Текст книги "Волшебный магазин"

Вдовы

Однажды возникла идея собрать в одной телевизионной передаче свежих вдов ушедших за год известных политиков, писателей, художников, людей очень достойных и уважаемых: словом, собрать и утешить их оставшиеся половинки, пусть им будет чуть веселее.

Вдовы оказались весьма разномастные, некоторые просто оскорбились на эту телевизионную благотворительность, другие стали требовать денег, третьи долго рыдали по телефону, а потом спрашивали: платья свои или стилисты постараются.

Режиссер телепередачи Аглая уже на предварительных встречах готова была всех убить, а уж когда подошло время прямого эфира, сама была готова надеть на себя все черное и осыпать голову винегретом. Какое же нечеловеческое терпение надо иметь.

– Передача пройдет, повешусь, – пообещала она мужу, и тот с энтузиазмом согласился: только в Таиланде или на Корсике. Пусть будет поэффектнее.

Время было перестроечное, и в моду опять входил прямой эфир. Поэтому решили сначала снять несчастных женщин у могил своих знаменитых мужей, а потом сразу буквально свеженькими вывести прямо на глаза телезрителей в шубках, припорошенных февральским снежком. Идея очень понравилась руководству канала.

Женщин собрали заранее, сделали красивый макияж, закрепили лаком прически, строго проверили их домашние черные платья, одобрили коротенькие у самых молодых, но подыскали в костюмерных более подходящие для возрастных: не хотелось старческого уныния, а наоборот, идея была – вернуть им смысл жизни. Кроме того, всем надели туфли на каблуках. Дамы занервничали, мол, как мы пройдем по февральскому снегу. Им сказали: все вычищено и больше пяти минут там и делать нечего. Одной бедно одетой даже шубку подобрали. Получилось очень стильно – как и задумывали.

Дам посадили на студийный автобус и повезли на кладбище. Погода портилась на глазах. Долго стояли в пробке, и водитель ругался, что только идиот может заказывать транспорт на вечер пятницы. Наконец добрались.

Операторы с камерами наизготове ринулись успеть схватить хоть немного дневного света. Вдовы по очереди по схеме, предложенной режиссершей, подходили то к одной могиле, то к другой. Возлагали цветочки. Потом выяснилось, что букетов не хватило и их стали использовать многоразово. Вдруг начал падать красивый рождественский снег. Операторы торопили. Но могилы были в разных концах кладбища, и дело затягивалось. Выяснилось, что к некоторым вообще нельзя подойти из-за сугробов. Операторы орали на Аглаю, ругая плохую организацию. А она была совершенно ни при чем. Почему-то не взяли с собой администратора, который бы этим занялся, вроде места в автобусе не нашлось.

Одну могилу так и не нашли и решили: ну и не надо. Но вдова именно этого покойника, поэта-диссидента былых времен, оказалась дамочкой упертой и сказала, что никуда не двинется, пока не найдут могилу Аркадия Федоровича. Аглая копалась в бумагах и не находила. Тогда она пошла в кладбищенскую администрацию. Но сторож сказал, что контора уже закрыта и все ушли и им бы тоже пора. Он лично ночевать на кладбище не собирается. Ждет только ночную охрану и сразу уйдет. Еще чего – он и так здесь целыми днями торчит – думаете, это весело.

Пока они пререкались и искали, автобус исчез. Возникла мысль, что водитель слинял, решив, что его смена закончена. Вечерело. Прямой эфир ждал, а они все искали и искали могилу Аркадия Федоровича. Измученные вдовы гоняли по колено в снегу, читая надписи и все время ахая: ой, и Петя здесь, а я не знала, и Максим Сердюков, он же был потрясающий певец, его сейчас никто не помнит. Девочки, смотрите, кого я нашла – Жан Фурье, он же француз!

Одна пожилая сказала, что устала, и если их немедленно не отвезут на студию, она сейчас ляжет и пусть ее закопают возле мужа Олега Ануфриевича, великого хирурга двадцатого века, он самого Кагановича оперировал.

Две более молодые вдовы пытались ее поднять, но она все больше и больше закапывалась в снег. Когда сторож крикнул: «Смена пришла, я запираю ворота» – вдовы захромали на ледяных ногах к выходу, вдова великого хирурга встала и как миленькая пошла.

У запертых уже ворот стояла Аглая и тщетно старалась хоть кому-то дозвониться. Потом у нее в телефоне кончился заряд. Вдовы же все были без своих сумочек и без телефонов – вообще им сказали, что мероприятие займет не больше получаса и они сразу вернутся в эфир. Хорошо, разрешили шубки надеть, все-таки не все были молоденькие, одной было за восемьдесят, но она как раз была самая спокойная. Ей терять было нечего, она – вдова великого дирижера Абрама Саца, и он давно ее уже звал к себе. Вторая была помоложе, под семьдесят – она как раз очень склочничала.

Тогда Аглая решительно ушла на дорогу голосовать. «Хоть автобус, хоть грузовик, хоть снегоуборочную машину – но приведу», – успокоила она вдов.

Вдовы пританцовывали в ожидании режиссерши. Операторы, снимавшие, как они клали цветочки, давно уехали на своем транспорте. А режиссерши все не было и не было.

Сторож, уже переодетый в цивильный дутик, сдавал смену двум мрачным охранникам. Дамочки потребовали, чтобы их впустили погреться в сторожевую будку. Но у охранников были свои планы коротать ночь, и они отрубили: «Нет, это противоречит третьему пункту устава охраны кладбищ».

Вдовы сказали, что они не смирятся и как только доберутся до телефонов, немедленно добьются увольнения охранников.

Сторож неуверенно вякнул, что, может быть, охрана разрешит впустить теток погреться в часовню, буквально на полчаса, пока не появится транспорт. Он просительно посмотрел на мрачных мужиков, но у них были свои проблемы и проводить время с разъяренными тетками не входило в их намерения.

Часовня стояла как-то хитро – у границы кладбища и частично за его пределами. И можно было сделать вид, что они вошли не с подведомственной территории.

Мужики мрачно открыли часовню и взяли с замерзших женщин слово не портить церковное имущество и не плевать на мозаичный пол.

Вдовы покорно дали слово.

В часовне было тепло и пахло ладаном. Свет был пригашен – в основном светили электрические лампадки возле наиболее значимых икон.

Вдовы сели на боковые скамейки и затосковали. Одна из молоденьких сказала:

– Ну что, девочки, давайте знакомиться. Меня зовут Елена, мой муж театральный режиссер Иван Зыков.

– Что вы говорите, – ахнула вдова среднего возраста, – а какая же у вас разница с Зыковым, вы же такая молодая?

– Тридцать пять лет, – с гордостью ответила Елена, – я у Ивана пятая, но последняя.

Женщины ожили. Вдова хирурга, особа неприятная, сразу произнесла:

– И нечего гордиться, пятая она, четырех убила и гордится. Я вот со своим Олегом Ануфриевичем прожила пятьдесят пять лет как один день и не допустила ни одной вертихвостки.

Вторая молоденькая поспешила вмешаться:

– Меня зовут Алина, мой муж физик Исаак Бронштейн.

Восьмидесятилетняя вдова дирижера Абрама Саца, самая спокойная из теток, заметила:

– Между прочим, он был гений.

– Тоже, небось, пятая, – заметила вдова хирурга.

Алина проигнорировала эту реплику. А Елена спросила вдову дирижера:

– А вас как зовут?

– Ольга Арташезовна, – с достоинством сообщила дирижерша.

– А вас? – продолжила Елена, обращаясь к вдове хирурга.

– А тебе какое дело, – она явно приняла Елену за очередную вертихвостку, забыв на мгновение, что защищать уже некого. – Ну Зинаида Никитична.

Вдова диссидента Аркадия Федоровича тихо плакала под иконой Богоматери с младенцем. Как это можно – не найти могилу, и еще называется телевидение.

– Голубушка, – обратилась к ней Ольга Арташезовна, – не печальтесь. Он уже никуда не убежит. Его найдут с лучами солнца.

Молоденькие вдовы Елена и Алина засмеялись: им показалось смешно, что они просидят в часовне до восхода солнца.

– Меня зовут Оксана Штанько, – поделилась вдова поэта. – Мы столько настрадались в нашей жизни. Аркадия не печатали. Потом держали в психушке. А теперь могилу потеряли.

Зинаида Никитична немедленно выстрелила в сердце:

– Правильно держали. Жаль, что выпустили. Был бы сейчас жив.

Вдова поэта так была потрясена столь реальной альтернативой, что перестала всхлипывать.

Две среднего возраста, но вполне молодые, чтобы начать новую жизнь, представились:

– Ульяна, вдова художника-абстракциониста Голлербаха.

– Анаид Терещенко, вдова…

Бориса Терещенко, молодого политика, убитого при невыясненных обстоятельствах, знали все. И почтительно помолчали.

Но Зинаида Никитична своего не упустила:

– Так вот из-за таких, как ваш Терещенко, погиб мой муж.

– Как это? – наивно спросила вдова Терещенко, не догадываясь, что лучше бы помолчать.

Зинаида вопила довольно долго, она костерила всех, начиная от Горбачева, она обвиняла ученых, чиновников, интеллигентов, практически ей удалось оскорбить всех вдов, досталось и Ивану Зыкову за современные постановки, и поэту-диссиденту, и художнику абстракционисту, и, конечно, дирижеру по фамилии Сац. К нему она присоединила физика Бронштейна – и скопом обвинила в развале великой страны:

– Потому что, если бы не было вашей приватизации с вашим капитализмом, мой Олег Ануфриевич продолжал бы возглавлять свой институт. И он бы не заболел, потому что сердечная болезнь – это болезнь нервов.

Возражать ей не хотелось, эти тексты были у всех на слуху, но было обидно, что это надо выслушивать почему-то на кладбище.

– А вы кто, моя дорогая? – величественно поинтересовалась Ольга Арташезовна у последней вдовы неопределенного возраста, совсем никак себя не проявившей в течение всех перипетий вечера.

– Я Катя, – ответила она несколько перепуганно. – Я вообще тут случайно.

– То есть? – не поняла Зинаида Никитична. – Вы не вдова?

– Вдова, вдова, – поспешила ее успокоить неизвестная Катя, – просто мой муж был совсем простым человеком, ну не великим.

– Она из народа, – поняла вдова хирурга, – ее по сценарию примазали к нам, это я понимаю. Это чтобы нас оттенить.

Именно в это время Аглая подъехала к воротам – удалось поймать крытый фургон и посулить хорошую сумму. Ворота были заперты. Она стала стучать по железной ограде. Никто не откликался. Устав грохотать, на нетерпеливый крик водителя сказала: «Наверное, уже уехали, тогда хоть меня подвезите». Когда фургон разворачивался, ей показалось что-то странное, какие-то тени в слабо освещенной часовне. Она высунулась в окошко и покричала:

– Эгей! Эгей!

Молчание.

И они уехали. Охранники ничего не слышали и тупо пялились в телик. Эйфория от легкого заработка прошла, и они начали сходить с ума от тоски. И потом, они боялись покойников.

Время шло, но никто за женщинами не приходил.

Первой заныла все та же Зинаида Никитична:

– Я так больше не могу. У меня лекарство по часам. Где эта шалава?

– Знаете что, – вдруг осенило Анаид Терещенко, – надо попросить у охранников телефон. Почему мы не догадались?

– А кто пойдет? – поинтересовалась Оксана Штанько. – Я не пойду, я эту вохру всю жизнь ненавижу.

– Мы пойдем, – предложила Ульяна-абстракционистка вдове политика Анаид.

И они легко встали и пошли к выходу.

– Подождите, подождите, – закричала Елена, – надо через другую дверь. Эта же на улицу.

– Нет, – возразили вдовы, – мы именно через эту вошли.

– Да, но они сказали, что внутреннюю дверь они запрут.

– Когда сказали? Кому сказали? Мы не слышали. Кто слышал?

– Они сказали, что мы можем только с улицы войти.

– А вошли с кладбища.

Все заспорили. Ульяна и Анаид решали вопрос методом тыка: ту, сквозь которую они вошли, отворить не получалось, потому что охранники не хотели неприятностей и заперли ее снаружи. Тогда стали искать вторую дверь. Часовня была небольшая, но второй двери не было. Алина пошла вниз по винтовой лестнице. За ней двинулась Елена. Молоденькие – они смелые, ничего не боятся.

Ольга Арташезовна засомневалась:

– Если выйти на улицу, это ничего не даст, охрана ведь внутри, за воротами.

Помолчали, подождали молодых разведчиц. Они внизу хохотали и вскрикивали.

– Там мощи, – вдруг перекрестилась Оксана. – Они, наверное, на мощи наткнулись.

Но девочки вернулись довольные, сказали, что нашли туалет. Тут же образовалась очередь. Настроение поднялось.

– Еще бы еды найти – и хоть до утра, – помечтала Ульяна. – Ни у кого ничего нет?

– Обычно на могилах можно найти, особенно на Пасху, бомжи питаются, – вспомнила Оксана.

– До Пасхи не доживем, – мрачно сказала Анаид.

Неизвестная Катя, вдова простого человека, методично изучала закоулки в поисках хотя бы окна, которое можно открыть. Но все было глухо забито.

Когда все отписались и вернулись, возникла мысль найти выход из положения коллективными силами.

– Ну, во-первых, поголодать полезно, – сообщила Зинаида, – вон какие ряхи отъели, а ведь, небось, пост или вот-вот будет.

– Действительно, надо поставить ситуацию на службу позитива, – согласилась Ульяна Голлербах. – Вот, например, у моего гения ни одна картина не была куплена при советской власти, а он говорил: «Уленька, какое же это счастье, я умру, а у тебя будет готовое неразрозненное наследство».

– И что? – заинтересовалась вдова поэта-диссидента.

– Теперь такие деньги предлагают: и французы, и немцы.

– И что? – заинтересовалась вдова политика. – Всё разбазаришь по загранице?

– Не знаю. Наши пока не предлагают.

– А нам дали премию Аполлона Григорьева. Хорошие деньги. Но мы их уже проели, – поделилась Оксана.

– Уши вянут, – сплюнула вдова хирурга, – мой Олег Ануфриевич никогда не думал о деньгах. Он служил людям, а не мамоне.

– Кому? – не поняла Катя.

На нее шикнули:

– Какая тебе разница.

– Мне просто сказали, что нам после передачи заплатят, – извинилась Катя, – мне просто интересно.

– Кто сказал? – спросила Алина, – мне тоже интересно.

– Тетенька, – засмущалась Катя, – которая с нами репетировала.

– Аглая, – уточнила Елена.

– А сколько? – заинтересовалась вдова хирурга.

– Это вы для себя или для мамоны? – съязвила Оксана. – Вы же презираете деньги.

– Я говорила от имени мужа, он не опускался в наш быт – я его оберегала.

– Ну вообще-то должны платить, мы же тратим свое время, – осторожно заметила Ульяна Голлербах. – Например, час работы натурщика…

– Как вам не стыдно! – взвилась вдова режиссера. – Вас позвали рассказать про ваших самых любимых, самых дорогих. Я, например, целый текст заготовила.

– Какой? – заинтересовались женщины, потому что знаменитого Ивана Зыкова знала вся страна. – Нет, расскажите!

– Он репетировал «Пиковую даму».

– Ужас какой, – ахнули Алина Бронштейн и Анаид Терещенко, казалось, наиболее прагматичные и трезвые вдовы: физика и политика.

Они даже за голову схватились.

Катя смотрела на них с удивлением:

– А что тут такого… почему?

Женщины только отмахивались, а Оксана даже перекрестилась.

– И главное, ему все, ну просто все говорили: Ваня, не надо, Ваня, опасно.

– Но почему, – закричала Катя, она проходила в школе «Пиковую даму», и никто не умер. Разве что от скуки.

– Это суеверие, – мягко объяснила Ольга Арташезовна, причем на оперу оно не распространяется. Мой супруг несколько раз дирижировал «Пиковой» – и ничего.

Она подошла к лестнице и элегантно спустилась на нижний этаж в туалет.

– Я бы так не сказала, – задумчиво произнесла ей вслед вдова хирурга. – Он тоже плохо кончил. Нет, подумать только обыкновенная «Пиковая дама»!

Оксана затормошила Елену:

– Ну дальше, дальше…

– Я ему тоже говорила: возьми Чехова или Петрушевскую, – нет, говорит, только «Пиковую даму».

– Он самоубийца, – заключила вдова поэта, – он был просто самоубийца.

Зинаида Никитична спросила с некоторым подозрением:

– Вы плохо жили? Он вам изменял?

Елена возмутилась:

– Откуда вы взяли?

Оксана не успокаивалась:

– Ну дальше, дальше, что с ним дальше…

– Начал репетировать и чувствует: не идет.

– Кто не идет? – испугалась Катя.

– Да «Пиковая», «Пиковая»! – закричали все на нее. – Слушай внимательно.

Елена всмотрелась куда-то в неясную даль и сказала:

– Пришел после прогона, положил Пушкина под подушку и…

– Ну!

– И не проснулся. А я книжку взяла, а она на «Пиковой» открыта.

Наступила тишина.

И тут Зинаида Никитична, вдова хирурга Олега Ануфриевича, перекрестившись, сказала:

– Вот что называется душа народа. Это сколько же веков русские люди собирали факты, сопоставляли, делали свои выводы – и вот он, опыт русского народа.

– Да суеверие все это, – хмыкнула Ульяна Голлербах, – а не опыт русского народа.

Женщины замахали руками, зашикали на вдову художника с истинно русским именем и совершенно нерусской фамилией. Впрочем, ясно, что от мужа.

Чтобы отвлечься от грустной темы, вдова физика сказала:

– А мой Исаак, между прочим, сделал открытие, и его подали на Нобелевскую премию.

Все дамы сразу забыли про «Пиковую».

– А вот интересно, Нобелевская в еврах бывает или только в шведских кронах? – поинтересовалась Зинаида Никитична. – А в русских рублях это сколько? – соображала Катя.

Алина пояснила:

– Его только подали, а он умер.

– Ну и что, – постаралась успокоить ее Катя, – вы получите, поедете туда и получите как наследница. Или вы не наследница?

Все посмотрели на Алину с подозрением.

– Они мертвым не дают, только живым.

Повисло молчание. Все обдумывали явную несправедливость. Потом заскрипели ступеньки.

Снизу поднималась Ольга Арташезовна – в каждой руке она держала по бутылке кагора.

– Господь простит, – сказала она, – я уже помолилась.

Решили организовать застолье. Проигнорировав завет про запрещенный для женщин алтарь, уселись как раз там, вокруг удобного столика, покрытого парчой. Встала проблема, чем открыть и во что наливать. Разбрелись по часовне в поисках вариантов. Никто не был достаточно воцерковлен, чтобы сообразить, что можно, а что нельзя. Эра поголовного призыва в православие еще только разворачивалась.

Катя сунула нос в какой-то церковный загашник и обнаружила небольшой пластиковый мешочек с просроченными, но еще вполне съедобными просфорами. Ольга Арташезовна понюхала продукт и сказала:

– Они же освященные, их никакая плесень не тронет.

Немного волновало отсутствие штопора.

Опытная Зинаида Никитична проявила талант: сняла туфлю, прижала плоской частью подошвы к стене церквушки и сильно постучала донышком кагорной бутылки о внутренность туфли. И произошло чудо: плотная пробка медленно, но верно поползла вверх. Остаток вдова хирурга вытащила золотыми зубами – это было красиво.

Второе чудо уже никого не удивило: в кулере нашли запас воронкообразных стаканчиков, вдетых один в другой. Все перекрестились, абсолютно уверовав в высшую силу.

Разговор пошел веселее. Молодых волновало, смогут ли они найти себе новую половину или уже поздно. Пожилые жены Ольга и Зинаида их успокоили: «Девочки, у вас все впереди, вот увидите, вспомните наши слова».

А Катя вдруг закричала:

– Вам хорошо. Вы богатые, у вас все есть и, главное, все было – и любовь, и поездки, и шубы, и деньги. А у меня муж работал ночным сторожем на автостоянке, и жили мы в Коммунарке и только ждали: еще немного – и нам повезет, надо потерпеть. Вокруг призывали на митингах и по телевизору – проявите инициативу, займитесь бизнесом, начните с себя. Мы старались, мы так старались, а потом приехали ночью бандиты на разборку, его застрелили – случайно, не его искали, даже извинялись потом. Они автостоянки спутали. Он у меня не здесь похоронен, он в деревне на погосте.

– Кому же ты цветочки положила? – удивилась Елена. – Ты же у меня прямо из рук вырвала.

– А меня с собой взяли операторы, а то одна вдова не пришла, а им комплект нужен. И я согласилась. Мне и платье подобрали, и туфли, и даже шубу. Ну причесали, конечно.

Женщины не знали, как реагировать. Зинаида предпочла промолчать. Ей было жалко Катю. Она сама была из деревни и очень хорошо знала, что такое погост.

Ольга Арташезовна подошла к пианино и прошлась по клавишам. Звучало неплохо. Она подвинула табурет и начала что-то нежное, лирическое, располагающее к слезам и воспоминаниям.

Ульяна повернулась к Анаид и сказала:

– А у меня уже есть.

– Кто? – не поняла вдова политика.

– Любовь, – мечтательно произнесла вдова абстракциониста. – Он мне помогает с галерейщиками связываться.

– У меня тоже есть, – призналась Анаид, – но он совершенно других взглядов, даже не понимаю, как это получается, он Борьку – просто ненавидит. Он меня любит.

– За что ненавидит?

– Что меня мало любил Борис. Политику больше.

– Да что ты говоришь?! – уважительно отреагировала Ульяна, даже с некоторым чувством зависти.

– Ну… А мне страшно, будто я предатель.

Ольга Арташезовна оглядела приунывших подруг и вдруг заиграла польку Штрауса-отца. Девушки переглянулись, потом скинули ненавистные каблуки и выскочили на свободное пространство – очень захотелось танцевать. Особенно здорово танцевали Елена и Алина – и той и другой необходимо было сбросить утомительное чувство похоронной верности и начать жить своей жизнью. Вдруг Катя завертелась, как волчок, – вокруг своей оси, до потери равновесия, до безумия, до возвращения своей собственной души в онемевшее тело. Ульяна тоже скинула туфли и схватила негодующую Зинаиду Никитичну – та даже не успела охнуть, но выражение неодобрения еще некоторое время показывали опущенные уголки ее рта. Потом вдруг начались притопы – пианистка перешла на казачок. А уж в притопах Зинаида Никитична не знала себе равных.

В этих женщинах кипела жизнь. Некоторые даже не успели детей родить. Так захотелось счастья, так захотелось любви. И вдруг поверилось: будет!

Оксана вдруг схватила шубу и полезла вверх, цепляясь каблуками за невидимые уступы стены.

– Ты чего? – закричала ей Анаид. – Ты куда?

Оксана знала: если она чего-то захочет, то ей все удается. Вот она лезет к окну, и она его вышибет, или выдавит, или просто откроет. И открыла! Выбралась сквозь узкий высокий пролет и сиганула вниз, увлекая за собой оторвавшуюся от карниза занавеску. За ней уже карабкалась Анаид.

Ольга перестала играть, все повернулись к скалолазкам.

Остальные стояли и смотрели. Из открытого окна сильно дуло.

В это время у охранников назревал конфликт: младший Артем хотел смотреть по маленькому телевизору, единственному их утешению в ночной работе, соревнование по теннису «Австралия Опен», а его напарник Саша, наоборот, включил и даже хорошо настроил ток-шоу Соловьева: его интересовала политика, ему нравились эти живые разговоры, когда у каждого есть право проорать свою собственную точку зрения. Он уже был в воинственном настроении. Попихав друг друга и даже слегка смазав обоюдно по морде, они вышли отлить. И только приступили к этой процедуре, как…

…Над широкой кладбищенской дорожкой, под пышными хлопьями снега, маячили две фигуры, удаляясь в сторону монумента воинам Великой Отечественной войны.

– Я говорил, я говорил, – в ужасе прошептал Артем, – а ты не верил. Привидения…

Привидения шли неторопливо, и даже как будто беседуя.

Охранники, разбрызгивая мочу с расстегнутыми штанами влетели в сторожку и крепко заперли дверь.

– Завтра уволюсь, – сказал Артем, – не могу больше.

Оксана Штанько и Анаид Терещенко, не сворачивая со своего пути, как будто их кто-то вел, сразу подошли к могиле поэта-диссидента Аркадия Федоровича. Оксана прильнула к холодному камню, поставленному поклонниками поэта. Анаид оценила скромный камень.

Надпись на камне гласила: «Аркадий Федорович».

– А фамилия какая?

– А это и есть фамилия.

– А отчество?

– Тоже Федорович, только с другим ударением.

Потом сходили к Терещенко. Он был неподалеку, но среди своих соратников, быстро сгоревших в эти перестроечные годы. На могиле стоял огромный тяжелый крест, воздвигнутый оппозицией на средства одного симпатичного олигарха, который уважал либералов. Анаид подумала: «Мне бы хотелось тоже чего-то поскромнее, может, как у Катиного сторожа – погоста…» Потому что рядом с этим крестом ей, жене, не было места, здесь царила политика. Огромный холм неувядающих роз покрывал пространство вокруг креста – хорошо, что была память, но ее Борьки тут не было.

Все же она сказала ему, глядя в небо: «Прости меня. Одной очень страшно».

В глаз упала большая снежинка. Наверное, это был ответ.

Обратно они шли не чуя ног, даже как бы забыв о них. Но догадывались, что влезть обратно не удастся. Они постучали в сторожку. Доносился звук телевизора, даже слишком громкий. Они опять постучали. Долго не открывали.

Потом резко распахнулась дверь: на пороге стоял охранник с ножом, который угрожающе держал перед собой. За ним угадывался перепуганный второй. Телевизор орал, перекрикивая страх молодых ребят. Девушки встревожились.

– А что случилось? – спросила Анаид, прислушиваясь к истерическому голосу Соловьева. – Война?

– Почему? – не понял Саша. – Какая война?..

– Мы просто устали ждать и хотим позвонить от вас.

– Нас, наверное, забыли, – сказала Оксана миролюбиво.

Их голоса успокоили ребят, и Артем сделал звук потише, а потом вообще переключил каналы. Девушки стали извиняться:

– Мы сейчас… мы только позвоним… нас ждут в часовне. Вы нам только двери откройте, а то мы в окно вылезли.

Старший нашел телефон, протянул Оксане, но экран был черный – не работала связь. Артем достал свой и попытался включить. Пока они водились с телефонами, Анаид присмотрелась к небольшому телевизору и обомлела.

На экране с выключенным звуком шла какая-то знакомая передача, шел прямой эфир с участием вдов, которые издали показались Анаид очень знакомыми.

– Оксана, – сказала она, – ты погляди-ка…

Оксана подошла поближе и вгляделась в изображение. Это была та самая программа, которую они несколько раз репетировали, и вдов было восемь, как и положено, и ведущая была Аглая – энергичная, бодрая, полная участия и ободрения к жертвам горьких обстоятельств. Только это были не они, а совершенно другие вдовы, одетые, как и они, в красивые стильные черные платья с нитками жемчужных бус, их ножки были на высоких каблуках, даже более высоких, чем то, что было надето в данный момент на Оксану и Анаид.

Артем, заинтересовавшись, включил звук. И обе женщины услышали, как ведущая, обращаясь к этим женщинам, называет их именами: Анаид, Ольга Арташезовна, Елена, Оксана, Катя, Ульяна, Алина, Зинаида Никитична.

– Ничего не понимаю, – сказала Оксана, – кто это?

– Вдовы, очевидно, – предположила Анаид.

– На самом деле? А кто тогда мы?

– Привидения.

Их играли актрисы: более красивые, чем они, яркие, талантливые с хорошей четкой речью: они смущались где положено, радовались бесхитростным шуткам ведущей. Все шло как по маслу. Пожилые дамы были терпеливы и участливы. Молодые почтительны и уважительны.

Охранники отворили дверь часовни. Внутри было пусто. Все просто испарились. Высокое узкое окно было открыто. Пианино они использовали как лесенку. Оксана и Анаид обошли часовню и обнаружили следы, которые исчезали на их глазах. Темно, тихо, пусто…