Текст книги "Век железа и пара"

Глава 26

И вновь, как два года назад, острый форштевень чуть накренившейся на левый борт «Чайки» резал сине-зеленые воды Индийского океана. Как и тогда, следом за ней шел «Кадиллак» под командой Николая Баринова. А вот дальше начинались отличия.

Теперь нашу колонну замыкал еще один корабль, «Ниссан», которым командовал бывший старпом с «Кадиллака» Толя Канава, восемь лет назад начавший свою морскую карьеру матросом на «Победе». И, как в первой экспедиции на Филиппины, его сопровождал отец, Кикиури Канава.

Тогда он вышел в море младшим матросом, а вернулся в Ильинск старшим животноводом. Сейчас он был первым замом министра животноводства. А учитывая, что министр, Виктор, основную часть своего времени тратил все-таки на обязанности пастыря, Кикиури можно было назвать главным в Австралии по зверью. И вот сейчас он буквально набился в экспедицию, чтобы не дать мне повторить ошибок, совершенных в прошлой.

Когда Кикиури узнал, что в Англии встречаются коровы, а мы не привезли ни одной, он был просто потрясен. Дело в том, что пока в нашей Австралии буренок не водилось, он их видел только в ноутбуке Виктора. Ну не было коров у испанцев, которые поставляли нам домашний скот, а во время пребывания в Англии я про них как-то не вспомнил. Не попадались они почему-то около Кенсингтонского дворца, хоть ты тресни.

В общем, Кикиури еще тогда заявил, что он не допустит повторения такого недоразумения. Ибо коза в качестве молочного животного все-таки не подарок – больно мелка, заявил он. А попытки доить стеллеровых коров пока далеки от успешного завершения.

Однако по мере приближения дня отплытия аппетиты Кикиури росли как на дрожжах. Теперь он уже просто не понимал, почему Австралия до сих пор обходится без полезнейших животных, именуемых ишаками. И волов в ней нет, добавлял он, потрясая распечатками со снимками этих самых волов. И наши овцы не выдерживают никакого сравнения с английскими, уточнял первый замминистра.

Наконец, ему очень хотелось завезти в Австралию кроликов. Я попытался объяснить, что эти ушастые твари сожрут весь континент и не подавятся, но Кикиури возразил – мол, а острова у нас на что? Вот, например, Змеиный. Запустить туда кроликов и кошек, и через несколько лет там не останется ни одной змеи. Я сильно подозревал, что и ни одной травинки тоже, но все-таки дал согласие на завоз кроликов.

Перед самым же отбытием Кикиури заявил мне, что в список подлежащего завозу зверья надо включить и хомяков. На мой недоуменный вопрос – а эти-то нам зачем сдались? – последовал ответ: «Для красоты». Я попытался отговориться тем, что в Европе, пожалуй, сейчас с хомяками туго, но Кикиури давно уже был не тем наивным аборигеном, что когда-то младшим матросом отправился на Филиппины. Он молча показал карту Османской империи с отмеченными на ней местами обитания сирийского хомяка, и мне оставалось надеяться только на то, что турки не успеют наловить этих тварюшек за время нашего пребывания в их водах.

Однако в нынешнем рейсе имелось и еще одно весьма существенное отличие от прошлого. Каюту, в которой жили сначала Свифт с Темплом, а потом Элли, сейчас занимали два сержанта из Иностранного легиона. Да, моя дражайшая третья жена осталась в Ильинске, причем по самой что ни на есть уважительной причине. Она ждала ребенка, и в таком положении пускаться в плавание было бы просто глупостью, что герцогиня прекрасно понимала. Так что она, слегка расстроившись от невозможности сопровождать меня и в этот раз, стала поначалу завуалированно намекать Зое, то есть второй жене, о том, что герцога нехорошо бросать одного на целый год. Первая же супруга, Таня, уже имела дочку Наташу и поэтому как кандидатура в экспедицию не рассматривалась.

Реакция Элли была в общем-то понятной. Даже если дорогой Алекс и не привезет из очередного вояжа еще одно прибавление семейства, что вовсе не факт, то наверняка найдутся желающие скрасить ему там ночь-другую. Нет уж, пусть этим занимается Зоя, а не черт знает какая европейская мерзавка.

Зоя пребывала в панике. Хоть Элли по номеру и была третьей, а по возрасту – младшей, она давно заняла главенствующее положение на женской половине нашего дома. Так что Зое было страшно ослушаться главную жену, но еще страшнее плыть неведомо куда от родных берегов. Единственное в ее жизни морское путешествие с Чатема в Ильинск оставило самые ужасные воспоминания.

Видя такое дело, я решил вмешаться. И как-то раз, предварительно взяв с Элли слово ничего не говорить Зое с Таней, я по секрету сообщил ей, что кроме нее мне никто не нужен, а тесное общение с двумя другими супругами происходит исключительно в силу традиции, ну и для поддержания мира в семье.

Элли поверила. Может быть, оттого, что перед произнесением этой речи я почти полчаса тренировался, добиваясь должной дрожи в голосе и убедительности интонаций, но, скорее всего, просто потому, что ей очень хотелось поверить.

После разговора герцогиня даже маленько всплакнула, расчувствовавшись, но перестала терроризировать бедную Зою. Ну а я теперь плыл один, и, честно скажу, специальных планов вот так при первой же возможности взять да и кинуться напропалую изменять своим женам у меня не было.

Правда, на «Ниссане» плыли две довольно симпатичных девушки, но Элли про них ничего не знала. И не потому, что я вынашивал в отношении этих дам какие-то похотливые планы и скрывал их существование от жены. Нет, просто недавно они закончили школу имени Штирлица и теперь направлялись в Европу, а точнее, в Россию для выполнения служебного задания. Старшую из них звали Светлана Баринова.

Вообще-то две недели назад из Ильинска вышли не три, а пять кораблей. То есть кроме наших шхун в Европу двинулись английский «Винчестер» и французский «Ла Ферм», переоборудованные под дирижаблевозы. И естественно, с разобранными воздушными лайнерами «Франция» и «Британия» на бортах. Но подлаживаться под этих тихоходов у меня не было ни малейшего желания, так что пусть ползут помаленьку, авось месяцев за семь и доберутся до островов Силли, где дирижабли будут собраны и испытаны. А может, и за полгода обернутся, если повезет. Мы же предполагали достичь Европы максимум за три месяца.

Правда, пока было еще не очень ясно, куда нам направиться в первую очередь. Письмо испанскому королю уже два месяца как было отправлено из нашего посольства через какие-то каналы Вильгельма, но ответа до сих пор не пришло. Кроме того, я составил еще одно послание, на сей раз папе. Римскому, а не какому-нибудь еще, если кто не понял. В том письме я повторял все то же предложение малость подлечить Карлоса Второго, но аргументы привел несколько иные. Мол, помрет король – и тут же начнется война. А нашей стране она на фиг не нужна, мы только-только собрались развернуть торговлю, а тут придется отвлекаться на потопление впавших в раж вояк с обеих противоборствующих сторон. Нам такого не надо, заверял я его святейшество папу. Пусть лучше король проживет еще лет пять, а то и десять. Глядишь, за это время в Европе успеют договориться без войны, кому все-таки садиться на испанский трон. А то, дай-то бог, и у Карлоса за это время ребенок появится, что будет вовсе замечательно.

Разумеется, сам я в это ни на йоту не верил. И дело даже не в том, что сделать ребенка кому бы то ни было для Карлоса являлось непосильной задачей. Причина заключалась в его жене, Марии Пфальц-какой-то там. Я уже собрал сведения об этой даме, и особым разнообразием они не отличались. Во-первых, дура. Во-вторых, стерва. В-третьих, высокомерна до безобразия, считает позором даже прикоснуться к человеку ниже себя по происхождению. И, как будто личных свойств королевы было мало, все это множилось на строжайшее соблюдение старого испанского правила, что посягнувший на королеву любым способом подлежит немедленной казни.

Ибо будь на ее месте нормальная женщина, имеющая в голове хоть что-нибудь, кроме спеси, она давно бы нашла замену своему благоверному и нарожала бы требуемое количество наследников. Однако Испании очень не повезло не только с королем, но и с королевой, так что теперь на этой стране можно ставить крест – последнее царствование окончательно и навсегда выбило ее из списков великих держав.

И наконец, последнее из серьезных отличий от всех прошлых экспедиций заключалось в том, что на борту моего корабля сейчас не было Ваки. Правда, он не остался в Ильинске, а плыл с нами, но на «Ниссане». Самая мощная артиллерия эскадры находилась именно там, а нормально стрелять из наших новых стомиллиметровок на большие дистанции не получалось ни у кого, кроме Ваки. Даже у меня выходило несколько хуже.

Первой остановкой на нашем пути стал остров Амстердам, где мы произвели вроде бы не самое осмысленное действие – спустили на берег пятнадцать человек, а потом подняли на борт ровно столько же. Правда, уже других. Полтора десятка островитян получили предложение поучаствовать в нашей экспедиции, после чего им автоматом будет предоставлено подданство, а столько же испанцев из первой партии строителей, имеющих его уже года три, польстились на высокую оплату, которая была обещана выездной бригаде. Им предстояло строить тут маяк, угольные склады и готовить место для цистерн с горючим, а вообще все это было типичной иллюстрацией нашей политики в отношении переселенцев.

Итак, люди прибыли к нам и были поселены на острове. Что-то вроде карантина, но он нес в себе еще одну дополнительную функцию. Выявлялись наиболее социально активные, а особенно те, кто хоть как-то проявил какие-то лидерские качества. Этим людям предоставлялась возможность совершить карьерный скачок, а их место занимали другие. Во-первых, уже имеющие гражданство империи, во-вторых, обязательно иной национальности и, как правило, холостые. Так как с точки зрения свежих иммигрантов они являлись очень завидными женихами, в таком качестве им оставалось ходить недолго. А межнациональные браки хоть и неофициально, но поощрялись. Например, ценными подарками от администрации колоний.

Полтора же десятка пополнения с Амстердама, принятые в экспедицию младшими матросами, проплавают год, а потом те из них, кто захочет осесть на берегу, получат такую возможность. Скорее всего, на Герцогском острове, но, возможно, наиболее способные удостоятся приглашения в Зеленоград.

Стоянка у острова Амстердам продолжалась двое суток, и пятого сентября «Чайка», «Кадиллак» и «Ниссан» продолжили свой путь на запад. Правда, погода уже не так благоприятствовала плаванию, как в первой половине пути, которую мы преодолели за три недели. Сейчас же только до долготы Мадагаскара эскадра добиралась месяц, после чего ветер сменился на встречный, и последнюю тысячу километров до Капстада эскадра лавировала зигзагом десять дней подряд, ибо тратить топливо в самом начале пути мы не хотели.

В будущем Кейптауне, который с моей подачи так уже называли некоторые английские моряки, нам встретилось голландское судно, везущее в Ильинск переселенцев из Донецка. Чтобы поближе познакомиться с ними, я объявил, что в Капстаде эскадра простоит два дня.

Честно говоря, поначалу я чуть не разочаровался. Ну как-то подсознательно ожидалось от людей, в какой-то мере являющихся моими соотечественниками, соответствия некоему образу. Что-то вроде «богатырь ты будешь с виду и казак душой».

Так вот, богатырей среди иммигрантов не было, это бросалось в глаза сразу. В основном мужики средних лет, все тощие, какие-то кривые и изможденные. Всего три семейные пары. Одна большая – родители уже в возрасте и восемь детей обоего пола возрастом от трех до пятнадцати лет. Этих я сразу взял на заметку, ибо при всей внешней непрезентабельности родителей они явно были людьми не совсем обычными. Потому как добиться, чтобы у них выжили практически все дети, в те времена было очень непросто. А у привлекшей мое внимание пары получилось: ведь даже если женщина беременела без перерыва, у них просто не могло умереть более двух детей. Или трех, это в самом крайнем случае.

Я поинтересовался у капитана-голландца, может ли он что-нибудь сказать про заинтересовавшую меня семью. Оказалось, что тот уже обратил внимание, что ее глава пользуется определенным авторитетом среди переселенцев, так что я, чуть подумав, пригласил мужика пообедать со мной на борту «Чайки». Пришлось даже сказать семье приглашенного, что их мужу и отцу ничто не угрожает, а то больно уж испуганными стали глаза у матери этого обширного семейства.

Моего гостя звали Кузьма, по прозвищу Объедков. Первым делом я предложил ему вымыть руки. Так вот, само предложение его ничуть не удивило, он даже одобрительно хмыкнул. Правда, кран с раковиной все-таки вверг его в кратковременный ступор, но он быстро понял, как всем этим пользоваться.

– Правильная вещь, – заметил он, вытирая руки вафельным полотенцем, – потому как все болезни посылаются Господом за грехи наши.

Я уже совсем собрался заскучать, но гость уточнил свою позицию:

– Ведь Бог создал человека из глины, но чистым! Как духовно, так и телесно. А тот взял да и перемазался, аки свин, а после этого и заповедь про яблоко забыл. Вот Господь тогда и осерчал и всякий раз, как человек вязнет в духовных али телесных нечистотах, шлет ему болезнь. У вас на корабле, ваша светлость, это хорошо понимают, оно видно. На том, что нас везет, вы уж извините, похуже будет.

«Это ты еще настоящей грязи не видел», – подумал было я, но потом сообразил, что уж чего-чего, а этого Кузьма наверняка видал как бы не больше меня. Но, однако, интересные же у него воззрения…

– Сам до такого додумался или научил кто?

– Да куда ж мне слабым-то своим умишком, поп у нас в Немахаевке надоумил. Святой человек, совсем молоденьким диаконом он в нашем селе пятнадцать лет назад объявился и с тех пор мужиков уму-разуму учит.

– А барин к этому как относится?

– Так он у нас был-то всего три раза, а так живет в Воронеже. Но всегда очень ласково с отцом Василием разговаривал и управляющему наказывал его не обижать. Барин у нас тоже человечный, я ведь знаю, какие звери иной раз бывают.

– Фамилия?

– Что, ваша светлость?..

– Тьфу! Зовут-то как вашего человечного барина?

– Мефодием Сухоносовым его кличут, а как по батюшке – вы уж извиняйте, не знаю.

В процессе обеденной беседы выяснилось, что жил Кузьма не так уж плохо до прошлого года, когда появились в деревне солдаты да забрали чуть не треть мужиков на воронежские верфи, про которые уже шла дурная слава.

– Не чаял я тогда жену и детей-то снова увидеть, – признался Кузьма.

Однако в Воронеже вдруг объявился царский курьер с указом отправить сотню плотников вообще незнамо куда, в ногайские степи, где они будут строить новый город Донецк. Отобранные к отправке туда мужики приуныли, трое даже ушли в бега, потому как если под Воронежем, где испокон веку русские люди жили, такое творится, то что же в том Донецке будет.

Однако там вдруг все оказалось не так плохо, как ожидалось. Новоприбывшим сразу велели строить жилье для себя, причем не землянки, а самые настоящие дома, только какие-то длинные, на три десятка человек сразу. Дали на это десять дней, выделили лес и справный инструмент. Ну а потом началась работа по возведению города.

– Мы там, конечно, топорами-то махали от темна до темна шесть дней подряд, но каждое воскресенье – свободный день, делай что хочешь. Очень мужикам были удивительны такие порядки, тем более что кормили там… из таких железных бочек с трубой и колесами…

Далее мой собеседник даже отодвинул пластиковую тарелку с тунцом, чтобы не мешала описывать гастрономические достижения Донецка.

– Рыба – каждый день! – вещал Кузьма. – Хлеб прямо в городе пекли, причем из муки-то какой хорошей. По воскресеньям – мясо обязательно, а иногда и в четверг перепадало. Два раза жидок какой-то по реке привозил яблоки вроде наших, только сильно сладкие, и еще какие-то заморские. Рыжие, у них шкура толстая и вкусная, да и дольки внутри тоже ничего, особенно для тех, кто помоложе.

– А как там относились к австралийцам – ну, чужеземцам, которые командовали?

– Ох, ваша светлость, – вздохнул Кузьма, – ну как к ним, вы уж меня простите, можно относиться? Боялись их, слов нет. Особенно этого, главного на стройке. Маленький, темнолицый, кажется, соплей его перешибешь, а как глянет недобро, так и мороз по коже. Вторая-то плотницкая артель причал ладила, и что-то ему там не понравилось. Велел переделать, сроку дал два дня вместе с воскресеньем. Ну а мужики-то привыкли, что в воскресенье работ не бывает, решили, что и потом поправить успеют. И не успели: там работы даже и не на два дня было. Посмотрел этот маленький, свистнул как-то по-особенному, и сразу солдаты прибежали во главе с унтером. Артель построили, каждого второго вывели из строя и угнали куда-то, больше их никто и не видел. А оставшихся отправили в глиняный карьер, где работа такая, что за полгода, говорят, у людей все здоровье уходило.

Я пометил в блокноте – на ближайшем сеансе связи узнать, куда дели половину артели и что стало с теми, кого законопатили в глиняный карьер, где работа действительно ничуть не напоминала сахар. А Кузьма продолжал:

– А потом нашей артели велели построить мост через речку Каменку и сказали, что если успеем быстрее назначенного, то дадут какую-то премию. И артельному вручили бумагу, где этот мост был нарисован, как его строить. Посмотрели с ним – батюшки, какое там до срока, его и в срок не построить, хоть костьми над ним ляг! Но припомнил я, как мы пятью годами ранее мост через Ворону-реку ладили, а она ведь была пошире и поглубже Каменки. И решили мы с артельным сделать этот мост попроще – тогда точно успеем.

Видно было, что от воспоминаний Кузьма даже разволновался, и я предложил ему небольшую стопочку водки. Выпив, крякнув и закусив сухарем, он продолжил:

– Сделали мы мост на день раньше срока. Пришел ваш главный, весь его облазил, потом пальчиком меня поманил и велел встать под мостом у правого берега, где воды по колено. Встал я – а куда денешься? Он же по этому мосту прогнал подряд четыре пароконные телеги, углем груженных доверху, да не шагом, а вскачь.

– Как я понимаю, мост выдержал, – предположил я.

– Так ведь на совесть делали! А этот главный мне при всех руку пожал и дал монету, да не медную али серебряную, а золотую, и на ней какая-то зубастая образина начеканена.

Я не стал говорить Кузьме, что это наш император, – чай, скоро и сам догадается. А рассказчик продолжил:

– И спросил он, что еще для меня может сделать. А я набрался смелости и попросил разменять эту деньгу на медь да отправить моей семье, а то как бы не помер кто без кормильца-то. Кивнул ваш главный, а потом такое началось, что я глазам своим не верил. Подозвал он унтера. Стал ему что-то говорить, и тот отвечал вроде почтительно, но, видимо, не как следует. Отправился тогда главный к офицеру, что солдатами командовал. Так тот вскоре из дома своего выскочил весь красный, на унтера заорал и начал его бить по морде, а потом с десятком солдат отправил на ладье по реке. И через месяц с неделей всю семью мою привезли в Донецк, а жена говорила, что в дороге обращались с ними, как с господами.

– Интересная история, – хмыкнул я. – Ну а теперь-то чем собираешься заняться?

– Могу по плотницкой части, но говорили мне, что у вас тут землю дают…

– А как же. Получишь подданство – и бери, сколько сможешь обработать, еще и инструментом ссудим, потом своей продукцией расплатишься. И дети, поди, помогать будут, трое-то у тебя уже почти взрослые.

– Ох, – вздохнул Кузьма, – старшему-то, Даниле, блажь в голову вдарила. Понасмотрелся он тут на корабли и теперь говорит – хочу по морю плавать, и баста.

– Ну почему же блажь? Очень даже разумное желание. Пойдем на палубу, я тебе кое-что покажу.

Метрах в семидесяти от нас стоял «Кадиллак».

– Корабль видишь? А вон, ближе к корме, здоровенный мужик в шляпе с пером, – это его капитан. Восемь лет назад он поступил матросом на мой корабль, а было ему тогда, как и твоему Даниле, пятнадцать лет от роду. Правда, твой парень моря еще толком не видел, так что могу взять его только юнгой, но зато сюда, на «Чайку».

Глава 27

В середине октября, то есть через день после выхода нашей эскадры из Кейптауна, произошла еще одна встреча, для чего мы зашли в бухту, которая на одной из захваченных из будущего карт носила имя Святой Елены, а на двух других обошлась вовсе без названия. Это было последнее удобное место для стоянки перед Берегом Скелетов и, что немаловажно, в данный момент почти безлюдное. Почти – это потому, что сейчас там все же пребывало шестнадцать человек, то есть экипаж австралийской шхуны «Крот». И, понятное дело, сама она там тоже стояла, готовясь к переходу до острова Амстердам, а потом и в Австралию. Заходить же в Кейптаун ей было вовсе ни к чему, потому как мы не собирались показывать голландцам, что занимаемся какими-то подводными работами у них под носом. В конце концов, если им тоже понадобятся алмазы, пусть покупают у нас, мы не заламываем цены выше облаков.

«Крот» представлял собой очередной клон «Победы», специально сделанный для экспедиций за алмазами к южноафриканским берегам. Он был оснащен паровой машиной сил где-то на сто двадцать и, кроме того, съемным подвесным мотором «Ямаха» о шестидесяти кобылах, который можно было быстро установить. Ибо я очень давно, еще в двадцатом веке, читал, что этот берег получил свое название из-за того, что в силу особенностей местных ветров и течений неосторожно приблизившийся к нему корабль запросто может туда выкинуть, после чего наступит очень большая неприятность из шести букв, причем полная. И наши предыдущие экспедиции подтвердили, что чисто парусным судам тут делать нечего. Более того, не всякий мотор мог оттащить корабль от берега при внезапно налетевшем шквале – тут требовалась достаточно высокая удельная мощность.

Мы передали экипажу «Крота» специально захваченные для них моченые яблоки и квашеную капусту, после чего я полюбовался на добычу за этот сезон. Она была довольно приличной, а один камень и вовсе оказался уникальным. При весе в тридцать два грамма он, похоже, был лишен внутренних дефектов, то есть при огранке его не придется раскалывать на куски.

А затем мы под свежим юго-западным ветром двинулись на северо-запад, потихоньку удаляясь от африканского берега. И по мере приближения к экватору из нашего лондонского посольства один за другим начали приходить ответы на предложение малость подлечить испанского короля.

Первый, подписанный духовником короля преподобным Диасом Рокаберти, содержал категорический отказ. Ну и хрен с вами, пожал было я плечами, но через три дня в посольство был доставлен еще один ответ, с которым оно немедленно познакомило меня. Этот был подписан главой правительства графом Оропесой и содержал категорическое согласие вкупе с выражениями благодарности за своевременное предложение. Пока я пытался разобраться, кто же все-таки главнее – королевский духовник или премьер-министр, – пришло третье послание. Его отправителем был кардинал Луис де Портокарреро. Само же письмо содержало три страницы пустопорожней болтовни – вроде кардинал и не против, но хотел бы получить дополнительные гарантии того, что мы не будем прибегать к помощи врага рода человеческого, каковые может дать только его святейшество папа. Кое-как продравшись сквозь витиеватые фразы данного послания, я пришел к выводу – нас посылают в Рим за справкой о том, что мы не состояли в сношениях с дьяволом. Вообще-то подобная бумага у меня уже была, но от Вселенского патриарха, то есть в данном случае она не годилась.

Так что, повздыхав о засилье бюрократии, я сел думать, когда нам завернуть в Рим – до встречи с турецким визирем или после, – но тут мальтийский корабль доставил в Лондон ответ от папы. В нем его святейшество приглашал герцога Алекса де Ленпроспекто на аудиенцию. Именно так, приглашал, а не соизволил согласиться с нижайшими просьбами о приеме. И чего ему от нас понадобилось, хотелось бы знать? Но вопрос с очередностью визитов был решен в пользу Рима.

Однако до столицы Папской области нам предстояло пройти еще почти десять тысяч километров, которые не обошлись без приключений. Я как раз перебирал свой ящик с ювелиркой, прикидывая, что и в какой последовательности преподносить его святейшеству, когда в мою каюту заглянул юнга Данила и сообщил, что впередсмотрящий видит паруса.

Всю последнюю неделю ветер дул строго с запада и имел скорость порядка восьми метров в секунду, так что мы шли довольно резво. Где-то минут через десять паруса стало возможно разглядеть и с палубы, и я приник к двенадцатикратному биноклю. Так, впереди трехмачтовик, по первому впечатлению галеон, а за ним – явная бригантина. Идут они на юг, их курс проходит где-то километрах в пяти западнее нашего. Флагов пока не рассмотреть, с такого расстояния толком даже не видно, есть ли они вообще. Опа, а что это там у них стряслось?

Оба корабля начали поворот налево и вскоре на всех парусах и при попутном ветре устремились на восток, к берегу Африки, до которого было километров сто двадцать. Чего это им там вдруг так срочно понадобилось?

Вскоре до меня дошло, что вообще-то Черный континент этим встречным совершенно не нужен, но свидание с нами их тоже нисколько не привлекает. И поворот начался тогда, когда там поняли, что именно за корабли идут им навстречу. Правда, теперь им приходилось держать курс, пересекающийся с нашим, но они явно успевали проскочить километрах в пяти перед нами. Разумеется, продолжай мы идти прежним курсом и с прежней скоростью.

Если бы встречные корабли не пытались столь явно уклониться от встречи с нашей эскадрой, то так и случилось бы, но тут меня разобрало любопытство. С какого перепуга эти калоши ведут себя подобно бабкам-торговкам у метро, узревшим милицейского сержанта? И я, спустившись в радиорубку, передал приказ по эскадре.

«Чайка» и «Кадиллак» чуть убавили парусов, пропуская вперед «Ниссан», на палубе которого уже суетились артиллеристы, расчехляя стомиллиметровые пушки. Вот он чуть довернул на запад, открывая сектор стрельбы для кормового орудия, и бабахнул с двух стволов. Пока снаряды летели до цели, было время посмотреть на палубу «Ниссана». Так и есть, у носовой пушки задержка.

Орудия «Ниссана» имели уже нормальный клиновой затвор, но предельно примитивный. Его подвижная часть представляла собой стальной параллелепипед размером примерно с кирпич с дырой одиннадцатисантиметрового диаметра у правого края. Этот затвор мог перемещаться в пазу казенной части орудия. Крайнее левое положение – дыра находится по оси ствола, можно пихать туда снаряд или извлекать стреляную гильзу. Крайнее правое – дыра снаружи, ствол заперт сплошной частью затвора, можно стрелять.

Так вот, у наших новых пушек периодически возникали проблемы с выбросом стреляной гильзы, причем чаще всего на холодном стволе. Гильзу закусывало, и экстрактор просто гнул ее рант, но не мог вытолкнуть наружу. Выбивать ее спереди было не очень удобно, ибо длина ствола составляла три метра. Так что наши гильзы имели резьбу в углублении донца, внутри которого находился капсюль. И в случае задержки экстракции заряжающий быстро ввинчивал туда штырь с подвижным грузом, отводил груз вперед и со всей силы дергал его назад. Груз бил по отбойнику, замковый в этот момент опять рвал на себя рычаг экстрактора, и застрявшая гильза пробкой вылетала из казенника. Именно этот процесс сейчас и происходил на носу «Ниссана».

Переведя бинокль вперед, я пронаблюдал результаты двух наших выстрелов. Первый дал небольшой перелет и рванул метрах в трехстах правее галеона, но на втором выстреле Вака внес поправку и уложил снаряд точно по курсу, метрах в восьмидесяти перед форштевнем флагмана. Учитывая, что до цели было почти пять километров, я оценил результат как отличный. Ведь стреляли-то мы пока не на поражение, а с целью показать людям, что они выбрали какой-то неправильный курс.

После третьего снаряда, окатившего брызгами и осколками бак галеона, там все поняли и начали спускать паруса. И с некоторым, как мне показалось, опозданием подняли флаги, кои представляли собой красный Георгиевский крест на белом фоне. По идее, это означало корсаров на службе Англии, но, насколько я был в курсе, патенты на подобные вещи не выдавались уже года два. Причем на галеоне вроде поначалу пытались поднять какой-то другой флаг, но быстро одумались.

Мы легли в дрейф в полукилометре от галеона с бригантиной и отправили туда шлюпки, так что вскоре я приветствовал их капитанов на борту «Чайки». Причем практически сразу принял решение не приглашать гостей в свою каюту: больно уж долго потом придется ее проветривать. И встал с наветренной стороны от них.

Визитеры представились. Тот, что был постарше, пополнее и пооборваннее, оказался капитаном галеона «Холи Тринити». Я сообразил, что в девичестве, еще будучи испанской, эта посудина называлась как-нибудь вроде «Сантиссима Тринидад». Второй гость, мелкий и тощий тип с некоторыми признаками франтоватости в одежде, командовал бригантиной «Дельфин». На вопрос, что они позабыли в этих краях и почему рванули в сторону, увидев наши шхуны, капитан «Тринити» ответил с самым искренним выражением лица, которое только смог изобразить на своей пропитой роже. Мол, они были корсарами на Карибах, но теперь, в связи с окончанием войны, направляются к родным берегам.

– Вы тоже родились где-то за мысом Доброй Надежды? – поинтересовался я у франтоватого.

Тот с некоторым презрением глянул на своего столь коряво вравшего коллегу и, приосанясь, произнес краткую речь. Из нее следовало, что они действительно были джентльменами удачи, но когда в Карибском море наступили тяжелые времена и пиратов, даже если они называли себя корсарами, начали просто вешать, причем все до того воюющие между собой стороны… в общем, мои собеседники решили сменить ареал обитания. И податься в Индийский океан, где, по слухам, в последнее время наблюдается некоторое оживление по причине увеличивающегося прямо на глазах товарооборота с Австралией. И они, значит, хотели предложить свои услуги этой могучей державе.

– Ну так мы и есть австралийцы, – пожал я плечами, – но вы почему-то не выразили ни малейшего желания поближе познакомиться с нами.

В ответ тощий сказал, что нас с большого расстояния определить именно как австралийцев они не смогли, но ввиду явного численного превосходства идущих навстречу решили убраться с дороги, ибо корабли изношены, команды уставшие и пороха с ядрами совсем мало.