Текст книги "Ventus tempore – Ветер времени. Семейная хроника"

На протяжении почти трех десятилетий нам регулярно доводилось встречать на улице Грановского, гуляющего в одиночестве, с годами постепенно превращающегося в какой-то странный призрак-мумию, старика с седыми усами в неизменных круглых очках – Вячеслава Молотова (Скрябина) – сталинского Наркома иностранных дел (1930–1941) и Председателя Совнаркома (1946–1949). Ходил он без охраны, ступал-переступал осторожно мелкими шажками, как бы боясь упасть, но в то же время с завидным упорством. Летом он всегда был в костюме с галстуком, зимой – в добротном зимнем «партийном» пальто с серым каракулевым воротником и в такого же цвета «форменной» каракулевой шапке. Молотов пережил почти на пол века большинство своих соратников по «ленинско-сталинской партийной гвардии», многих из которых сам же своей подписью отправил на расстрел или на долгие годы в лагеря ГУЛАГа. Пережил он более чем на 30 лет и своего «Хозяина». В то время я еще не знал, что на расстрельном списке, в котором значился и наш дед Василий поставили свои подписи и Сталин, и Молотов. Иногда с Молотовым во время прогулок по нашей улице случались неприятные конфузы. Так в нашем доме № 5, в подъезде, выходящем на улицу, жила персональная пенсионерка Лазуркина, вдова репрессированного большевика. Она обычно целыми днями сидела на скамейке перед подъездом, выходившем на улицу, со своими пожилыми подругами, с которыми «перемывала кости» соседям по дому, сплетничала. Каждый раз увидев проходящего мимо по улице Молотова, она не злобно, но с каким-то особым сарказмом и даже удовольствием громко произносила, как бы, не глядя на Молотова, но так что бы тот мог ее слышать: «Вот, собака, сволочь, мерзавец, негодяй! Всех друзей-соратников расстрелял, теперь один ходишь!». Молотов-Скрябин молча, словно глухой, не поворачивая головы, шаркая ногами по асфальту, продолжал свою прогулку. Собеседницы-товарки Лазуркиной охали-ахали: «Ну старая, ну ты даешь! А вдруг тебе за это чего будет?!» Ничего ей за это не было. Это были уже 60-е и 70-е годы, счастливые годы нашей юности, которые потом окрестят годами застоя.

Наш шестиэтажный серый дом № 5 – «дом-колодец» с овальным двором и громадной аркой ворот повидал на своём веку и лучшие и худшие годы. Как рассказывали дедушка с бабушкой и наш папа, до войны в каждом подъезде на полу лежали ковры и стояли большие зеркала. Ковры ободрали вовремя и сразу после войны. Мы еще застали большие зеркала в двух из пяти подъездов дома, исчезнувшие в начале 1960-х годов неведомо куда. До войны в доме были и отдельные квартиры для командиров производства и коммунальные (но не уплотненные). Во времена нашего детства – в середине 1950-х годов все квартиры были уже прилично уплотнены, так как проблема с жилой площадью всегда стояла остро в советской Москве. Благодаря уплотнению, в одной квартире могли жить семья генерала и семья алкоголика-хулигана, врача и пожарника, музыканта и работника МГБ. Разные люди жили в нашем дворе. Например, хулиганы и бандиты братья Толька и Колька Дюк^****вы, Мишка Кор^*ин (Толькой, Колькой и Мишкой их прозывали наши дворовые старушки, обычно просиживавшие целыми днями на скамейке у нашего 5-го подъезда, «перемывавшие» кости всем жильцам дома и знавшие всё про всех). Братья Дюк^****вы до войны учились в одной школе с братьями Воронцовыми-старшими. Они всегда здоровались при встрече с нами, иногда справлялись, как там поживают родители, бабушка с дедушкой, следили, чтобы с нас братом Лёшей во дворе никто не обижал. Жили в доме музыканты – Эмин ХАЧАТУРЯН (уже упоминавшийся мною дирижер, племянник великого Арама Хачатуряна), альтист и дирижёр Рудольф БАРШАЙ и, конечно, незабываемый КИМ «АЛЕКСЕИЧ» ЕРШОВ, контрабасист из оркестра Олега Лундстрема и один из наиглавнейших московских фарцовщиков того времени.

Ким «Алексеич», весёлый красавец-мужчина, был высок ростом, светловолос и голубоглаз, стрижен «бобриком». Одевался он очень стильно, выглядел «на миллион рублей», водился с красивыми женщинами, был приветлив с жителями дома, добр и нежаден с детворой (с нами). Завидев Кима, входящего с улицы во двор, мы гурьбой бежали к нему и за ним, гнусаво выпрашивая «Ким, Ким, дай чунгам!» Он останавливался и делал нам замечание: «Ребята, во-первых, не Ким, а Ким Алексеич! А во-вторых, не чунгам, а чуинггам!» «Ким Алексеич, дай чунгам!» – не отставали от него мы. Ким почти всегда давал каждому по пластинке жвачки, а иногда кому-то из нас, детворы, доставался даже «дабл-бабл»! Счастливец потом, на зависть остальным, надувал пузыри. Иногда Ким давал нам мелкие иностранные монетки (центы, сантимы и т. п.). В те дни, когда у него ничего не было с собой, он честно, виноватым голосом признавался: «Ребята, сегодня для вас ничего нету!». Первому английскому слову «чуинггам» (chewing gum) обучил нас именно Ким Алексеич Ершов.

Наш двор и дом посещали иногда очень приличные и известные люди. Не раз приезжал, тогда еще на светло-коричневом «ЗиМе», к жившей в центральном подъезде № 3 красавице Веточке Б^******ой будущий генсек КПСС (а тогда еще «рядовой» секретарь ЦК) Леонид Ильич Брежнев! Надвинув, свой партийный «Стетсон» по самые брови, Ильич бодрым шагом заходил в подъезд и взлетал по лестнице на второй этаж. Машина с шофером ждала его во дворе. Минут за 5 мин до захода Леонида Ильича в подъезд № 3 во двор выходил гулять Виталик – сын Веточки (Виталик в отличие от нас учился в какой-то блатной «английской» школе вместе с жившим в доме № 3 «Рудиком» – сыном Генерального Прокурора СССР Руденко). Через час-полтора, закончив с партийными делами, Леонид Ильич, всё в том же «Стетсоне», выходил из подъезда, садился в авто и уезжал. Вскоре после выезда «ЗиМа» со двора Виталику кричали через форточку «Виталик, иди домой!», и он шел послушно домой.

С исторической квартирой на улице Грановского в доме 5 связано множество воспоминаний детства и студенческой жизни. «Владения Воронцовых» составляли две комнаты в коммунальной квартире, населенной представителями 7–8 семей. Комнаты одна с эркером – площадью 25,6 и другая 30,5 кв. м. Цифры весьма обманчивые, так как на этой площади конце 50-х, начале 60-х годов проживали бабушка и дедушка, наши родители – Ростислав Степанович и Светлана Васильевна, мы, с братом Лёхой, дядя Юра (брат отца – Юрий Степанович) и его жена тетя Катя (Екатерина Кузьминична) Воронцовы. Туда же принесли из роддома родившуюся в 1957 г. нашу двоюродную сестру Алену. Мы с родителями в то время занимали пространство в 15 кв. м в половинке «большой комнаты», отделенной от другой половины комнаты перегородкой из сухой штукатурки, не доходившей метр до потолка. В этом пространстве стояла кровать родителей, наши с братом кроватки, обеденный стол и черно-белый телевизор «КВН-49». Телевизор маме подарила баба Галя, после того как они с дедом Пашей купили большой телевизор «Темп». Сначала наш КВН был с толстенной увеличительной линзой перед малюсеньким экраном, затем сосед по дому дядя Гриша Губер переделал телевизор на больший экран, и его можно было уже смотреть без линзы. Так как долгое время мы были единственными обладателями телевизора во всей квартире, то соседи часто приходили к нам смотреть кинофильмы и новости. В квартире в конце 50-х – и до начала 60-х годов проживало 7 семей: – пожилая чета Гиппиус с собакой, майор МГБ Сушко с женой и дочкой, семья Розенштейн из пяти человек – все в одной комнате, перегороженной «переборками» на отсеки, София Яковлевна Дезорцева, профессор Кауфман с больной женой, не встающей с постели и дочерью, многочисленные Воронцовы. В крошечную каморку на кухне площадью в 8 квадратный метров вселили семью Каминских в составе дяди Пети, тёти Зины и их дочки Нины – всего 25 человек. Имелся длинный коридор, на всех один туалет («уборная»), одна общая ванная с газовой колонкой, общая кухня. На кухне стояло две газовых плиты каждая с четырьмя конфорками, каждая конфорка была закреплена за семьей. Также каждая семья имела на кухне один кухонный стол для готовки и мытья посуды. Холодильников до конца 50-х годов ни у кого не было, и продукты хранили в холодном шкафу на кухне, или «за окном». В коридоре также имелся один общий телефонный аппарат (номер Б-9-56-28). История телефона такова: сначала это был личный аппарат Степана Филипповича, выделенный ему по работе, в то время, когда он трудился на автозаводе «ЗиЛ». Телефон сначала стоял у дедушки в комнате. Когда дедушку арестовали, то, узнав об этом, сосед-профессор Лазарь Моисеевич Кауфман бесцеремонно-деловито зашёл в комнату, срезал на глазах у изумленной бабушки телефонный аппарат и установил его к общей радости соседей, в коридоре («Все равно у вас отберут, раз Степана Филипповича арестовали. А так будет общий!»). «Враги народа» возражать не смели и не стали. Так телефон стал общественным и оставался единственным в квартире до начала 1970-х годов, когда на телефонной станции появилась возможность устанавливать частные номера. Тогда мы с братом «унаследовали» старый номер 229-56-28 (Б9-56–28). Соседи получили телефоны с другими номерами.

Наша квартира видела множество гостей. Гости поднимались на лифте на 5 этаж (этажи-потолки были высокие – 4,75 м) и звонили в дверь. За каждой семьей было закреплено определенное количество звонков – ближе к входной двери меньше, а чем дальше от двери – тем больше. Снаружи на двери висела табличка кому сколько раз звонить: «Воронцовым – 5 раз». Однажды, мне было тогда лет восемь, я слышу: звонят 5 «звонков» (это же к нам!), и бегу-спешу по коридору чтобы открыть дверь. Дверь уже открыли соседи, и я вижу, что в конце коридора стоит человек в военной форме. Сначала, с расстояния нашего длинного коридора, я принял его за дядю Лёдю (Всеволода Степановича Воронцова) и бросаюсь было к нему навстречу, чтобы поздороваться, но в последний момент останавливаюсь, поднимаю глаза вверх и вижу – нет, это не дядя Лёдя, а какой-то чужой человек. Этот незнакомый мне человек говорит открывшим ему входную дверь соседям: «Я к Валентине Константиновне Воронцовой». Военный этот прошел мимо меня, не обратив на меня ни малейшего внимания. Соседки проводили его через весь коридор и кухню к бабушке в дальнюю комнату. Я сначала немного испугался чужому человеку, спрятался в нашу комнату. Потом быстро успокоился: не дядя Лёдя – ну и ладно, бог с ним. Лица я не запомнил, только успел различить голубые генеральские лампасы в две полосы на темно-синих брюках и генеральские погоны на кителе (в нашем доме № 5 жила пара генералов, а в соседнем в доме № 3 генералов было вообще много, поэтому я уже легко мог отличить генеральские погоны от офицерских). Голубые лампасы – значит летчик! Минут через двадцать, слышу тяжелые удаляющиеся по коридору шаги и звук закрываемой входной двери. Вскоре после ухода гостя, заходит в комнату баба Валя и говорит мне: «А ты знаешь, кто это был? Это Вася Сталин заходил»… Вот так! Наверное, это была весна 1960 года, когда Василия Сталина на короткое время выпустили из тюрьмы, вернули звание и право ношения формы. Бабу Валю он знал по столовой Совнаркома. Кроме того, у бабушки с дедушкой во время войны после своего освобождения из тюрьмы и возвращения в Москву на короткое время останавливалась Юлия Мельцер – жена Якова Джугашвили (Сталина).

Разные люди приходили к нам на Грановского. Заходил дядя Саша Грин, сосед по даче, и школьный друг братьев Воронцовых-старших. Дядя Саша и его жена тётя Галя по профессии были геологами. Во время войны дядя Саша попал в военно-воздушные силы и служил штурманом в дальней бомбардировочной авиации и даже летал в 1941 году бомбить Берлин. К деду Степе приходили в гости Бондарчики (о них я уже упомянул выше). К нашим родителям иногда заходил папин друг по Первому Мединституту Сеня Гурвиц, врач-психиатр, член союза писателей и великолепный рассказчик всяческих занятных историй. Перед ним родители всегда ставили тарелку с нарезанным швейцарским сыром, который он периодически отламывал и поглощал по ходу повествования, а мама все подрезала и подкладывала сыр, пока он не заканчивался. От Дяди Сени Гурвица мы узнавали подробности о процессе Синявского и Даниэля, о борьбе вокруг произведений Александра Солженицина и других новостях отечественной литературы (как советской, так и не очень советской). Часто навещала нас наш тренер по плаванию Лидия Алексеевна Федорова-Сухорукова. Лидия Алексеевна являлась чемпионкой СССР по плаванию, победителем Всемирной Рабочей Олимпиады 1928 г. Ее мужем был Николай Сухоруков, красавец-спортсмен, связавший свою пост спортивную жизнь с внешней разведкой. В середине 1930-х годов он с семьей оказался в Китае, где работал под прикрытием советского торгового представительства. В конце тридцатых годов приказом вышестоящего начальства ИНО НКВД его срочно вызвали из Китая в Москву. Да так срочно, что даже не дали ему времени и возможности захватить с собой в СССР жену и маленького сына. В Москве Николая Сухорукова сразу же арестовали как изменника Родины и вражеского шпиона. В пыточных камерах внутренней тюрьмы на Лубянке утративший доверие (лишенный доверия) агент испытал на себе все формы физического воздействия и морального унижения. От смерти спасло его то, что за собой никакой вины не признал и «признательные показания» не подписывал. В итоге Николая Сухорукова приговорили к десяти годам заключения в ИТЛ. Лидия Алексеевна некоторое время оставалась в Китае с сыном Колей на руках, ничего не зная о судьбе мужа, не имея ни поддержки, ни помощи от советских миссий в Китае. Тогда она решается на отчаянный шаг – самостоятельно бежать из Китая и вернуться с сыном в родной Советский Союз. Лидия Федорова-Сухорукова совсем не представляла себе какие мыслимые и немыслимые испытания ей придется пройти-преодолеть, чтобы из Шанхая через Харбин возвратиться на Родину. Она была вынуждена прибегать к помощи осевших в Китае белогвардейцев, местных спекулянтов и торговцев опиумом, контрабандистов и бандитов лишь бы воссоединиться с мужем, о судьбе которого ничего не знала с момента его отъезда в СССР, об аресте которого даже не догадывалась. Там в Китае она прошла свои круги ада, и заплатила неимоверно высокую цену за возможность снова оказаться в Стране Советов. Пережитые ею по пути из Китая на Родину чудовищные испытания наложили свой отпечаток на всю ее последующую жизнь и её внешний облик. Лидия Алексеевна выглядела намного старше своего возраста, лицо её было обезображено глубокими морщинами… Мы, ее ученики, обожали своего тренера и запомнили Лидию Алексеевну как интеллигентную, добрую женщину. Мы обращались к ней не иначе как «Мама Лида». И тогда мы ни капельки не догадывались, что за время исхода из Китая обстоятельства превратили нашу Маму Лиду в неизлечимую наркоманку. Много позже, уже после смерти Мамы Лиды её историю в сокращенной и облагороженной форме нам с Алексеем поведала наша мама. Тогда стали ясны некоторые детали поведения нашего любимого тренера. Мы припомнили с Алексеем, как в конце каждого прихода к нам в гости на Грановского (это случалось не часто – раз в 2–3 месяца) Лидия Алексеевна просила нашего папу выписать ей рецепт «на лекарство». С большим трудом нам удалось «расколоть» нашего папу Славу, который с большой неохотой рассказал нам, что это были за рецепты…

Однако не все было плохо в жизни нашего тренера. Она гордилась своими учениками и своим единственным, ею спасенным ребенком. Сын Лидии Алексеевны и Николая Сухорукова, Николай Николаевич Сухоруков, в молодые годы являлся многократным чемпионом СССР по плаванию. После завершения спортивной карьеры он сначала работал тренером по плаванию, затем долго работал заведующим учебной частью и директором знаменитого московского бассейна «Чайка». Также Николай Николаевич более двадцати лет возглавлял Всесоюзную Коллегию Судей по плаванию. Как активному члену этой коллегии мне приходилось часто и близко с ним общаться и работать на судействе Чемпионатов СССР и Кубков СССР по плаванию в 70-80-е годы.

Частым гостем в наших коммунальных «апартаментах» на улице Грановского был Валера Зубарев – одноклассник и школьный друг Алексея, который за время нашей совместной учебы в школе снялся в нескольких кинофильмах, и для нас являлся супер-кинозвездой. Так Валера сыграл одного из главных героев в культовом кинофильме «Доживем до понедельника». В нашей квартире время от времени вместе с Валерой появлялись другие юные актерские дарования, такие как Виктор Перевалов (сыгравший главного героя в фильме «Я Вас любил»), Юрий Чернов, Александр Кавалеров. Появившись раз в компании с Валерой в нашей квартире, все они потом не редко уже «самостоятельно» (без Валеры) заходили к нам «на огонёк». Вероятно, их притягивали «genius loci» – гений места и гостеприимные хозяева дома…

Глава 4
Отцы и дети

ВОРОНЦОВ РОСТИСЛАВ СТЕПАНОВИЧ – НАШ ПАПА.

Наш папа, Воронцов Ростислав Степанович родился 28 июня 1923 года в поселке Сартана Донецкой области (в настоящее время Сартана является пригородом Мариуполя). Папа по порядку рождения был вторым ребенком в семье Воронцовых, но волею судьбы стал старшим. Еще до его рождения в апреле 1923 года умерла сестра Оля-Лялечка. С ранних лет папа Слава отличался тяжелым характером и не очень ладил с родителями и младшими братьями. Возможно, он ревновал родителей к младшим братьям Лёдику и Юре. Бабушка рассказывала нам, как однажды по утру папа-Слава (ему тогда было 16 лет), поссорившись с братьями, а заодно и с ней, пешком ушел с дачи в Посёлке 6-й мебельной фабрики в Москву. Так он протопал целый день вдоль Ленинградского шоссе до самой столицы. По счастливой случайности дедушка Степа, который возвращался на машине после работы, заметил его вечером того же дня уже в районе стадиона «Динамо». Подобрал, расспросил о том, что случилось, отругал и отвез Славу назад на дачу.

Папа научился читать в пять лет и читал книги «запоем» днями и вечерами напролет уединившись ото всех. Неумеренная страсть к чтению привела к резкому ухудшению зрения, и уже в старших классах школы у Славы Воронцова зрение было очень слабое – 5 и он носил очки с толстыми стеклами. Зато Слава Воронцов был многознайкой и отличался цепкой памятью, надежно хранившей прочитанное. Братья Воронцовы учились в 92 школе Краснопресненского района г. Москвы, в которой впоследствии успели поучиться и мы с братом Алексеем. Папа окончил школу летом 1941 года.

Когда началась война, Слава Воронцов пытался пойти на фронт добровольцем, но из-за слабого зрения был забракован. В июле-августе 1941 он работал на строительстве оборонительных сооружений на реке Десна в Брянской области. После нескольких отказов в районном Военкомате Ростислав Воронцов отправился в Московский Горком Комсомола, где набирали добровольцев в партизаны-диверсанты. Там папа прямиком «нарвался» на секретаря горкома Шурика (Александра) ШЕЛЕПИНА (в 1958–1961 годах – председатель КГБ СССР). Изложил тому свое требование о зачислении добровольцем в ряды бойцов с немецкими оккупантами. Как рассказывал нам папа, Шелепин посмотрел на него, на его очки с толстенными стеклами и сказал приказным тоном: «Ну-ка, сними очки!» Папа снял очки. Тогда Шелепин развернул его к боковой стене, на которой висел какой-то плакат, и говорит: «А теперь прочитай мне, что там написано внизу на плакате…» Тут у папы вышла осечка, но он дерзко возразил: «Я и так могу догадаться, что там написано!» Одним словом, после такой проверки папу Славу в партизаны-диверсанты не взяли, а через Краснопресненский райком комсомола направили на неделю «за Можай» – в Брянскую область на рубеж реки Десны на рытье окопов. Потом папа еще не раз привлекался на строительство укреплений и заграждений в самой Москве, выполнял по разнарядке ЖЭКа разные хозяйственные работы. Дежурить по ночам во время авианалётов на крыше его не брали из-за близорукости. Дежурили на крыше младшие братья – Лёдик и Юра. Им повезло несколько раз «поймать» и потушить в бочке с песком немецкие зажигательные бомбы – «зажигалки», как их прозвали в народе.

В 1943 году, когда людские резервы советской страны порядком истощились, папу наконец-то призвали в армию. Он проходил формирование под городом Тамбов у станции Новая Ляда. Летом 1972 года я, тогда студент орденоносного института физкультуры, проходил военные сборы на полигоне в Новой Ляде (каково совпадение-пересечение! Kismet – судьба, как говорят турки), хранившем память о событиях военного времени в виде учебных окопов, траншей, лесных дорог-туннелей под сросшимися кронами деревьев и заброшенных могил немецких и японских военнопленных. После «учебки» и формирования папа оказался на Карельском фронте, где служил сначала в качестве санитара, а потом связистом во взводе управления артиллерийского полка. Фронт почти три года простоял на старой советско-финской границе, существовавшей до «Финской» войны. Однообразный солдатский рацион папа и его боевые товарищи обогащали в зависимости от времени года ягодами и грибами, глушили гранатами рыбу в реках и многочисленных озерах. Из воспоминаний того времени запомнился рассказ отца, как его товарищ подорвался на мине, на тропинке, по которой они вместе ходили и пробегали сотни раз. Еще папа показывал нам оловянную ложку, которую ему отлили сослуживцы на Карельском фронте. Там на Карельском фронте папа получил свою первую и главную воинскую награду – медаль «За боевые заслуги».

Приказ по 1216 корпусному артиллерийскому полку Карельского фронта 10 ноября 1944 года № 10

ОТ ИМЕНИ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СОЮЗА СССР НАГРАЖДАЮ: Медалью «За боевые заслуги» …

…Старшего телефониста взвода управления полка, гвардии ефрейтора ВОРОНЦОВА Ростислава Степановича за то, что в бою 9 сентября 1944 года в районе горы КОРКИАВАРА обеспечил бесперебойную связь командного пункта полка с командиром 2-й батареи – под артиллерийским огнем противника устранил три порыва телефонной линии, что дало возможность успешно выполнить боевую задачу. 1923 года рождения, русский, Фрунзенский РВК города Москвы, домашний адрес:

Командир полка полковник ГАМАШЕВ Начальник Штаба капитан МОКСАЧ Как следует из Приказа, гвардии ефрейтор Воронцов Р. С. 9 сентября 1944 года с риском для жизни свою боевую задачу в бою выполнил. «Как же так, какие ещё бои, зачем, на кой хрен…, подумал я, неужели наши генералы не знали, что еще 4 сентября Маннергейм, предложивший начать отвод своих войск 6 сентября получил известие, что Сталин принял его предложение, неужели они не знали что еще 7 сентября делегация Финляндии прибыла в Москву для проведения переговоров о заключении мирного договора. Срочно решил обратиться к справочной литературе и вскоре понял, что был капитально неправ. Наш папа с финами вовсе не воевал. Наступательные бои 9 сентября 1944 года года в районе горы Коркиавара войска нашей 19-й Армии вели против 163-й и 169-й пехотных дивизий 36-го Армейского Корпуса Вермахта. И только 27 сентября последние части 163-й пехотной дивизии немцев покинули территорию СССР.

После выдавливания немцев в северную Финляндию, 216-й полк корпусной артиллерии, в котором служил папа, был выведен 13 ноября 1944 года для двухмесячного отдыха и переформирования. По окончанию переформирования 1216 полк корпусной артиллерии был 18 декабря 1944 года преобразован в 412 гвардейский артиллерийский полк 152 мм пушек-гаубиц, и включен в состав 55-й корпусной артиллерийской бригады.

С 28 февраля 1945 года 412 ггап был снова в составе действующей армии. Гвардии ефрейтор Воронцов Ростислав Степанович, награжденный к тому времени медалью «За оборону Советского Заполярья», оказывается вместе со своей частью уже на 3-м Украинском фронте и принимает участие в боевых действиях, исполняя обязанности корректировщика огня. Хотя папа был сильно близоруким, но он знал математику и легко овладел нехитрыми артиллерийскими исчислениями, а толстенные очки всегда были при нём. Это решило его дальнейшую военную карьеру. К автомату ППШ добавился полевой бинокль, катушку же с проводами телефонной связи он привык таскать еще на Карельском фронте. Эту несложную, но тяжёлую амуницию (логистику, как сказали бы современные «манагеры») гвардии ефрейтор Воронцов таскал на себе все последующие месяцы войны. Вместе с частями Третьего Украинского фронта папа наступал в Венгрию. Их 412-й гвардейский гаубичный артиллерийский полк в ходе поддержки наступления фронта прошел через Веспрем, Секешфехервар и Эстергом. Затем их развернули на Вену. Посетив с кратким визитом вежливости столицу Австрии, наш папа встретил окончание войны в городе Грац.

Из военных рассказов отца о Венгрии я заполнил, историю о том, как под Эстергомом чуть ли не целая воинская часть нашей армии отравилась метиловым спиртом. Кто-то из активных «безбашенных» бойцов обнаружил на запасных железнодорожных путях бесхозную цистерну со спиртом. Весть об этом мгновенно распространилась среди наших солдат, и они дружно бросились к цистерне. Увидивший это венгерский железнодорожник пытался жестами показать и на немецком языке объяснить: «Nicht Trinken!» – нельзя, мол, пить. «Tod! Tod!» – «Смерть!» Да кто ж его, вражину, будет слушать. И, в результате распития этого трофея, сотни бойцов отравились, кто на смерть, а кому повезло – только зрение потерял. Спирт в цистерне оказался метанолом. Мадьяр тот, вражина, правду говорил. Ещё рассказывал папа и как однажды он с сослуживцами, будучи вечно голодными, в поисках еды забрели на двор к зажиточному венгерскому крестьянину. Постучались в дверь и попросили у него чего-нибудь поесть. Тот на них накричал по-своему и прогнал, так и не дав им ничего – ни крошечки, ни картошечки. Уходя со двора, «освободители-оккупанты» одну курицу у него все-таки утащили. «Назло гаду!» Бедная курица мирно спала, сидя на плетне. Проходя мимо, кто-то из бывалых бойцов нежно взял ее двумя согнутыми пальцами за шею пониже головы и резко тряхнул рукой вниз и вверх. Птичка не издала ни единого звука…

Рассказывал папа как он однажды в Венгрии шел по дороге с товарищем. Откуда ни возьмись прилетел «Мессер» и обстрелял их на бреющем полете. Они «нырнули» в ближайшую воронку, чтобы спрятаться. Немец развернулся, вернулся, дал ещё раз очередь из пулеметов и улетел. Отец поднялся на ноги из воронки, обернулся назад, а товарищ его лежит уже неживой, весь в крови. Ему бедро разворотило. Всего то, одна пуля попала! Такая видно судьба. А ведь лежали они в воронке рядышком, прижавшись друг к дружке.

В Австрии, по рассказам папы к нашим солдатам относились гораздо лучше, чем в Венгрии. В одной деревушке, в которой они оказались уже не первыми постояльцами, хозяин дома, в котором они остановились, ветеран 1-й Мировой Войны, встретил их широкой улыбкой и, разведя руками, почти радостно выпалил: «Alles gut, Hitler kaput! Russische Soldaten alles забрали»! После штурма Вены, которую советская авиация почти не бомбила, и больших разрушений в городе не было, начались братания наших солдат и гражданского населения, танцы, музыка! Австрияки вовремя вспомнили и другим напомнили о ненавистном и тяжком иге германско-нацистской оккупации.

Сохранилось несколько военных фотографий папы. Видно, что был он в то время довольно упитанным молодым бойцом. Старшие товарищи о нем заботились и подкармливали. А он в благодарность им рассказывал повествования из истории древнего Рима и Греции, средневековой Европы и Руси, пересказывал содержание прочитанных книг, читал стихи. После окончания войны папину часть разместили в Южной Чехии. По лени ли, забывчивости ли, Ростислав Воронцов долго не писал родителям. Наша бабушка сама начала разыскивать сына, писать на адрес полевой почты и, наконец, разыскала. Как рассказывал отец, вызвал его командир полка и сделал выговор: «Вот, гвардии ефрейтор Воронцов, пришло мне письмо от твоей мамы. Жалуется она, что ты не пишешь уже несколько месяцев. Нехорошо маму обижать! Собирайся, отправляю тебя в командировку в Москву. Там заодно и родителей повидаешь». И послал его командир домой в качестве сопровождающего больного офицера из их же части. Папино командировочное удостоверение сохранилось до сих пор. Больного он успешно довез и сдал в госпиталь в Москве. Самого его в Москве демобилизовали из армии. Так состоялось возвращение Ростислава Степановича Воронцова домой с войны. В своём вещмешке гвардии ефрейтор привёз из заграничного похода цельное богатство – самодельную оловянную ложку, самодельную бензиновую зажигалку и карманные часы на цепочке без стекла, которые ему подарил в Вене пожилой австриец. А еще привез широкий офицерский кожаный ремень, которым родители время от времени (соразмерно с нашими с братом Лёшей «заслугами») правили нам мозги в наши детские годы. Рассказывал папа и о своём «трофейном» искушении. Однажды в Австрии в каком-то разрушенном поместье увидел он небольшую картинку-акварель, оставшуюся висеть на полуобрушенной стене дома. Снял ефрейтор Воронцов картинку со стены, вышел было на двор, а тут как раз въезжает во двор «виллис». Рядом с шофером восседал офицер – не из их даже части. И говорит ему этот офицер: «А что это такое у тебя в руках? А ну-ка, покажи мне!». Отец ему и показал, а тот и говорит: «Да, хорошая картинка! Спасибо тебе ефрейтор, клади её (картину) на заднее сидение». И уехала картинка в машине того офицера… Вот так, сам собой, снялся грех с души солдатика. В общем, медаль «За победу над Германией» стала последней наградой, привезенной с войны отцом.

После возвращения в Москву папа был уволен в запас и осенью 1945 года восстановился для учебы на первом курсе 1-го Московского Медицинского института, в который поступил ещё летом 1941 года, но занятия, в котором были прерваны в связи с началом войны. Во время учебы в институте папа подрабатывал санитаром в больнице им. Склифосовского. Там в одно из своих дежурств он и познакомился с нашей мамой, которую привезли на скорой помощи с трещиной в ноге. Это была, как говорится, обоюдная любовь с первого взгляда. В 1949 году наши родители вступили в законный брак, а 17 февраля 1951 года мама родила первенца – Алексея. Нужно сказать, что, когда папа привел молодую жену в свою семью, это не вызвало большого энтузиазма у остальных членов семьи. Папин отец отбывал срок в ИТЛ, а у мамы отец был осужден на длительный срок – «10 лет без права переписки» (тогда еще не знали, что на самом деле Василий Михайлович был расстрелян еще в 1938 году). В двух комнатах коммунальной квартиры уже жили кроме папы бабушка, брат Юра и его жена Катя (дедушка временно отсутствовал по известной причине – статье 58–10). В общем, маму приняли если не враждебно, то очень холодно, и это она запомнила на всю жизнь. В 1951 году папа окончил с отличием 1-й Мед. институт по специальности лечебное дело (Диплом с отличием Е № 102553). Решением Государственной Экзаменационной комиссии от 23 июня 1951 года ему присвоена квалификация врача. Они с мамой наивно надеялись, что как отличник, вошедший в пятёрку лучших выпускников института, (и главное – фронтовик!) он будет иметь преимущество при выборе места работы при распределении. Папа и, вначале, члены комиссии по распределению выпускников института не учли один важный момент – того, что папин отец, Степан Филиппович, в это время «сидел» в ИТЛ (отбывал срок) по статье 58–10 как враг народа.