Текст книги "Волшебный магазин"

Людмила и Юрочка

Ночью была бомбежка, и Юрочка много плакал.

Маленький мой, что же ты так не вовремя родился. Война в Донецке. Не до тебя. Дочка сбежала с хахалем, успела. А мы застряли с моим мальчиком.

Юрочка, внучок, счастье мое, что же нам делать. Годика еще нет, а такой умненький, солнышко мое ясное. Никому ты в этой жизни, кроме меня, не нужен. Мать собственная слиняла. Вот уж представить нельзя, чтобы свою кровиночку бросить можно было. Конечно, Юрочка не один, он с бабкой, и я еще не старуха беспомощная. Но бежать надо, бежать, не оглядываясь. Все бросить и бежать.

Взяла своего внучка, закутала, засунула в карман паспорт и свидетельство о рождении и пошла. Куда глаза глядят. Буквально. А они никуда не глядели. Сил было мало. Юрочка уже тяжеленький. Руки тянет, спину сразу заломило.

Вчера одна женщина в очереди сказала, что в больнице она видела русскую из Москвы, и она детей собирала на вывоз, чтобы спасти, но только детей, взрослых не брала.

Людмила подумала, вдруг повезет, пристроится она для помощи, наврет, что нянечкой в больнице была. Или отдаст своего ненаглядного, а адрес узнает, куда их повезут. А сама уж как-нибудь доберется. Перейдет линию фронта или как это называется теперь.

Так и вышло. Добрая женщина приняла Юрочку, взяла его свидетельство и так толково объяснила, куда его увезут и где можно будет его найти. Мальчик ненаглядный, будто понимал, вцепился ручками в старую свою бабку и плачет. Годика нет, ягодке, а все понимает. Добрая женщина забрала Юрочку и унесла в машину скорой помощи. Сверху на крышу простыню натянули с красным крестом – может, увидят, когда стрелять будут.

На просьбу Людмилы принять ее на работу или просто взять в помощь, сразу отказали – мест нет, взрослых не берем.

Загремели опять пушки и под эту канонаду увезли от бабушки Людмилы самое дорогое ей существо – Юрочку.

Около Люды стояла молодая женщина со злым лицом: она тоже двух детей отправила, но постарше, младшеклассников. Людмила спросила ее, не знает ли она способа, как выбраться из этой кровавой каши. Женщина посмотрела на нее невнимательно и сказала, что не знает. Потом злобно добавила: «Можете не надеяться увидеть своего ребенка. Всех, кому до трех лет, везут сдавать на органы».

Людмила не поверила. Это же Красный Крест, а не фашистский концлагерь. Нет, не поверила. А душа заныла – зачем доверила своего Юрочку чужим людям.

Но не стала возражать, да и никто бы и слушать не стал. Людмила с изумлением увидела, что подъехал рейсовый автобус – вроде в городе уже транспорт не ходил. Забралась и поехала. Даже не спросила куда – просто купила билет у кондуктора и поехала. В автобусе были еще люди, и они все молчали. Никто не спрашивал лишнего.

Но автобус привез на автовокзал, и там удалось сесть на другой автобус – междугородний. Потом пересела на попутку. Немного денег у нее было. Дорогой грела ее теплая щечка Юрочки, крепко прижатая к ее щеке при прощании. И слюнка нежная, которую он во сне выпускал на подушку. И запах шейки в самой ямочке. Никогда Людмила не любила так свою дочь Свету, как вот этого сиротку при живой матери Юрочку. Вспомнила, как в первый день не знала, чем его кормить. Из дому не выбраться. Стреляют. А он голодный. Так бинтик нашла и сгущенку развела в чашке. Обмакивала бинтик и давала сосать. Малыш сосал и чмокал, а она думала: а может, вредно это, может, убью я его этой сгущенкой просроченной.

Светка была оторва, и этим все сказано. Да и сама Людмила была когда-то будь здоров – накрутила в своей жизни много и Светку-то между делом родила от одного охранника. Перекати-поле – вот ее жизнь. Потому и дочь ее – оторва. Родила своего мальчишку, принесла и бросила на диван – держи, бабка, мечтала о внуке, получай. И адью!

Мысли были неприятные, лучше думать о Юрочке: какой он сладкий, какой умненький. А она-то, дура, не взяла с производства трудовую книжку. Ну хороша, куда она без стажа? А куда она вообще, да и какой стаж при самой настоящей войне?

И вот так, перебежками да пересадками, побираясь и подворовывая в разбитых супермаркетах, за два с половиной месяца Людмила добралась до Москвы. Потому что Юрочку везли именно по адресу: Москва, Пятницкая улица, дом 17 дробь 4, строение 1, спросить Елизавету Петровну. Фамилию ее Людмила не знала, а может, не запомнила. Но это была хоть какая ниточка, которая могла привести ее к внуку.

В Москве в подвале, куда наконец пришла Людмила, ей сказали, что по поводу вывезенного ребенка надо обращаться не к ним, а к службам защиты прав ребенка и материнства, и дали новый адрес.

Людмила рухнула на шаткий стул и заплакала. В этот момент в подвале появилась худенькая женщина, в которой Людмила узнала ту, которой она отдала Юрочку. Женщина ее не вспомнила, но тут же приняла участие в ее судьбе. Прежде всего Людмилу сразу накормили, а потом женщина спросила, где она будет ночевать. Людмила с отчаянием сказала, что не знает, ни где ночевать, ни где искать Юрочку.

– Ну, Юрочку мы найдем. Это не проблема, поднимем людей, разыщем документы. Дело в том, что я не везла ребятишек до Москвы – я передала их по дороге официальным лицам. А вот где тебе жить это время… У тебя никого в Москве?

– Никого.

– А ты по профессии кто?

– Нянечкой работала, – соврала, как и задумывала, Людмила.

На самом деле кем она только не работала, а последние два года на производстве неизвестно чего в Донецке. Уборщицей.

– Слушай, – задумчиво разглядывая пухлую записную книжку сказала женщина, – мне пришло в голову… как тебя зовут?

– Людмила… Федосьевна Клыкова, а вас?

– Лизавета Петровна. Всё, сиди, у меня мысль… Да, сначала спрошу: ты не больная?

– Нет.

– Сколько лет?

– Пятьдесят восемь, почти шестьдесят.

– Пойдешь к старухе?

– К какой?

– Какая тебе разница. Сейчас схожу позвоню. А ты ешь пока, ешь. Мы тебе сейчас одежду подберем, а то видок у тебя непрезентабельный, нянечка.

Уже вечером, принаряженная в хороший добротный секонд-хенд, Людмила, которой еще и сумку подобрали с запасом одежды, жала по указанную ей адресу домофонную кнопку. Ответил мужской голос:

– Кто?

– Людмила Федосьевна Клыкова, – отрапортовала она.

– Входите!

И дверной замок открылся под неприятное бибиканье домофона.

Дом был высокий, но не очень.

На шестом этаже она вышла из лифта и огляделась в поисках нужной квартиры.

Одна дверь была распахнута. На пороге стоял смутно знакомого вида мужчина неопределенных лет. В подвале Людмилу предупредили, что хозяин – известный артист, а ее подшефная тоже артистка, оперная, но не такая известная. Людмила артистов знала плохо, поэтому не испугалась, хотя ее явно предупреждали о чем-то.

Дальнейший разговор был из области сериалов. Ей сразу давали отдельную комнату, тапочки, фартук и аванс. Хозяин немедленно выдал баснословную сумму, правда, сообщив, что из этих денег она будет кормить свою клиентку и по необходимости покупать ей нужные лекарства. Фартук и тапочки были уже готовы для другой женщины, которая не смогла приехать из самопровозглашенной республики Приднестровья из-за каких-то документов. Размер не подходил, ножищи-то у Людмилы сорок первый, но не до капризов. Фартук подошел.

На вопрос, впрочем прозвучавший безразлично, откуда она приехала, Людмила немедленно предъявила свой паспорт и, прибавив себе статус, сказала, что она медсестра и работала в больнице.

– Вот это хорошо, – обрадовался известный артист, которого она так и не узнала, потом посмотрел на часы и быстро проинструктировал по вопросам быта: продукты, белье, что отвечать по телефону, где лекарства и вообще нужно иметь свой мобильный.

– А где, – решилась спросить Людмила, – хозяйка где?

– Спит, наверное. Сейчас посмотрю.

– Вы уж представьте меня, а то, мало ли, кто я такая.

– Мама! – оглушительно гаркнул артист. – Ты спишь?

– Уже нет, – ответил слабый голос, – а что?

– Хочу представить тебе… как ваше имя?

– Людмила, – напомнила Людмила.

– Людмила, – так же оглушительно сообщил артист, судорожно надевая ботинки и поглядывая на часы.

– А Таня где? – неожиданно твердым голосом спросила мать.

– А как ее зовут, как зовут, как к ней обращаться? – занервничала Людмила, догадываясь, что артист сейчас исчезнет и оставит ее один на один с неизвестной дамой.

– Таня не приехала, прислала Людмилу.

– Но я никогда никакую Таню… – начала извиняться Людмила.

– Какая разница, – артист потопал ногами, укрепляя на себе обувь.

– А ты не можешь говорить со мной по-человечески? – четким требовательным голосом задали вопрос невидимая дама. – Я спросила, где Таня.

– Антонина Михайловна Успенская, – шепотом проговорил артист.

Раздался некоторый грохот – очевидно, в закрытую дверь что-то полетело не очень тяжелое.

– Ухожу, – сообщил артист Людмиле и крикнул матери: – До завтра, мама.

После этого почему-то на цыпочках исчез из квартиры. В комнате у хозяйки еще что-то упало.

Людмила осторожно приоткрыла дверь. Женщина на кровати не повернула головы:

– Где Таня? – спросила она нетерпеливо. – Мне нужна Таня.

– Она не смогла.

– Почему?

– Ногу сломала, – придумала Людмила.

Женщина на кровати помолчала. Волосы были всклокочены. Ворот ночной рубашки грязный. Зубы лежали отдельно в чашке на столике. Но голос у хозяйки был ясный и четкий. И этот голос спросил:

– Какую ногу?

– Не знаю, – залепетала Людмила.

– Правую или левую? – потребовал уточнить четкий голос оперной певицы.

– Правую, – обреченно сказала Людмила и подумала: хоть бы переночевать дали, а завтра найдется Юрочка и мы уедем с ним… Но куда? Куда мы уедем?

– Есть хочу, – неожиданно прекратила допрос хозяйка.

– Сейчас. Я быстро.

Людмила бросилась на кухню и стала соображать, чем бы накормить эту тетку. А голос уже командовал:

– В холодильнике кусок пиццы – согреть на сковородке. В баре коньяк. Дай срочно.

На слово «бар» Людмила автоматически рванула к входной двери, собираясь куда-то бежать. Но вдруг зацепила глазом странный стеклянный шкафчик. Сквозь стекло виднелись разные бутылки. Она достала коньяк и стала соображать, во что налить.

Голос из комнаты дал указание:

– В кухне над плитой шкаф, и в нем возьми два больших бокала. Налей в оба и сюда.

Людмила сообразила подать, как в иностранном кино, – поднос, два бокала с коньяком, кусок лимона и согретый кусок пиццы на блюдечке. Еще бы цветочек, но примула на подоконнике была дохлая – не очень-то эта Таня заботилась о доме.

Подала с поклоном. Забыла имя хозяйки, поэтому просто сказала: «Извольте!»

Красиво сказала.

Дама с трудом подняла голову от подушки и жестом приказала: помоги!

Людмила поставила поднос на кровать и стала помогать ей сесть. Но та вдруг конвульсивно дернула ногой, и все полетело к черту на пол: пролилось и разбилось.

Людмила стала медленно собирать в ладонь осколки бокалов. А дама, наконец развернувшись, высказалась матом сочно и красиво. И сразу отлегло – тетка оказалась нормальная, немного запущенная, языком владеет не хуже донецких и бить не будет.

– Дура, – почти пропела тетка, – все повторить!

Пиццы уже не было, но коньяк остался. Выпили бутылку до конца под плавленый сырок и Людмилин рассказ про Юрочку.

Певица рыдала в голос и немедленно требовала телефон, куда-то звонить.

В два ночи дозвонилась сыну и поставила условие: или он находит Юрочку, или она не знает, что сделает. Сын ласково послал ее подальше и бросил трубку. Потом Тонька и Людка заснули и проснулись с головной болью, но на «ты».

Юрочку не нашли ни завтра, ни через неделю. Лизавету Петровну Людмила никак не могла застать в подвале. А номер ее телефона не давали. Просили дать свой, а своего у нее не было. И она просто находила часок, когда Антонина спала после обеда, и бежала к метро. Узнав, что Лизавета Петровна улетела в горячую точку, Людмила немедленно возвращалась. И часто даже будила свою хозяйку: «Тонь, а, Тонь, кончай дрыхнуть, ужин скоро».

Так проходили дни.

Однажды по дороге в сортир Антонина заглянула в Людмилин закуток.

– Завтра, – сказала Антонина, – едем на кладбище!

– Господи, – захолодело в груди, – почему?

– Надо.

У певицы был штат близких друзей, которые выполняли все ее просьбы. Шофер Анатолий приехал за ней на машине. Людмила и Анатолий с немалым трудом доволокли Антонину к лифту. У нее не ходили ноги.

«Симулирует, – думала Людмила, – она не могла себе представить, как ноги могут не ходить. Они же для этого приспособлены».

Певица категорически отказалась сидеть впереди, и ее долго запихивали на заднее сиденье. Людмила села возле шофера. Антонина угнездилась сзади и сразу начала командовать:

– Правый поворот и сразу налево. Теперь прямо и остановись возле аптеки. Осторожно, красный свет!

Людмила робко сказала:

– Чего купить-то? Я куплю. Мне ваш сын деньги дал.

– Снотворного, и много.

– Антонина Михайловна, без рецепта не дадут.

– Мне дадут.

И она начала пытаться вылезти из машины. Общими усилиями удалось. В аптеке ее узнали, что поразило Людмилу. Она никак не могла понять, что в ее хозяйке такого известного. Не Алла же Пугачева.

Антонина пошепталась с провизоршей, и та безропотно вынесла ей две коробочки. И смешно сказала: «Принимать перед сном!»

Потом Анатолий и Людмила запихнули ее обратно, и она опять начала командовать:

– Не так быстро, там знак, теперь резко налево и сразу направо и остановиться у сберкассы.

Анатолий остановился.

Певица с помощью Людмилы выбралась из машины в три раза быстрее, чем раньше, и даже по небольшой лесенке взошла без усилий.

«Симулирует», – опять подумала Людмила.

В сберкассу она пошла одна и скоро вышла довольная. И сказала сразу:

– На кладбище, но перед этим цветы!

– Антонина Михайловна, – сказал лениво шофер, – цветы можно и на кладбище купить.

– Там говно, – лаконично отпарировала она в ответ.

Цветы, которые отобрала певица, были запредельной для человеческого понимания цены. Людмила похолодела, услышав окончательную сумму. На эти деньги в Донецке можно было скупить рыночную мафию и получить хорошее место для торговли краденым.

Нагруженная по уши невыносимо пахнущими твердыми лилиями Людмила оставила далеко за собой шкандыбающую Антонину, и та как миленькая дошла сама.

К кладбищу подъехали к концу дня – по дороге два раза пили в кафе кофе с пирожными и, соответственно, искали туалет.

Очевидно, и здесь ее хорошо знали, потому что машину беспрекословно пропустили внутрь по большой дорожке. Анатолий ехал медленно, слушаясь указаний.

На кладбище, как поняла Людмила, все могилы – это были знакомые и друзья певицы. На каждой она отстегивала по цветку и благоговейно укладывала на камень: что-то шептала при этом.

Когда дошли до самой главной могилы кумира певицы – оперного гения Бориса Покровского, цветов не осталось. Тут же Анатолий был послан за букетом:

– Хоть говна, но получше, – крикнула ему вслед Антонина, и они с Людмилой сели на скамейку.

– Ну, – сказала певица, и Людмила достала плоскую бутылку французского коньяка.

Потом она постелила салфетку и достала приготовленные бутерброды. Выпили. Светило солнышко. Было душевно.

Антонина от бутербродов отдирала хлеб и бросала голубям, а те и рады – сзывали своих и гулькали очень громко. И от этого гульканья Людмиле стало очень плохо – она поняла, что никогда не увидит Юрочку и что она просто дерьмо, а не бабка.

– Людка, ну ладно, – увещевала ее Антонина, – всё путем, всё будет о’кей… Сейчас поедем домой, и я позвоню Путину. Наливай!

После того как певицу все узнавали и привечали, Людмила абсолютно уверовала в ее всемогущество.

Когда наконец возник Анатолий с букетом пластмассовых тюльпанов, обе вволю наревелись над судьбой Юрочки.

– Иди, – сказала Антонина Толе, – положи все равно кому и пошли. Нам надо срочно искать Юрочку.

Но дни шли за днями. И ничего не менялось. Ближе к Новому году Антонина Михайловна захворала, но как-то буднично, не страшно. Почихала, покашляла, потемпературила. Пришел врач – частный, хорошо одетый, пошутил и велел пить пустырник. Слово «пить» Людмила поняла хорошо, а что такое «пустырник» не знала. Но заверила, что все будет, как он скажет. Пошла с рецептом в аптеку, накупила очень много всего, а вот пустырника не было. Ну и не надо. В баре еще много всего оставалось.

Но вследствие болезни что-то надломилось в Антонине. Она перестала вставать и потребовала памперсы. Это опять отозвалось болью о Юрочке, и, вместо того чтобы пойти за памперсами, Людмила опять поехала в подвал. Там ее приняли как родную и сказали, что почти нашли, остались формальности и к Новому году она обнимет своего внука. Предложили чаю, но Людмила отказалась, она спешила обратно. Нехорошие предчувствия закопошились в ее сердце: а ну как на органы? Как узнать: может, Юрочки уже на свете белом нет. Вместо памперсов она пошла в церковь и там поставила свечки – во здравие Юрочки, и во здравие Антонины Михайловны, и во здравие Лизаветы Петровны. Это были самые главные для нее сейчас люди.

С большими пакетами детских памперсов (взрослых не нашла) она подошла к подъезду. У подъезда стояла ее дочь Света и смотрела на нее, как на убийцу.

– Света, Господи, ты откуда?

– От верблюда, – ответила дочь. – Где мой сын? А-а-а, – она увидела памперсы, – вот ты его где держишь?

– Как ты меня нашла?

– Это тебя интересует? А меня интересует, где мой сын?

Подъехала большая машина, Людмила не знала, как называется эта марка, но знала, что очень дорогая. Из нее вышел артист, с пакетами.

– Людмила, – сказал он, – я к матери на полчаса, вы можете погулять. Но не больше, у меня спектакль.

Он достал связку ключей и перед дверью, неловко придерживая свои пакеты, нажал кнопку тем, что в народе называется пупочкой. Света стояла, открыв рот. В отличие от темной матери она хорошо знала этого актера.

Он уже входил в дверь, как вдруг остановился:

– Подержите, пожалуйста, пакеты.

Света бросилась первой, да Людмила и броситься не могла – она держала памперсы.

– Это моя дочь, – сказала она глухо, – Светлана.

Артист искал по карманам и нашел: мобильный телефон. Протянул Людмиле. Та неловко ухватила аппарат краем ладони.

– Я сейчас позвоню вам, а вы оставите в памяти мой звонок, поняли? И мы будем на связи. А потом вы мне позвоните, ясно?

– Ясно, конечно, – подтвердила Света, навесила на мать еще два пакета, которые держала в руках, и занялась телефоном.

Млея от счастья, она дождалась звонка, ответила кокетливо, потом что-то нажала, и в руках артиста зазвонил его аппарат.

Света хохотала в голос:

– Прелесть какая! Ну кто поверит, с кем я говорю.

«Артист… черт, как его зовут, у Светки спрошу», – Людмила еле удерживала свои пакеты. А Светка разрумянилась, опять звонила и опять хохотала. Артист был польщен, но виду не подал. Он забрал свои пакеты и наконец ушел в дверь подъезда, которую все это время он удерживал ногой.

– Мама, как это получилось?

– Начали бомбить…

– Как ты попала в его квартиру?

– Это не его квартира. Это его матери. Она певица.

Лицо Светы сияло.

– А сколько он тебе платит?

– Как-то неопределенно – дает деньги на еду и лекарства, а что останется – мол, это мне.

– Мать, ты дура. Ты с такими людьми работаешь! Ну-ка, пойдем поговорим. Да что ты вцепилась в эти памперсы? Зачем ты купила девчоночьи, с цветочками: все-таки Юрочка мужик, а не баба. Надо было с машинками.

Людмила рухнула на скамейку. Разговор предстоял долгий – получаса не хватит.

Света начала банально тянуть из матери деньги. Людмила отдавала ей все, самой ей ничего не нужно было – еда и сон обеспечены, а на метро она беззастенчиво брала хозяйкину карточку москвича и проходила.

Она рассчитывала, что дочь займется поисками Юрочки, но дочь не торопилась. Она осваивалась в столице.

Тем временем Антонина Михайловна чувствовала себя хуже и хуже. Людмила ее умоляла:

– Тоня, ну встань же ты на ноги!

– Не могу.

– Ну не придумывай, симулянтка.

– Не могу.

– Я тебя подхвачу, если что. Я сильная.

– Еще бы – с такой жопой!

– Ну вставай.

– Дай руку. Нет, не надо.

– Встань, а я тебе коньячку дам.

– Шантажистка! Не могу.

В кресле перед телевизором Антонина просиживала целые дни. Пульт не слушался ее слабых пальцев и падал на пол.

– Людка! – раздавался крик. – Быстро! Немедленно!

Людмила моментально выскакивала из душа или из сортира. Поднимала пульт и возвращалась в исходное положение. Антонина тоже возвращалась в исходное положение, но пальцы не держали и пульт падал опять.

– Людка! Зубы!

Людмила засовывала ей в рот челюсть.

– Пиццу!

Людмила делила пиццу на маленькие кусочки и начинала скармливать, как маленькому ребенку.

В это время всегда звонил телефон. Людмила брала трубку, но звонил мобильный. Людмила в сердцах запихивала хозяйке сразу два куска, и та давилась. Пока она жевала, Людмила успевала найти телефон и ответить на звонок. Чаще всего звонили подруги и просили Тонечку к телефону.

Людмила выгребала изо рта Антонины непрожеванную пиццу и подносила аппарат к ее уху.

– Але, – напряженным голосом произносила она, – кто это?

Потом, чаще всего расплывалась в улыбке и неожиданно высоким тенорком начинала говорить: «Ну конечно, буду рада, только заранее, ну хоть за часок, о чем речь – буду страшно рада».

Давала знак убрать телефон от уха и говорила:

– Сейчас этот идиот придет… Быстро причеши меня и шарф, шарф, большой шарф, чтоб рожу мою видно не было.

Людмила быстро приводила комнату в порядок, выключала телевизор, проводила расческой по спутанным седым волосикам – мадам в это время истерически орала: «Убийца, ты из меня последние клоки выдираешь!» Но Людмила не реагировала. Из шкафа доставала целые горы шарфов и смотрела, что выберет Антонина. Тогда она обильно закутывала ее голову в самый большой шарф, оставляя одни глаза.

– Тушь! – командовала Антонина Михайловна Успенская.

Дрожащими руками Людмила кое-как наводила марафет на ресницы.

И прыскала сверху на все это сильно пахнущим спреем.

Снизу уже звонили.

Людмила впускала гостя – в этот раз это был импозантный господин с трубкой в руке, по шее тоже вился шарф.

– Моя дорогая, – произносил он сильным баритоном.

И Людмила закрывала за ним дверь в спальню.

Сама уходила на кухню – у нее был час тишины.

Когда баритон ушел, Людмила заглянула к хозяйке. Та беспомощно пыталась выпростаться из шарфа.

Людмила помогла. Из глаз Антонины текли черные слезы.

– Ну ты чего, не надо, не надо. Тебе силы нужны.

– Для чего?

– Жить. Вот я скоро Юрочку приведу – посмотришь, какой он сладкий, какой хорошенький.

– Знаешь, кто это был?

– Нет.

– Моя любовь, представляешь, моя любовь. Эта развалина был для меня всем.

– И чего? – Людмила разоблачила Антонину до ночной рубашки и потянулась к зубам:

– Вынимать, нет?

– Дура, я тебе говорю, а ты – зубы! Представляешь, – этот рамоли, этот выживший из ума певец владел моим сердцем.

«Господи, – подумала Людмила, – да он выглядит моложе ее и в хорошей форме. Ходит хотя бы на своих двоих».

– А чего ему надо, – поинтересовалась она, – если такой, как ты говоришь, доходяга, чего приперся?

– Посмотреть на меня.

– Зачем?

– Пригласил в жюри конкурса, представляешь?

– Даром?

– Что даром? Ты всегда какую-то ерунду спрашиваешь. Конечно, за деньги и, наверное, большие.

– Ну?

– Что ну? Ты что, не видишь, в каком я виде?

– Не вижу. Вид нормальный. Ради денег можно и парикмахершу позвать или этого, стилиста. Ты сыну скажи, он тебя куколкой сделает.

– Кто?

– Стилист. А мы платье подберем. У тебя там столько барахла – весь Голливуд одеть можно.

– Давай выпьем.

– Хорошая идея.

– А ты чего про Юрочку сказала – это правда?

Людмила принесла рюмки и коньяк.

– Правда.

Хорошо посидели, впрочем, Антонина уже и сидеть не могла – она лежала, но ей тоже было хорошо. Приятно было думать, что красавец, разбивший ей жизнь, и основательно, стал мерзким шамкающим старикашкой.

Но к Новому году ничего не прояснилось. Уже Людмила договорилась с хозяйкой, что привезет Юрочку сюда и положит с собой на диван, а потом, когда приедет Таня, они и уедут. Антонина была не против. Она вообще ни на что не реагировала – Людмила включала телевизор на среднюю громкость и уходила по магазинам. Все же какие-то деньги она припрятала от Светы и искала подарки в Донецк – соседкам, подружкам и, конечно, Юрочке ненаглядному. Стала забывать запах его шейки – это плохо.

Перед самым праздником телефоны в подвале перестали отвечать. Она съездила и увидела заколоченную дверь.

А потом по телевизору показали страшную новость про самолет, в котором летели артисты из ансамбля. Все разбились у города Сочи.

Она сидела возле кровати Антонины и охала – артистов жалко. И Антонина тоже охала: артистов всегда жалко. И вдруг показали фотографию Лизаветы Петровны и сказали, что она была в этом самолете.

Первая мысль была дурацкая: «Ах вот почему она по телефону не отвечала». А потом пришел ужас.

Вечером выпили, сколько смогли. Людмила вливала по трубочке Антонине коньяк и чокалась с этой трубочкой.

– Чего ревешь, – вдруг четким голосом сказала певица, – скажи спасибо, что Юрочки твоего там не было. Ты найдешь его – живого и невредимого. А Лизавету твою уже никто не найдет.

Ночью Антонина стала умирать. Задыхаться.

Слабым голосом сказала:

– Людка, не отдавай меня в больницу.

– Тонечка, дорогая, что же мне делать?

– Валидол дай!

Перепуганная Людмила засунула ей в рот таблетку.

Антонина маялась. Ее тело лежало, как разлитая сметана по кровати: белое, кислое, неподвижное. И в этой луже жили только глаза.

Людмила погладила ее по маленькой головке с клочками седых волос и подумала: вот послал мне Господь вместо моего нежного любимого мальчика эту старуху. А что делать: она тоже человек.

Но к утру стало совсем плохо, и Людмила позвонила сыну. Он сказал:

– Сейчас буду! Соберите нужное для больницы – не знаю: рубашку, полотенце, мыло.

– Зубы, – сказала Людмила.

– Ну не знаю. Да, зубы.

Людмила несколько раз заходила к хозяйке – та вроде спала. Страшно было. Ни скорой, ни сына. Потом враз приехали, одновременно.

Антонину Михайловну вынесли на носилках – головой вперед, по-человечески, значит, жива.

И все уехали. А сын велел ждать указаний и быть дома.

Утром он сказал, что мать в реанимации и туда никому нельзя. А если будет лучше, переведут в обычную палату, тогда она пригодится. Пусть пока отдыхает.

И вдруг пришла дочь. Она ожидала увидеть Юрочку и принесла подарки – погремушки, машинки, маленькую подушку с зайчиком.

И сразу стала орать на мать, что она убийца, что продала ее ребенка за деньги и признаваться не хочет, что она на нее управу найдет. У нее сейчас друг хороший из ментовки, он ей покажет.

– Хороший друг? – заинтересовалась Людмила, мелькнула мысль, что вот кто поможет в поисках мальчика.

– Сука он, – коротко объяснила Светка, – все, о нем ни слова. Я домой хочу.

И стала оглушительно рыдать.

Людмила стояла растерянная. В голове появилась нехорошая мысль: «Симулянтка!»

Это про собственную дочь: разве так можно?

Зазвонил телефон. Никак не могли его найти. Это был не Светкин и не Людмилин.

Когда нашли, он замолчал.

Света прошлась по квартире и сказала:

– Такая знаменитая, а квартира маленькая. А это кто в костюме – она?

– Наверное. Не трогай ничего, пожалуйста.

– А что такое? Я просто посмотрела фотку. Ой, какие украшения жалкие. Бирюльки.

Людмила отобрала у дочери бусы и сказала:

– Идем, я тебя покормлю.

Пошла греть еду. Света хищно шарила полкам взглядом:

– А книг-то, а книг! Кто все это читает?

Потом стала рассматривать стопки пластинок. Ахала над каждой:

– Это надо же – как плохо мы знаем оперных, а ведь, наверное, народная. И пенсия огромная, правда?

– Ну откуда я знаю.

– А сберкнижку посмотреть.

– Ну зачем? Иди, согрела.

– Нашла! Нашла!

– Что? Что нашла?

– Мама, у нее столько денег! И кому это все?

В этот момент опять зазвучал Антонинин телефон. Людмила держала горячую сковородку, и телефон схватила Света.

– Да, я, – сказала Света, – я вас слушаю очень внимательно.

«Во наблатыкалась, – подумала Людмила, – отвечает как королевишна».

– Кто это, кто? – пристала она к дочери, не понимая, с кем та говорит.

– Записываю, – сказала дочь, шаря глазами в поисках, на чем записать.

Людмила услужливо оторвала листок из тетрадки расходов, которую она исправно вела. Сунула ручку.

Света странно себя вела. У нее дрожал голос и руки. Она что-то записывала, поддакивая каждую секунду:

– Да, да, да, пишу!

Людмила перекрестилась на всякий случай. Разговор кончился. Света аккуратно положила на стол мобильник. И сказала:

– Нашелся Юрочка. В Воронеже.

– А кто звонил? Ты с кем?..

– Сказали – на ваш запрос, Антонина Михайловна, сообщаем вам сведения о местонахождении Юрия Клыкова. Записывайте адрес.

Людмила опять перекрестилась и спросила:

– А как он, здоров?

Света пожала плечами, откуда они знают. Людмила достала старый хозяйский чемодан – она его давно присмотрела и складывала туда вещички для Юрочки. Света задумчиво вертела в руках сберкнижки.

Без слов было ясно, что денег на дорогу нет.

Людмила достала жестянку от чая и достала несколько тысяч. Потом еще пятитысячную.

Записала в тетрадке: «Взято в долг на дорогу в Воронеж».

Когда уже все собрали и завязали старый чемодан крепкой веревкой, опять зазвонил мобильный. На этот раз Людмилин. Звонил артист.

– Маме лучше. Ее переводят в общую терапию. Я договорился насчет отдельной палаты, но там одна кровать. Захватите какое-нибудь одеяло вместо матраца. Спать придется на полу. Захватите ее телефон, пожалуйста. Я пришлю машину. Позвонят в домофон.

Людмила отключила телефон и посмотрела растерянно на дочь. Света деловито собирала еду на дорогу. Потом прошлась по квартире, прикидывая, что может пригодиться.

– Поезжай одна, – сказала Людмила, – я остаюсь. Сейчас в больницу поеду.

Света на секунду обдумала эту новость, потом согласилась.

Людмила хотела ей сказать, чтобы она берегла Юрочку, и чтобы поцеловала его в шейку, и чтобы писала ей, и чтобы…

Ничего не сказала.

Снизу звонили по домофону. Людмила с сумкой для больницы. Светка с чемоданом.

Уходя, дочь не выдержала, схватила из бара недопитую бутылку. И брошку с подзеркальника.

Людмила смотрела на мелькающую Москву, и мысли ее были коротенькие-коротенькие. Хватит ли ей сил спать на полу? Может, удастся упросить нянек насчет раскладушки, а днем под хозяйкину кровать прятать.