Текст книги "Волшебный магазин"

Теперь она плачет от счастья. Она студентка, и у нее настоящий студенческий билет, по которому можно бесплатно ходить в самые труднодоступные московские театры: в «Гоголь-центр», в «Театр. doc», в МХТ и Электротеатр Станиславский.

По примеру мальчиков девочки тоже сняли небольшую квартирку на пять человек. Но уж постарались – сделали уют, поставили цветы в стеклянные банки на подоконники и завели будильник на шесть утра. Кто-то первый нажимал кнопку, и они спали дальше, не в силах подниматься к первой паре.

В квартире с Сашей были две Полины из Новосибирска и две Ксюши из маленьких городов: одна из Анжеро-Судженска, а другая из Юрги. Кемеровская область их сблизила. Поначалу показалось, что они собрались просто чудом: столько общего, такие планы на будущее, такая гордость, что стали студентами. Потом начались разногласия – прежде всего по вопросу дежурства. Принцип пионерлагеря – единственное коллективное местопребывание, которое они знали, здесь не годился.

Обедать они собирались в институте у тети Дуси. Но завтракать хотелось дома. Вопрос упирался в проклятые деньги. У Полин их было достаточно, но они не собирались кормить всю ораву. А напротив, Сашенька собиралась жить очень экономно. Не до жиру было и Ксюше из Юрги. Они объединились со Скрябиной. Ксюша из Анжерки обиделась, она мечтала о веселом общежитии, веселых утренних встречах за столом, как в американских фильмах, с хулиганскими разговорами о мальчиках и о сексе. Она проверила свои финансы и примкнула к Полинам.

Теперь по утрам Ксюша из Юрги и Сашенька варили овсянку на воде и пили дешевый растворимый кофе с сухарями. А на другой стороне кухонного столика пировали Полины с другой Ксюшей – они покупали еду в «Азбуке вкуса». Отношения стали напряженными. Ксюша из Юрги быстро уезжала на ранние лекции по русской истории. А Сашенька бежала в библиотеку изучать систему Станиславского.

Москвич Рома Малинин стал старостой. По своим деловым качествам он был гений. Сразу после начала занятий он предложил желающим подзаработать, поехать выступить на некий корпоратив в чиновной среде, где готовы были заплатить хорошие деньги за то, чтобы их профессиональный праздник прошел не так тоскливо, как в прошлом году. Рома позвал Сашеньку спеть, Дениса поухаживать за чиновницами, хотел, чтобы поехала и Тамара, но та решительно отказалась, сославшись на вечернюю работу.

Тогда поехала Настя из Белгорода, она сказала, что умеет показывать Пугачеву. И еще две Полины из Сашиной квартиры. Они были совершенно разные: высокая блондинка и мелкая брюнетка, но сдуру покрасились – блондинка в брюнетку, а брюнетка в блондинку. Денис сразу ими увлекся, но потом запутался, кто из них кто. Обе Полины были из Новосибирска и читали стихи Эдуарда Асадова. Зрителям нравилось.

А Рома замечательно читал басни, причем самые-самые заезженные превращались у него в шедевр, который он будто сейчас буквально у всех на глазах написал. «Ворона и лисица», например. Какое же примитивное существо эта дура – лисица, впрочем, ворона тоже не Спиноза, но какие же мы все, гомо сапиенсы, по сравнению с ними – умные, цари природы, властители мира. Это всем льстило.

Было непонятно, как такой талант не мог поступить на бюджет, но пути Господни неисповедимы и привели его в институт Ивана Петрова. Заплатили всем по-честному. Но больше не позвали. Тогда Рома стал договариваться с детскими садами и жэками – но там не платили, зато кормили.

Родители у Ромы давно разошлись – мама мечтала, что сын выучится на хорошую специальность и тогда можно будет вздохнуть. Но она понимала его мечту и готова была терпеть. Рома ничего не сказал, что институт частный. Он тайно встретился с отцом и имел с ним очень тяжелый разговор. Никто не мечтает, чтобы его сын стал артистом.

– А армия? – спросил он Рому.

– Там дают отсрочку.

– Это надежный, серьезный институт? Его не закроют?

– Что ты, папа, этого не может быть.

– Но ведь не государственный?

– Да, поэтому я пришел просить у тебя денег.

Отец переменился в лице. Потом засуетился, заспешил, посмотрел на часы:

– Роман, мне пора.

– Папа, я прошу у тебя в первый и последний раз в жизни. В первый…

– Ты прости, но у меня сейчас затруднения… Мой партнер…

– И в самый последний раз. И я клянусь мамой, что я больше никогда не приду к тебе с подобной просьбой.

В голосе Ромы, особенно при упоминании матери, послышалась такая боль, что отец дрогнул.

– Тебе сколько?

– Много.

– Сколько много?

– Мне надо закончить четыре курса и тогда пойти работать. Рассчитываю тебе когда-нибудь отдать.

После паузы отец склонил голову в знак согласия.

Настя была из Белгорода. Хороший город со своими церквями и митрополитом Белгородским, хорошим маминым знакомым. Мама ходила на службу в церковь более истово, чем на свою службу в отделение «Почты России». Отец умер от пьянства, так мама сказала. Соседская девчонка сказала другое: наложил на себя руки. Настя не поняла тогда это выражение, догадалась только, что плохо с отцом. Один раз в школе из окна увидела какого-то хмыря в шубе, вылезал из навороченной иномарки, шарил взглядом по верхним окнам, будто искал кого-то. Настя вдруг решила, что это и есть отец. Побежала вниз по лестнице, сбила с ног учительницу географии с раскрытым ноутбуком в руках, который являлся такой драгоценностью, что учительница предпочла больно удариться спиной о ступеньки, но не выпустить из рук дорогостоящее школьное оборудование. Пока Настя извинялась, помогала обрести учительнице вертикальное положение и выслушивала выговор за беготню, человек, которого она приняла за отца, исчез.

Когда мама узнала, что Настя хочет быть артисткой, она поцеловала ее крепко, отвела в церковь на исповедь к митрополиту и отдала на будущее обучение всё, что имела. Она верила, что именно дочь сможет выполнить ее заветное желание – сняться в кино.

Оглядевшись, Денис выбрал Настю из Белгорода, и они стали парой. Готовили вместе этюды и занимались в библиотеке. Возраст студентов был самый опасный. Секс занимал все мысли, по ночам все смотрели порнуху. Денис снимал хорошую квартиру неподалеку от института и пригласил Настю на ночной киносеанс.

Отсмотрев кино, они поняли, что сами могут такое снимать и таким образом заявить о себе как артисты. Когда снимали это «селфи», хохотали страшно и пришли к выводу, что смех убивает секс. Ну не получается и «половуха», и съемка одновременно: кто-то должен смотреть в глазок. Но все же им понравилось то, что сняли, и они захотели поделиться с друзьями по интернету. После этого и «половуха» пошла как надо. Заснули счастливые, обняв друг друга. Проспали две утренние пары.

Первым, кто обратил внимание на их «шедевр», был олигарх Петров. Встав рано по европейскому времени, собираясь окунуться в озеро Комо, Иван, прихлебывая хороший душистый кофе, включил компьютер.

Вышел на сайт любимого института и сразу же уперся в свежеснятое видео. Название видео гласило: «Так студенты-актеры готовятся к занятиям. Сначала он обалдел от наглости, мысли пришли потом.

– Ну ведь не хотел я этих актеров, я вообще их не хотел, мне журналисты нравятся, ими управлять легко, – нет, уговорили. Богема вонючая. Идиот, идиот, связался с дебилами, они меня доконают, сволочи. Деньги, всё деньги проклятые – ни один курс не дает столько денег, сколько эти суки. Я же знал, я же знал, что они просто враги, они не люди, они предатели, гады, мразь…

Проклиная разнузданных актеришек, дозвонился до проректорши, выдал ей по полной и потребовал немедленно – немедленно, в ту же секунду, удалить поганое видео.

– А этих мерзавцев, их… их… Они заплатили на семестр?

– Заплатили, – угодливо произнесла проректорша, будучи московским вариантом любовницы Петрова, его руками, ногами, ушами, глазами в его отсутствие, она была в курсе всего.

– За семестр?

– За все обучение, но с учетом инфляции это можно будет пересчитать.

Петров подумал:

– Кто у них руководитель?

– Мастер?

– Они, что, на заводе?

– Иван Мефодьевич, у них так принято. Божко у них мастер. Федор Федорович.

Петров опять подумал:

– Вызвать на ковер и дать по мозгам. И этому… прорабу тоже!

– Не выгонять?

– На вид поставить. Пусть видят все, что мы не суки, но чуть что – выгоним ко всем чертям.

На курсе шестьдесят один человек. Поделили и сделали две группы: первую и вторую. Вторые тут же обиделись.

– А почему мы вторые? Мы их разве хуже?

– Будете по очереди вторые-первые, – решил Божко, – по неделям.

Преподаватель по танцу подошла к мастеру:

– Федор Федорович, как же быть – один лишний человек. Что делать? Нужны пары.

– Будете сами с этим одним танцевать. Ему больше всех повезет.

– Неровно у нас девочек поделили: в одной группе мало, в другой много, – волнуется «вокал», – мне бы поровну.

– Тогда мне будет плохо, нечетное количество, – парирует «танец» – как пары составить?

Включается «сценречь»:

– Лучше бы поровну.

– Мне все равно, – говорит «ритмика».

– И мне до лампочки, – поддерживает «пластика», – лишь бы ходили.

Разговор идет в преподавательской, где можно выпить чаю и переждать окно.

– А вообще, – философски замечает «ритмика», – до лета дотянем, самые талантливые перепоступят, а шелупонь отвалится. К выпуску будет пятнадцать человек.

Никто не верит. Так не бывает!

– Сами увидите, – предрекает «ритмика», – такой процесс и в Школе-студии, и в ГИТИСе. Не выдерживают ребята – тяжело. Посмотрите на курс Брусникина. Сколько их? Ну то-то.

У Ангелины Семеновны первая группа. Поработали с ребятами на тему слепоты. Как слепые двигаются, как работают их трости, как они воспринимают окружающий мир. Потом сходили на выставку с выпуклыми рельефными классическими картинами. Смотрели, как слепые ощупывают информацию, как читают пальцами «Боярыню Морозову» и «Утро стрелецкой казни». Дала задание сходить на фильм для слепых с голосовым описанием в наушниках. И все же была недовольна.

Потом через день вторая группа. Ангелина принесла на урок целый пакет самолетных наглазников – масок. Предложила ощутить себя слепым. С хихиканьем и робкими попытками изобразить слепцов студенты походили по аудитории, потом выплеснулись в коридор, потом Ангелина Семеновна вывела их на улицу и предложила перейти широкую шумную магистраль, не снимая наглазников. Девочки оробели. Мальчики тихо, будто входя в холодную воду, стали пробовать ногой асфальт. Наконец ступили в опасное пространство девочки. Буквально парализованные неизвестностью, шли, растопырив руки, словно голосуя на дороге: это мы идем, не задавите.

Одна Тамара пошла уверенно – все внимание на звуки, она превратилась в локатор – повернула голову в одну сторону, потом – в другую и уверенно перешла дорогу.

– Видите? – сказала Ангелина. – У Тамары работают уши.

– Мы не видим, – закричали студенты и стали срывать маски.

Ни одной машины рядом нет. Дорогу перекрыл гаишник с палочкой. Машины идут по дублеру – отсюда звуковая подлинность.

Гаишник за работу получил достойную награду, но сказал: больше так не делайте, мне за вас влетит.

Блондинка, перекрашенная в брюнетку, Полина категорически отказывалась надевать на занятие актерскую униформу: балетки, треники, майку. Приходила в мини-юбке на высоких каблуках, хорошо увеличивающих ее достаточный рост. Замечания не помогали, просьбы, увещевания, выговоры.

– А теперь ползем по очень узкому туннелю, – сказала Ангелина и хлопнула в ладоши – очень узкий и очень низкий, ощущение «шкуродер» – клаустрофобия реальная. Ползем!

Студенты поползли.

– Полина! А что случилось?

Девушка аккуратно прилегла и постаралась сделать движение – юбчонка задралась, каблуки слетели. Она вскочила и со слезами закричала:

– Это нечестно! Так нельзя! Надо предупреждать.

И выскочила из аудитории.

Потом вернулась в том же виде. Студенты на этот раз карабкались наверх по приставной доске с набитыми чурбачками – упражнение называлось «скалолаз».

Полина опять вышла. Когда через какое-то время вернулась наконец в спортивном виде, девочки в длинных развевающихся юбках низко кланялись молодым людях в беретах с пером – учились делать реверанс.

На праздник первокурсника Ангелина Семеновна привела в Дом актера на Арбате весь курс, несмотря на то что официально были приглашены только главные вузы. Их представляли зрителям, они выступали. Божковцы сидели молча.

В конце праздника всем подарили по большому пакету пирожков. Но не божковцам. Тогда Ангелина решительно пошла за кулисы и выбила для своих целый пакет – не пришел курс Хейфеца и были лишние пирожки.

Она так радовалась. Она так хотела поднять им настроение, дать им веру в себя.

Все хотели помочь ребятам выбраться из отчаяния. Как ни крути, их вуз был второсортным.

Неожиданно выгнали милую тетю Дусю, не будет больше домашних обедов и вкусных блинчиков. Ведь институт расширяется и модернизируется. Прошел слух, что Петров купил еще пару дворцов, включая бывшее английское посольство. Быстро оборудовали современное кафе с высокими столами и стульями, с меню, написанным прямо на черной доске, и с невкусными блюдами, которые надо разогревать в микроволновке. Вместо одной тети Дуси стали работать пятеро молодых ребят в фирменных институтских бейсболках и майках. Держались надменно.

А этюды получались порой замечательные, особенно на стихи русских поэтов. Без слов. Только смысл. Денис показал Блока «Превратила все в шутку сначала». На сцене он был поэт и мучился над чистым листом. А Полина номер один все время приставала к нему и мешала сосредоточиться. Она даже забралась на стол и смахнула на пол его драгоценные рукописи. Только он с ней справился и выпроводил вон, и вроде пошла работа, как появилась другая Полина, номер два. С ее чарами было справиться гораздо сложнее. Она подменяла собой стихи. Буквально соблазняла. Вернулась первая, и уже обе стали отвлекать поэта. Тогда он схватил их за длинные юбки и выволок вон. Юбки шуршали, их тащили по бумажным черновикам. Поэт понял: жизнь прошуршала, как эти юбки.

Студентам нравились лекции по русской литературе. Очень сильный педагог, завкафедрой профессор Ольгина. И время было подходящее: уже проснулись, но еще не устали.

И вдруг слух: Ольгину уволили в разгар семестра. Произошло это просто – охрана получила приказ не пускать и отобрать пропуск.

Растерянная Мария Васильевна стояла униженно в проходной, не зная, как реагировать. Мимо бежали ее ученики и спрашивали, пробегая: «Сегодня Фонвизин? Или еще Державин?»

Она развернулась и ушла. Пошли достоверные слухи, что накануне она резко отозвалась о сосисках в новой столовой. И вот вам пожалуйста! Хозяин – барин.

Божко вызвали к проректору и попросили срочно ему и супруге сдать справку, что они не сидят в тюрьме. Федор Федорович удивился: «Как доказать, что я не верблюд?» Ему ответили – это указание Министерства просвещения, вот вам анкета, заполняйте и идите с ней по указанному адресу, но не позже чем через неделю, иначе не будет зарплаты.

В преподавательской шло активное обсуждение этого новшества. Но деньги были нужны, и большой дружной когортой все пошли по указанному адресу, там оказалось – за скорость надо было заплатить по три тысячи. Божко нуждался в педагогах, пришлось заплатить за всех.

В общей курсовой комнате, где хранились все вещи, где девочки и мальчики переодевались, хранили реквизит, ели китайскую лапшу, заливая кипятком из кулера, где протекала вся их институтская жизнь с раннего утра до самого позднего вечера, ближе к полуночи, когда бдительная охрана начинала обход всех пяти этажей с проверкой, не завалялся ли кто на репетиционных матах, случайно забыв о времени, – в этой самой комнате стали пропадать деньги. Из карманов, из кошельков, даже из тайных загашников в виде двойной прокладки в женских трусах, пристегнутых английской булавкой. Булавка есть – денег нет. Это была катастрофа. Ребята еще не обжились друг с другом достаточно, чтобы понимать, кто может быть на подозрении. Поэтому подозревали всех. И параллельные курсы – они запросто могли забежать во время, допустим, урока по танцу, когда все стоят по периметру у станка и выделывают па-де-де, на них даже кармана нет, только балетки и трико.

Собрались в своей комнате, заперлись изнутри. Был поздний вечер. Но в институте кипела жизнь.

Начал староста Рома.

– Что делать будем?

Немедленно зазвучали голоса жертв, можно было подумать, что они требуют компенсации от Ромы.

– У меня у самого две тысячи исчезли, – отрезал он, – я спрашиваю, что делать будем?

Перекрашенная в блондинку брюнетка Полина предложила:

– Всех обыскать!

Сашенька, заливаясь слезами, вывернула свой рюкзак:

– Вот ищите. У меня вообще ни копейки, хорошо, что мы за квартиру успели заплатить.

Изворотливый ум Ромы тут же отреагировал:

– Значит, успели, а где деньги взяли?

Немедленно обиделась Настя, еще не пришедшая в себя после порноскандала:

– А какая логика?

– А кто будет обыскивать? – раздался очень четкий голос Тамары. Она поглядывала на часы. – Давайте с меня, у меня работа. Я, между прочим, сама плачу за обучение.

Все неприятно замерли и уставились на нее – так вот кому нужны деньги.

– Вы что, с ума сошли? Не нужны мне ваши деньги, мне хватает.

– А где ты работаешь?

– На вокзале.

– Где?

– В консалтинговой компании, – так же четко и исчерпывающе ответила Тамара.

– Они по ночам работают?

– По дальневосточному времени.

Ребята уважительно помолчали.

– Так вот почему ты лекции прогуливаешь?!

– Сплю, – согласилась Тамара и опять посмотрела на часы: – Давайте, ребята. Время – деньги.

Все переглянулись – идей не было. Шестьдесят один человек смотрели друг на друга абсолютно честными глазами.

– Так что делать будем? – опять повторил староста.

В это время где-то далеко и как-то страшно захохотала какая-то птица. Все даже вздрогнули. Как будто кто-то их подслушивал.

Где-то на верхнем этаже отбивали чечетку танцоры. А внизу ритмически скандировали скороговорки. Было похоже на упражнение на внимание, которое любил задавать им мастер.

Невольно ребята стали разбирать ухом круги: ближний – что происходит в комнате, средний – что происходит в здании, большой – в городе, в стране, в мире.

Везде воровали. В Америке, в Ватикане, в газетном ларьке.

На следующий день староста Рома подошел к мастеру:

– Федор Федорович, у нас беда. Сначала думали, сами справимся. А теперь поняли, что никак не получится. Нам камера нужна.

Божко слышал о пропажах, но надеялся, что будут лучше прятать деньги и все обойдется.

– Соберите деньги и купите, – одобрил Федор Федорович.

– Не пойдет. Нам же схватить надо, а не упредить. А как соберем деньги – все узнают. Я хочу установить тайно и никому ничего не сказать.

– А куда?

– Есть идея.

Федор Федорович немного помедлил, потом сказал:

– Ладно, дам. Сколько надо?

На следующий день весь институт уже знал, что у первого курса в раздевалке стоит камера. Кражи прекратились.

Полина, перекрашенная в брюнетку, потянула связки на пластике. Боль адская. Сидит на мате, плачет.

– У меня это уже было на одной ноге, теперь на другой. Это месяц без движения. Из деканата прибежала секретарша Катюша, осмотрела ногу и сказала:

– Срочно ехай (так и сказала!) в Новосибирск и делай операцию. Нам каждый человек дорог.

Поля отлежалась в реквизиторской, потом ребята снесли ее вниз к такси и помахали вслед. К Новому году вернулась, не могла без ребят, без института, без актерства.

Настя подбежала в буфете к Саше:

– Там, кажется, твоя мама приехала, она тебя спрашивает. Что сказать?

Саша жевала невкусную котлету и чуть не подавилась.

– Ой, – сказала она, – она меня заберет. Скажи, что меня нет, скажи, что не знаешь, где я. Что я в библиотеке.

– Но ведь мама приехала.

– Какая разница. Приехала – уехала. На «Ласточке» четыре часа.

По лестнице кто-то шел. Сашенька рванула вверх по лестнице, влетела в пустую аудиторию, забралась на подоконник и скрылась за окном на совершенно невидимом балконе, которым студенты пользовались для эпатажа, пугая несведущих людей внезапным вылетом из окна. Там она сжалась в комок и замерла.

– Да она только что была, – сказала Ксюша из Юрги, – ну вот только что…

Маленькая, как Сашенька, женщина в косыночке и немодном плаще смущенно оглянулась:

– Я сама виновата, не предупредила. А как она?

– Она хорошо, – неуверенно начала Ксюша.

Но ее перебила вошедшая Настя:

– Саша уехала в библиотеку готовиться к зачету и будет поздно.

– А хотите с Федором Федоровичем поговорить, он сейчас будет, – предложила Ксюша. – Ну раз уж приехали.

– Можно, – согласилась Сашенькина мама.

– А мы сейчас позовем, – Ксюша быстро выскочила из аудитории. Настя помялась, не зная, что еще соврать. Вошел Божко, подошел к маме. Они стояли у самого окна, за которым пряталась Саша. И ей пришлось выслушать весь диалог. Мама говорила о том, как они с мужем волнуются за дочь, как они сомневаются в ее таланте, а Федор Федорович говорил, какая она способная, как с каждым днем раскрывается все больше и больше.

А Сашенька с каждой минутой замерзала все больше и больше.

Кто-то захлопнул окно изнутри. Судя по всему, мама ушла. Подождав немного, Саша с трудом разогнулась и постучала в стекло. Там появилась испуганная Настя, понятия не имевшая, где Саша, и открыла окно. Курс грохнул. Сашенька неловко задом перебралась через подоконник, развернулась и увидела в первом ряду рядом с Федором Федоровичем и Ангелиной Семеновной удивленную маму.

– Молодец, – не моргнув глазом, сказал мастер, – задание выполнила отлично. Вы знаете, – разъяснил он гостье, – у нас сегодня задание – показать неожиданность. Кто сделает ярче! Ну как, – спросил он курс, – по-моему, удалось?

– Удалось, удалось, – закричали ребята, – здорово.

Мама уехала по-прежнему недовольная, но притихшая, все же такой знаменитый артист, Дзержинского играл, похвалил ее дочь, это дорого стоит.

На Изаксоне висли все девочки с его курса, разве что, кроме Тамары, но Тамара, наверно, была лесбиянка, сама того не зная: любовь с мужиками была ее работа, причем нелюбимая. Но теперь к Изаксону подтянулись девочки с параллельных курсов, и восторг, с которым он привык к себе относиться, несколько притих – стало утомительно.

А кроме того, надо было предъявлять себя на занятиях. Например, Божко дал задание показать любое животное, и это оказалось совсем непросто. Денис честно сходил в зоопарк по совету мастера, походил среди клеток, где в пожизненной неволе маялись две сотни несчастных зверей, – и вынес только одно: чудовищный запах от неубранных нечистот. День показа приближался – животное не находилось. Ни змеи, ни крокодилы не годились, нужна была гибкость. Конечно, его привлекал царь зверей, он старался передать его гордую походку, но, скорее, копировал мультфильм, чем настоящего льва, он не смог его разглядеть в зоопарке, лев болел и не показывался в открытой части вольера.

Вспомнил соседскую выборгскую собаку – она была дворняга, хотя звали Арчибальд. У Арчибальда был гонор не соответствовавший его дворовому статусу. Денис вспомнил, как пес злобно оберегал жалкую помойную косточку, обглоданную до блеска: это было его, Арчибальда, богатство. Но когда выводили на прогулку сенбернара Чудика, вполне добродушного, Арчибальд приносил ему свое обглоданное сокровище, клал перед ним, виляя хвостом, и с недоумением наблюдал, как брезгливо нюхал Чудик этот подарок. Сенбернар ел только специальный корм из дорогого магазина «Собачий вальс».

На роль этого Чудика он пригласил Рому, просто положил перед ним это богатство: играй, это же Чудик! Рома вежливо, но твердо отказался. А как показать Арчибальда без партнера?

И Денис прогулял этот урок. Трусливо прогулял. Потом сказали, что мастер был на съемке и перенес показ на следующую неделю.

Задание – сыграть ожидание свидания, когда время идет, а его (или ее) все нет и нет. Студенты играют, как могут: смотрят на часы, нервно ходят, встают на цыпочки, чтобы увидеть подальше. Тамара встала и стояла минут пять, а это очень много – в ее неподвижном ожидании была сначала надежда, потом отчаяние, потом безнадежность. Тамара сыграла свою будущую жизнь, за которую она так дорого заплатила. Она прожила то, что нельзя сыграть, то, что никогда не сбудется. Потом повернулась и ушла.

С утра новость – нет больше секретарши Катюши, заменили немолодой тетенькой из Подольска. Она ничего не знает, все путает и за это всех ненавидит. Где Катя? За что? Тайна.

Денис и Рома вышли из «Гоголь-центра», потрясенные спектаклем «Кому на Руси жить хорошо». Пока шли к метро, молчали, каждый думал о своем: Денис о том, как бы найти ходы к Серебренникову, Рома о том, что надо уходить из этой профессии, потому что так он никогда не сможет. Вот Кукушкин – он и комик, он и трагик, он гимнаст, он просто чудо. И ведь все ему легко, будто родился в этой посконной рубашке, как черт из табакерки выскочил на свет божий – вот это артист! На следующий день он написал заявление об уходе из института и пошел с ним на подпись к Божко. Федор Федорович прочитал, негромко ругнулся и разорвал на мелкие куски. Потом сказал: «Иди заниматься, Кукушкин!»

Предлагается этюд – проводы на вокзале. Трагическое прощание. Ксюша из Анжеро-Судженска не сводя глаз смотрит на Дениса, который стоит на кубе. Она почти плачет, ей ведомы эти расставания, и маме ее, и бабушке, да любой русской бабе. Денис смотрит на свою Настю. И в этот момент они вдруг оба четко понимают, что им не суждено быть вместе. И что это все скоро кончится. Кончится это счастье занятий, показов, экзаменов, настоящей студенческой жизни. Откуда это? Ведь ничто ничего не предвещает.

Сашенька Скрябина, как ни странно, совсем не заливается слезами, а, напротив – хохочет.

– А что такое? – спрашивает мастер. – Почему такая реакция?

– А моя бабушка так провожала деда в Чернобыль.

– Он жив?

– Сейчас нет.

– А тогда?

– Тогда выжил. Ненадолго.

Приближаются зимние экзамены.

Срабатывает усталость. Прогулы «шелупони» усиливаются. Нельзя рассчитывать на массовые этюды. Но есть костяк в каждой группе.

Ангелина Семеновна приходит в первую группу: полное уныние, все ворчат и жалуются друг на друга. Один с гитарой что-то наигрывает.

– Так, сели вокруг костра. Вы – туристы. Митя играет, все поют, сейчас сами сообразите, что петь. Потом на вас нападет медведь.

Уходит в преподавательскую, дает ребятам время на подготовку. А тут чей-то день рождения. Оказалось, англичанки, которую все любят. Торт, чай, хохот. Педагоги тоже люди. Англичанка предлагает книги: кому интересно, но по-английски. Ангелина в себе не уверена, но берет одну, называется «Зоя» автор Даниэла Стил.

Пока все пируют, открыла – да это же русская история. Семнадцатый год в Петербурге. Девочка Зоя – дочь придворной дамы попадает туда в самый чудовищный момент гибели империи. Ангелина читает, не отрываясь, и вдруг понимает, что читает на английском. Это ее буквально потрясает. Она никогда не думала, что достаточно знает язык.

В дальнейшем для нее не существуют ни долгие поездки в электричке, ни длинные эскалаторы, ни ожидания в поликлинике. В книжных магазинах бежит к полке с книгами на иностранных языках и хватает всё подряд.

Обогатившись этим пониманием, Ангелина возвращается в аудиторию. Там что-то невероятное. За короткое время сделан целый мюзикл. Все живые, талантливые, веселые, красивые.

Пришлось и второй группе дать подобное упражнение.

На зимнем показе это будет хит.

На этот курсовой экзамен приходят толпы родственников, некоторые с маленькими детьми, которые создают в этом сплошь настороженном пространстве живую жизнь. Счастливые студенты несут новые и новые стулья. Взрослые смотрят придирчиво, им хочется понять, за что они платят огромные деньги. Отсмотрев своего отпрыска, немедленно уходят. Ряды редеют. Очень скоро приходится уносить лишнюю мебель. Последней показывается Тамара, ее смотрят только педагоги. А жаль, на нее интересно смотреть.

Божко читает вслух экзаменационные оценки. Пятерка одна – Тамаре. Четверок несколько: Роме, Сашеньке, Денису. У Насти, двух Полин и еще у двадцати человек тройки. Остальные – двойки. Шок.

Федор Федорович начинает подробное объяснение по каждому студенту. Потом с Федором Федоровичем подробное объяснение ведет деканат, по телефону разъяренные родители: пугают, стращают, шантажируют.

Находят консенсус – еще пятнадцать человек получают тройки, а остальным дают право пересдать после каникул.

На каникулах все болеют – грипп ходит по стране и миру. Федор Федорович измучен реакцией на свое кардинальное решение, и Ангелина Семеновна, сама еле живая от болезни, поддерживает его как может. Звонит им только Рома, информируя о настроениях курса. Всё на грани краха.

Неожиданно поддержал руководитель параллельного курса, прекрасно понимающий Божко. Платная система несправедлива: кто платит, тот и учится. А держать в поле зрения пятьдесят человек, из которых половина бессмысленная масса, – это обманывать и себя, и их самих, давая беспочвенные характеристики.

После каникул собирается весь административный синклит плюс педагоги. Смотрят подготовленные двоечниками работы. Трогает, что уцелевшие на курсе ребята им помогают. Оставляют из сдававших еще несколько человек, которые потом все равно начинают прогуливать.

Отношение к Божко со стороны руководства ухудшается с каждым днем.

Продолжаются занятия второго семестра. Теперь остались самые преданные и работоспособные, готовят отрывки прозы из русской классики, всем дан шанс поработать с хорошим текстом. Ангелина Семеновна отбирала только диалоги, растолковывала, восхищалась глубиной каждого слова, смыслом каждой сцены у авторов. Но как передать свой восторг ребятам. Пока идет конвейер: «Дама с собачкой» – полчаса, «Бабье царство» – полчаса, «Гранатовый браслет» – полчаса. И так в течение дня.

Подключаются педагоги по сценречи. Почти у каждого студента чудовищный говор. В ход идет все: скороговорки, ритмические перебросы фраз, напевность, уничтожающая диалект.

Предмет сцендвижение добавляет легкость и пластичность.

Но как же это тяжело дается.

Очередной выговор мастеру. Новая, только что назначенная деканша ведет разговор по душам с Божко.

– Уважаемый Федор Федорович, мне поступил сигнал, что вы читаете свои лекции, не используя интерактив.

– От кого поступил?

– Этой информацией я не владею.

– Что вы имеете в виду, Антонина Вячеславовна?

– Наше правительство уделяет много внимания молодому поколению. Их надо вовлекать в действие, они не должны неподвижно сидеть на занятиях, они должны быть активными. Или вот еда – я вчера зашла в перерыве, у вас на столе лежал хлеб и стояли бутылки. Я понюхала – это было не вино.