Текст книги "Ventus tempore – Ветер времени. Семейная хроника"

Итак, наша мама появилась на свет в 1927 году. И первые годы жизни она была окружена любовью и заботой родителей и бабушки Ольги. На фотографии 1928 года мамины мама Галина, и бабушка Ольга Оскаровна выглядят этакими солидными «буржуазными» дамами, а мама-Света – очень ухоженным ребенком. Этакое счастливое бюргерское семейство, скорее немецкое, чем советское. На самом деле это было не совсем так. Недолгий брачный союз Галины Алексеевны и Василия Михайловича к этому времени уже был на грани распада. Следующая фотография мамы со своей мамой, нашей бабушкой имеет точную датировку – 25 июня 1930 года. На ней Светлане Васильевне уже 3 года, бабушке Гале всего 23, но она выглядит гораздо старше своего возраста. Маленькая Светлана выглядит на фото очень грустной. Вероятно, это фото было сделано во время ее кратковременного свидания с мамой перед длительным, растянувшимся на много лет расставанием.

Василий Михайлович уже несколько месяцев как в США, а Светлана находится под присмотром родственников со стороны отца. Мы знаем, что в октябре 1930 года дед Василий все еще находится в Америке в Шенектэйди, а бабушка Галя уже в августе 1931 года вступает в новый брак в далеком Томске. Развод дедушки и бабушки, вероятно, состоялся или накануне отъезда деда в Америку в 1929 году или же вскоре после его возвращения на родину. Возможно, Василий Михайлович, будучи идейным коммунистом, узнал об активных попытках тещи эмигрировать в Германию и ее контактах с работниками германского консульства. Плюс значительная разница с женой в возрасте и выявившиеся в процессе совместной жизни непримиримые различия во взглядах на жизнь… В итоге, как я уже изложил выше, в 1931 бабушка оказывается в Томске с новым мужем, а ее дочь Светлана лето 1931 года проводит с отцом в Дубровицах. Перед отъездом в Томск Галина Александровна Савина-Савостьянова успела навестить дочь Светлану в Дубровицах. Возможно, это была их последняя встреча перед долгим перерывом, который продлится почти 7 лет. На нескольких фотографиях того лета мама запечатлена с деревенскими детьми и с бабушкой со стороны отца – Гликерией Ивановной. Маленькая Света по-прежнему хорошо и опрятно одета, но уже не в буржуазном, а в скромном, вполне «советском» стиле.

В 1933 году дед Василий в качестве руководителя иностранного отдела Всесоюзного Энергетического общества оказывается в длительной командировке в Англии, где изучает высокие технологии на электротехнических заводах компании «Метро-Виккерс» в городе Манчестере. В эту командировку он берет с собой дочь Светлану и новую, пока еще «гражданскую», жену – Инну Лазаревну (ее девичья фамилия Левина). Перед отъездом в Англию маленькая Света была сфотографирована с бабушкой Олей. Этот снимок с надписью «Москва – 1933 год» стал их последним совместным фотоизображением.

На время пребывания в Англии Василию Михайловичу с семьей сняли типичный английский дом (semi-detached house) с садом в манчестерском районе Олд Траффорд недалеко от штаб-квартиры компании и завода «Метро-Виккерс». Мама вспоминала, как вскоре после их переезда в Англию в 1933 году в один из вечеров в дом, где жил Василий Михайлович со своей семьей, постучался «бобби» – местный полицейский. Когда его впустили в дом, то он объявил на чистом английском языке: «Господа, вашей девочке уже исполнилось 6 лет и, согласно законам Соединённого Королевства, она обязана посещать школу!». Там в Олд Траффорде, в одной из начальных школ мама сделала свои первые образовательные шаги. Судя по нескольким дошедшим до нас фотографиям мамы из «английского периода», это были ее самые счастливые детские годы. В Манчестере Василий Михайлович, несмотря на занятость по работе, находит время для дочери – покупает Светлане лучшие игрушки, двухколёсный «почти взрослый» велосипед, заботится об ее учебе. Так продолжается почти год. Последняя фотография мамы, сделанная в Манчестере, датирована 02 Мая 1934 года. Летом 1934 года Василий Михайлович возвращается с семьей в СССР, в Москву и назначается директором 1-й МГЭС.

В Москве Василий Михайлович поселяется с семьей по адресу Крапивинский переулок дом 1а. В его новой семье в 1937 году появляется на свет пополнение – сын Игорь. Несмотря на новые заботы, дед, по-прежнему уделяет много внимания воспитанию дочери. Семья, интересная и ответственная работа – что еще надо сознательному гражданину прекрасной Советской России! Живи у радуйся! И вдруг над головой Василия Михайловича грянул гром – его отзывают с поста директора «АЗЧЕРНЭНЕРГО» и исключают из рядов ВКП(б). С огромным понижением в должности его переводят на работу простым инженером-электриком на ткацкую фабрику. Для советского «генерала» от индустрии это не предвещало ничего хорошего.

Маме было всего 11 лет, когда она видела Василия Михайловича в последний раз. Мартовской ночью 1938 года в их квартиру зашло двое сотрудников НКВД вместе с дворником и понятыми, маминого отца арестовали, все его бумаги опечатали. Василий Михайлович, прощаясь с дочерью, бодро и уверенно сказал ей: «Не волнуйся Ланочка (так он называл дочь), я скоро вернусь». В сентябре того же 1938 года, когда он был уже расстрелян, семье вручили фальшивую копию «приговора», гласившую, что, якобы, Василий Михайлович Савостьянов-Савин осужден по статье 58–10 на 10 лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки. Тогда еще родственники осужденных не знали, что скрывается за этой лживой иезуитской формулировкой, и в течение еще многих лет после ареста своих родных и близких хранили надежду, что те живы и ждали их возвращения…

На следующий же день мамина мачеха Инна Лазаревна, которая после ареста мужа осталась без кормильца с восьмимесячным сыном на руках, позвонила Галине Алексеевне (Александровне), которая к тому времени снова проживала в Москве, и коротко, по-деловому сказала: «Василия Михайловича арестовали, срочно приходите и забирайте вашу дочь». Так произошло нежданное воссоединение Светланы Васильевны с ее родной мамой, которая готовилась в то время к вступлению в очередной брак (как всегда – по любви и по расчёту!). Выше я уже писал, что четвертым (и последним по счету) мужем бабушки стал очень хороший, добрый человек – Павел Ильич Караулов, музыкант-фаготист, солист Государственного Симфонического Оркестра Союза ССР. Мама переезжает жить к матери и Павлу Ильичу в уже знакомый нам дом 16 по улице Качалова (ныне Малая Никитская улица) в квартиру 137, принадлежавшую Алексею Михайловичу Осокину, отчиму Галины Алексеевны (Александровны). Нужно сказать, что воссоединение с дочерью было неожиданным и не особенно желанным событием для Галины Алексеевны. Однако, в сложившейся ситуации деваться было некуда. Подчиняясь обстоятельствам, баба Галя, следуя чувству долга и, возможно в меньшей степени, материнскому чувству, забрала Свету к себе. За все время совместной жизни отношения матери с дочерью так и не стали сердечными и доверительными. Светлана Васильевна с юных лет и всю последующую жизнь считала свою мать – Галину Алексеевну главной и единственной виновницей развода и разрушения семьи. К тому же вскоре в доме появился Володя Караулов, сын Павла Ильича. Баба Галя всю нерастраченную материнскую любовь переключила на этого маленького, больного, заморенного ребенка. В предвоенное и военное время, чтобы оплатить лечение и питание Володи, бабушка отнесла в «ТОРГСИН» значительное количество фамильного серебра, картин, антикварных книг и несколько сервизов кузнецовского фарфора (как она потом шутила – «пол Эрмитажа»). После войны баба Галя контролировала обучение Володи в школе, его занятия музыкой, старалась предохранить от дурных привычек и компаний, что далеко не всегда удавалось.

В противоположность Галине Алексеевне Павел Ильич с самого первого дня появления мамы в доме Карауловых отнесся к ней фантастически великолепно. Если к сыну он был очень суров и относился без особой нежности, то в маме он души не чаял, всегда был добр и ласков. Лучшей наградой Павлу Ильичу стало то, что, будучи уже подростком, Светлана Васильевна стала называть его папа. При этом мама никогда не забывала своего родного отца.

За начальные школьные годы мама успела побывать пионеркой, поносить красный галстук, но уже в комсомол ее не приняли, как дочь врага народа. В дальнейшем не могло быть и речи и о получении мамой высшего образования. Анкета закрывала маме дорогу в высшие учебные заведения Союза ССР. Когда началась война, Павла Ильича с семьей эвакуировали вместе с Государственным Симфоническим Оркестром Союза ССР в Среднюю Азию. Они попали в Самарканд и оставались там до начала 1943 года, после чего вернулись в Москву в свой дом на улице Качалова (Малой Никитской). В том же году, когда маме исполнилось 16 лет, и нужно было получать паспорт, она заявила Галине Алексеевне, что возьмет фамилию отца. Баба Галя, исходя из собственного жизненного опыта, была от этого далеко не в восторге, так как знала, чем это может грозить в будущем и дочери и ей самой с Павлом Ильичем. Однако она понимала и то, что все равно ей дочь не переубедить. Галина Алексеевна махнула рукой и нежно сказала дочери: «Дура, ты хоть измени отцовскую фамилию как-нибудь. В нашей милой стране такое с людьми приключается, что не приведи Господь!» В результате мама изменила в фамилии всего одну букву и была записана в паспорте как Светлана Васильевна САВИНАСЕВАСТЬЯНОВА. Она оставалась единственной носительницей этой уникальной фамилии, единственной на всю нашу великую Советскую Родину до момента вступления в законный брак с нашим папочкой.

По семейным причинам (арест отца, эвакуация) мама не очень прилежно училась в школе. Исключением были русский язык и литература. Мама очень много читала. Достоевский, Диккенс, Бальзак, Золя, Фейхтвангер были ее любимыми писателями. Владение правильным русским языком и эрудиция позволяла по окончании в 1945 году московской средней школы № 125, находить работу. До встречи с Ростиславом Степановичем Воронцовым она успела проработать на нескольких работах. В 1947–1948 годах она работала помощником режиссера на Московской Киностудии Научно-Популярных Фильмов, затем, недолго, на Мосфильме. С июня по декабрь 1949 года Светлана Васильевна работала ученицей библиотекаря Всесоюзной Государственной Библиотеки Иностранной Литературы. С февраля по август 1950 года мама проработала заведующей библиотекой хлебозавода имени Бадаева. С октября 1950 года и до отъезда с папой в ГУЛАГ – до марта 1951 года она работала секретарем учебной части Ремесленного Училища № 1. В силу жизненных обстоятельств мама была очень разборчива в людях и имела мало друзей. Можно сказать, что единственной настоящей подругой мамы на всю жизнь была ее подруга по школе и соседка по дому 16 на улице Качалова Елена (Ляля) Бытко. Очень красивая брюнетка, громкая и артистичная женщина, гремучая смесь еврейской и молдавской крови. И мама, и Ляля в юности и в молодые годы были очень остры на язык, прямо высказывали свои мысли, даже нелицеприятные для собеседников. Ляля Бытко закончила МАИ и долгие годы работала расчетчицей в КБ Микояна. Глядя на нее, кто бы мог подумать, что она рассчитывала прочность конструкций знаменитых истребителей «Миг». Кстати, это именно с подачи Ляли Бытко наши родители в конце 1960-х годов вступили в «микояновский» ЖСК «Стрела-5», строивший и построивший жилой дом в Чертаново.

Мама познакомилась с папой в 1949 году в «Склифосовского» на Садовом кольце, куда ее доставила скорая помощь со сломанной ногой. Ростислав Степанович Воронцов, студент старших курсов «Первого Меда» нес дежурство в приемном покое и оказал первую помощь пострадавшей. Они сразу понравились друг другу, начался роман, завершившийся бракосочетанием все в том же 1949 году. Баба Галя и деда Паша принять у себя молодоженов в двух крошечных комнатках не могли, так как с ними жил еще и Володя, с юных лет определенный к осваиванию музыкального ремесла. Обоим музыкантам нужно было часами репетировать, играть гаммы и фрагменты музыкальных произведений. В доме к тому же стоял большой аквариум на 20 ведер с тропическими рыбками и жила собака Дженни (Дженька). В общем, Ростислав Степанович привел жену в дом 5 по улице Грановского, где эту семейную пару совсем не ждали. Отношения со свекровью, братьями мужа и их женами у мамы сразу не сложились, и оставались довольно напряженными долгие годы. Папа был в относительно лучшем положении, так как большую часть дня проводил в институте на занятиях или подрабатывал на дежурстве в скорой помощи. Мама должна была постоянно находиться в напряжении, готовой дать отпор обидчикам, если оные дадут о себе знать. Тут в 1951 году и подошли одно за другим и рождение Алексея, и окончание папой мединститута. Отказ в распределении и вынужденная «командировка» в ГУЛАГ могли даже показаться в начале, как некое избавление, облегчение. Мама, конечно, приняла решение следовать за мужем, не подозревая, какие испытание были уготованы им судьбой. Много лет спустя она скупо рассказывала о путешествии в Забайкалье с остановками в горной Шории. Загадочные названия поселков – Ольжерасс, Сыркаши (они же по совместительству – лагпункты «Юж-Кузбасс-Лага»), девственная красота природы, нарушенная угольными разработками и вырубкой леса, опасности перехода через бурные потоки, комары и прочая мошкара летом, жуткие морозы и сбивающие с ног ветры зимой – все это было в ее рассказах. Я думаю, что в реальной жизни это было еще жестче и тяжелей. Рассказывала мама, что однажды во время прогулки с папой на природе они неожиданно для себя столкнулись с конвоем «власовцев». У каждого из них на бушлате на груди и на спине, а также на одном колене были белые круги-мишени. Охрана при виде штатских скомандовала зекам «Сесть!», и вся колонна в сотню человек, а может быть и более того, опустилась на корточки. Конвойные собаки зарычали на зеков и встали в угрожающую стойку, конвоиры взяли оружие наизготовку. Мама рассказала, что ей самой стало ужасно страшно в этот момент.

После горной Шории родители с Алексеем долго добирались до Читинской области, до города Нерчинска. В Нерчинске были свои красоты: река Нерча, лес в пойме реки, поросшие лесом сопки на многие километры вокруг. Была в Нерчинске своя архитектурно-историческая достопримечательность – «Сибирский Версаль» – дом-дворец золотопромышленника, купца 1-й гильдии, коллекционера и исследователя Михаила Дмитриевича БУТИНА, в котором был (и существует и по ныне) зал с громадными зеркалами вдоль стен, привезенными с парижской выставки 1878 года. Зеркала эти, как рассказывали местные старики, пришлось нести от Сибирского тракта на руках несколько километров. До второй половины XIX века Нерчинск был столицей Забайкалья. Когда в конце XIX века стали прокладывать железную дорогу, то проектировщики по-российски традиции «попросили» у нерчинских купцов, богатевших на торговле с Китаем, взятку. Купцы пожадничали, денег не дали и за это жестоко поплатились. В результате железная дорога была проложена опытными инженерами в пяти-шести километрах от Нерчинска. Оказавшись в стороне от дороги, город быстро захирел, а столица Забайкальского края переместилась в Читу.

В Нерчинском ОЛПе (Объединенном Лагерном Поселении) началась папина медицинская служба по организации здравоохранения и лечения «спецконтингента» строителей социализма. Мама трудилась дома, готовила отцу еду, воспитывала младенца Алексея и, наконец, родила меня в феврале 1952 года. Я родился вполне здоровым ребенком с нормальным весом и ростом (соответственно, 3600 г и 52 см), и ничего не предвещало беду. Жили бедно, жили трудно. Заботливое лагерное начальство поселило москвичей у местной хозяйки в полуземлянке рядом с коровником. Как мама ни старалась следить за чистотой и отгонять мух и мошкару, но видно какая-то муха меня укусила, и я заболел. Началась токсическая диспепсия, я ничего не ел, все, что пытались в меня «накормить» тут же выливалось обратно. Я терял вес и быстро угасал. Консилиум врачей местной больницы меня уже практически приговорил. Мама, однако, не смирилась, рук не опускала и не теряла надежды. Варила по папиным рецептам какие-то отвары и терпеливо с чайной ложечки меня отпаивала. В результате я выздоровел, но потом еще долгие годы оставался ослабленным, болезненным ребенком. Главный врач больницы, когда кризис у меня миновал, попросил маму выступить перед молодыми врачами и медсестрами больницы и рассказать, как она меня лечила и спасла. Моя болезнь и очень слабое состояние после болезни послужили поводом для возвращения семьи в Москву. Были уже не тридцатые годы, наступала «эра милосердия» – война все-таки изменила людей. Одним словом, дали отцу «вольную», и мы вернулись в Москву на улицу Грановского в дом номер пять. В последующие годы, пока мы росли, мама полностью переключилась на наше с братом Лешей воспитание и не работала. Да и не могла работать, главным образом по причине моего крайне слабого здоровья. Мы с братом были «не детсадовские» дети. Бедность и стесненность нашего семейного быта в 15 квадратных метрах половинки комнаты на четверых, в перенаселенной коммунальной квартире – все это, по мнению мамы, можно было преодолеть только путем получения в будущем высшего образования, к чему она начала нас готовить с детского возраста. Мама принялась за наше воспитание, с малых лет прививая нам правила приличия и хорошего тона, понятия о чести и чувстве собственного достоинства – одним словом, мы должны были встать в один ряд с героями произведений Пушкина, Лермонтова, Диккенса и Достоевского. Любые отклонения от генеральной линии программы нашего развития быстро пресекались и часто наказывались. Инструментом наказания являлся широкий кожаный офицерский ремень – часть богатства, привезенного папой Славой с войны. Значительно реже, за особо тяжкие проступки, мама могла приложить и свою руку, а рука у нее была тяжелая. Местом приложения наказаний являлась известная мягкая часть наших детских тел. Так как я был худым, болезненным ребенком, почти ежедневно падающим в обмороки, и известная мягкая часть тела в то время у меня была совсем маленькой, то при наших общих шкодах и проступках брат Алёша много чаще, чем я, становился субъектом маминого наказания. Я же был обязан наблюдать за процессом исполнения наказания, что доставляло мне главным образом тяжкие моральные муки, пробуждало стыд и учило чувствовать чужую боль (мамины Достоевский с Диккенсом могли в эти минуты отдыхать и с умилением и участием взирать с книжных полок на мои горькие детские слёзы!). Впрочем, иногда доставалось и на мою «задницу». Получали мы эту науку за праздность и лень, за плохое поведение и порчу нашего скудного материального имущества, пачкание и порчу одежды. Самое страшное наказание было за враньё. Мама всегда требовала от нас говорить только правду и наказывала за малейшую ложь. При проведении разъяснительной работы мы обязаны были стоять по стойке «смирно». Семейный устав внутренней службы запрещал защищаться от ремня руками. Засчитывались только «чистые» попытки. Мама твердой рукой с врожденной немецкой педантичностью и систематичностью накладывала свою «резолюцию», после чего всегда плакала-рыдала вместе с нами, и просила у нас прощения. Мы тоже плакали – не от боли, а от стыда за свои проступки – за что сами просили прощения у мамы. Когда мы пошли в школу, мама вначале очень жестко контролировала нашу учебу. Доставалось здорово на первых порах за «четверки», не говоря об очень редких, но неизбежных в учебе мальчишек «тройках». По мере взросления мама попыталась переложить обязанности контроля и наказания на папу. Однако папа, не обладая маминым нордическим характером, был абсолютно непригоден к этой работе и всегда старался избегать оную. Все что в лучшем случае мог сделать папа – дать подзатыльник. Это было просто смешно и не очень обидно! Когда в школьные годы мы с Алексеем стали заниматься спортом (плаванием) и рисованием, мама поняла, что мы «при деле», и перестала обращать внимание на наши «четверки» и даже редкие «трояки». Мама активно участвовала в общественной жизни нашей спортивной школы, дружила со всеми тренерами и многими родителями. Она обладала великолепными, как сейчас сказали бы, коммуникативными и врожденными педагогическими способностями. В 1963 году, когда мы достигли возраста 11–12 лет, маму пригласили на лето поработать директором летнего спортивного лагеря плавательной школы МОСГОРОНО. Лагерь проводился на базе местной школы поселка Косино в ближнем Подмосковье. Потом мама в 1964 и в 1967 годах также возглавляла наши летние спортивные лагеря в Косино. В 1965–1966 годах был перерыв, связанный с пребыванием наших родителей в Алжире.

В 1969 году родители переехали в новую кооперативную квартиру ЖСК «Стрела-5». Пока их дом еще строили, мама входила в разные общественные комиссии по контролю за строительством и устранению недоделок. Когда же дом достроили и заселили, на правлении ЖСК ее избрали управляющей домом. Маме на этом посту пришлось многому учиться. Она окончила курсы для управдомов и курсы по обслуживанию лифтового хозяйства и т. п. Ей приходилось на практике заниматься не только лифтами, но и электро– и водоснабжением, текущими ремонтами, пропиской, отстаиванием прав и интересов жильцов перед районными и городскими органами власти. На боевом посту управдома мама бессменно отработала более 15 лет.

Светлана Васильевна испытала в своей жизни много лиха, потерю бабушки и отца, уничтоженных в годы репрессий, долго жила с клеймом дочери врага народа, закрывшим ей путь к высшему образованию. Она всегда верила в торжество добра и справедливости над злом и несправедливостью, но никогда не верила в коммунистическую идею, как не верила в сказки о молочных реках с кисельными берегами. При этом мама старалась обеспечить своими трудами и силами нормальное будущее своим сыновьям внутри системы. Это будущее она видела в том, чего сама была лишена – в получении высшего образования. Светлана Васильевна считала, что ее сыновья ради достижения этой цели (да просто ради самосохранения в нашей стране, ради того чтобы вырваться из унизительной бедности, в которой жила семья дипломированного врача!) должны с малых лет хорошо учиться, развивать свои способности и при этом следовать общему течению, идти по общему пути, из октябрят в пионеры, из пионеров в комсомол. А для достижения пика профессиональной карьеры необходимой ступенью является вступление в ряды «Ленинской КПСС». Мама с папой дома при нас до поры до времени почти не вели разговоров на политические темы. А если и вели подобные разговоры со своими друзьями, заходившими к нам в гости, то отправляли нас гулять во двор или в соседнюю комнату к бабушке и дедушке. Я все же помню, как мама плакала, когда по «телеящику» объявили о снятии Никиты Хрущёва с поста первого секретаря ЦК КПСС. Мама тихо сказала: «Теперь снова будут сажать, и нас тоже посадят!» К счастью, массовых репрессий не последовало. Все же мама внимательно следила как по радио и телевидению постепенно возрождался образ великого вождя Сталина и втихую выстраивался культ Л. И. Брежнева. Папа, как сознательный член партии, еще долгое время старался найти рациональное объяснение событиям, происходящим в жизни страны, провалам пятилетних планов экономического и социального развития СССР и краху мирового коммунистического движения. Эти поиски, как я уже упомянул, привели его, в конце концов, в ночь с 19 на 20 августа 1991 года в ряды защитников Белого Дома.

Светлана Васильевна всегда хотела знать о том почему и как погиб ее отец, Василий Михайлович. Раскручивая пружину репрессий советское государство и его монопольно правящая Партия пошли по пути обмана своих граждан, скрывая истинные причины осуждения и гибели сотен тысяч людей. При Сталине они боялись открыть правду и бессовестно лгали родственникам арестованных. Сам главный Упырь подписал соответствующее постановление, понимая какую реакцию правда о масштабах террора может вызвать у собственных граждан, которые годами ждали и надеялись на возвращение своих родных и друзей, не говоря уже о членах западноевропейских «братских» партий и, тем более, о «врагах социализма и Родины Великого Октября». Тела и косточки невинно убиенных уже давно тлели в сырой земле, а их семьи (далеко не все!) получали извещение, что, дескать, ваш отец или жена, сын или дочь, брат или сестра осужден(а) по статье 58.10 и/или 58.11 Уголовного Кодекса республики на 10 лет исправительно-трудовых лагерей без права переписки. Мама ничего не знала о судьбе своего отца и надеялась на его возвращение и ждала вплоть до 1956 года. Именно 2 марта 1956 года после получения справки о посмертной реабилитации Василия Михайловича, его вторая супруга Инна Лазаревна оформила свидетельство о смерти мужа. В этом свидетельстве было указано, что Савин-Савостьянов Василий Михайлович умер 16/IV-1941 года в возрасте 42 лет. В графе причина смерти стоял прочерк. Далее в свидетельстве говорилось, что запись о смерти № 13 была произведена в книге записей актов гражданского состояния 3-го февраля 1956 года!!! В очередной раз родное советское правительство и правящая коммунистическая партия – «Ум, Честь и Совесть нашей эпохи» – бессовестно лгали своим гражданам о причинах и истинной дате смерти их родных и близких.

Наша мама и её мама Галина Алексеевна тоже занялись получением справок из Военной Прокуратуры Верховного Суда СССР о реабилитации отца и бабушки. В октябре 1957 года была получена справка из Военной Прокуратуры о реабилитации Ольги Оскаровны Осокиной и справка из Военного Трибунала Сибирского Военного Округа об отмене в отношении её постановления тройки УНКВД Новосибирской области. Кто умеет читать, тот сразу поймет, что постановление тройки может означать только расстрел. Баба Галя и мама читать между строк умели. Уже к концу 1950-х годов из неофициального общения с прокурорскими они твердо знали, что и Ольга Оскаровна, и Василий Михайлович были расстреляны. Однако точные даты смерти обоих так и оставались для нас неизвестными, несмотря их на полную реабилитацию. Потребовалось ждать ещё почти сорок лет, прежде чем мама узнала всю горькую правду и получила другие справки. Первая их оных гласила, что невинно-осужденный дед Василий был расстрелян 1 сентября 1938 года и, что в его деле не содержалось никакого состава преступления, и потому он реабилитирован посмертно. Указывалось и место гибели Василия Михайловича – совхоз «Коммунарка» в Бутове. Во второй справке из Военной Коллегии Прокуратуры СССР говорилось, что Ольга Оскаровна Осокина, приговоренная 2 октября 1938 года во время отбывания ею срока наказания в Ново-Ивановском лагерном пункте СИБЛАГА НКВД к расстрелу «…за организацию шпионско-диверсионной сети и сбор шпионских сведений в пользу германской разведки», признана по этому делу невиновной и также посмертно реабилитирована за отсутствием состава преступления.

Получить доступ к документам (личным делам осужденных) удалось только с началом «перестройки». Для этого маме потребовалось преодолеть некоторое сопротивление «компетентных органов». После неудачных обращений напрямую в эти «компетентные органы», в марте 1987 года Светлана Васильевна написала заявление в ЦК КПСС (это был самый верный ход) о желании ознакомиться со следственными делами своего отца и бабушки. ЦК КПСС дал своё добро, но почему-то переадресовал мамино заявление со своей разрешающей резолюцией в ГУИТУ МВД. Заместитель Начальника Главного Управления Исправительно-Трудовых Учреждений тов. Новодранов Е. П., в свою очередь совершенно правильно и без задержки переадресовал мамино письмо с резолюцией ЦК КПСС в ту организацию куда следовало – в УКГБ по городу Москве, о чём письменно известил маму.

Уже второго апреля Светлана Васильевна получила приглашение посетить Приёмную УКГБ по известному адресу на Малой Лубянке. Мама для эмоциональной поддержки взяла с собой Алексея и меня. За 15 минут до назначенного нам времени мы уже сидели в Приёмной УКГБ. Конечно же, тамошние люди с горячими сердцами, холодной головой и чистыми руками тогда нам выдали для ознакомления неполные следственные дела Василия Михайловича и Ольги Оскаровны. Всего по 3–4 странички. Но тогда мы были сказочно рады тому, что вообще нам дали в руки хоть какие документы. Мама сначала молча читала каждый лист сама, потом передавала по очереди Алексею и мне. На одном из листов протокола допроса Василия Михайловича стояло большое бурое пятно, вероятно след крови, и рукой следователя было написано: «Допрос прерван». Тут даже наша «железная» мама не выдержала, и слезы ручьями потекли из ее глаз. При этом она не издала ни звука…

Уже в 1990-е годы при президенте «Ёлкине» мама решила более подробно ознакомиться с делами отца и бабушки. Я тогда жил и работал вне пределов Отечества и не смог ознакомиться с документами вместе с мамой. Если я не ошибаюсь, то было время, когда документы о репрессированных жителях Москвы были временно переданы в Главный Исторический Архив города, и к ним ещё имелся открытый доступ. В тот раз маме удалось получить на руки полные следственные дела и сделать копии некоторых документов и протоколов из дела Ольги Оскаровны и Василия Михайловича. Часть данных из дел отца и бабушки она законспектировала от руки. Светлана Васильевна также смогла собрать все необходимые документы, на основании которых оформила в 1993 году в ЗАГС города Москвы официальные свидетельства о смерти отца и бабушки, в которых указывались точные даты и подлинная причина смерти обоих – расстрел. Мама успела завершить свои поиски правды как раз вовремя! Несколько лет назад все дела репрессированных изъяли из ГИА Москвы и передали в Архив ФСБ.

Примерно в то же самое время мама через брата Алексея Ростиславовича обратилась с запросом в ЦГАВМФ по поводу братьев Гуго и Юлия Лилиенфельдт. Довольно быстро в ответ на запрос ей прислали (после соответствующей оплаты услуг архива) личные дела обоих братьев, приходившимися кровными дядьками её бабушке Ольге Оскаровне. С тем, что удалось собрать маме я ознакомился во время одного из приездов в отпуск из Великобритании. С этих материалов, при благословении мамы и брата Лёши и началась моя работа по дальнейшему поиску документов и составлению сей семейной хроники.

Мама была очень рада изменениям в стране как во время «перестройки», так и после 1991 года, сопровождавшихся демократизацией жизни, открытием архивов и т. п. В отличие от нашего папы, Светлана Васильевна быстро «раскусила» сущность и Горбачева, и «Ёлкина». Она не верила ни секунды ни «сладкому соловьиному пению» Михаила Сергеевича, ни, вечно пьяному первому президенту РФ Ельцину («Ёлкину»), которого она считала, марионеткой в руках Бориса Березовского и прочих олигархов (при всём при этом «тихий» Роман Абрамович, который, хотя бы внешне, не лез, подобно БАБу, в первые ряды политиков, был маме вполне симпатичен). Мама мечтала увидеть достижения своих сыновей, и увидела – старшего, начальником Московского ГлавАПУ, успешным архитектором-практиком, профессором МАРХИ и Академиком Архитектуры, младшего сына («физкультурника») – кандидатом наук, тренером сборной команды Великобритании и Главным Тренером сборной России по плаванию. Светлана Васильевна не только увидела внуков и правнуков, но даже успела принять деятельное участие в их воспитании. Мечтала дожить до 2000 года – прожила до Рождества 2009. Хотела посетить семью младшего сына, переехавшего волею судьбы в Англию – посетила с помощью старшего сына, и не единожды. Светлана Васильевна Воронцова прожила долгую и далеко не легкую жизнь и оказала огромное влияние на формирование взглядов и характеров своих сыновей, их жизненных позиций, стремления к соревновательности в своих избранных областях профессиональной деятельности.