Текст книги "Волшебный магазин"

Несколько дней я занимался судьбой Сандры. За мной постоянно бегал Ипполит и раздражал меня чудовищно. Мелисандры при нем не было. Он ее где-то потерял.

Наконец Сандру выпустили. Я ее встречал. Она была в ужасном состоянии. Я привел ее в отель, я просил прощения. Я повел ее в хороший ресторан. Я показывал ей по интернету хорошие фильмы. Я буквально вытаскивал ее из отчаяния.

У нее начались головные боли. Проверил по интернету – это мигрень. Помогало только одно – она опускала руки по локоть в раковину с горячей водой и терпела.

Не могла спать. Совсем. Я ее выводил на пляж по ночам и выгуливал. Вспоминал какие-то смешные случаи из жизни, она иногда хмыкала. Много плакала. Я прочитал, что и это хорошо. Надо вытравлять из себя слезами унижение, насилие, оскорбление. Когда она плакала, я садился работать. Ее тихие всхлипывания давали мне чувство правды.

Все, что с ней произошло, я отдал Ипполиту и его подруге, я даже хотел, чтобы она побольше пострадала, чтобы нервы у зрителей подергать. Но Сандра, с которой я посоветовался, сказала: «Врагу не пожелаю».

Я сократил срок примерно до недели, как у Сандры.

И вот что любопытно: у меня ничего не болело.

Последние дни я писал как сумасшедший. Спал мало. Но это меня вообще не волновало. Мне хотелось, чтобы Сандра пришла в себя и прилетела домой загорелой и веселой. Никогда в жизни я не занимался другим человеком так много. Все, что писал, читал ей. Она слушала внимательно и давала толковые советы. Из своего опыта. У нас даже какая-то семья образовалась.

В конце синопсиса я придумал свадьбу Ипполита и Мелисандры.

Рассказал Сандре. Она пожала плечами. Но явно не одобрила.

– Рано еще, – сказала она, – получится фальшиво.

В последний день я нажал кнопку на экране планшета и послал текст на киностудию. И мы отпраздновали этап работы.

Пошли к морю. Садилось солнце совсем не в ту сторону, как у нас. И луна лезла на небо как-то неправильно. Но, в принципе, было хорошо. Короткий момент, когда сдал работу и ее еще никто не обосрал. Это будет впереди, и даже довольно скоро.

На берегу, именно на нашем месте на толстом обломке вынесенной морем секвойи, сидели двое, очень тепло одетые. Вид у них был такой, как будто их тоже вынесло вместе с секвойей. Они как-то особенно тоскливо молчали.

Это были Ипполит и Мелисандра. Я их сразу узнал.

– Ладно, идем собираться, – сказал я Сандре, – самолет завтра рано.

Перелет был, как всегда, утомительный. У Стругацких было такое выражение: «Нуль-транспортировка». Как будто не я проношусь сквозь безумные расстояния своими мелкими частицами, из которых состою, не я сквозь время и пространство, а время и пространство сквозь меня. Наверно, именно в этом смысл нашей жизни.

Сандра наконец спала, но плакала во сне. У меня сжималось сердце. Я собирался с ней расстаться, она об этом не знала, хотя, может, догадывалась.

Еда была опасная, и тут же заболел живот.

При посадке стало укачивать.

В зале ожидания стоял Ипполит.

Если синопсис прошел, завтра я приступаю к сценарию.

Он стоял все в той же теплой одежде, как и там, на пляже. Неподалеку Мелисандра ела мороженое.

Они караулили меня в зале ожидания. Как ни в чем ни бывало.

Кольнуло сердце, заныла пятка, запершило в горле.

Двойной бурбон с цикутой

Оба смотрели друг на друга с величайшей неприязнью. Как будто их силой притащили в это кафе и приказали встретиться. А на самом деле Алёна долго выбирала на сайте знакомств среди старых и лысых и выбрала этого человека – среднего возраста, по профессии программист, он на фото казался симпатичным и не агрессивным. Теперь на нее смотрело какое-то чудовище, готовое сбежать, но почему-то не убегающее.

Чудовище тоже было обескуражено – на снимке была очень милая сорокапятилетняя девушка с мягким выражением лица и красивыми волосами. А сейчас перед ним стояла раскрашенная оторва – и смотрела на него с омерзением. И сама была омерзительна.

Оба подозревали друг друга в самых худших намерениях.

– Алёна? – с надеждой, вдруг ошибся, спросил Игнат.

– Да, – неприятным хриплым голосом сказала оторва и спросила: – А вы Игнат?

Хотелось, чтобы он ответил «нет». А он сказал «да». И так мерзко сказал это «да», что стало ясно, что он только что отсидел за групповое изнасилование и жаждет новой крови.

– Пить будете? – злобно спросил Игнат, явно имея в виду не чашку чая.

– Буду, – с вызовом сказала шалава Алёна, – двойной бурбон с цикутой.

Оба помолчали. Официантка мелькала вдали, и надо было длить этот мучительный диалог. А длить-то зачем? Кому это надо? Но они почему-то длили, даже несколько нервничали, почему это их так долго не обслуживают. Наконец официантка подошла, и оба заказали по стакану чая с бергамотом. Озадаченная грошовым заказом, официантка удалилась. Оба смотрели в сторону. Каждый ругал себя за бессмысленную трату денег.

Чай принесли в пакетиках и две большие чашки бывшего кипятка. Алёна равнодушно развернула бумажку и опустила в чашку.

– Э-э-э, – попытался вернуть официантку Игнат, – чай холодный.

Но она уже исчезла. Кипяток был явно из-под водопроводного крана. Игнат ушел с чашкой в руках качать права. Алёна достала сотенную и положила на стол. Потом встала и двинулась к выходу. Наткнулась на Игната. Он закричал: «Они не верят, что чай холодный. Они говорят – он остыл». Алёна сделала попытку обойти неприятного человека, но не удалось. Он всучил ей свою чашку и побежал за второй. Понесли обе чашки на кухню. Там долго ахали, особенно над Алёниной с мокрым растрепанным пакетиком и говорили на непонятном языке.

Им перевели, что кулер сломался и уже поставили чайник. Пришлось вернуться.

– Всюду китайцы, – зло заметил Игнат.

– Они люди, – обозлилась Алёна, – им тоже жить охота.

– А мы нет? Мы дерьмо? Нам из-под крана можно?

Принесли целый чайник уже с заваркой. Несли двое: один чайник, другой две чашки. И были очень вежливыми.

– Стараются, – одобрила Алёна крутой кипяток.

– На чай хотят, – Игнат наливал в блюдце.

Это была первая фраза, которая понравилась Алёне.

– Ну так на чем мы остановились? – дуя на блюдце, спросил Игнат.

– Что мы дерьмо, – буркнула Алёна, тоже наливая чай в блюдце, но пролила на себя и обожглась.

У них дома никогда не пили с блюдца – бабушка считала это купечеством. Но бабушки давно не было. Родители старились и мечтали только об одном – чтобы Алёна обрела личную жизнь. А она не обреталась. Пришлось пойти на крайность, связаться со службой знакомств. Но и тут не повезло.

Игнату же не повезло трижды – все жены его бросали и он приобрел такой комплекс неполноценности, что мама не горюй. А мама как раз горевала.

– Ты говорила, работаешь с больными детьми? Какими больными?

– Заразными, – сказала Алёна, – очень заразными.

– Теперь понятно, – сказал Игнат, – отчего ты такая злая.

– Заразиться боишься? Маску носи.

– Почему я? Ты заразная, ты и носи.

Помолчали. Чаю уже не хотелось.

– И сахар несладкий, – продолжал ворчать Игнат, – раньше кубинский был – сладкий.

– А теперь чей? Китайский?

– Что ты из меня расиста делаешь?

– Я делаю? Да мне на тебя плевать, – Алёна бросила затею с блюдцем и собралась уйти, но заметила, что сотня исчезла со стола.

– Ты взял?

– Что взял?

– Здесь сотня лежала.

– Конечно я, я всегда беру все, что плохо лежит.

– Но здесь лежала сотня. Я положила сотню за холодный чай. А ее нет.

– Слушай, что ты от меня хочешь?

– Чтобы ты вернул сотню.

– Я не брал твою сотню.

– А сказал, что взял.

– Мало ли что я сказал. У меня юмор такой.

– Тогда заплати за меня. У меня нет лишних денег.

– А если не заплачу?

Алёна достала кошелек и стала унизительно долго считать мелочь. Руки тряслись. Копейки падали. Игнат, отвернувшись, ждал, когда она наконец уйдет. Алёна отсчитала сумму, как ей казалось, достаточную для оплаты чая и положила на стол.

– А налог? – спросил Игнат. – На добавочную стоимость.

Алёна о таком никогда не слышала. Она перетряхнула сумку в поисках завалявшейся мелочи.

И вдруг у Алёны брызнули слезы. Игнат вмиг как будто подавился. Официантка на подходе к их столику за расчетом, согнулась вдвое, наклонилась к полу и задохнулась в выворачивающем душу адском кашле. В первый момент это казалось смешным – не взрослые люди, а дети в ее инфекционном отделении. Но дальше у Алёны мысль не пошла, потому что ей стало трудно дышать. Из кухни выскочили китайские повара и тоже зашлись в кашле.

Люди задыхались и кричали: «Что это? Кто это сделал? Полиция, срочно вызовите полицию!»

Охранники матерились, не понимая, что делать. Одна клиентка увидела поваров и закричала: «Вот! Вот они!.. Это всё китайцы! Это они, они!..»

Охранники окружили поваров, то ли чтобы арестовать, то ли спасти от праведного гнева.

«А эти, эти, – показывали две тетки на охрану, – они ведь с ними заодно! Они хотят нас убить!»

Посетители хватали свои вещи, стремясь к выходу. А охранники, сами задыхаясь, не пускали и требовали оплаты. Кто-то швырнул купюру, но ее никто не подхватил. Высокий женский голос крикнул: «Сейчас все взорвется!» Началась настоящая паника. Мужики кричали: «Это зарин, зарин!» В узком проходе организовался затор.

Игнат схватил крепко Алёну за руку. В другой она держала свою сумку. Игнат просипел: «Да брось ты ее к черту!» Но ее пальцы заклинило. Он волок ее силой куда-то на кухню, там был служебный выход. Он вышиб дверь, и они глотнули обожженным горлом свежего городского воздуха.

Китайцы и охрана были уже на улице. Случайные прохожие вмешались в толпу, желая понять происходящее. Толпа угрожающе увеличивалась.

Игнат отволок Алёну подальше от здания к осенней клумбе, покрытой яркими настурциями. Там Алёну наконец вырвало. Прямо на настурции. А потом и Игната. Оба склонялись над низкой чугунной оградой и мучительно освобождали свой организм от ядовитого газа.

Подъехала полиция. Полицейские ринулись вглубь, но довольно скоро выскочили обратно. Народ все подходил.

– Знаешь, – с трудом произнес Игнат, – нам лучше уйти, пока не замели в отделение.

Алёна хотела сказать, что она лично не чувствует себя ни в чем виноватой, а, наоборот, хотела бы узнать, какая сволочь это все устроила. Но эта мысль была слишком длинная, и она молча пошла прочь. Игнат за ней. Им удалось уйти.

К кафе подъезжали новые полицейские машины. Разгорался большой скандал – требовали выяснения причин теракта.

Стояла сказочная сентябрьская жара – легкая, поэтичная. Прохожие шли по своим делам и не догадывались, что совсем неподалеку в сером здании, где располагалось кафе «Чайкофский», буквально задыхаются люди. Игнат с Алёной зашли в «Макдоналдс». Там взяли по бутылке воды и сели подальше от матерящихся подростков. Стали жадно пить и промывать горло и пищевод.

– Вот суки, – сказал Игнат, – как в такой стране жить можно? Всем на все насрать. Ты подумай – в такой момент они требовали оплаты.

– «Титаник» какой-то, – выдавила Алёна.

– Точно. Помнишь, когда Ди Каприо тащит… эту как ее…

– Кейт Уинслет.

– Точно.

– Спасибо, Ди Каприо, – Алёна благодарно посмотрела на Игната.

Игнат, смутившись, предложил:

– А давай еще воды. Надо много пить.

– Давай.

Игнат принес еще две бутылки.

– Без газа, – сказал он.

Алёна засмеялась. Это была вторая шутка, которая ей понравилась.

Игнат посмотрел на нее. Обильные слезы смыли лишний макияж, сгладили глубокие складки у рта и вернули чистое детское выражение. Игнат тоже стал похож на свою фотографию. У него было немного усталое интеллигентное лицо не очень успешного человека.

– Что это было? – спросила она.

– У кого-то взорвался газовый баллончик.

– Почему?

Он понятия не имел. Достал телефон и написал в Яндексе – «Газовый баллон». Появилась информация, что газовые баллончики разрешены для самообороны и их огромное количество. На всех снимках красивые аэрозольники держала женская рука с ярким модным маникюром и указательный палец уже лежал на кнопке.

– Это для женщин? – спросила Алёна. – А зачем?

– Для спокойствия.

– Какое может быть спокойствие? Нас чуть не убили.

Игнат заинтересовался рекламой.

– Смотри, – сказал он, – и недорого. Полтысячи – не так много. А есть и за сто сорок – тренировочные.

Потом они немного поговорили о фильмах. Он любил то, что называется «экшен». Она – мелодрамы. Но, уважая вкусы, выслушали доводы в защиту этих разных жанров.

Он посмотрел незаметно на часы, и Алёна подумала, что, наверное, пора им отдохнуть друг от друга.

Расстались мирно, договорились продолжить общение в фейсбуке. О серьезных намерениях было еще рано говорить, но все равно: «Приятно провели время», – сказали они друг другу на прощанье, спускаясь на эскалаторе. Потом сели в поезда и уехали в разных направлениях.

Игнат ехал и думал: «Хорошая вещь этот баллончик, надо с ребятами поделиться. – Потом засмеялся сам с собой: – Ничего себе приятно провел время!»

Вышел на своей остановке и привычным маршрутом поспешил в спортзал – приближалось оплаченное им время.

Алёна думала: «Какой он милый, этот Игнат, надо в следующий раз лучше себя вести и не кидаться как собака с цепи. Что вообще с ней происходит на подобных свиданиях, почему она всегда приходит с такой ненавистью к мужикам. Они же тоже люди. Как китайцы».

В метро было много одиноких женщин. Она их всегда узнавала, как сестер. Что-то было в глазах преувеличенно деловое, мол, не подходи, мне и так хорошо. Мужчины не так легко вычислялись, впрочем, она не была специалистом по этим вопросам. Время ее уходило – это было страшно. Возраст деторождения фактически заканчивался. Подруги обзавелись детьми, а одна вообще уже стала бабушкой.

Сразу заработали разные идеи. Надо было по-другому постричься, подумать об одежде.

Хорошо, что она отделилась от родителей, жить вместе было уже невыносимо. Срочно надо было созвониться с подругой – обсудить. Сегодняшняя встреча была очень удачная, недаром вчера, когда она гадала по какой-то современной дамской прозе, на пятнадцатой сверху строчке было только одно слово «шанс». Что-то оживало в ее душе, какая-то надежда. И как здорово, что теперь у них с Игнатом есть такое интересное общее воспоминание. Надо бы завтра с ним встретиться. После работы. Может, в кино сходить. Надо подобрать что-нибудь приличное. Готова на «экшен». Хорошо бы куда-нибудь съездить. Но куда? Было бы лето. Летом-то они обязательно куда-нибудь поедут. Можно в Турцию. У нее есть неистраченный «шенген». Надо, чтобы у него тоже был. Вообще хорошо бы поближе познакомиться.

У входной двери поискала ключи. В кармане не было. В сумке, наверное. Полезла в сумку. Женская сумка – это вообще отдельный мир. Там бывают самые нужные вещи, буквально необходимые каждый день, и порой находятся фантастически забытые и даже загадочные предметы.

В сумке на самом дне лежал аэрозольник, такой же, как показывал Яндекс. Алёна обалдело замерла, потом осторожно взяла в руки – легкий, пустой; мелькнула мысль: «Подкинули, суки, – потом мысль ушла в сторону Игната: – Вот кто, сволочь». Потом очень четко вспомнила, что давно-давно, когда она только начинала поиск на сайте знакомств, ей на работе посоветовали приобрести эту штуку. Она приобрела и забыла. Она, конечно, ее видела в сумке каждый день, но думала, что это лак для волос и удивлялась: на фиг она его с собой таскает. Поэтому сегодня она совершенно искренне негодовала на тот ужас, который с ними произошел.

Она тупо смотрела на страшный предмет, и у нее не было слов. С самооценкой у нее всегда было плохо, но сейчас она упала до нуля.

«Это я, я, – это я сама, почему всегда я, почему это всегда со мной, почему? Почему со мной всегда все не по-человечески? Как это можно объяснить Игнату? Какой вообще к черту Игнат! Тоже мне Ди Каприо… Так мне и нужно, вот именно так и нужно!.. Дура! Дура!»

Подошла к мусоропроводу, откинула грязную железную крышку и с ненавистью вышвырнула жестянку. Потом закрыла крышку максимально оглушительно, и пустая банка полетела с ускорением, загрохотала по этажам и замерла внизу в мусорном баке.

Как и ее жизнь.

От топота копыт

Тамара Попова вышла из новенького здания института. И оглянулась. Его только что перестроили под нужды нового русского – Ивана Петрова, который вознамерился вкладывать свои деньги не в торговый центр, не в доходный дом, не в игровые автоматы, а самым честным образом он воплощал свою юношескую мечту о высшем учебном заведении, дающем творческие профессии – журналистов, режиссеров, операторов, актеров, и пригласил очень многих достойных людей преподавать. Платил хорошо, не ограничиваясь никакими нормами, подмастерьев же охотно брал из провинциальных училищ, им платил гораздо меньше, но они и так были рады получить работу, да еще в столице, да еще по любимой профессии.

Миллионер умел тратить деньги с умом. Аудитории пахли новенькой черной краской – это приводило в недоумение ремонтников-азиатов. «Человек солнце нужен, свет нужен, зачем черный – зачем окна забить?» Ну как им объяснить, что это «черный кабинет» для театрального процесса? И черные доски на окна, и черные ширмы, и черные кубы – основная атрибутика обучения актерскому мастерству.

Конечно, предварительно Тамара провалилась везде. «Пятерка» ее проигнорировала: не понравился рост, с таким надо в баскетбол играть – сказали ей во ВГИКе, не понравился приморский говор – это уже сердилась «Щука», показался подозрительным подбор стихов – она читала Веру Полозкову, – это «Щепка». В ГИТИС и Школу-студию МХАТ просто не пустили – перестарок, почти девятнадцать лет.

А тут как раз стали открываться один за другим частные вузы. Пошла в первый попавшийся – очень все понравилось, даже отсутствие гардероба ее не смущало. А уж добрая Евдокия Антоновна, тетя Дуся, в буфете, где были совершенно домашние борщи, котлеты, как у бабушки, блинчики по-соседски с вареньем, и заваренный в большом чайнике напиток у нее был похож на чай, а не на отвар половой тряпки в грязной воде.

Мастера она полюбила сразу. Человек с такими глазами не может быть плохим! И при нем очень преданная жена, готовая в любую минуту подсказать, как кого зовут. Курс был огромный, за пятьдесят: поди запомни с ходу, кто они такие.

А руководителей звали Федор Федорович Божко и Ангелина Семеновна Божко. Редко, когда муж и жена носят одну фамилию, все развода боятся.

Неприятно было, конечно, одно – надо было платить очень большие деньги, и уже на этой неделе. Никаких отсрочек. Сказали, что Иван Мефодиевич, ректор, отсрочек не дает вообще. И конечно, жилье надо искать. Общежития у них нет. О родительской помощи даже думать нечего. Отец их давно бросил, мать-инвалид живет на пенсию, она в Уссурийске очень маленькая, если по инвалидности.

Тамара направилась в единственное место, которое она знала, – Ярославский вокзал. Там удалось пересидеть ночь, но утром ее все же выгнали. К вечеру опять повезло. А на третий день она заметила, что к ней направляется человек в форме. Она и еще одна девушка быстро рванули в противоположную сторону. Их преследовали. Но они скрылись в женском туалете, заплатив за вход немалые деньги – пятьдесят рублей. Провели там около получаса, когда выглянули, никого не было. Они выбрались в длинный коридор. Там тесными рядами стояли новобранцы: молоденькие, безусые, нелепо одетые. С набитыми рюкзаками. Девушки, протискиваясь вдоль шеренги, услышали: «Девочки, а девочки, купите нам пирожки. Вон там в ларьке».

– Деньги давай! – протянула руку Тамарина напарница: – Сколько штук?

– На все.

В руку той положили двести рублей. А Тамара быстро побежала к ларьку занять небольшую очередь. Когда обернулась, напарницы след простыл. На нее смотрели голодные ребята с ожиданием. Тамара достала две свои последние сотенные и храбро купила шесть дешевых пирожков. Отнесла солдатикам и побрела прочь. А где было это «прочь» она понятия не имела.

Состав подогнали, и солдатики нестройно потопали к платформе. Тамара присела на лавку и сразу сидя заснула. И вот тут ее прищучили и отвели в вокзальную полицию. Хотели взять штраф, но у нее ничего не было. Она только показала студенческий билет и сказала, что стипендию еще не платили. Ох, если б она была в частном вузе, эта стипендия, разве б гоняла она по вокзалу, как обосранная лань?

Потом ее загнали в обезьянник, и там она встретилась со своей напарницей:

– Ну здрасте, – сказала она ей. – Давно не виделись, ты для чего у солдат деньги украла? Это грех, понимать надо.

– Слушай ты, – откликнулась напарница, – тебя как звать?

– Тамара.

– А меня Лариса. Вот слушай, тебе жить негде?

– Ну…

– И мне. Надо что-нибудь придумать. Ты где учишься?

– Где надо, там учусь.

– А там нигде нельзя устроиться? В общаге.

– Нет.

– Деньги нужны?

– Как ты догадалась?

– Есть вариант, только никто не хочет идти.

– А я не капризная.

– Они предлагают, а я отказалась. Я от мамки сбежала. Ты вон учишься, а я вообще никто.

– Ну колись, где эти деньги дают?

– Могу свести. Только ты мне за это…

– Я тебе за это двести рублей дала.

– Как это?

– Купила на свои кровные шесть пирожков.

– Уже съела?

– Дура ты, Лариса, откуда такая взялась?

– Из Электростали.

– Ну и вали в свою Электросталь, а мне скажи, где работа.

Менты привели целую партию веселых пьяных девушек и запихнули в обезьянник. Тамара посмотрела на девушек, потом перевела глаза на Ларису и только сказала:

– Это?

– Это, – кивнула Лариса, – но я отказалась.

Тамара задумалась. Выбора у нее не было. Ее защищал только студенческий билет. Если отберут, тогда копец. Ползи обратно в Уссурийск малой скоростью.

– С кем говорить надо? – спросила она вслух у девиц. – Кто тут у вас начальник?

– Начальник на свободе, – ответила ей самая веселая, видать, под кайфом. – А тебе чего?

– Поговорить.

За решеткой стояли двое в форме и по очереди болтали по городскому телефону.

– Вон тот рыжий, – тихо сказала веселая.

– Да ты что? Это же полиция.

– Ты сказала: начальник.

– Ты меня дурой не считай. Мне по другому вопросу нужен начальник.

– А он по всем вопросам, крышует нас.

Удалось поймать взгляд рыжего. Кивнуть ему. Он ей кивнул и через какое-то время вывел ее из обезьянника.

– Работа нужна?

– Нужна.

– Какая?

– Ночная.

Он с сомнением оглядел ее.

– Тебе сколько?

– Восемнадцать.

– Когда?

– Что когда?

– Стукнет когда.

– Уже давно стукнуло.

Рыжий посмотрел на студенческий. Но там возраста не было. Паспорт Тамара не дала, боялась – отнимет.

– Прикинь, – сказала Тамара, – я уже учусь, а в школе одиннадцать классов. Пошла в семь. Сложи.

– Ладно, посиди пока.

Он довольно надолго исчез. Потом пришел с запиской. Там был телефон и женское имя: Динара Улугбековна. Тамара внимательно изучила записку и спросила:

– По-русски говорит?

– Как мы с тобой, «Плешку» кончила.

Тамара не знала, что такое «Плешка», но не подала виду. Кивнув на телефонный аппарат на столе, спросила:

– Можно?

Рыжий ответил:

– Ты сума сошла? Получила и вали.

Уходя, Тамара оглянулась на Ларису:

– Не хочешь со мной?

Та затрясла головой:

– Нет, нет, нет! Я еще жить хочу.

Тамара слабо махнула ей и пошла прочь. И опять шла и не знала, где находится это «прочь».

Воскресный обед в доме Изаксонов. Отец, Наум Моисеевич, инженер на Выборгском судостроительном, последние годы работает совместно с финнами в производстве холодильников: «Хелкама Форсте Виипури». Хороший специалист, только с финнами трудно сотрудничать. Кое-кто из них, постарше, помнит, что Выборг – в прошлом их город, и чуть что вставляют лыко в строку, но ничего Изаксон привык, главное – это дело и заработок, а заработок очень хороший. Он доволен.

Мать Татьяна Ивановна работала на Выборгской целлюлозе – вредное производство, между прочим, ушла раньше времени на пенсию. Души не чает в сыне. Вот как только родился – души не чает, уж очень красив. Еще в детском саду его фото висело в кабинете директора, а потом школьная олимпиада по химии – Денис не решил ни одной задачи правильно, а его снимок пошел в «Вечерний Выборг». Школу окончил терпимо, но главное – аттестат, кто смотрит потом, какие там отметки. Вот только это чертово ЕГЭ, но с ним тоже удалось справиться. Теперь ему прямая дорога в Московский университет. Но за обедом между первым и вторым сын заявил, что едет завтра в Питер поступать в театральный институт.

– Постой, постой, – сказала Татьяна Ивановна, держась за виски от внезапного удара мигрени, – у тебя же завтра выпускной.

– Ну получу и сразу поеду, Питер под боком. Утром на прослушивание.

– Не понял, – сказал отец, – что-то не дошло, какое прослушивание? Ты что, поешь? Ты тенор?

Денис страдальчески отреагировал на папин юмор:

– Нет, не тенор. У актеров тоже называется прослушивание.

– У актеров? Кто тебе сказал, что ты актер?

Вступилась мама:

– Ну он же ходил в Дом культуры в кружок.

– Какой кружок! – взвился Денис. – Что у вас за допотопные понятия. Это студия, студия, и Милена Архиповна сказала мне, что у меня есть шанс.

На самом деле руководительница студии сказала циничнее: «У тебя хорошая внешность, ею надо торговать. Пойди в актеры, увидишь. Там ты пригодишься».

– Минуточку, – громким инженерным голосом сказал отец: – Какой шанс? И что-то я не видел тебя в этой твоей студии. Ты там кого играл?

– Репетировал, – буркнул сын и встал.

– Но мы не договорили, – возмутился отец.

Мать, зная неуступчивый характер сына, успокоила его взглядом.

– Пойду пройдусь.

Смотрели, как он натягивает дурацкую бейсболку задом наперед и уходит.

– Ты когда будешь? – спросила мать.

– Не знаю.

Дверь захлопнулась. Тогда мать сказала: «Идем!»

Они рванули в комнату сына. Там осторожно провели обыск – искали паспорт. Не нашли.

– Тогда ночью, – сказала мать, – надо будет спрятать аттестат зрелости, без него точно не примут.

Денис не пришел ночевать. Документы были при нем. Днем он получил аттестат, объясняя, что у него экзамен в Санкт-Петербурге, и в ту же секунду покинул город на «Ласточке».

К вечеру был в Питере. Поошивался на Невском. Белая ночь была, как в Выборге. Стайки старшеклассников встречались на каждом углу. Поужинал в Столовой № 1 у Казанского собора и разговорился с двумя девушками из Саратова – они сказали, что переночевать недорого можно в хостеле. Хоспис и хостел слились в одно понятие, и Денис стал хохотать как сумасшедший. Девушки тоже. Потом посмотрели вместе, как разводят мосты, и направились в хостел – гостиницу. Жизнь улыбалась.

Набирал курс знаменитый Вениамин Фильштинский, о котором говорили, что все его выпускники – гении, и называли Пореченкова, Хабенского, Раппопорт. Фамилия последней утвердила Дениса в мысли, что фамилия Изаксон тоже пройдет. Меньше всего он думал, что будет читать. Главное – кураж и блеск в глазах, так он думал.

Он записался и наблюдал, как исчезают за дверьми очередные десятки, а куда они потом деваются – непонятно. Сразу вызывали следующих. Это был первый тур, и отсев проходил стремительно. Его отсеяли в секунду – он только успел произнести человеку, похожему на Фильштинского: «Скажи-ка, дядя…» – и ему сказали: «Спасибо!»

И велели сесть к остальным. Пока читали другие и на его, Дениса, взгляд читали неважно, а уж о внешности смешно было говорить – шли какие-то мелкие шибздики, он еще полагал, что его не дослушали. Они же сразу поняли, что он уже проходит на следующий тур и ему надо только побольше чего-нибудь выучить, да он это и сам понимал.

Но когда вся десятка отчитала и им предложили пройти в другую дверь, он понял, что они прошли все и теперь их просто ведут для короткой консультации. Но и короткой консультации не последовало – их просто выпроводили на улицу через какой-то боковой выход. Из их десятки не прошел ни один.

«Позвольте, – билось в его голове, – скажите, дяди, я ведь красивый, ведь этого не отнять…» В голове много всего билось, голова просто трещала.

– Что же делать? – спросила одна совсем неинтересная девочка. – Куда теперь?

Денис прислушался, совет бы не помешал. Один немолодой мальчик, лет за двадцать пять, сказал:

– В Москву надо, там сейчас институт открыли, берут всех, но только за плату.

Денис даже слушать дальше не стал, он просто побежал на Московский вокзал. Москва – вот где оценят его внешние данные. Хотелось обогнать всю эту шушеру и приехать первым. Адрес частного вуза он знал давно, но хотел испробовать сначала бюджетные возможности.

И вот он студент Мастерской Федора Федоровича Божко, заслуженного артиста, о котором говорили, что в молодости он гениально сыграл в кино Дзержинского.

Выдали красивый в синей твердой обложке студенческий билет. Мальчиков было человек восемнадцать, остальные девочки – штук сорок. Денис потерялся в этом цветнике. Один парень предложил снять на троих однокомнатную квартиру. Будет дешевле. Сняли на пятерых – стало еще дешевле. Потом бегали по барахолкам, скупали раскладушки.

А какое было праздничное открытие! Погода не подкачала. Народу – бесконечная толпа счастливчиков. Расставили по курсам, у каждой группы были таблички: режиссеры, операторы, актеры. Раздали огромное количество белых шаров и строго приказали держать их за веревочки пока не дадут сигнал – выпускать! Все фотографировались, делали селфи. И сразу возникло ощущение: это наши, это не наши!

Ректор Иван Мефодиевич Петров в демократичной джинсовой куртке сказал проникновенные слова поздравления. А потом знакомые по телеэкранам будущие преподаватели стали давать советы, как надо учиться. А один просто спел, да еще как – спел, студентам совет, как надо учиться в стиле рэп.

И вот дали сигнал – выпускаем шары!

И под оглушительный гимн полетели вверх, как белые птицы, целые гроздья гигантских шаров. Некоторые тут же застревали в высоких деревьях, а другие выбирались в открытое небо – все выше и выше!

Какой восторг! Как звучит старая клятва: «Учиться, учиться и еще раз учиться!»

Ни секунды не пожалел Денис Изаксон, что стал студентом этого замечательно вуза.

Слезы у Сашеньки Скрябиной всегда были наготове. Железы слишком близко расположены. Причем плакала она легко по любому поводу. Сначала она оплакивала свои провалы, а ведь это такой болезненный удар по самооценке – ужас. Потом она узнала, что в Москве как грибы после дождя открываются частные актерские школы. Доки в делах поступления давали исчерпывающие комментарии: где хорошо, где не очень, где слишком дорого, где просто далеко.

Сашенька выбрала телевизионный вариант вуза. Она знала, что телевидение – это тот единственный вид искусства, который уважают ее консервативные родители. И они согласились заплатить за полгода, до зимней сессии. А там видно будет. Вернется в Ковров и займется делом – пойдет в радиотехнический. Сашенька сама понимала, почему не заинтересовала серьезные театральные вузы – ее проклятый рост. Нет, она не лилипут, конечно, но рядом с рослыми и даже несколько перезревшими старшеклассницами – у каждой за плечами по аборту, она выглядела недоноском. Зато она хорошо пела, и ее любили в школе за песни Махалии Джексон, которые она пела низким хриплым голосом на блестящем английском языке. Собственно, на каждом своем поступлении она намекала, что лучше бы она спела, но ей логично говорили: «У нас не консерватория, а драматическое искусство».