Текст книги "Гости незваные"

– Кто же спорит, и я тоже руку приложил. А результат – народ в целом доверяет власти. Видя это, власть доверяет народу. Вот когда эти два условия выполнены, и прогресс побежит так, что не догонишь, и коррупция сама собой начнет стараться выглядеть как можно менее заметной, а от этого недалеко и до успехов в борьбе с ней.

– Хорошо, ждем результатов работы американских исследователей. Надеюсь, ты не оставишь их без дружеской помощи? И вот еще что напоследок. У нас сейчас кончается шестнадцатый год. Какой будет за ним, ты в курсе? Ей-богу, так и хочется устроить торжественное собрание, посвященное тому, что никакой Февральской революцией у нас и не пахнет.

– А что, интересная мысль. Я ее обдумаю, но, по-моему, в феврале праздновать еще особенно нечего. События стали необратимыми только в ноябре, и к этому времени, пожалуй, можно будет попробовать придумать какой-нибудь нейтральный повод для праздника.

Глава 23

Как мне кажется, взаимность хороша не только в любви. В политике это тоже основа правильных взаимоотношений. Возьмем, например, крайний случай, то есть войну. Если противник уже начал воевать с вами, а вы с ним почему-то еще нет, то такое чревато катастрофой. К чему это я? Еще один пример, и все станет ясно.

Представьте себе, что вам поручили изучить какую-то сволочь. Если вы начнете с того, что устроите вскрытие, посмотрите строение желудочно-кишечного тракта, скелета и содержимого черепной коробки, то после этого поведенческие реакции объекта наверняка так и останутся тайной. Поэтому начинать желательно с них, но вдруг объект вам достанется уже полудохлый, прямо из подвала господ Ли, например? После допроса третьей степени. Вряд ли вы сможете на основе его изучения представить себе правильную картину. Выход же прост – как только будет поймана следующая сволочь близких свойств, то пусть ее сначала предоставят вам, а господа Ли в этой очереди будут в лучшем случае вторыми.

Итак, американцы начали создавать у себя центр россиеведения. Для поддержания должной взаимности нам тоже следовало учинить нечто подобное, причем с одной дополнительной функцией, отсутствующей у заокеанского аналога. Я имею в виду изучение коррупции в ее, так сказать, естественной среде обитания. Ведь когда мы с Гошей десять лет назад всерьез взялись за нее, нам было не до теоретических глубин. А сейчас обстановка изменилась, но и сам объект… как бы это помягче сказать, в общем, он был пока жив. Но вот здоровым его назвать язык ну никак не поворачивался, и поэтому ценность для изучения он представлял ну очень относительную. Анатомию и то толком не изучишь, потому как неясно: внутренние органы, они что, такими и должны быть, как сейчас, или раньше они несколько отличались? А уж про поведенческие реакции лучше и не вспоминать.

Тут, конечно, некоторые могут впасть в тягостное недоумение. Да как же так, вопросят они, неужели в Федерации с этим явлением есть хоть какие-нибудь трудности? Да куда ни плюнь, там или пилят, или откатывают, или просто воруют, а кое-где так и грабят плюс всё предыдущее до кучи. Изучай на здоровье, в чем проблема?

А она в разнице скоростей протекания времени. То есть результатов серьезного исследования пришлось бы ждать слишком долго. Опять же Америка в этом отношении тоже была интереснейшим объектом. Там, может, воровали и не с таким размахом, но, по-моему, с несколько большей изобретательностью.

В общем, серьезное изучение этого интересного явления с целью выработки приемлемой теории мы решили начать с САСШ. А заниматься данной проблемой будет ДОМ.

Кроме всего прочего такое решение позволяло ликвидировать одну исторически сложившуюся несправедливость. В ДОМе было много учебных заведений, от начальных школ и реальных училищ по его официальной линии до спецшколы со многими филиалами, но вузов среди них не имелось. То есть из спецшколы выходили специалисты о-го-го какого уровня, но диплом о высшем образовании им не вручался. А в шестерке наличествовала Академия спецслужб, выпускники которой в числе прочего получали и диплом общеимперского образца.

Это, конечно, с нашей стороны была серьезная недоработка. Ну как же можно эффективно охранять мам и детишек, если для получения высшего образования им придется обращаться к каким-то чужим дядям? Так что скоро в составе ДОМа появится Университет дружбы народов. Жаль, что Лумумба еще не родился и, значит, пока ничем не прославился. Но ничего, найдем и еще какого-нибудь мумбу-юмбу, в честь которого можно будет назвать новорожденный университет.

Кроме названия, любому учебному заведению требуется еще и программа. С настоящей-то особых проблем не предвидится, чему учить и что изучать, в ДОМЕ уже представляют себе очень неплохо. Но ведь совершенно никуда не годится, если со стороны университет будет казаться тем, что он есть на самом деле! Поэтому не помешает сразу прикинуть, что именно там будет для внутреннего употребления, а что для внешнего.

Опа, осенило меня, у нас же есть готовая кандидатура на… на… блин, а вот самой-то КПСС нету и даже марксизма-ленинизма тоже не имеется. Ничего, у нас будет просто факультет общественных наук, а в нем, например, кафедра марксизма. Пусть, если кому интересно, хоть до заворота мозгов изучают этот предмет в исполнении сначала завкафедрой, а потом, глядишь, и декана Виктора Ивановича Кисина, литературой я его обеспечу. И, пожалуй, ему еще до создания университета надо организовать звание доктора каких-нибудь наук, чтобы все было как положено.

Однако Кисину предстояло всего лишь украшать собой будущий университет, а реально работать там будут совсем другие люди. И, пожалуй, настало время пообстоятельней поговорить с одним из кандидатов на далеко не самый мелкий пост.

После стажировки в монастыре переход через портал вызвал у Никонова просто разительное улучшение здоровья. Мало того что полностью вылечился геморрой, но ведь он у Петра Сергеевича являлся всего лишь следствием хронической венозной недостаточности, так вот, и тут все исчезло практически бесследно менее чем за полгода. Даже внешне представитель РФ в Российской империи заметно помолодел. Разумеется, все это произвело на него определенное впечатление. А когда с его подачи аналогичные процедуры и примерно с тем же результатом прошел премьер, то положение Никонова в РФ, как он мне сам сказал, заметно упрочилось.

В числе прочего нами не возбранялось и размещение в империи средств частных лиц, проживающих на территории РФ, так что ничего удивительного в желании Никонова приобрести какую-нибудь петербургскую недвижимость не было. И именно для обсуждения конкретики по этому вопросу он и был приглашен ко мне пообедать. Ну а то, что конкретика иногда может иметь и очень размытые границы, люди заметили задолго до меня.

Обед был накрыт в моем кабинете. Наевшись сам и убедившись, что гость тоже насытился, я перешел к делу:

– Должен сказать, что ваше решение в общем вызвало у меня определенное удовлетворение. Ведь когда люди вкладываются в недвижимость, то это означает их доверие к стране, где они ее приобретают. Я рад, что такой квалифицированный эксперт, как вы, оценивает положение в империи как стабильное.

– Однако? – улыбнулся Никонов.

– Вы совершенно правы, сейчас будет и «однако». Оно связано с тем, что лично мне конкретный выбор объекта кажется не самым удачным. Вы же прицениваетесь к дому купца Момырева в Петергофе? Не буду спорить, домик сам по себе неплохой. Но вот о его расположении такого не скажешь. Сейчас то, что он торчит в ста метрах от станции, не является особым неудобством в силу малой интенсивности движения. Но у нас уже начаты опытные работы по внедрению пригородных электропоездов, и в ближайшие несколько лет ситуация может сильно измениться. Оно вам надо, домовладение в привокзальном районе? Тем более что он наверняка начнет быстро застраиваться. Где еще плодиться всяким забегаловкам, если не рядом с людным вокзалом? Так что я возьму на себя смелость рекомендовать вам сделать покупку чуть западнее, почти в Ораниенбауме. Вот, смотрите.

Я подал собеседнику бумаги с описанием предлагаемого объекта. Подождал, пока Петр Сергеевич их просмотрит, и продолжил:

– Да, согласен, сам по себе дом хоть и больше, однако он в значительно худшем состоянии, чем тот. Но зато есть большой участок с выходом к морю, где имеется неплохая бухта. При некоторых доработках вполне получится стоянка для пары яхт. Привести же в порядок дом особого труда не составит. Плюс именно этого варианта в том, что вот он в обозримом будущем дешеветь ну никак не будет, то есть кроме всего прочего является и более выгодным объектом вложения капитала. Ну и жить там будет не в пример приятнее, если вы изберете для своей резиденции именно его.

– Да, – согласился Никонов, – но тут «однако» будет с мой стороны. Цена. Я знаю ваше нелестное мнение о доходах наших чиновников и готов признать, что и у меня они реально выше, чем указано в декларации. Но все же не настолько, чтобы совершить такую покупку. Даже если я и наберу денег на нее, то на обустройство купленной усадьбы уже точно не хватит, а это будет означать замораживание средств, причем по моим личным меркам довольно значительных.

– И куда она, проклятая, запропастилась? – пробормотал я, роясь по карманам. – Ага, нашлась. – С этими словами я вытащил из заднего кармана джинсов чековую книжку и пояснил: – Не проблема, я вам могу занять до получки. Сами понимаете, мне это нетрудно.

– До какой? Я получаю чуть больше ста тысяч в месяц, то есть по вашему счету примерно сто рублей. Соответственно, чтобы отдать вам всю предлагаемую сумму… минутку, я подсчитаю… да, с учетом разницы во времени по вашему календарю на это потребуется порядка четырехсот лет. Не знаю, какие у вас основания надеяться дожить до тех времен, но у меня-то их точно нет.

– Так ведь то, что вы там у себя получаете, называется окладом. И действительно, я как-то вовсе не имел в виду те копейки. Но если вы намекаете, что Российская империя может платить столько или даже в разы больше одному из своих консультантов по важнейшим вопросам, то у вас потрясающее чувство юмора.

– Интересно, – чуть подался вперед Никонов.

– А то бы нет. Ведь вам же не запрещено консультировать всякие там фонды? Или лекции читать в вузах. Так именно это я вам и предлагаю, а вовсе не продавать какие-то там сведения государственной важности. Некоторые имеют склонность к писательству, так что можете попробовать приложить силы и на этом поприще. Кстати, вы ведь последнее время перестали донимать меня вопросами о тяжкой доле нашего чиновничества. Я так понимаю, разобрались, как тут действительно обстоят дела? И правильно, но позвольте еще раз подчеркнуть ключевой момент. У вас никогда и никакой чиновник не может чувствовать себя в полной безопасности. Если он работает честно, чего лично я просто не могу себе представить, то он будет мешать остальным, и его уберут. Хорошо, если просто в отставку, но ведь бывали и более радикальные случаи. А если он, как все, берет с нижних и откатывает верхним, то в случае нужды не возникнет проблем устроить ему веселую жизнь вплоть до нар. И ведь для этого не обязательно самому идти против генеральной линии, можно просто оказаться крайним в борьбе группировок, которая у вас носит перманентный характер. Будете утверждать, что я не прав?

– Ну, скажем так… не совсем. Начиная с некоторого уровня и при условии лояльности появляются гарантии личной безопасности.

– Ага, и проигравший сначала просто этого самого уровня лишается. А потом в случае чего и с безопасностью могут возникнуть проблемы, так что придется, бросив пчел, срочно драпать куда-нибудь в Австрию. У нас же все просто. Да, есть произвол императора и канцлера. Но он формализован, и каждый точно знает, как нужно себя вести, чтобы он так и остался чисто теоретической возможностью. Более того, наше государство защищает служащих ему куда лучше, чем ваше.

– Позвольте усомниться, – усмехнулся Никонов.

– Да сколько угодно. Но представьте себе, что какой-нибудь мелкий провинциальный депутат случайно перейдет дорогу кому-нибудь… ну, скажем, из дирекции Газпрома. Кто кого защитит, как по-вашему?

– А если у вас кто-нибудь столь же случайно перебежит дорогу Найденову, что с ним будет?

– Если именно Найденову как частному лицу, то ничего особенного. Вон недавно какой-то купчина из Мариуполя вчинил мне иск на триста тысяч. И выиграл дело, что интересно. Правда, суд признал правомочными его претензии только на две с чем-то тысячи, но зато их он получил без малейшей волокиты. Абсолютно никакого давления на суд не было, это я вам гарантирую.

– Пообещали лично сгноить любого, кто только попробует хоть самую малость надавить? – с невинным видом осведомился Петр Сергеевич. – Вашим обещаниям верят, это я уже заметил.

– Ладно, признаюсь, что-то в подобном духе действительно было. Но это же первый такой случай! Если они будут повторяться, то моего вмешательства уже не потребуется.

– Хорошо, тогда давайте вернемся к вашему предложению. Сразу говорю, что готов с благодарностью его принять. Однако, надеюсь, вы понимаете, что окончательный ответ я смогу дать только после санкции своего руководства?

– Разумеется, – заверил его я.

Действительно, у меня и мысли не было вербовать Никонова на роль нелегального осведомителя, который темными ночами будет прокрадываться в Гатчину и продавать военные тайны своей страны за пачки наших сторублевок. Нет, я видел в нем исключительно агента влияния плюс консультанта по деликатным вопросам. А ведь агент влияния – это либо такая фигура, об истинной сущности которой на родине не знает никто, включая и его самого, либо такая, о которой всё необходимое знают все, кому положено, и это их устраивает. Никонов, понятное дело, подходил только на вот такую насквозь легальную роль.

В том, что премьер даст Петру Сергеевичу разрешение взять у меня деньги, я не сомневался. Впрочем, и он тоже. А вот интересно, намекнет ли никоновский шеф насчет поделиться? Вряд ли, потому как суммы по его меркам сравнительно небольшие, а мое отношение к подобным вещам он знает и из-за такой мелочи портить свой имидж в моих глазах не захочет.

Разумеется, он был нам в какой-то мере благодарен за поправку своего здоровья, но стратегических последствий это иметь не могло. Просто потому, что у него слишком много было поставлено на карту там, чтобы иметь еще и какие-то серьезные интересы здесь.

Сами по себе его цели были в общем-то ясны и лично у меня отторжения не вызывали. Вернуть России хоть часть того международного авторитета, которым обладал Советский Союз в период расцвета! Потому что без этого строить независимую политику затруднительно. А вот зачем ему это понадобилось – другой вопрос, по поводу которого у меня имелись вполне определенные и не самые хорошие подозрения. Однако оные не есть уверенность, можно и ошибиться, так что пока я принимал ситуацию как данность.

Так вот, эта самая данность состояла в том, что стандартных путей вытаскивания России из той ямы, куда она свалилась за последние годы Союза и особенно в постперестроечное десятилетие, премьер не видел. Гонка вооружений начала помаленьку проигрывать еще под закат советских времен, а демократы в кратчайшие сроки оставили от военной мощи России одни воспоминания, да и те постарались изгадить. И хотя в последнее время оборонная промышленность малость ожила, даже до уровня Союза в этом отношении было еще далеко.

Экономика Федерации тоже не давала особых поводов для оптимизма, а в таких условиях даже самые выигрышные дипломатические ходы могут обеспечить лишь локальный тактический перевес, и не более того. Поэтому связь с нашим миром премьер воспринимал как возможность обретения лишнего козыря, такого, которого нет и не может быть у его соперников. Даже просто разница во времени уже давала кое-какие плоды, а ведь он не терял надежды как-то склонить нас к совместному использованию порталов. Ради достижения такой цели он позволил бы мне взять на содержание не только начальника одного из отделов своего Управления делами, а хоть все это управление целиком и еще пару министерств в придачу.

Самое интересное, что у меня имелась возможность в ближайшее время пойти навстречу невысказанным пожеланиям своего запортального коллеги. Ибо полностью восстановивший форму Арутюнян уже пару месяцев как свел концы с концами в теории, а два дня назад и подтвердил свои выкладки экспериментально. И где-то через полгода максимум мы сможем попробовать перебросить из нашего мира в тот объект весом в полтонны, причем точность наводки будет порядка нескольких десятков метров по всему земному шару. Задержка же между отправкой и финишем ожидалась всего в четыре с небольшим минуты нашего времени. И я в принципе мог предложить устроить точку финиша не в Российской Федерации, а где-нибудь поближе к, так сказать, финансовому центру Земли двадцать первого века. Если, конечно, Никонов или кто повыше доказательно мне объяснит, какие выгоды для империи последуют за подобным действием.

Глава 24

– Все-таки серьезным недостатком эффекта Арутюняна является его двухступенчатость, – вздохнул император.

Я кивнул. Из этой фразы следовало, что наше всемилостивейшее, наиблагороднейшее и так далее величество думало о том же, о чем и его снискавший вполне заслуженную и противоположную по характеру славу канцлер.

Действительно, если бы перемещение представляло собой простой обмен, то возникли бы интересные дополнительные возможности. Ведь тогда в точке отправления появлялся бы кусок пространства из точки приема и наоборот. Можно было бы нацелиться на какое-нибудь интересное место и отправить туда, скажем, мешок навоза. А самим получить аналогичный по объему подарок из того самого места. Если, например, оно называется Форт-Нокс, то подарок оттуда может получиться довольно привлекательным.

Но переброс происходил в два приема. Сначала отправляемый объект оказывался в каком-то третьем мире, где пока не удалось обнаружить ничего, кроме высочайшего вакуума. А потом оттуда прыгал либо к нам, либо в двадцать первый век, либо в какую-то другую точку того мира с вакуумом. Из теории Ару… то есть тьфу, Неймана следовало, что задавать одновременно и координаты точки финиша, и мир, где этот финиш произойдет, невозможно. Чем точнее будет задано одно, тем неопределеннее получится второе. Например, можно настроить передающую камеру так, что отправляемый объект почти стопроцентно финиширует в нашем мире. Но тогда координаты финиша могут быть где угодно, Вселенная – она большая. Наоборот, если точно прицелиться в пространстве, то вероятности финишировать в любом из трех миров для объекта переноса будут одинаковыми. А жаль, я одно время уже потихоньку начал фантазировать о мгновенных путешествиях на Марс или даже подальше.

– Но в военном деле это означает всего лишь тройной расход боеприпасов плюс необходимость разработки мер по предотвращению подрыва в случае финиша в не предназначенном для воздействия мире, – продолжил миролюбивый император. – Как ты думаешь, насколько реальны уверения Иоффе, что работоспособное изделие будет готово уже через два года?

– Думаю, что вполне реальны. Насчет двух лет, пожалуй, он малость погорячился, но если не через три, так уж через четыре – точно. Однако весить эта хрень будет уж всяко не полтонны, а существенно больше. То есть потребуется гораздо более крупная передающая камера, чем сейчас сооружается на «Заре». В общем, пора выходить в космос, вакуум там бесплатный.

– Да, согласен. И сам видел, как летает ваш с Рябушинским магнитоплан. Чего не хватает для ускорения работ?

– Малогабаритного ядерного реактора. Поперек физики не попрешь, и в случае использования химических источников энергии соотношение массы груза и потребного для вывода на орбиту топлива будет почти таким же, как у ракеты. Самую малость лучше, потому как у магнитоплана отсутствует статическая составляющая потребной тяги и он может несколько эффективней использовать вращение Земли. Но так как конструктивно сам он куда тяжелее ракеты, то общий итог будет не в его пользу. Выходов два. Первый – разрабатывать какие-то способы многократных дозаправок в полете. Второй – установить туда реактор, которого у нас нет, и в обозримом будущем не появится.

– Значит, надо подумать, в обмен на что мы получим его из Федерации и стоит ли он того, – подытожил Гоша. – Что ж, спасибо за консультацию, суть проблемы я уяснил.

Вот так и получилось, что перед самым Рождеством я отправился на Канары. Потому как кроме моей дачи на острове Гран-Канария последнее время располагалась и база отдыха Электродинамического института. То есть если по-простому, стартовый комплекс для магнитопланов, построенный тут из соображений наибольшей близости к экватору.

Вместе со мной летели Никонов и специально прибывший из Федерации эксперт, представленный мне как Иван Петрович Сидоров. Вообще-то у нас были подозрения, как его зовут на самом деле, но уточнять их или нет, мы пока не решили.

Полет происходил на «борту номер два», то есть персональном самолете канцлера.

Это был полный близнец императорского «номер один», сделанный на базе нашего воздушного лайнера «Аист», первого дальнего и комфортабельного пассажирского самолета в этом мире. Он был похож на чуть уменьшенный первый вариант Ил-18, то есть еще с поршневыми двигателями, потому как реактивные у нас пока пребывали в стадии опытных образцов.

Взлетели мы поздним вечером и к утру были в Сарагосе, где предусматривалась промежуточная посадка. Короткое пребывание на испанской земле – и мы снова в воздухе. К обеду впереди показался остров Гран-Канария. Что интересно, наиболее заметным ориентиром на нем был не стартовый комплекс, большей частью упрятанный под землю, а дворец бессменного губернатора острова дона Мигеля де Кордобы. Сей благородный дон еще восемь лет назад мгновенно сообразил, куда дует ветер, и теперь его семнадцатиэтажная резиденция являлась отличным ориентиром как в прямом, так и в переносном смысле. И, разумеется, источником зависти для столь же честолюбивых, но менее сообразительных. В силу чего мне в свое время даже пришлось, повздыхав о несовершенстве человеческой натуры, санкционировать пару несчастных случаев.

Аэродром для больших самолетов располагался на побережье, в пяти километрах от моей дачи, и после посадки мы отправились туда.

Увидев ее, Никонов остался невозмутим, а Сидоров не смог сдержать удивления. Наверное, он представлял себе канарскую дачу канцлера Российской империи как-то иначе, а не в виде пяти полутораэтажных садовых домиков плюс странное сооружение, похожее на одноподъездную хрущевскую двенадцатиэтажку, но высотой всего в пять метров.

– Здесь живут кошки, – пояснил я, – а вы можете располагаться в зеленом домике, а потом приглашаю пообедать со мной в синем. На объект мы отправимся завтра утром.

Готовый к старту магнитоплан представлял собой прямоугольную платформу семнадцать на одиннадцать метров при толщине в два. По краям она имела две надстройки с трубами и антеннами, а в центре располагалась грузовая площадка.

– Десять тонн, – пояснил я. – Старт через пару минут.

На платформе взревели тринклеры, и из труб повалил белый дым, по мере прогрева движков становившийся все более бесцветным. Наконец магнитоплан качнулся и начал медленно подниматься.

– Вот так это и выглядит, – резюмировал я. – На расчетную высоту, то есть шесть километров, он выйдет через сорок пять минут.

– Значит, для подъема на высоту, скажем, в двести километров ему потребуется больше суток? – уточнил Сидоров.

– Даже больше трех, учитывая необходимость нескольких дозаправок, – подтвердил я. – А выход на суточную орбиту продлится месяца полтора. Ну и что? Мы не спешим. К тому же он может висеть и не обязательно на орбите, просто тогда потребуется небольшой расход энергии для компенсации потерь и сноса за счет магнитного склонения, но это меньше процента от стартовой мощности.

– И что, это нелепое сооружение сможет подняться в космос? – не поверил Никонов.

Сидоров бросил на него косой взгляд, который я расценил как презрительный. Да, техническая подкованность дражайшего Петра Сергеевича далека от безграничности, но зато у него есть другие достоинства.

Я пояснил:

– Конкретно этот – нет. У него отсутствует кислородная аппаратура для двигателей, и гермокабина экипажа не рассчитана на космос. Но это нетрудно сделать. Вот с дозаправкой в полете придется повозиться, но и это вполне решаемо на нашем уровне развития техники. Кстати, предлагаю вернуться на дачу, тут больше ничего интересного не будет. Для наблюдения за полетом у меня есть очень неплохая оптика.

Как и было обещано, через сорок пять минут магнитоплан прекратил подъем и завис на высоте шести километров. Решив, что Сидоров уже достаточно впечатлился и самое время предоставить ему возможность без свидетелей пообщаться с Никоновым, я сказал:

– Разрешите до вечера вас покинуть. Губернатор острова устраивает торжественный обед в честь моего прилета, а про вас он по вполне понятным причинам не в курсе. Но вы ничего не потеряете, кормят у него так себе, с моей кухней не сравнить. С удовольствием бы пообедал на своей даче, но, увы, положение обязывает. Если будет желание, можете покататься на железной дороге. Вода в паровозе уже есть, а как растопить топку, вам покажут. Инструкция по управлению в кабине машиниста. Неужели не хотите? Странно. В общем, часов в шесть я вернусь.

Вечером состоялась моя беседа с Никоновым.

– Иван Петрович разъяснил мне все преимущества подобного способа полетов, – начал Петр Сергеевич, – но я не понимаю одного. Он утверждает, что понял принцип работы вашего аппарата, а преодоление неизбежных технических трудностей займет всего несколько лет. Он ошибается?

– Нет, – покачал головой я, – именно так все и есть.

– Но тогда в чем смысл сегодняшнего показа? Ведь в случае несогласия с вашими предложениями, которые вы наверняка сделаете, мы сможем просто вложить некоторые средства и лет через пять получить такое и у себя.

– Во-первых, меня как-то не очень интересует, что у вас будет через пять ваших лет. Во-вторых, средства потребуются не некоторые, а весьма значительные. И наконец, нужна будет гарантия, что они, эти средства, пойдут именно на магнитоплан, а не будут попилены в процессе освоения. Лично мне представляется куда более вероятным, что у вас в результате выйдет что-то вроде нынешнего рывка в области нанотехнологий. В случае же согласия с нашими предложениями вы получаете не только полный комплект документации, но и рабочий магнитоплан, в разобранном виде он пройдет через портал. В обмен мы хотим ядерные источники энергии общей мощностью от пятисот киловатт до мегаватта. Это, так сказать, программа-минимум. А вообще-то более привлекательным, причем и для вас тоже, было бы совместное производство магнитопланов. У нас, естественно, с последующей переправкой части изготовленных аппаратов к вам. Если у вас есть готовые или требующие минимальной доводки реакторы, то продукция может пойти месяца через три по вашему счету.

С Сидоровым разговор происходил чуть позже и в несколько ином ключе.

– Насколько я понял, у вас применяется модульный принцип. У данного экземпляра, по моим прикидкам, где-то от двадцати до тридцати подъемных элементов. Это так?

– Все правильно, у него их двадцать четыре.

– Тогда максимальный размер и, значит, грузоподъемность аппарата по этой схеме лимитируется только прочностью внешней конструкции. Я прикинул, и у меня получился оптимальный взлетный вес в восемьсот тонн, из которых на долю груза придется двести. Все это, если использовать в качестве источников энергии термоэлектрические ядерные установки типа «Топаз». Вы в курсе, что это такое?

– Про «сто дробь сорок» в курсе, а насчет более поздних разработок нет, но это неважно. Да, у нас тоже получились похожие цифры. Что же, теперь остается только ждать решения вашего руководства.

Магнитоплан висел в канарском небе сутки, а потом потихоньку начал снижаться.

– Что это, – поинтересовался Никонов, оторвавшись от стереотрубы, – воздух над ним светится или такое мне только кажется?

Если бы рядом не было Сидорова, то наверняка я бы не удержался и небрежно сообщил что-нибудь вроде «ага, вы видите побочный эффект локального искривления пространства», но он тут был, и пришлось разъяснить:

– Это включились мощные дуговые прожекторы, направленные вверх. Ведь при движении подъемного элемента вниз в нем индуцируется ток, который надо куда-то сбрасывать. Разумеется, это явление частично нивелируется сдвижными экранами, но не полностью, вот там и жгут излишки электроэнергии. То есть магнитоплан потребляет энергию, только когда поднимается. При спуске он ее генерирует, да вот только девать это электричество некуда.

Вскоре аппарат сел, а мы, наоборот, взлетели. «Борт номер два» набрал высоту и взял курс на Сарагосу.

Следующая посадка была в Москве, и тут мы разделились. Я полетел в Гатчину, а Никонов со спутником, пересев на «Пчелку», отправились на Селигер. Для приема «Аистов» тот аэродром был слишком мал, да и вообще мне хотелось по свежим следам прикинуть результаты прошедшего показа, что лучше делать в одиночестве. Пожалуй, на текущем этапе можно обойтись и без демонстрации эффекта Арутюняна. Скорее всего, магнитопланы покажутся противоположной стороне достойными того, чтобы ради их получения поставлять нам реакторы.

Когда я доложил Гоше результаты поездки, он кивнул:

– Ну в целом я и ожидал чего-то подобного. Для специалиста твоя магнитная платформа, конечно, является очень убедительным показателем нашего уровня развития. Единственное, что меня в этой истории смущает – вот выведут они в космос какую-нибудь орбитальную станцию. А вдруг начнут строить на ней установку Арутюняна?

– Величество, – хмыкнул я, – такую установку, какая сможет напакостить нам, проще сделать на Земле, тут особой грузоподъемности не требуется. Но чтобы ее построить, нужно иметь теорию, это раз. Ее у них нет. Нужно иметь специалистов, а они у нас. И наконец, когда ты перестанешь подписывать мои бумаги, не читая? Ведь кроме большой вакуумной камеры на «Заре» строится и еще одна, существенно меньших размеров. Потому как по теории Неймана любая телепортация, даже отдельных частиц внутри камеры, вызывает кратковременное изменение вариантности пространства. Так вот, малая камера – это регистратор, и ты именно в таком качестве на него и выделил средства. Помнишь, как мы почувствовали прибытие в наш мир Кобзева с Кисиным? А скоро этим займется куда более точная и чувствительная аппаратура. А нам останется, получив сигнал, отменить до выяснения все порталы, чтобы время там спокойно стояло на месте. И, никуда не спеша, обдумать последовательность наших дальнейших действий.