Автор книги: Анна Кимерлинг
Жанр: Социология, Наука и Образование
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)
Глава 4. Механизм политических кампаний
Кампании, мобилизующие население страны на решение очередных задач, в сталинское время приобрели значение эффективного и часто употребляемого властью орудия политического управления поведением советских граждан. Кампании были чрезвычайной мерой в управлении страной. Ни Конституция СССР, ни партийная программа, ни решения съездов, ни действующее законодательство не предусматривали применение этого средства социалистического строительства. Само слово «кампании» в партийном языке противопоставлялось слову «кампанейщина», которое имело негативную коннотацию, обозначало пороки низовых работников: «головотяпство», «администрирование», «бюрократизм».
Термин «кампания» применительно к советской политической жизни можно найти во втором издании Большой советской энциклопедии: «Кампания – 1) специально организованная на определенный период работа, деятельность по проведению в жизнь важных очередных мероприятий (напр.: избирательная кампания, посевная кампания)»[323]323
БСЭ. 2-е изд. М.: Изд-во «Большая советская энциклопедия», 1949– 1960. Т. 19. С. 546.
[Закрыть]. На самом деле этот термин имеет военные корни, что поясняется в статье «Кампания военная». В европейской литературе XIX в. «…кампания означает ряд военных операций, тесно связанных между собой одним стратегическим планом и направленных к достижению одной стратегической цели»[324]324
Энгельс Ф. Кампания // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 14. С. 242.
[Закрыть].
Использование военного языка в советских политических текстах, а точнее говоря, в политических действиях не было случайностью. Н. Попов и Г. Дробышев относили это к особенностям советской модели тоталитаризма: «Идеология тоталитаризма предполагает создание духовной атмосферы войны даже в мирное время»[325]325
Попов Н. Н., Дробышев Г. А. О некоторых особенностях советской разновидности тоталитаризма // Тоталитаризм и личность. Пермь: Пермский гос. пед. ин-т, 1994. С.12.
[Закрыть].
Армейский лексикон, широко употребляемый для характеристики сугубо гражданских занятий, характеризовал не только тип политической ментальности партийной верхушки, но и стиль политического поведения людей, которых И. Сталин в феврале 1937 г. именовал соответственно партийными генералами, офицерами и унтер-офицерами[326]326
Сталин И. В. О недостатках партийной работы и мерах ликвидации троцкистских и иных двурушников. Доклад на пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 г. // Правда. 1937. 29 марта.
[Закрыть].
В. Ленин высоко ценил и часто применял формулу прусского военного теоретика К. Клаузевица: «Война есть не что иное, как продолжение государственной политики иными средствами»[327]327
Клаузевиц К. О войне. М.: Госвоениздат, 1934. С. 27.
[Закрыть]. Акцентировав насильственное содержание военных средств, Ленин придал суждению Клаузевица статус основного положения диалектики, освященного марксистской традицией: «…и именно такова была всегда точка зрения Маркса и Энгельса»[328]328
Ленин В. И. Крах II Интернационала // Полн. собр. соч. Т. 26. С. 224.
[Закрыть].
Ссылка на диалектичность формулы «война есть продолжение политики» очень важна. Она указывает не на одностороннюю, а на взаимную связь между двумя этими явлениями. Если при определенных условиях политика превращается в войну, то при иных условиях война становится политикой. Диалектический принцип познания по Ленину предполагает не только подвижность и проницаемость границ между противоположными явлениями, но и возможность их взаимного превращения[329]329
См.: Лукач Г. Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей. М.: Международные отношения, 1990. С. 121.
[Закрыть]. Следуя ленинской логике, формула Клаузевица остается верной, если ее прочесть и в обратном порядке: «Политика есть продолжение войны». Эта идея не может считаться ни случайной, ни маргинальной в ленинском мировоззрении. Она органически сочетается с ключевым тезисом марксизма, согласно которому именно классовая борьба является источником исторического развития. Более того, весь исторический процесс отождествляется с «ходом исторической борьбы»[330]330
См.: Энгельс Ф. Блоху Й. 21 (22 сентября) 1890 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 37. С. 394.
[Закрыть]. Ф. Энгельс, являющийся автором вышеуказанной формулы, также высоко ценил теоретическое наследие К. Клаузевица – «звез ды первой величины» среди военных писателей[331]331
Энгельс Ф. Введение к брошюре Боркхейма «На память ура-патриотам» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 360.
[Закрыть]. Ленинская идея в этом вопросе опиралась на традиции основателей марксистского учения.
Речь здесь идет не только о взглядах В. Ленина на соотношение войны и политики, но и о сформулированных на языке теории его принципах политического действия. Можно согласиться с мнением Г. Лукача, что ленинская «…теория исторического материализма еще более сблизилась с повседневной борьбой пролетариата, стала еще практичнее, чем она могла быть во времена Маркса»[332]332
Лукач Г. Указ. соч. С. 129.
[Закрыть]. Дистанция от мысли до политического действия в ленинской практике была сведена к минимуму, диктующемуся обстоятельствами времени и места.
Военный язык советской политической жизни – не только и не столько дань революционной традиции эпохи бури и натиска. В первую очередь он является свидетельством реальных, действенных принципов отправления политической власти в послереволюционном обществе. Власть остается военной и по организации, и по методам ее осуществления, и по критериям эффективности, и по культуре.
Общество отправляется в военный поход. Политические цели принимают вид стратегии. Политическая кампания – обязательный компонент стратегии. Она представляет собой совокупность операций на одном из театров военных действий (промышленном, сельскохозяйственном, экономическом, историческом, театральном и др.) в определенный период времени в строгом соответствии со стратегической целью. Главный штаб определяет и тактику проведения кампаний. Политический процесс в обществе существует в виде последовательно сменяющих друг друга кампаний.
Реализация такой политики возможна только в определенных социально-экономических и культурных условиях, присущих режимам тоталитарного типа. Сопоставляя различные политические системы, Г. Алмонд идентифицировал тоталитаризм с тиранией, применяющей рациональную бюрократию, современные технологии коммуникации и насилия. Фундаментом для возникновения тоталитарных режимов послужила далеко идущая атомизация общества, являющаяся продуктом разрушения горизонтальных социальных связей[333]333
Almond G. Comparative Political Systems // Journal of Politics.1965. Vol. 18. No. 3. P. 391–409.
[Закрыть]. Необходимо учесть, что в определении Алмонда речь идет о теоретической, сугубо абстрактной, выпрямленной по отношению к действительной истории модели тоталитаризма. В социальной жизни отдельных стран тоталитаризм есть лишь одна из структур общественной организации, тесно переплетенная с иными структурами, оставшимися от прежних эпох либо возникающими в новых условиях. «Чистый» тоталитаризм – продукт интеллектуальной деятельности, инструмент для познания социальной действительности, но не сама действительность. Применение эпитета «тоталитарный» к какому-либо обществу означает лишь то, что тоталитарные тенденции и тоталитарные структуры в нем, на взгляд исследователя, являются доминирующими. Именно в этом смысле можно говорить о тоталитарном режиме в Советском Союзе в 1930–1950-е годы.
Власть стремилась контролировать все сферы социальной жизни, используя любые доступные средства. Она диктовала новые моральные нормы, меняла по своему усмотрению стандарты повседневного поведения. При помощи средств массовой информации, литературы и образовательных учреждений власть строила «нового человека», с новыми ценностями и новым мировоззрением. Все, что обеспечивало самостоятельность человека, подлежало беспощадному искоренению. Тоталитарное господство нацелено на упразднение свободы, на уничтожение человеческой спонтанности вообще. Атомизированность и бесструктурность – ос новные характеристики тоталитарного общества. Индивидуальные и групповые интересы вытеснялись государственными. С помощью методов террористической коллективизации был уничтожен традиционный уклад жизни крестьянина. Большинство российского населения потеряло самостоятельность. Крестьяне, прикрепленные к государственной земле, были лишены возможности изменить род деятельности. Они не получили введенные в Советском Союзе в 1932 г. паспорта.
Рабочие также перестали быть независимой социокультурной группой. Собственность принадлежала государству, а «стахановская система разрушила остатки солидарности среди рабочих с помощью, во-первых, разжигания жестокого соревнования и, во-вторых, возникновения стахановской аристократии, социальная дистанция которой от обыкновенного рабочего воспринималась более остро, чем расстояние между рабочим и управляющим»[334]334
Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. С. 426.
[Закрыть]. Как свидетельствуют С. Журавлева и М. Мухина, анализировавшие ситуацию на московских заводах, «имела место обычная зависть к коллеге, которому созданы лучшие условия труда. К тому же рабочие не без оснований опасались, что резкое повышение производительности приведет к общему пересмотру норм и скажется на всех рабочих. В результате против активистов-стахановцев имели место, по выражению тех лет, “классово чуждые выступления”. Например, на заводе электромашин Электрокомбината были сорваны портреты стахановцев с Доски почета, а на Ламповом заводе установщик отказался настраивать станок рабочего-стахановца»[335]335
Журавлев С. В., Мухин М. Ю. «Крепость социализма»: Повседневность и мотивация труда на советском предприятии, 1928–1938 гг. М.: РОССПЭН, 2004.
[Закрыть]. Кроме того, в 1938 г. были введены трудовые книжки, «которые официально превратили весь российский рабочий класс в одну гигантскую рабсилу для принудительного труда»[336]336
Арендт Х. Указ. соч. С. 426.
[Закрыть]. В дальнейшем произошло «закрепощение» рабочих по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 г. «О переходе на восьмичасовой рабочий день, на семидневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», согласно которому опоздания, прогулы и самовольный переход с одного предприятия на другое – достаточно привычные явления в повседневной жизни рабочих – стали серьезно караться.
Вождь, находясь на вершине государственной пирамиды, управлял страной при помощи партийного аппарата, который подменил собой все органы власти. Пребывание у власти обеспечивало значительные социальные привилегии, что со временем привело к объединению этих людей в особую чиновничью корпорацию, которую М. Джилас назвал «новым классом»[337]337
Джилас М. Лицо тоталитаризма. М.: Изд-во «Новости», 1992.
[Закрыть]. Появление нового класса, иначе говоря обладающей социальными привилегиями бюрократии, генетически связано с утверждением тоталитарного режима. Власть, стремящаяся замкнуть на себя все общественные и личные связи, претендующая на управление всеми сторонами жизни, неминуемо превращалась в гигантскую чиновничью корпорацию. В то же время затянувшееся на десятилетия оформление этой корпорации создавало социальный противовес тоталитарному режиму. Внутри корпорации зарождались и осознавались собственные, не совпадающие с государственными интересы и непроницаемые для государства социальные отношения. Это было, по сути, новым термидором. Еще Л. Троцкий предупреждал, что «термидор – это особая форма контрреволюции, совершаемой в рассрочку и использующей для первого этапа элементы той же правящей группы – путем их перегруппировки и противопоставления»[338]338
Троцкий Л. Термидор // Коммунистическая оппозиция СССР: Сборник документов. Т. 4. 1923–1927 гг. М.: Терра, 1990. С. 18.
[Закрыть]. По мнению левой оппозиции, русскими термидорианцами становились аппаратчики, стремящиеся к личному благополучию и бюрократическим привилегиям. Перефразируя известную формулу, можно назвать «новый класс» «могильщиком» тоталитарного режима[339]339
См.: Лейбович О., Колдушко А., Шабалин В. и др. 1956: незамеченный термидор: очерки провинциального быта. Пермь: Изд-во Пермского гос. инта искусства и культуры, 2012.
[Закрыть].
Опасность перерождения партийных кадров осознавалась руководством партии. Именно по этой причине сталинская политика в качестве непременного элемента включала периодические чистки партийного, военного и государственного аппаратов. Позднейшие жалобы членов сталинского политбюро на плохой характер вождя, стремящегося всех перессорить, указывают на последовательность и принципиальность политической линии, распространяющейся и на высшее партийное руководство[340]340
См.: Хрущев Н. С. Воспоминания. М.: Вагриус, 1997.
[Закрыть].
Партийным функционерам не полагалось принимать самостоятельных политических решений. Они были только исполнителями. Между вождем и массами не существовало устойчивых промежуточных структур, располагающих легитимными властными полномочиями.
Политика огосударствления всех социальных связей поддерживалась целой системой мер, в том числе и террористических. Репрессии 1930–1950-х годов распространялись на членов семьи и друзей обвиняемого. Детям приходилось отрекаться от родителей, чтобы избежать исключения из пионерской организации, комсомола, школы, техникума, вуза. Семейная лояльность заменялась лояльностью коммунистической.
4.1. Жалобы и доносы в политических кампаниях
Всеобъемлющим символом новой лояльности стал донос. Ненависть к классовому врагу и подозрительность воспитывались с детства. Пропаганда активно работала в этом направлении. Дети должны были участвовать в политических кампаниях, поэтому в молотовской областной молодежной газете 12 февраля 1953 г. в процессе «дела врачей» появилась передовая статья «Юнкор». Две трети ее занимает перечисление случаев, когда письма молодежи в редакцию принесли пользу государству. Заканчивается она традиционным напоминанием о капиталистическом окружении и призывом: «Наш юный корреспондент… мало видеть недостатки, с ними нужно вести непримиримую борьбу. Будь же страстным борцом со всевозможным злом. Беспощадно разоблачай фальшивых людей, ротозеев и болтунов – злейших врагов нашего государства. Смелее критикуй все отсталое, что тянет нас назад… Ждем твоих писем!»[341]341
Юнкор // Молодая гвардия. 12.02.1953.
[Закрыть]. Примером служил Павлик Морозов, с чьей историей ознакомили через газеты всю страну. Мифологизированный герой призван был заложить новую модель детского поведения в семье. М. Геллер в книге «Машина и винтики. История формирования советского человека» писал: «Донос, в первую очередь на кровных родственников, становился долгом и добродетелью….Первой заповедью становилось разоблачение врага. Максим Горький сформулировал закон новой нравственности: “Если „кровный“ родственник является врагом народа, так он уже не родственник, а просто – враг и нет больше никаких причин щадить его”»[342]342
Геллер М. Машина и винтики. История формирования советского человека. М.: Изд-во «МИК», 1994.
[Закрыть].
Бдительность должна была стать составной частью сознательности каждого гражданина. Цели такого государственного воспитания вполне понятны. Необходимо было связать массы круговой порукой и лишить привычных социальных связей. Новая мораль ставила идеологию выше родовых связей и традиционной морали. Постепенно первой заповедью лояльного гражданина становилось разоблачение врага.
Деятельность доносчиков разрослась до невероятных размеров. Масштабы доносительства описывает Р. Конквест. Например, он приводит такие цифры: по материалам украинских газет 1938 г. один житель Киева донес на 69 человек, а другой – на 100; в Одессе один коммунист донес на 230 человек; в Полтаве член партии «разоблачил» всю свою организацию[343]343
Конквест Р. Большой террор: в 2 т. Т. 2. Рига: Ракстниекс, 1991. С. 8.
[Закрыть].
В сталинскую эпоху слово «донос» бытовало только в обыденном языке. Общественная мораль XX в. по-прежнему осуждала доносительство. В. Короленко писал в 1919 г.: «Власть доноса – власть не только подлая и безнравственная, но и опасная… Берегитесь попасть во власть доносов»[344]344
Негретов П. И. В. Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917– 1921. М.: Книга, 1990. С. 129.
[Закрыть]. Казенный язык предпочитал заменять глагол «доносить» другими терминами: «сигнализировать», «сообщать», «доводить до сведения», «разоблачать» или словосочетаниями-штампами, типа «письма и жалобы трудящихся», «критика снизу», «предложения коммунистов», «сигналы печати». Из криминальной среды в бытовую речь вошел глагол «стучать». В официальной речи место «доноса» заняла «жалоба». Первоначально составители советских толковых словарей не могли совершенно игнорировать слово «донос». Его моральная оценка полностью корреспондировала со сложившимся в либеральной среде суждением. В словарях 1930-х годов «донос» имел исключительно контрреволюционный подтекст и определялся как «орудие борьбы буржуазно-черносотенной реакции против революционного движения»[345]345
Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Гос. ин-т «Сов. энциклопедия»; ОГИЗ; Гос. изд-во иностр. и нац. словарей, 1934. С. 766.
[Закрыть]. А уже в «Словаре современного русского литературного языка» 1954 г. издания понятие «донос» исчезает. Есть слово «доносить». Вторым пунктом значится: «Доводить что-либо до сведения какого-либо лица или учреждения»[346]346
Словарь современного русского литературного языка: в 17 т. Т. 3. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1954. С. 979–980.
[Закрыть]. «Жалоба», согласно этому же словарю, определяется почти так же: «Заявление, указывающее на незаконное или неправильное действие какого-либо лица или учреждения»[347]347
Там же. Т. 4. М.; Л., 1955. С. 18.
[Закрыть]. Слово «донос», таким образом, практически исчезло из партийных и государственных документов сталинской эпохи.
Жалобы стали особо значимым явлением советской действительности. Они выполняли как минимум четыре функции. Во-первых, это своего рода проявление демократического права населения на участие в управлении государством и права на правосудие. Граждане СССР должны были видеть в массовом доносительстве и жалобах на всевозможные нарушения социалистических уложений проявление подлинного народовластия.
Возникновение института жалоб связано с особенностью тоталитарных режимов, ведь на благополучие чиновника влияли не результаты его деятельности, а отношение вышестоящего начальника. С одной стороны, это приводило к лести и угодничеству, а с другой – к составлению таких отчетов о проделанной работе, которые бы не разгневали вышестоящих. Поэтому чиновники на местах чаще всего посылали наверх ту информацию, которую ждало от них начальство, а не ту, которая отражала реальное состояние дел. Но при этом власти не могли оставаться без достоверной информации хотя бы потому, что это создавало угрозу для них самих. Поэтому правительство поощряло жалобы и наказывало за недоносительство. Так что, во-вторых, жалобы обеспечивали обратную связь с властью.
В-третьих, «жалобы трудящихся» позволяли в нужный момент использовать их в политических кампаниях, задуманных властями в качестве повода для репрессий.
В связи с этим интересна история с письмами Л. Тимашук, где она жаловалась на профессоров-врачей, которые, как она считала, поставили неверный диагноз А. Жданову. Первое письмо датировано 1948 г. и адресовано начальнику Главного управления охраны МГБ СССР генерал-лейтенанту Н. Власику. С Тимашук провели по этому поводу нравоучительную беседу, а вскоре понизили в должности. Тогда она написала второе письмо – секретарю ЦК ВКП(б) А. Кузнецову, курировавшему деятельность МГБ. Ей не ответили. Третье письмо она снова адресовала А. Кузнецову. И опять никакой реакции не последовало. Не пришло еще время. Хотя намек на умышленно неправильно поставленный диагноз звучит вполне однозначно: «…еще на ЭКГ… были указания на инфаркт миокарда. Совершенно непонятно, почему эти данные не были учтены консультантами….Весьма странно, что начальник Лечуправ профессор Егоров настаивал на том, чтобы я в заключении не записала ясный для меня диагноз…»[348]348
Малкин В. Семь писем Лидии Тимашук // Новое время. 1993. № 28.
[Закрыть]. Четыре года письма Тимашук пролежали в архиве, а в 1953 г. послужили поводом для начала «дела врачей». Количество жалоб во время политических кампаний значительно увеличивалось, поскольку шанс добиться желаемого результата повышался. Кроме того, это позволяло людям выплеснуть накопившееся недовольство. Интересны данные, приведенные в одном из отчетов Кунгурского горкома партии за 11 апреля 1953 г. (период проведения политической кампании «дело врачей»): «Количество жалоб… значительно увеличилось… За три месяца 1952 – 76 жалоб, за три месяца 1953 – 103. Изменился и характер жалоб… Если раньше больше было по квартирным вопросам, то теперь больше сигнализируют о непорядках на предприятиях и учреждениях»[349]349
Отчет о ведении секретного и простого делопроизводства в Кунгурском ГК КПСС. 11/IV-1953 // ПермГАНИ. Ф. 158. Оп. 21. Д. 13. Л. 16.
[Закрыть].
Следует отметить, что массовые репрессивные кампании довоенных лет порой обходились без использования жалоб, следствие опиралось на признание арестованных[350]350
См.: Кабацков А. Н., Федотова И. Ю. «Пишите то, что я приказываю» – массовая операция по приказу 00447 в г. Краснокамске // Вестник архивиста. 2011. № 1. C. 150–163; Лейбович О. Л., Колдушко А. А., Казанков А. И., Шабалин В. В., Чащухин А. В., Кимерлинг А. С., Станковская Г. Ф., Кабацков А. Н., Шевырин С. А. «Включен в операцию». Массовый террор в Прикамье в 1937– 1938 гг. М.: РОССПЭН, 2009.
[Закрыть]. При этом публичная составляющая сводилась до минимума, а инициировались они не газетными публикациями, а секретными приказами.
В-четвертых, в сталинскую эпоху письма в различные инстанции становились важнейшей формой идентификации с властью. Традиционные ценности постепенно отмирали, общество рвало социальные связи, и одинокий человек искал прибежище у власти, которая была единственным гарантом стабильности в меняющемся мире, воплощением порядка и безопасности, источником всяческих благ. Особую роль здесь, конечно, играли жалобы самому И. Сталину. Е. Зубкова пишет: «Письма вождям – это еще и последняя попытка вырваться из заколдованного круга повседневности… Некоторые сразу апеллировали к верховной власти, заранее убежденные, что на местах они не найдут понимания»[351]351
Зубкова Е. Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945–1953. М.: РОССПЭН, 1999. С. 173.
[Закрыть].
Письма послевоенных лет демонстрировали очень высокое доверие обкому партии (хотя доверие Сталину, конечно, еще выше). Например, верующие села Лобаново Молотовской области писали, требуя защиты конституционной свободы вероисповедания, в обком партии «товарищу главному коммунисту», а в конце письма угрожали, мол:
Жалобы имели разную форму: могли быть устными и письменными, очными и заочными, с подписью и анонимными, индивидуальными и коллективными. Партийные и государственные инстанции обязаны были реагировать на каждую «жалобу» или «критическое замечание». На предприятиях и в учреждениях существовали специальные журналы, где жалобы учитывались, а факты подлежали расследованию в четко установленные сроки.
Если речь шла о членах ВКП(б), то такого рода «письма и жалобы» рассматривались на партийных собраниях, виноватым выносили партийные взыскания, намечался план исправления недостатков. Вне зависимости от того, подтверждались факты или нет, заявитель имел право на ответ. Он давался инстанцией, которой касалась жалоба, и имел формальное содержание. В частности, в нем сообщалось, подтвердились ли факты, изложенные в жалобе, затем уже речь шла о принятых мерах. Ответ мог быть письменным либо устным (в случае, если существовала возможность вызова автора в соответствующую инстанцию).
В фонде обкома содержатся письма, в том числе в ЦК ВКП(б) и лично Сталину. Сохранилось их не так много, но в те годы количество этих писем было очень велико. Секретарь Молотовского обкома ВКП(б) К. Хмелевский в своем докладе 1948 г. «О неко торых вопросах работы партийного аппарата» говорил, что ежедневную почту обкома составляют 300 писем, заявлений и жалоб[353]353
Доклад секретаря обкома Хмелевского К. М. «О некоторых вопросах работы партийного аппарата». 1948 г. Машинопись // ПермГАНИ. Ф. 105. Оп 14. Д. 146. Л. 26.
[Закрыть]. Е. Зубкова приводит данные о количестве писем за ноябрь и декабрь 1946 г., которые были зарегистрированы Министерст вом государственной безопасности СССР по Воронежской и Сталин градской областям:
«по Воронежской области – 4616, по Сталин градской – 3275»[354]354
Зубкова Е. Указ. соч. С. 77.
[Закрыть]. Это в среднем по 75 и 53 письма в день соответственно по данным двум территориям. Конечно, количество жителей отличалось от Молотовской области, да и годы были разные, тем не менее разница 75 и 300 очень показательна. Тем более что речь идет не обо всех письмах во власть, как в Воронежской и Сталинградской областях, а о письмах исключительно в Моло товский обком партии.
Если жалоба поступала в редакцию газеты, то ее могли опубликовать под рубрикой «Письма в редакцию», в обзоре писем или отослать как неопубликованную корреспонденцию для принятия мер и ответа в инстанцию, упомянутую в жалобе. В любом случае организация, которая подвергалась «критике трудящихся», должна была отреагировать. Правильное отношение к письмам в различные организации было сформулировано на пленуме Ильинского райкома Молотовской области: «Письмо, поступившее в газету или учреждение, уже не является частным письмом. Это документ, который должен находится под контролем ответственных руководителей, которые должны изучать характер писем, делать из них соответствующие выводы, принимать меры»[355]355
Протоколы пленума Ильинского РК КПСС. 6.01.1953 // ПермГАНИ. Ф. 104. Оп. 17. Д. 3. Л. 4.
[Закрыть]. Каждая местная парторганизация отчитывалась о работе по проверке жалоб и заявлений трудящихся в виде справки или информации[356]356
Справки инструкторов Коми-Пермяцкого окружкома КПСС о партийно-политической работе с кадрами. 1953 // ПермГАНИ. Ф. 200. Оп. 42. Д. 31.
[Закрыть]. Редакции газеты вменялось в обязанность проследить за скорейшим исправлением отмеченных недостатков или наказанием виновных. В течение двух-трех месяцев в газете появлялся отчет редакции в рубрике «По следам наших выступлений».
Распространение доносительства в обществе должно было создавать атмосферу всеобщего недоверия. Сталинская система заставляла почувствовать личное одиночество более остро, но в то же время давала возможность приобщиться к великой цели, идти за сильным и мудрым вождем. В этом проявляется один из механизмов «бегства от свободы», описанных Э. Фроммом, «который состоит в тенденции отказаться от независимости своей личности, слить свое “я” с кем-нибудь или чем-нибудь внешним, чтобы таким образом обрести силу, недостающую самому индивиду»[357]357
Фромм Э. Бегство от свободы. М.: Мысль, 1990. С. 124.
[Закрыть].
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
