Текст книги "Марафон со смертью"

Идти он не мог, а потому, сжав всю свою волю в кулак, пополз по лестнице, благо до пятого этажа оставалось всего каких-то четыре лестничных пролета.

На их преодоление ему потребовалось десять минут – он все время посматривал на чудом уцелевшие часы, ведь в голове, как будто застряв, билась лишь одна мысль о том, что ему надо успеть на день рождения дочери.

Наконец он дополз до своего этажа и, преодолев балкончик, соединяющий лестницу с лифтовыми площадками, дополз до дверей предквартирного тамбура.

Новый район – это не только неухоженная территория, проблемы с транспортом и нехватка объектов соцкультбыта. Новый район – это и ежедневные квартирные кражи, когда под маркой перманентных вселений-выселений можно спокойно и не торопясь вынести, помимо традиционных золота и денег, телевизор, холодильник и даже мебель.

Поэтому практически все, получая квартиру в новом доме, стараются, объединившись с соседями, отгородиться от внешнего мира – железные двери тамбуров стали в наших новых микрорайонах совсем не редкостью.

Похожую дверь поторопился установить со своим соседом Петром Павловичем, директором маленького авторемонтного кооператива, и Николай Самойленко, боясь больше не за имущество, а за спокойствие и безопасность своих любимых женщин – Наташки и Леночки.

Теперь эта проклятая железная дверь, обтянутая дерматином, возвышалась над ним неприступной крепостной стеной, вдруг превратившись из защитницы его дома в непреодолимое препятствие на пути к нему.

Шансов встать хотя бы на колени, чтобы вытащить из карманов брюк ключи и отворить тугой замок, у него не было никаких.

И все же, цепляясь ногтями за дерматиновую обивку, Николай попытался добраться до замка, но лишь понапрасну истратил последние остатки сил, снова потеряв сознание.

Очнулся он от пронзительного женского крика.

Он с трудом открыл глаза – над ним кричала жена Петра Павловича.

На Колино превеликое счастье она вдруг решила в половине двенадцатого ночи вынести мусор. Открыв дверь и обнаружив валяющегося на полу Самойленко, в первое мгновение женщина злорадно подумала: "Ага! Такой хороший, такой интеллигентный – а ничем от моего не отличается. Надрался, как скотина, до дому даже не дополз!"

Она уже хотела просто переступить через Николая, чтобы на обратном пути позвонить в дверь соседке – пусть идет, забирает свое богатство, – как вдруг заметила, что волосы на затылке у Николая мокрые от крови. Кровь также стекала из его порезанной руки, оставляя на полу красную дорожку, тянувшуюся от самого балкончика.

Женщина склонилась ниже, в слабом свете коридорной лампочки пытаясь заглянуть в лицо своего соседа, а когда увидела – закричала дико:

– У-би-ли-и! Ко-лю-ю у-би-ли-и! А-а-а!

На ее крик на площадку выскочили Петр Павлович и Наташа, за ней выбежали и ее родители, которые приехали к ним в гости.

Наташа, увидев Николая, тут же рядом с ним сползла по стенке, упав в обморок.

Пока женщины – соседка и мама – пытались привести ее в чувство, мужчины – Петр Павлович с тестем, – подхватив Николая за руки и за ноги, втащили его в квартиру, уложив на диван, и спокойно, как умеют это в критической ситуации делать только мужчины, взялись осматривать-ощупывать его, пытаясь разобраться, чем смогут помочь ему до приезда врачей...

Несмотря на сотрясение мозга и настойчивые рекомендации врача "Скорой" сделать снимки челюсти и затылочной кости, Николай ехать в больницу отказался.

Придя в себя, он сам "продиагностировал" состояние ребер, костей рук и ног и поставил себе утешительный диагноз – вроде бы все цело. А значит, ему просто надо немного отлежаться...

Уже позже, пытаясь понять, кто мог на него напасть, Коля продумывал разные версии, кроме самой главной – что покушение было связано с его работой.

– Да нет же, – говорил он Наташке, успокаивая ее, – если бы им не понравилась моя передача, они бы мне так и сказали. Они бы обязательно поставили условие – мол, будешь продолжать, получишь еще. А они молчали. Когда били, всякую чушь кричали, конечно, но об этом ни слова.

– Коля, но кому еще надо было тебя избивать? У тебя же даже ничего не украли!

– Как – ничего?! А торт, а шампанское, а цветы?! А плюшевый медвежонок? Да нет, Наташ, это просто малолетки развлекались – насмотрелись боевиков, вот и решили попрактиковаться.

– Малолетки развлекались... – горько кивала головой жена. – Малолетки справились бы с тобой, с таким бугаем, с бывшим офицером спецназа? Коля, ты же сам прекрасно понимаешь, что несешь ерунду!

– Так их же была целая банда. И вообще, Наташа, перестань! Этот случай никак не связан с моей работой, и давай забудем об этом навсегда. Думаешь, то, что со мной справились какие-то придурки, не бьет по моему спецназовскому самолюбию? – отшучивался он, обнимая Наташку.

Он действительно не мог поверить, а точнее, не хотел верить в то, что сумел, только-только раскрутив программу, кому-то сильно наступить на хвост...

* * *

Самойленко действительно удавалось все, за что бы он ни брался. Он ведь даже представить себе не мог, что в его популярном цикле сможет когда-нибудь появиться подобный сюжет – о парне такой своеобразной профессии...

С этим парнем Николай познакомился совершенно случайно в сентябре.

Он любил обедать в центре города, в кафе "Октябрьское", в так называемой бывшей "цековке" – столовой возле бывшего здания ЦК КПБ, а ныне резиденции президента. Уютный небольшой зал, хороший сервис, неплохая кухня и невысокие цены способствовали тому, чтобы в обеденный перерыв Николай отправлялся на метро или на своей машине именно сюда.

В тот день он спокойно и не спеша расправлялся с котлетой по-киевски, запивая ее холодным пивом и погрузившись в свои мысли, когда вдруг сидевший рядом с ним за столиком парень произнес:

– Браток, извини, конечно...

– Что случилось? – Коля поднял глаза.

Парень как парень – лет тридцать на вид, загорелый, высокий, спортивный, в хорошем джинсовом костюме и с дорогими часами на руке. Перед ним стояла целая батарея закусок, а завершала картину открытая, но еще не начатая бутылка молдавского коньяка "Белый аист".

– Ты не подумай ничего такого... Просто, понимаешь, хочется выпить немного, а один – ну никак не могу. Не составишь мне компанию, а?

Буквально секунду размышлял Николай над неожиданным предложением соседа, а затем, еще раз смерив взглядом бутылку коньяка и просчитав, что на работе дел особых после обеда не предвидится, согласился.

– Отлично!.. Девушка, – позвал парень официантку, – еще рюмку будьте добры.

Когда посуда появилась на столе, он разлил коньяк и, подняв свою рюмку, коротко предложил:

– Будем?

– Будем! – поддержал его Николай, в несколько глотков опустошая рюмку и чувствуя, как приятно коньяк разливается теплой волной по желудку.

– Тебя как зовут?

– Коля.

– Саша, – они пожали друг другу руки.

– У тебя какие-то неприятности? – поинтересовался у нового знакомого Самойленко причиной столь настоятельной необходимости выпить.

– Да нет. Я просто в отпуске сейчас. Расслабляюсь. Гуляю... Вот ты – кем работаешь?

– Да так, в мелком бизнесе подвизаюсь... Кручусь, верчусь, туда-сюда, – уклончиво ответил журналист – в последнее время он не слишком охотно признавался посторонним, чем занимается. – А ты? – А я? – парень вдруг замолчал, смерив Николая взглядом, а затем, будто что-то решив про себя, с улыбкой ответил:

– А я наемник.

– ?..

– Обыкновенный наемник. Воюю за деньги на стороне того, кто платит.

– Заливаешь.

– Смотри! – парень вытащил из внутреннего кармана куртки несколько снимков и небрежным движением бросил их на стол перед Николаем.

На фотографиях действительно был он – в камуфляже незнакомого покроя, в бронежилете, с ремнем вместе с подсумками, в высоких черных кроссовках и с автоматом АК-74 в руках. Черная налобная повязка довершала классический портрет наемника-профессионала.

За спиной у парня на всех трех фотографиях были заросшие редколесьем горы, и Коля еще раз внимательнее вгляделся в лицо своего нового знакомого.

– Так ты серьезно?

– Вполне.

– А за кого воюешь?

– Сейчас – за сербов.

– В Югославии?

– В Боснии.

– Ну, ты даешь!.. Сейчас за сербов. А раньше, если не секрет, конечно?

– А, какой там секрет! – махнул рукой Александр, пряча фотографии обратно в карман. – И в Приднестровье был, и в Абхазии. Теперь вот уже год там.

– Да... И много платят?

– Две-три штуки баксов в месяц имею. Иногда и гонорары случаются.

– Гонорары?

– Ну, премиальные за выполнение особо важных заданий или за особенные успехи.

– Не слабо!

Коля вдруг сообразил, что ему в руки сам приплыл замечательный сюжет еще про один способ современного добывания денег, и теперь пытался как можно больше выудить у парня, в то же время боясь ненароком спугнуть его.

Но, похоже, Александру и самому не терпелось выговориться.

– Нормально. По крайней мере, хату и машину себе через годик здесь купить смогу.

– А ты сам-то из Минска?

– Из Любани. Слышал о таком райцентре?

– Да, конечно, слышал, – соврал зачем-то Коля, но тут же поспешил исправить ситуацию:

– Правда, сам там никогда в жизни не бывал.

– А и не надо. Что там смотреть?

– Тебе виднее:

– Слушай, давай еще? – вдруг предложил Александр, кивая на бутылку, и Николай поспешил согласиться, надеясь, что алкоголь сделает их беседу более непринужденной.

– А как ты все-таки туда попал? – спросил журналист, когда они выпили.

– Приехал из Абхазии. Там меня просто задрало уже торчать – не платят ни хрена, а вони выше крыши... Короче, сижу себе дома, в Любани, тут приезжает братан один давний, служили когда-то вместе...

– Десантура?

– Дзержинская дивизия, слышал?

– Конечно.

– Короче, приезжает, туда-сюда, базары пошли. Мол, что да как. А я, говорит, в "дикие гуси" подался. Неплохие "бабки" теперь зашибаю. Был я, говорю, уже и гусем, и уточкой. Пять тысяч долларов за три года сэкономил, после пьянок и гулянок, а башку прострелить могли раз пятьсот. Нет, говорю, мне такие игры уже надоели.

– Правильно! – согласился Николай, постаравшись кивнуть как можно более "пьяно", логично рассудив, что будет, наверное, лучше, если Александр не заметит, что он никогда не пьянеет, всегда оставаясь трезвым.

– А он мне – не там, земеля, деньги зарабатывал. На Балканы ехать надо. В общем, базары у нас несколько дней про всю туфту шли, потом он меня уговорил.

– Значит, за сербов?

– Мне-то по хрену все это – лишь бы платили. Я тебе так скажу – эти штучки с православием да мусульманством – один треп. Теперь я это точно знаю, а тогда только чувствовал. Там просто война за деньги да за землю. Кто у кого больше отхапает и кто больше на этом поимеет... Тебе вообще это интересно?

– Ну конечно... – Коля постарался не выдать, как заинтересован он в этом разговоре.

– Тогда давай еще по одной. Бог ведь троицу любит, правильно?

– Давай!

– Короче, договорились мы с этим корешом вместе туда податься. Он как раз уже должен был возвращаться после отпуска. Сделал я документы, взяли билеты, у поезда московского должны были встретиться...

– А что, туда поезда ходят?

– Нет, я ж тебе по-русски объясняю, не врубаешься ты, что ли? – укоризненно покачал головой захмелевший Александр. – Отсюда надо ехать поездом до Москвы, а уже оттуда в Белград лететь самолетом.

– Понял теперь.

– Прихожу, короче, на поезд – стоит мой кореш, сопли жует: какие-то у него проблемы с визой возникли. Ешь твою, думаю! Чего я там один, найду?

– В натуре.

– А он – давай, двигай, в Белграде я тебя нагоню, у меня тут работы на два дня от силы. Я тебе дам телефоны одного департамента, правительственные люди там сидят – тебя встретят, устроят, все как положено будет. А я приеду – в часть вместе добираться будем, не боись.

– И ты поехал?

– А чего мне терять? Поехал!

– И как?

– Обалдеть. Прилетаю, значит, беру такси в аэропорту, еду в город. Стоит блок-пост. "Документы давай!" Показал. "Иностранец! Шпион! Мы с тобой сейчас разберемся!" Это я и без перевода понял.

Хватают меня под руки да в тюрьму местную. Тюрьма – сдохнуть можно, конечно.

– Чего, суровая?

– Да подвал обыкновенный в доме жилом, правда, там никто не живет уже давно... Пару клеток-комнатушек отгородили – камеры сделали, называется.

– И что дальше?

– Я третьим стал в нашей камере. Сидел там уже один румын, который, как и я, за каким-то хреном в эту чертову страну приперся. И местный, серб, который куда-то там какое-то оружие переправлял – я толком и не разобрался, чего он натворил, но за что-то его посадили. Трое суток сижу – на хрен никому не нужен, никто со мной и не думает разбираться. А кормят, как собак, сдохнуть можно.

– Плохо небось совсем было, да? – с сочувствием поинтересовался Николай, окидывая взглядом их уставленный закусками стол.

– Ты знаешь, что такое бобовая каша?

– Наверное, представляю.

– Ни фига ты, Коля, не представляешь. Только не обижайся, потому что я и сам до поры до времени не думал, что такое можно людям давать.

– Так что ж там, Саша, за каша такая страшная была, господи?

– Представь – сербы бобы потолкут, кипяточком зальют – жрите, господа. Бля!

– Ты это... не расстраивайся особо. Все прошло уже. Давай лучше еще по пятьдесят – для поправки настроения. И закусим, – предложил Коля, – тут у нас, слава Богу, не бобовая кашка по-сербски.

– Ты прав.

Они снова выпили, и Александр продолжил повествование, по ходу дела аппетитно закусывая:

– На четвертые сутки приходят двое... А, стой! Забыл рассказать. Меня, как в камеру сунули, обыскали не очень старательно – куртку, штаны протрясли, а в тенниске, в нагрудном кармане, две сигареты "Бонд" в мягкой пачке не заметили. Я их достал, серб откуда-то из угла вытащил спичечный коробок – сидим, курим, балдеем. Румыну тоже предлагали затянуться, так тот отказался. И вдруг двери камеры открываются, вбегает наш охранник – злой-презлой!

– За курево?

– Ну! Да как звезданет мне по голове дубинкой! Короче, сигарета в одну сторону, я – в другую. Дубинка по касательной прошла, так мне показалось, что ухо в трубочку скрутилось и тут же раскрутилось. Болит – не могу прямо. А он, не останавливаясь, с разворота, сербу – прямо по морде. Я уж думал, тот сигарету и проглотит.

– Бляха, сука, а?

– Не, ты самый смех-то послушай. Мы, так сказать, за дело получили. А румын, козел, курить же отказался – сидел весь такой примерный и на нас осуждающе смотрел. Так охранник, "повоспитывав" нас, постоял-постоял, посмотрел на румынскую рожу – да как звезданет и ему, для профилактики! – громко рассмеялся Александр, и Николай, представив эту невеселую в общем картину, искренне поддержал смехом своего нового знакомого. – Так эта сука румынская на нас так обиделась, что совсем с нами разговаривать перестала.

– Ну, кадры!

– Ага, эти "кадры" нас с сербом за непослушание и нарушение режима в колодки заковали.

– В смысле?

– В прямом смысле – две доски с прорезями для рук и ног связываются вместе. И ты сидишь, как сыч, ничего сделать не можешь. Ни сидеть толком, ни лежать. Спина затекает, суставы ломит – жить не хочется.

– Ни черта себе!

– Да, братка, дела были... Давай еще, что ли?

– Давай, сколько той жизни! – и Николай сам разлил коньяк по рюмкам, постаравшись налить своему собеседнику чуть побольше, чем себе.

– Так слушай дальше.

– Слушаю.

– "На четвертые сутки приходят двое с автоматами наизготовку. Подходят ко мне, и один показывает: "Тебя, мол, пришли мы пиф-паф". И затвор своего автомата передергивает, гад, в грудь мне стволом тычет. Второй то же самое делает – и ржут оба, про что-то между собой договариваются. Я, скажу тебе честно, даже струхнул слегка...

– Я думаю! – очень искренне ответил Коля, представив себя в такой же ситуации.

– Хана, думаю. И давай кричать что есть сил – разберитесь сначала, потом стреляйте. Я русский доброволец, мол, вам, сербам, ехал помогать. А они ржут себе. Первый меня снова в грудь автоматом – ты усташик, говорит, тебе сейчас будем Гитлер капут делать.

– Кто-кто?

– Усташик. Про усташей, хорватских фашистов, слышал когда-нибудь?

– Ну.

– Так вот сербы всех хорватов усташиками называют. И меня, значит, за усташика приняли.

– Ничего себе!

– Тут второй первого толкает в бок и кричит – не усташик, мол, это никакой. "Ты муслик!" – на" меня, и тоже автоматом в грудь.

– А "муслик" кто такой?

– Мусульманин. Я уж не знаю, какую они разницу находят между ними, не все ли равно, кого расстрелять, если ни усташиков, ни мусликов они на дух не переносят, но тут эти двое чуть не подрались. Один вопит "Усташик!", другой – "Муслик!", а я под стволами ихних автоматов переминаюсь с ноги на ногу и боюсь слово вставить.

– Весело тебе там стоялось, я думаю!

– Не то слово! Потом решился все же, кричу: "Я рус", русский доброволец. Они так посмотрели на меня еще раз, странно очень посмотрели, потом рассмеялись и знаками показывают – пошли, мол, за нами. Все, думаю, хана – выведут во двор и шлепнут, как собаку. А потом, как в песне поется, – "и никто не узнает, где могилка моя".

– Да-а, дела...

– Но повели они меня не на расстрел. Это они, оказывается, так шутили – пугали меня. Привели в какую-то комнату, там мужик сидит, судя по всему – их командир. Тот давай меня расспрашивать, кто я такой. Он по-русски всего два слова знает, а я по-сербски – вообще ни слова. Разговор у нас забойный получился. Я наконец догадался, достаю из кармана записную книжку, показываю этому мужику номера телефонные, что мне тот братан в Минске еще надиктовал. А он у меня имя спрашивает. Я сказал, он начинает звонить по телефону, поговорил с кем-то, повесил трубку, повернулся снова ко мне и отрицательно головой качает – не знают, мол, тебя в Белграде, что ты врешь-то. Кто ты такой, говори правду?

– А в натуре, как доказать-то в такой ситуации, что ты не лысый?

– Ты слушай – самые корки начинаются. Только давай для бодрости еще по одной хряпнем.

– Не против.

– А тост у нас будет отличный, – Александр загадочно усмехнулся, – за нашу доблестную белорусскую противовоздушную оборону!

– ПВО здесь при чем? – непонимающе уставился на наемника Николай.

– Самое непосредственное отношение имеет. Ты слушай. Я, значит, снова этому командиру начинаю объяснять – мол, я белорус, приехал воевать за вас. Наемник. Доброволец. Волонтер. Все слова-синонимы вспомнил. И во время всех этих базаров вдруг случайно упомянул Минск.

– Минск?

– Вот он меня точно так переспросил: "Минск?" – и весь как-то насторожился. Я говорю – да, Минск. Я из Минска. Он что-то солдатам своим в коридор крикнул, и через минуту перед нами на столе уже лежала карта Европы. Он мне на нее кивает – покажи, мол, свой Минск, раз ты оттуда. Я, конечно, нашел Белоруссию, показал ему Минск – смотрю, он на глазах расцветает. Я еще раз говорю – "Белоруссия, Минск". На паспорт показываю – там же тоже написано, что я из Минской области. Тут – он ко мне бросается, обнимает, радуется чего-то. Солдаты его меня тоже уже чуть ли не на руках носят. Волокут тарелку борща горячего, кусок говядины огромный, даже самогонки бутыль раздобыли. А я ни черта не понимаю, что с ними вдруг стало, чего на них Минск так подействовал.

– А действительно, чего?

– Помнишь, наверное, наша доблестная ПВО шарик с американскими спортсменами-воздухоплавателями под Березой завалила?

– Да, – Коля действительно слышал что-то такое – как раз во время его переезда в Белоруссию.

– Так вот сербы были уверены, что Белоруссия и Лукашенко сделали это в знак солидарности с сербским народом в борьбе против американских санкций.

– Ты что, серьезно?

– Еще как серьезно! Меня из этой тюрьмы еще два дня не выпускали – уже, правда, не как заключенного, а как гостя. Все праздновали и праздновали единение белорусского и сербского народов в борьбе против мирового империализма.

– Вот это действительно корки! – Коля смущенно покачал головой – что-то ему не слишком нравилась такая репутация Белоруссии.

– Так что мой тост за ПВО ты понял?

– Понял.

Некоторое время они ели молча, и Самойленко успел в этот момент заказать еще бутылку коньяка – он надеялся на продолжение рассказа. Александра, по-видимому, он тоже вполне устраивал как внимательный и сопереживающий слушатель, поэтому тот вскоре заговорил снова:

– А хочешь, еще всякий смех порассказываю из моих приключений?

– Давай, конечно.

– Там из-за языка много забавных ситуаций возникает. Братья-славяне, а многое не так. Например, меня там задницей угощали – очень вкусно.

– Чем?

– Салат такой, – рассмеялся Александр. – Перец, зелень всякая и, главное, как можно больше чеснока. Называется по-ихнему задница.

– Серьезно?

– Я когда им объяснил, что такое задница по-нашему – они долго смеялись.

– Я думаю!

– Или еще. Меня уже отпустили, я приехал в добровольческий департамент местный, записали, оформили – все как положено. Спрашиваю про своего этого корешка – оказывается, он уже приехал и уехал, дальше, на войну. Опять не повезло – надо добираться в одиночку. А я ж первый раз, ничего там не знаю. Посадили меня в грузовик с сербскими солдатами, и покатили мы вместе в Боснию, к Сараево.

– Ты там был?

– Я много где был. Короче, слушай. Едем, они на меня косятся – что за тип, думают, в джинсах да кожаной куртке? А мне курить охота. Я начинаю у них спичку просить. "Спичка есть?" – спрашиваю. А они в ответ на меня совсем уж странно смотрят. Я им по-белорусски – "палщь, говорю, хочется". Вообще засмущались. Потом мне уже ребята наши объяснили, что я всю дорогу ругался – у них "спичка" – это ругательство, эквивалентное нашему "хрену". Ну, ты понял? И "палить" – тоже что-то в том же духе. Вот они на меня и смотрели, как на идиота, Этот рассказ уже не показался Коле столь интересным, а потому, наполнив рюмки в очередной раз, он спросил напрямую:

– Ну, а на войне ты чем занимался?

– Да разным.

– А все же?

– У нас там команда собралась – что-то типа группы быстрого реагирования, все бойцы бывшей Советской Армии. Спецзадания сербского командования выполняли.

– Ну например?

– Например, повадился в Сараево один англичанин приезжать. Он был представителем какой-то там международной организации пожарников, что ли, привозил в Сараево оборудование для пожарных команд, а также медикаменты всяческие. А сам он бывший то ли майор, то ли полковник спецназа. Крутой, короче, мужик. Несколько раз сербы обстреляли его команду, хотя они и действовали под флагом ООН их грузы шли по линии гуманитарной помощи. А тут пару его человек кончили. Ну, он один раз попросил ООН вступиться, второй... Видит – толку нету, так однажды вооружил своих ребят и как дал сербам прикурить! Человек шесть в бою уложил, восьмерых, что ли, ранил, да плюс ко всему подавил какую-то там важную огневую точку на каком-то холме.

– Молодец!

– Молодец-то молодец, конечно, только после этого ООН на него обиделась, прервав с ним все контакты, перестав оказывать ему свое содействие. А сербы, наоборот, взбеленились – ведь наделал он шухеру такого, как целый взвод или рота хорватов. Вот за это его и приговорили, а мы должны были приговор привести в исполнение.

– И как?

– Ушел через Сплит в Загреб, а потом резко улетел в свою Британию. Мы не успели достать... Короче, в таком вот духе операции.

– Ясно... – Коля тяжело вздохнул, не решаясь переходить к главному своему вопросу – ради которого он, собственно, и потратил столько времени на этот разговор. Но переходить все же нужно было, и как можно скорее – парень мог распрощаться с ним в любую минуту. – Слушай, Саша, ты только не удивляйся тому, что я тебе сейчас скажу, но сразу и не отказывайся от моего предложения. Хорошо?

– А что такое?

– Есть к тебе дело. Очень важное.

– Ну?

– Я на телевидении работаю.

– А чего сразу не сказал?

– У меня, поверь, есть на то свои причины – я не могу всем об этом говорить, потому что слишком много людей в этом городе мной недовольны.

– Допустим. И что?

– Я бы очень хотел, чтобы ты обо всем этом рассказал перед телекамерой, Александр задумался, взвешивая все "за" и "против", а Николай поспешил добавить несколько веских аргументов:

– Понимаешь, забойная у нас передача должна получиться. А если ты не хочешь, чтобы тебя узнали, мы посадим тебя спиной к камере и не будем снимать твое лицо. Даже голос твой можем запросто через компьютер пропустить, изменив тембр и интонации.

– А точно передача получится забойной?

– Если ты все так же расскажешь, как мне сейчас говорил, да еще добавишь некоторые подробности чисто военных операций – получится то, что надо. А если мы затем снимем еще пару сюжетов про то, как ты отрываешься на отдыхе – будет вообще полный кайф.

– Так я ж и ругнуться ненароком в камеру могу?

– Это не беда – вырежем.

Александр неуверенно почесал в затылке, и на лице его отражалась теперь вся гамма тяжких раздумий над сложившейся ситуацией.

– И вся передача про меня будет?

– Да.

– А кассету с ней дашь на память?

– Без вопросов.

– Тогда я согласен. Но чтоб моей морды никто не узнал, ясно? Я же, сам понимаешь, не хочу лишних приключений на свою задницу.

– Естественно.

– А на "моей" кассете можешь меня и показать, чтобы я мог своим друзьям ее ставить.

– Хорошо.

– А когда снимать будешь?

– Хоть сегодня.

– Тогда вот что. Я сейчас уже немножко не в форме, давай завтра, а?

Коля не верил в свою удачу.

– Давай.

– Тебя можно будет найти?

– Вот мои телефоны, – он протянул Александру свою визитку.

– Хорошо, завтра я позвоню.

– Александр, – Николай поднялся из-за стола, понимая, что разговор окончен, – я, честно говоря, не знаю почему, но очень хочу тебе верить.

– Спокуха, шеф. Я же сказал – значит, позвоню, ведь я еще не совсем пьян.

– Тогда я буду ждать. Пока. До завтра.

– Давай, жди.

Они пожали друг другу руки, и Николай ушел не оглядываясь. Он просто все еще не верил, что настоящий наемник придет к нему в студию...

* * *

Александр сдержал свое слово, и передача о нем, белорусском наемнике, воюющем на стороне сербов в бесконечном и беспросветном Балканском конфликте, снятая в рекордно короткие сроки (день разговора в студии и три дня «гуляния» по городу), удалась на славу.

Получился острый, живой, по-настоящему забойный сюжет о еще одном виде бизнеса, в который бросает безжалостная судьба наших людей.

Воистину были правы когда-то китайцы – не дай Бог никому на этом свете жить в эпоху перемен...

На следующую тему Самойленко вывел так и оставшийся ему неизвестным один человек. Как-то в студии раздался телефонный звонок.

– Это Самойленко?

– Да, я.

– Это вы готовите программу "Деньги"?

– Не лично я – наша бригада.

– Но я бы хотел встретиться лично с вами.

– Зачем?

– Мне кажется, вас заинтересует тема, которую я хочу предложить.

Николай на мгновение задумался – после того, как его избили в собственном подъезде, он поневоле стал осторожнее в контактах. Но, с другой стороны, ничего существенного, достойного внимания и расследования в последнее время не подворачивалось, и подсказка незнакомца могла оказаться весьма неплохим подспорьем в их работе.

– Хорошо. Когда мы сможем увидеться с вами и где? Может, придете ко мне в студию?

– Нет, мне кажется, будет лучше, если мы встретимся на нейтральной территории где-нибудь в центре. Вы сегодня сможете, Николай?

– Вы знаете, как меня зовут?

– В титрах указано, в вашей же передаче.

– Да, конечно.

– Так как насчет сегодня?

– Хорошо, давайте сегодня. Но только вечером, после работы, часиков в семь-восемь, не раньше.

– Где?

– Например на площади Калинина, у памятника. Там всегда народу немного.

– Согласен. Буду вас ждать, – ответил голос. – До встречи.

– Эй, погодите! А как я вас узнаю? – поинтересовался Николай, которого все более веселила секретность, которой окружал обстоятельства их встречи неизвестный, желающий стать информатором.

– Я вас сам узнаю и подойду – по телевизору не раз имел удовольствие лицезреть вашу физиономию.

– Судя по вашей интонации, – почувствовал вдруг себя задетым Николай, – мой "фэйс" не произвел на вас особого впечатления.

– Давайте поговорим с вами обо всем при встрече. До свиданья, Николай, – ив трубке раздались короткие гудки отбоя...

* * *

Вообще-то Коля уже привык к подобным звонкам.

Девяносто девять процентов таких сообщений было заведомой дезинформацией или, в лучшем случае, результатом разыгравшегося воображения.

Самойленко, например, стал искренне сочувствовать "кагэбэшникам", которые придумали "телефон доверия" – тот бред и стопроцентная клевета, которую с удовольствием были готовы "поставлять" бывшие советские граждане на своих соседей; друзей или знакомых, могли свести с ума кого угодно, если только не относиться к звонкам "доброжелателей" с определенной долей скепсиса и юмора.

Но встречались среди подобных звонков и такие, какие подпадали для журналиста под разряд настоящих находок – как с тем скандальным видеосюжетом из сауны, например. Поэтому Коле волей-неволей приходилось "отрабатывать" те сообщения добровольных информаторов, которые, как он полагал, порой могут привести к успеху...

Без пяти семь Самойленко, оставив машину в ближайшем переулке, вышел к памятнику – одному из многих образчиков соцреализма, торчавших в этом городе, как в заповеднике социализма, буквально на каждом шагу. Задумчивый, одухотворенный и целеустремленный четырехметровый "всесоюзный староста" шагал куда-то, грозя вот-вот спрыгнуть со своего гранитного постамента.

Николай не спеша прошелся взад-вперед перед памятником, поминутно оглядываясь по сторонам и приглядываясь к проходившим мимо людям, – кто же все-таки вызвал его на эту встречу?

Прошло примерно двадцать минут, но "доброжелатель" не появлялся.

На холодном ноябрьском ветру Николай здорово продрог и, чтобы хоть немного согреться, быстрым шагом направился к расположенному неподалеку газетному киоску, поторчал около него, но так ничего и не купив, вернулся к памятнику, снял перчатки и стал растирать замерзшие руки.

"Черт! Жду еще пять минут – и сваливаю", – категорически решил он, взглянув на часы – минутная стрелка подбиралась уже к половине восьмого.

Но и через пять, и через десять минут незнакомец так и не появился.

Чертыхаясь про себя и злясь на собственную доверчивость, Коля, плюнув, быстро направился к своей "БМВ", расстроившись из-за того, что потерял столько времени вместо того, чтобы провести этот длинный осенний вечер со своими девчонками – Наташкой и Леночкой.

Он уже открыл замерзшими негнущимися пальцами замок машины и взялся за ручку дверцы, собираясь сесть за руль и рвануть побыстрее с этой проклятой площади к себе домой, в родную Малиновку, когда за спиной у него вдруг раздался знакомый голос:

– Николай?

Самойленко вздрогнул от неожиданности и резко обернулся.

– Да. Это я. Это вы мне звонили?

– Я.

– Насколько я помню, мы договаривались на семь, а сейчас уже, – Коля глянул на часы, – без двадцати восемь.