебя большое будущее, мальчик». Есть в них некая фальшь и избитость. Скажу так – думаю, мы сможем быть полезны друг другу. Ты достаточно молод, но при этом неглуп, не идеалист, ты давно утратил иллюзии и точно знаешь, что дважды два не всегда четыре, что верный ответ иногда варьируется в зависимости от обстоятельств. Мне это нравится, и я знаю, что тебе предложить после того, как все закончится. Надеюсь, что мое предложение тебя устроит и мы отлично поладим.

Боюсь представить, что он захочет получить от меня взамен на свое предложение. Не отдам.

– Не сомневаюсь в этом, – тем не менее ответил я. – Разве может быть по-другому?

Старик промолчал, окутавшись клубом сигарного дыма. Я подумал и снова полез за сигаретами.

– Может, – сказал наконец он, когда я щелкнул зажигалкой, прикуривая. – Может быть все, мой друг. Вот взять хоть бы твою приятельницу Вежлеву. Она получила все, что хотела от этой жизни. Ну или почти все. Казалось бы – стоит на вершине, все остальные – под ней, она смотрит на них сквозь облака, которые можно потрогать рукой. Но нет, ей этого мало, она пытается дотянуться еще выше. Нет, человек должен стремиться ввысь и не стоять на месте, но при этом каждый должен знать, что есть граница, которую переступать попросту неразумно. Или преступно. И уж наверняка опасно.

– Марина мне всегда казалась очень разумной женщиной, – осторожно подбирая слова, сказал я. – Она не из тех, кто совершает необдуманные поступки.

– То есть ты хочешь поручиться за нее? – уточнил Старик, уставившись на меня. – Я верю тебе, Харитон. Скажи мне прямо сейчас: «Да, я даю вам слово в том, что эта женщина не совершала того, что вам про нее сказали, тому порукой моя честь и моя жизнь», и я не стану приглашать ее в этот кабинет для разговора. Ты сделаешь это?

Ничему меня жизнь не учит. Сто раз зарекался за других хлопотать, поскольку потом эти ни к чему хорошему не приводит, одни проблемы в сухом остатке остаются.

– Если вы мне поведаете, что именно вам про нее сказали, то, возможно, и сделаю, – мысленно вздохнув, произнес я.

Вот зачем мне это? Но раз уж впрягся – надо вывозить. И главное – добро бы она это еще оценила.

– А если вот так, вслепую? – Старик постучал ногтем по краю бокала, намекая мне, что пора его наполнить. – Если веришь человеку – так во всем, что тебе те россказни?

– Вы же сами упоминали про бремя профессии, – взялся я за бутылку. – Она накладывает отпечаток намертво, ваша правда. В том числе приучает и к тому, что сначала надо выяснить все, а только после этого выносить суждение. Так что там про Маринку нарассказывали? Уверен, враки все, но тем не менее?

– Мы поладим, – уверенно сказал Старик. – Только постарайся все-таки обойтись без необдуманных поступков, не дай эмоциям в ненужный момент победить рассудок.

Он взялся за колокольчик, стоящий на столе, который я даже сначала и не приметил, и позвонил в него.

Секундой позже в кабинет заглянул длинноволосый юноша в сюртуке. Именно – в сюртуке, как в фильмах про девятнадцатый век.

– Что там Отто, не собирается он речь произносить? – спросил у него Старик, берясь за бокал.

– Никак нет, – ответил юноша. – Ваш брат все еще работает с бумагами, из кабинета не выходил.

– Вот так всегда, – пожаловался мне Старик. – Назовет гостей, а сам сидит, зарывшись в свои архивы. И вроде как так и надо – у него свои дела, у остальных праздник. Добро еще, что все привыкли к этим его привычкам, а то хоть от стыда сгорай. Лет пять назад так и не вышел к гостям, пришлось мне самому за него слова благодарности произносить и подарки принимать.

– Так брат же, – пожал плечами я, наливая и себе коньяку. – Куда деваться?

– Мы не родные братья, – пояснил Старик. – Тут связь другого рода, духовная, если можно так сказать. Хотя – подобное родство, на мой взгляд, значит куда больше, чем кровное. Брата по духу ты выбираешь сам, и потому он тебе всегда несоизмеримо ближе, чем те, кто всего лишь родились твоими родственниками по воле судьбы. У меня есть и родные братья, так я с ними уже невесть сколько времени не виделся. И не стремлюсь к этой встрече.

– Жизнь, – неопределенно произнес я. Что-то сказать надо было, а что – непонятно. Это слово подходило больше других.

– Ладно, друг мой, – Старик вытянул руку с бокалом, я, поняв, что от меня требуется, тут же звякнул об него своим. – Прозт!

Мы выпили.

– Еще одна просьба, – Старик снова затянулся сигарой. – Найди наших общих друзей и скажи, что я их зову.

– А Марину? – уточнил я.

– Я достаточно четко сформулировал свою просьбу, – даже не глянул на меня Старик. – Густав, после того как мастер Харитон найдет моих мальчиков, проводи их ко мне.

– Как скажете, светлейший, – отозвался длинноволосый юноша.

– Так я пошел? – уточнил я у Старика, размышляя, сказать ему «всего доброго» или пока не прощаться?

– Постой, – остановил он меня. – Запамятовал совсем, что хотел уточнить у тебя один момент, и заранее извиняюсь за то, что вторгаюсь в несколько интимную сферу. Скажи, вот это юное создание, Татьяна, она кто? На этот раз мне бы хотелось получить более точный ответ, нежели прозвучал в общей зале. Имеется в виду – ты приблизил её к себе в каком качестве? Надеюсь, не как замену Виктории? Просто, на мой взгляд, это было бы неразумно. Насколько я помню, твоя избранница в высшей степени достойная особа, о которой любой мужчина может только мечтать. Я понимаю твой интерес к этой юной красавице, они будят в нас давно забытые чувства, горячат остывающую кровь, но все же…

– И в мыслях не было! – замахал руками я. – Что вы! Она же совсем дите еще. Просто ее Маринка с собой привезла как переводчицу, а сама куда-то смылась. Ну не бросать же девчонку одну? Да еще этот дядюшка Эверт…

– Дядюшка? – удивленно вскинул брови Старик.

– Макс сказал, что так они его называли в детстве, – пояснил я. – Точнее – этот Эверт велел им так себя называть.

– Правда? – Старик усмехнулся. – Велел? Всего-то помощник камердинера, а сколько амбиций. Причем неподкрепленных ничем. Н-да. А что до Татьяны – теперь ситуация мне предельно ясна. Хотя где-то я бы тебя понял, как мужчина, нам нужны приключения, главное не забывать о том, что они должны своевременно заканчиваться. Все, иди и найди этих двух балбесов. Густав, задержись на секунду.