Текст книги "Му-му. Заброшенная могила"

Глава 7

Машенька Куницына была моложе Матвея Хвостова ровно на двадцать пять лет. День в день.

Случилось так, что и Маша, самая красивая женщина во всем мелкочиновном московском истеблишменте, и Матвей Иванович родились 19 июня, правда, с такой большой разницей, что о каких-то взаимоотношениях между ними поначалу не могло быть и речи. Но судьба распорядилась по-иному, еще раз подтвердив тривиальную фразу о том, что любви все возрасты покорны.

Три года назад, когда была еще жива жена Хвостова Татьяна Васильевна, на свой день рождения он пригласил нескольких сослуживцев, в том числе и психолога социальной службы, только что окончившую университет Марину Куницыну. В общем-то, она попала на его день рождения случайно: Хвостов решил, что мужскую компанию стоит разбавить хотя бы несколькими представительницами прекрасного пола, чтобы праздник не превращался в грандиозную пьянку отставных офицеров спецслужб. Тем более что был повод отметить сразу два дня рождения. Но то, чем это приглашение обернется, Хвостов предвидеть не мог.

Матвей Иванович никогда не верил писателям, которые ограничиваются в своих творениях одной-единственной фразой: «Любовь вспыхнула, чтобы сжечь в ярком огне души обоих влюбленных». Он, даже не будучи большим знатоком литературы, смеялся над потугами литераторов изобразить на бумаге вспыхнувшее чувство банальным и миллион раз использованным образом. И тем не менее их любовь родилась именно из пламени. Настоящего, а не придуманного.

…Когда в кабинет, что занимали Куницына с коллегой, в обязанности которых входило помогать обиженным жизнью пенсионерам, инвалидам и просто неудачникам, вошел невзрачно одетый мужичок лет сорока, ничто не предвещало беды.

– Меня зовут Николай. Фамилия – Бездомных, – сказал он. – Мой дед после войны рос в приюте. А теперь и я полностью соответствую своей фамилии.

– Поясните, – попросила Маша.

– Меня десять лет назад посадили в тюрьму, – сказал Бездомных. – В тюрьме я стал инвалидом. Я не могу иметь детей… И вообще ничего не могу. Вот документ, – протянул он справку об освобождении из колонии.

– За что вы отбывали срок? – автоматически спросила Маша. – Впрочем, это неважно. У вас до… наказания была квартира?

– Была. Моя собственная квартира, – с нескрываемой яростью, но очень тихо произнес посетитель. – Квартира моего деда, который стал известнейшим ученым.

– И что с ней стало? – спросила коллега Маши, пожилая, очень импозантная Римма Владимировна Казакова, сидевшая за столом напротив.

– У меня ее отобрали. А что до того, за что я сидел… Меня обвинили в изнасиловании. Дело полностью сфабриковано, именно для того, чтобы эту квартиру у меня отобрать.

– Но… Мы же не адвокаты, – с сомнением в голосе сказала Казакова. – Вы обратились не по адресу…

– Подождите, Римма Владимировна, – прервала ее Маша, – можно… подробнее?

– Извольте… – в голосе полунищего посетителя прозвучало что-то преподавательское. – Я работал доцентом кафедры химии в пединституте. Моя старшая сводная сестра, преподаватель той же кафедры, вышла замуж. Ей нужна была квартира. Ее, старую суку, взял парень родом из провинции. Ему негде было жить. Ей тоже. Квартиру дед завещал мне… Разменивать ее я не собирался. Я сам тогда собирался… жить с человеком. Короче, эта сволочь нашла девку, тоже лимиту, студентку… Заплатила ей… Они меня чем-то опоили. Дальше понятно?

Две женщины, сидевшие в кабинете, переглянулись.

– Не совсем понятно, – сказала Римма Владимировна. – Каким образом ваша квартира досталась сестре? Она должна была быть опечатана…

– И ждать меня? Моя пятикомнатная квартира на Арбате, с огромной библиотекой, с камином… – Бездомных заплакал. – Там были книги, которые я любил так, как иной не любил женщин… А я не любил женщин. Вообще. Я гомосексуалист, поэтому обвинение в изнасиловании женщины было надуманным. А что было со мной там, на зоне…

Казакову передернуло. Она была человеком старой формации, и все, что в XXI веке стало в порядке вещей, она считала извращением.

– Мы вам сочувствуем, – сказала Казакова. – Но чем мы можем вам помочь? Скорее всего, вам следует обратиться в прокуратуру…

Казакова была настолько ухоженной, приглаженной и благополучной на вид, что у несчастного инвалида с высшим образованием, которого, судя по всему, зверски изнасиловали еще в КПЗ, возникло то самое чувство, которое заставляло нищих люмпенов в первые годы любой революции в буквальном смысле снимать головы с аристократов, сжигать их имения и библиотеки, не понимая, что потом они могут использовать их имущество для себя же.

– Так зачем вы тут сидите и деньги налогоплательщиков проедаете, если помочь не можете? – спросил Николай Бездомных. – Я ведь не к вам первым прихожу. В прокуратуре я уже был. И десять лет назад, и сейчас… Я вас всех ненавижу.

– Ну, это уже ваши личные…

Николай вскочил, резко дернул на себя стол, за которым сидела Казакова, придвинул его к двери и вытащил из сумки большую стеклянную бутылку. То, что в ней бензин, стало ясно уже через несколько секунд. Бывший доцент швырнул бутылку в портрет президента, висевший над Казаковой, чиркнул спичкой… Бутылка разбилась. Огонь охватил женщину мгновенно. Она завопила так, как, наверное, кричали ведьмы, горящие на кострах инквизиции в Средние века. Маша застыла, но потом мгновенно сориентировалась и выхватила из ящика своего стола газово-дробовой пистолет, который хранила там на всякий случай. Выстрел был бесшумным. Дробинка попала в глаз Бездомных, заставив его закричать и прижать руки к лицу. Маша выскочила из-за стола… И в этот момент дверь с грохотом распахнулась и в комнату влетел начальник управления социальной службы, бывший майор разведки Матвей Хвостов…

Вечером, когда сильно обожженную, но умершую не от ожогов, а от разрыва сердца Римму Казакову увезли в морг, а Бездомных, почти не пострадавшего от огня, зато лишившегося глаза, – в Бутырку, Хвостов пригласил сильную духом Машу к себе на день рождения. Он понимал, что случай – не тот, но решил, что компания мужчин, испытавших огни и воды вооруженных конфликтов, сможет привести в порядок психику психолога… Он улыбнулся, произнеся неуклюжую тавтологию. И Маша, тоже улыбнувшись, согласилась.

С тех пор прошло три года. Хвостов овдовел. Маша, судя по всему, замуж не собиралась; она стала своим человеком в доме Хвостовых. Мало того, Татьяна Васильевна, которая знала, что осталось ей жить считаные месяцы, часто оставалась с сотрудницей мужа наедине и о чем-то с ней говорила, не посвящая мужа в содержание этих разговоров. Хвостов не догадывался, что его жена, которая любила его всем сердцем, избрала Машу Куницыну для весьма непростой роли – заменить ее после смерти. Поэтому Татьяна Васильевна стремилась как можно ближе узнать Машу – уж, во всяком случае, классической длинноногой стервы она бы в своей квартире не потерпела, даже будучи на том свете. И, с радостью убедившись, что Маша – замечательная молодая женщина, спокойно оставила этот мир и своего мужа. Сын же давно был для них отрезанным ломтем.

А Хвостов первый раз переспал с Мариной только через полгода после смерти жены. До этого он даже не мог себе представить, как можно изменить любимой женщине, тем более смертельно больной. Сильный духом мужчина умел сдерживать свои желания – да и учили их этому в Рязанском училище и в школе ГРУ. А потом… А потом все получилось само собой.

«Что-то стало с годами загадочных женщин…», – пропел Хвостов, включив музыкальный центр. Андрея Макаревича он почти всего знал наизусть. Три десятка лет он слушал «Машину времени», а когда Макаревич начал записывать сольные концерты, понял, что это – его Музыка. Именно так, с большой буквы. «Утренний ангел пустых бутылок, не покидай меня!» «Слишком короток век…».

А «Кино» Виктора Цоя он не любил. И «Аквариум» Бориса Гребенщикова, как ни странно. И Костю Кинчева. Это просто были кумиры его поколения – но его поколение не было кумиром Матвея Ивановича Хвостова.

Зато Марина была не просто без ума от Цоя и Гребенщикова – она считала их своими духовными учителями, гуру, то есть людьми, которые своими песнями наставили ее на Путь – и снова именно так, с большой буквы.

Хвостов над этим посмеивался, утверждая, что рок-музыканта не стоит «держать за Далай-ламу». Их просто надо слушать, отсевать то, что не нравится, и вообще относиться без фанатизма.

А еще Марина любила свою «почти тезку», Марию Семенову, создавшую в русской фэнтези «бессмертный образ» Волкодава. Она даже призналась Матвею, что он сам чем-то ей напоминает этого «русского Конана». Новый «русский Конан» не удержался и расхохотался, чем обидел свою подругу. Правда, подруга долго обижаться не умела.

Об их связи знали многие – тайны из нее никто не делал. И поэтому Марина только слегка удивилась, когда вечером в четверг, 3 июля, ей принесли бандероль, на которой было написано: «Для вас с Хвостовым». В бандероли оказалась обычная видеокассета. После того как Марина засунула ее в магнитофон и включила воспроизведение, не прошло и пяти минут, как она схватилась за голову и бросилась к телефону.

– Матвей? Матвей! Слава богу…

– Что случилось? – послышался в трубке удивленный голос Хвостова. Не прошло и часа после того, как они расстались.

– Матвей, мне прислали… Гадость такую, ты даже не представляешь… – Марина замолчала.

– Крысу, что ли, дохлую? – решил прервать затянувшееся молчание не любивший пауз в разговорах Хвостов.

– Хуже, – сказала Марина. – Ты ко мне приедешь или я к тебе?

Отношения между ними уже давно были такими, что спрашивать, можешь встретиться или нет, было не нужно. Если у кого-то одного возникали проблемы, второй автоматически отменял все дела.

– Я буду у тебя часа через полтора, если в пробке не застряну, – пообещал Хвостов.

Как назло, Марина жила в противоположном конце Москвы – в Перово. Казалось бы, чего проще – выехать с Можайского шоссе, где жил он сам, на Кутузовский проспект, свернуть на набережные и через улицы Николоямскую и Сергия Радонежского выйти на шоссе Энтузиастов? На деле это оказывалось сплошной нервотрепкой, особенно в это время суток, когда далеко не все пробки успели рассосаться. Правда, в этот раз Хвостову повезло, и он прибыл в Перово даже быстрее, чем обещал, справившись со страшным московским движением за час с небольшим.

– Ну, что случилось? – спросил он, переступив порог Марининой двухкомнатной квартиры на третьем этаже блочной шестнадцатиэтажки. – Вроде пожара нет, паленым не пахнет…

– Пахнет, Матвей, еще как пахнет, – с непонятным выражением лица произнесла Марина. – Идем…

Она перемотала пленку на самое начало, и Хвостов присвистнул, увидев на экране телевизора… самого себя. Но уже через несколько минут удивление сменилось на его лице гробовым спокойствием.

Сценарий фильма, присланного Марине, был незамысловат. Ночью на кладбище пятеро хоронили шестого. Нетрудно догадаться, что «шестым» был Хвостов.

Съемки производились с помощью специальных «ночных» камер, работавших на принципах так называемых «ноктовизоров», то есть приборов ночного видения. В инфракрасных лучах люди казались призраками, собравшимися на кладбище отметить присоединение к их обществу очередного собрата. «Кандидат» в призраки, единственный, кто был подсвечен небольшим прожектором, стоял на краю могилы со связанными за спиной руками. Его лицо было очень хорошо видно, и Хвостов – настоящий – с удовлетворением отметил, что его копия держится довольно неплохо, во всяком случае не рыдает и не просит помиловать грешную душу. Режиссеры и актер, игравший Хвостова, действительно переигрывать не стали – им было, вероятнее всего, достаточно внешнего сходства.

Голос за кадром произнес:

– Хвостов, сейчас ты увидишь, что будет с тобой, если ты не успокоишься. Скажу сразу: это не актер. Это человек, которого приговорили к смерти за то, что имел длинный язык. Его под тебя загримировали. И теперь будут убивать.

К обреченной жертве подошли двое и столкнули человека в могилу. Камера бесстрастно показывала, как он заворочался там, пытаясь встать. Это ему удалось. Яма была глубокой, и голова «живого покойника» оказалась в полуметре от поверхности. В могилу полетели первые лопаты земли. И тут раздался голос:

– Да пристрелите вы меня, что ли… Вы же люди!

– Ты видишь, Хвостов, – комментировал «закадровый» голос, – как человек хочет, чтобы его убили быстро и сравнительно безболезненно. Но это у него не получится, потому что из-за его болтливости кое-кто потерял большие деньги. Такие большие, что ты даже представить не можешь. Поэтому легкой смерти он не получит.

Яма наполнялась землей. Лица погребаемого заживо было не видно – он опустил голову, глядя себе под ноги, которые уже выше колен были засыпаны землей. Вот земля покрывает человека по пояс… Те, кто работает лопатами, почти невидимы. Заметно только, что они не спешат. В зубах одного торчит сигарета. Он что-то говорит, присаживается и всовывает окурок в рот приговоренного. Тот жадно затягивается.

– Это было типа последнее желание, – слышен голос за кадром. – До… м-м-м… экзекуции он получил стакан водки. Ты, Хвостов, тоже получишь. Если будешь себя хорошо вести… – послышался гнусный смешок. – Ну, упокой его душу…

На поверхности тем временем осталась только голова человека. Он что-то пробормотал, – видно, еще раз попросил пристрелить. Или молился, что менее вероятно. Или проклинал кого-то… Через минуту и голова исчезла. Могилу закопали, землю утрамбовали ногами, не оставив даже холмика. Сверху аккуратно положили каменную плиту с какой-то надписью. Камера наехала на нее, изображение стало светлее… «Хвостов Матвей Иванович, – гласила она. – 1958–2008».

– До скорого свидания, господин Хвостов, – послышался голос за кадром. – Место не ищи, оно не на подведомственных тебе кладбищах. Зато ты легко можешь попасть на одно из них раньше срока. Причем вполне официально. Способов смерти есть очень много, причем весьма неприятных. Ты в этом ныне сам убедился. А теперь – спокойной ночи.

– Стоп, Маринка, отмотай назад! Останови! – скомандовал Хвостов и пристально вгляделся в застывшее изображение.

– Это все-таки инсценировка, – сказал он. – Вон трубка торчит… Для воздуха. Халтурщики… Жаль, не увидим, как они его выкапывать будут и водку наливать. За вредность…

– Правда? – не поверила Марина. – Где ты видишь трубку?

– Да вот, – Матвей ткнул пальцем в экран. – Все, выключай…

Марина нажала на кнопку. Экран погас. Хвостов откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Молчание длилось долго. Наконец Марина сказала:

– Кому ты, Хвостов, встал поперек дороги?

– У тебя выпить имеется? – спросил Матвей, словно не слыша вопроса.

Марина встала, открыла бар, достала коньяк и стаканы.

– Водку лучше, – попросил Хвостов.

Марина молча поставила на место коньяк, достала литровую бутылку водки «Смирнофф» и поставила на стол. Матвей отвинтил колпачок и налил себе полный, Марине – на два пальца.

– Люблю хорошее кино, – сказал он и в три глотка осушил стакан.

Марина тоже выпила, глядя на Хвостова поверх кромки стакана.

– И все-таки… Хвостов, кому ты на хвост наступил? – еще раз спросила она, не заметив собственного неуклюжего каламбура.

– А ты знаешь, собственная смерть – это возбуждает, – совершенно серьезно сказал Матвей и положил руку на колено Марины.

Девушка с недоумением посмотрела на него и изумилась еще больше, когда поняла, что Матвей не шутит.

– Ты… с ума сошел? – беспомощно произнесла Марина, почувствовав, что рука Матвея поднимается по ее бедру все выше и выше.

– Угу, – согласился тот, начав расстегивать ее домашний халатик.

Марина уже не знала, что ей и думать. После всего увиденного… Впрочем, она была слишком хорошим психологом для того, чтобы не знать, что некоторые предпочитают заниматься сексом в самых неожиданных ситуациях – на крыше небоскреба, в горящем самолете, тонущем корабле или даже в клетке с тигром. Только вот сама она к категории половых извращенцев не принадлежала и у своего Матвея таких склонностей не замечала.

Тем временем он раздел ее и принялся расстегивать рубашку. Марина присмотрелась к его рукам: они не тряслись. Впрочем, у Матвея Хвостова они не тряслись никогда.

– Иди ко мне, – сказал Матвей, стоя во весь рост посреди комнаты.

Марина в очередной раз залюбовалась его высокой подтянутой фигурой, в которой не было ни капли жира. Несмотря на большую загруженность на работе, он успел прилично загореть. И если раньше для обретения необходимой формы ему требовалась прелюдия, то ныне он был полностью готов к «работе».

Марина встала с дивана и обняла Матвея. Он нежно поцеловал ее в губы. Потом внезапно подхватил ее за ягодицы и буквально надел на себя, так, что она не успела даже вскрикнуть…

Все продолжалось долго, так долго, что она потеряла счет времени. Они занимались любовью в самых немыслимых позах; Матвей, казалось, был неистощим, и даже когда сам испытывал оргазм, ни на секунду не прекращал ласкать подругу, дожидаясь, пока снова придет в полную «боеготовность».

Когда все кончилось, они в изнеможении повалились на кровать – начав в гостиной, они постепенно обошли всю квартиру и очутились наконец в спальне. Марина лежала на спине, прижав голову Хвостова к груди. Она думала, что за все время их отношений это был первый настоящий секс, такой, как описывают в эротических журналах и снимают в порнофильмах. У них и раньше были прекрасные ночи, но теперь… Марина чувствовала себя воздушным шариком, дунь – и полетит вверх, к облакам. Наверное, что-то подобное чувствовал и Хвостов, потому что сказал:

– Как там хорошо… на небе.

– О-о-ох, – только и смогла ответить Марина.

Через полчаса она смогла наконец встать и отправилась на кухню варить кофе. Вскоре там появился и Матвей, с улыбкой оглядел девушку, которая набросила его рубашку, и заметил:

– Тебе идет.

Марина обернулась. На Матвее был одет ее халат. Оба расхохотались.

– Извращенцы мы с тобой, – сказала Марина, наливая кофе в антикварные чашки тонкого фарфора, подаренные Матвеем на ее двадцатипятилетие.

– Почему же, – возразил Хвостов. – Это мы просто заново родились, вот и ведем себя как дети. Ну я во всяком случае. Только что умер – и вот, видишь… Следующая инкарнация. Я возродился сексуальным гигантом.

У Марины дрогнула рука с туркой и несколько капель кофе пролились на стол. Матвей заметил это и ласково погладил подругу по голове.

– Не бери в голову, Маринка. Это все полная ерунда.

Они медленно пили кофе, потом Матвей принялся одеваться и, когда протянул руку за рубашкой, Марина заметила, что в ней не хватает пуговицы. Такого раньше за аккуратным Матвеем не водилось.

– Ты совсем одичал, Хвостов, – сказала она и хотела что-то добавить, но Матвей не дал:

– Я понимаю… Без женской руки…

Марина покраснела.

– Я совсем не имела в виду…

– Зато я имел. Прошло больше года, как Тани не стало. Переезжай ко мне. Можешь считать это предложением руки и сердца.

Марина, которая в этот момент натягивала свой халатик, подняла голову:

– Ты это серьезно?

– Ну, если ты не боишься выйти замуж за покойника…

– Может, ты все-таки расскажешь, что у тебя произошло? – девушка посмотрела Хвостову прямо в глаза. – Это ведь не первоапрельский розыгрыш, правда? Апрель давно прошел.

– Да ладно тебе, Маринка, – поморщился Хвостов. – Все очень просто. На кладбищах, да и вообще в погребальном деле творился бардак, да и, честно говоря, остался бардак. Я с этим бардаком стараюсь бороться. Есть люди, которым это не нравится, потому что бардак – дело весьма прибыльное. Знаешь ведь анекдот: «Петрову опять повезло!» – «Он получил повышение по службе?» – «Нет, его похоронили на Ваганьковском». Оный шедевр я давеча от своего начальника услышал, господина Купцова. Большой, надо сказать, любитель анекдотов. Но, кажется, эти анекдоты кое-кому надоели…

– «Кое-кому» – это кому? – поинтересовалась Марина. – Уж не тебе ли?

– В том числе, – кивнул Матвей, прижимая подругу к себе. – Но и не только мне. Знаешь, я человек простой, но не глупый, как некоторые думают… – Марина усмехнулась. – Так вот, мне кажется, кое-кто просто хочет моими руками жар загрести.

– А ты и не против?

– А я и не против, – повторил Хвостов. – Дело-то святое. Пока что разбираюсь, в курс вхожу, тонкости изучаю. С заинтересованными людьми встречаюсь. С епископом вот говорил…

– Ты рассказывал, Матвей. Только боюсь я за тебя, – без всякого перехода сказала Марина. – За твоей спиной хотя бы есть кто-нибудь?

– А как же! – развел руками Матвей. – Тяжелая артиллерия Ставки Верховного главнокомандования…

– Только пока ее до фронта дотянут и на позиции поставят, родной пехоте отбиваться придется, – резанула умная Марина. – Будь осторожен, я тебя умоляю.

– Я, малыш, не пехота, если тебе известно, – прищурился Хвостов. – Мы, знаешь ли, десант…

– Деса-ант, – передразнила его девушка и ласково провела пальцами по старому шраму на щеке. – Давай так с тобой договоримся. Всем, что с тобой происходит, ты со мной делишься. Во-первых, я тоже не кисейная барышня, знаешь же, что мой отец в спецназе служил и в Чечне погиб. А во-вторых, авось я тебе что посоветую полезное. Ты же не психолог, хоть и разведчик.

Матвей задумался. Втягивать Марину в свои проблемы он хотел меньше всего.

– Чем ты мне поможешь? Я ведь и так знаю, кому я неугоден. Это предупреждение – вещь, конечно, неприятная, но они зря деньги на «кино» потратили. Меня таким не испугаешь. Да, кстати, «кино» завтра же в прокуратуру занеси, не повредит. Только, – Хвостов глупо хихикнул, – не говори, во что это «кино» вылилось, а то нас завтра же в «желтый дом» заберут…

– Дурак ты, Хвостов, – покраснела Марина. – Я ему о серьезных вещах, а он…

– А «он» – тоже о серьезных, – продолжил Матвей. – Так вот, занеси и сдай по всей форме, под расписку. Если сразу же следователя дадут, просто расскажи, что посмотрели, посмеялись и подумали, что кто-то прикололся. Шума большого не поднимай. Как поняла?

– Поняла… Что тут не понять. Знаешь, мне эта вся ситуация совсем не напоминает детскую страшилку, которую в пионерском лагере рассказывают…

– Ой, Рыжик, откуда тебе-то про пионерские лагеря знать?

– А я, как ни странно, еще застала один из последних, именно пионерских. Как раз в 1991 году ездила, перед путчем. Мне восемь лет было.

– Старуха… – ласково произнес Хвостов. – Я и не думал, что ты «красногалстучную пионерию» помнишь.

– Да бог с ней, с пионерией. Я там, в этом лагере, не только страшилок наслушалась. Меня тем летом в настоящем склепе заперли.

– Что за елки-палки? – сделал Хвостов большие глаза. – Ты мне не рассказывала…

– Да рассказывать особо нечего. Недалеко от лагеря церковь стояла, полуразрушенная. А ты, думаю, понимаешь, как в те годы за нами воспитатели смотрели. Им своих детей нечем было кормить, что тут о чужих думать? Вот и понесла нас с подружкой нелегкая в эту церковь. А за нами, как оказалось, два пацана старших следили. Тоже приключений им захотелось. Короче, влезли мы в эту церковь, нашли комнатку, из которой куда-то вниз ступеньки вели, мы по этим ступенькам и пошли. С собой свечка была… Боимся, а ползем, друг перед другом храбрость показываем… А там дверь полуоткрытая. Свечку зажгли, входим… Матвей, ты не поверишь, но там решетки были и за ними гробы полусгнившие. Мы – ходу! А тут дверь прямо перед нами закрывается! Пацаны напугать решили… Ты извини за натурализм, но подружка моя сразу описалась. Стоит как столб, а под ногами журчит. Я-то из другого теста, ничего уже тогда не боялась – папа так воспитал. Да и в привидения не верила. Поняла, что кто-то из наших, из лагеря, попугать решил. Заорала как резаная, даже матерщину, помню, употребила. Не за себя испугалась – за подружку, она-то во всякую дребедень типа ходячих мертвецов верила…

– Живых бояться надо, а не мертвых, – заметил Матвей. – Впрочем, и живых-то особо пугаться не стоит. Во всяком случае, показывать им, что ты боишься. Ну и как, они вас сразу выпустили?

– Моментом! Слышал бы ты, как и что я там орала… Девочка, что со мной была, даже в себя пришла. Говорила потом, что я ее спасла. И на весь лагерь растрезвонила о том, что рыжая Маринка самая смелая и даже «взрослые слова» знает.

Хвостов усмехнулся.

– Ладно, Рыжая, я поеду. Мне к завтрашнему еще одну бумагу написать надо, а я еще не брался. Выходные будем вместе, договорились? Тогда и ответ дашь на мое предложение.

…В этот вечер Матвей Хвостов впервые в жизни солгал Марине. Никакой воздушной трубки в кадре он не видел. Ее просто не было. Несчастный с его лицом действительно умер, и умер страшной смертью.