Текст книги "О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?"

На этой основе проводились и проводятся все более и более скрупулезные исследования когнитивных способностей этого попугая. Так, благодаря тому, что Алекс усвоил названия цветов, формы объектов и материала, из которого они были изготовлены, появилась возможность исследовать его способность к категоризации. Слова, обозначающие определенный цвет или форму предмета, связаны с его конкретными физическими признаками. Несколько подобных слов могут быть объединены в более абстрактную группу, также обозначаемую определенным символом-словом: например, «цвет» или «форма». Для того чтобы утверждать, что у субъекта сформировано представление о подобном классе или категории признаков и он способен обозначать их соответствующим символом, необходимо доказать, что он: (1) отличает категорию «цвет» от других категорий; (2) различает цвета; (3) понимает, что каждый символ, обозначающий определенный цвет, принадлежит к целому классу символов внутри категории «цвет»; (4) правильно обозначает цвета соответствующими символами. Может ли попугай быть способен к этому?

Оказалось, что Алекс не только успешно называл новые предметы, определял их цвет, форму и материал, из которого они были изготовлены, но демонстрировал также понимание того, что слово голубой относится к категории «цвет», а слово треугольный – к категории «форма». Когда ему предъявляли незнакомый объект и спрашивали: «Какого цвета?» или «Какой формы?», он успешно называл один из семи цветов или одну из пяти форм. В более сложном тесте Алексу показывали набор из семи объектов и спрашивали, например: «Какого цвета объект Х?» или «Какой формы объект Y?». Кроме того, попугай мог адекватно реагировать и на еще более сложный тип вопросов, например: «Какой объект имеет форму Х и цвет Y?». Чтобы ответить правильно, попугай должен был не только понимать все компоненты вопроса, но и успешно оперировать понятиями о классе или категории признаков – цвет, форма, материал (рис. 36).

Алекс усвоил понятия «одинаковый» и «разный» и уверенно сообщал, одинаковые ему показали предметы или разные. Когда ему демонстрировали пару новых предметов, названий которых он не знал, то на вопрос «Что одинаково?» или «Что отличается?» он почти безошибочно давал верный ответ, указывая, в чем эти предметы одинаковы (например, по форме), а в чем отличаются (например, по цвету). Если же предметы были идентичны друг другу, то на вопрос «Что отличается?» попугай отвечал: «Ничего».

При предъявлении нескольких предметов (в том числе совершенно новых и относящихся к разным категориям) в ответ на вопрос «Сколько здесь предметов?» Алекс правильно называл числительные от 2 до 6. Кроме того, он верно определял число одинаковых элементов в гетерогенных множествах (Pepperberg 1987a, b; Pepperberg, Gordon 2005). Например, он успешно отвечал на такие вопросы, как «Сколько здесь круглых предметов?», «Сколько кожаных?», «Сколько черных?». Таким образом, продемонстрированные им способности удовлетворяют как большинству критериев понятия «число», так и некоторым критериям счета, о которых мы писали выше. Таким образом, употребление слов Алексом отвечало одному из главных критериев слова по Выготскому (1996) – оно базировалось на высокой степени обобщения.

А. Пепперберг зарегистрировала несколько случаев спонтанного комбинирования слов попугаем. Например, в тот период, когда Алекса пытались обучать обозначению понятий «твердый» и «мягкий» на высушенных и свежих зернах кукурузы, попугай спонтанно произнес выражение «КАМЕННАЯ КУКУРУЗА», хотя никакой кукурузы перед ним не было. Когда ему в ответ на это дали сушеные зерна, он их съел. После повторной просьбы Алекс получил свежие зерна, однако он отказался их есть. В дальнейшем это выражение прочно вошло в его репертуар для обозначения сушеной кукурузы (слово «камень» он никогда раньше не сочетал со словом «кукуруза»). В этот же период времени он спонтанно начал использовать выражение «КАМЕННЫЙ ОРЕХ» для обозначения бразильских орехов, скорлупу которых не мог сам расколоть (но это выражение впоследствии ушло из его репертуара). Без специального обучения в его лексиконе появились фразы «УХОДИ ПРОЧЬ», «ИДИ СЮДА», «ИДИ В КРЕСЛО», «ПОЩЕКОЧИ МЕНЯ», «ХОЧУ ПОЙТИ…». Окончание последней фразы он варьировал в зависимости от того, где находился в настоящий момент и куда хотел попасть, причем начал делать это без специального обучения. Аналогично он поступал с фразой «Я ХОЧУ…». Этой фразе его обучили на примере нескольких объектов, но он оказался способен спонтанно менять названия предметов, в зависимости от своих реальных потребностей, используя при этом новые, выученные в другой обстановке названия. Подобное использование таких фраз может свидетельствовать о том, что в некоторой степени Алекс способен к преднамеренным высказываниям, а также о том, что иногда они отвечают критерию продуктивности (по Хоккету), тогда как в приведенных выше диалогах Франтика эти особенности ярко выражены.

Рис. 36. Алекс отвечает на вопрос: «Какого цвета треугольная деревяшка?» (по Pepperberg 1999/2002, с любезного разрешения W. Muñoz)

Однако хотя поведение этого попугая в опытах Пепперберг производит впечатление и свидетельствует о высокой степени обобщения, лежащего в основе каждого произносимого им слова, уровень коммуникативных его способностей все же несравним с тем, что продемонстрировали шимпанзе, обученные языкам-посредникам. Так, поведение Алекса не позволяет судить, доступно ли ему свойство перемещаемости (по Хоккету), хотя не исключено, что структура эксперимента не дает этому свойству проявиться.

Тем не менее, именно эксперименты А. Пеппеpбеpг впервые позволили объективно судить о характере когнитивных способностей попугаев и показали, что попугаи, как и врановые, обладают не только способностью к обобщению на протопонятийном уровне, но и к символизации. Можно ожидать, что следующим этапом будет синтез этих аналитических данных и наблюдений за предположительно «осмысленными» спонтанными высказываниями попугаев.

«Говорящие» врановые

Когда мы упоминаем «говорящих» птиц, то, естественно, имеем в виду попугаев. Разумеется, такое положение оправданно, тем не менее, анализируя проблему биологических предпосылок речи, было бы явным упущением не вспомнить и о других «говорящих» птицах. То немногое, что мы знаем о «говорящих» врановых, позволяет предполагать, что более пристальный анализ феномена «говорения» у этих птиц значительно расширил бы рамки наших представлений о способности животных к символизации.

Мы уже писали о том, что лабораторные эксперименты выявили способность врановых к обобщению и абстрагированию в высокой степени. Более того, наши опыты показали, что вороны способны и к символизации, причем эта способность позволяет им оперировать цифрами как числительными и совершать с ними аналог операции сложения. Есть ряд экспериментальных доказательств того, что они способны к экстренному решению разного рода задач в новых ситуациях (Крушинский 1986; Зорина 2005; Weir et al. 2002). В этой связи изучение «говорящих» врановых кажется особенно интересным.

К описанию этого явления в нашей стране одним из первых обратился Л. В. Крушинский. В его монографии «Биологические основы рассудочной деятельности» (1977/1986) мы находим интереснейший анализ данных ученика К. Лоренца Е. Гвиннера, сделанный с позиций гипотезы о наличии у птиц элементарной рассудочной деятельности. Мы позволим себе подробно пересказать здесь этот раздел книги Л. В. Крушинского.

Он описывает, как взятый из гнезда весной 1962 года и выращенный в нашей лаборатории ворон (Corvus corax) Карлуша взаимодействовал со вторым вороном, видимо, также самцом. Он регулярно отдавал ему часть лакомств, которые получал от людей, и время от времени выполнял ритуал ухаживания. При этом он несколько раз произносил слово «Карлуша», самое частое в его словаре, и практически не использовал обычных видоспецифичных звуков. Принято считать, что из всех птиц семейства Corvidae ворон обладает наиболее развитой способностью к подражанию различным звукам. Принято считать воронов к тому же самыми умными из всех птиц, хотя экспериментальных доказательств того, что они чем-то отличаются от остальных врановых, пока практически не имеется. Несколько воронов, которых описывал Гвиннер (Gwinner 1964), подражали крикам ворон, журавлей, индюков, лаю собак, а кроме того, могли произносить отдельные слова и целые фразы и использовали эти слова при общении друг с другом.

Один из воронов Гвиннера, Вотан, был обучен при слове «komm» подходить к решетке вольера для получения корма. Когда этот самец стал ухаживать за самкой, он начал подзывать ее к лакомому куску не видоспецифичным звуком [гро], а выученным им звуком [komm]. Нельзя не согласиться с Гвиннером, что слово «komm», которое ассоциировалось у Вотана с получением корма, приобрело у него определенно абстрактное значение и ворон использовал его для подзывания самки к корму. По мнению автора, это можно расценивать как элемент передачи смысловой информации между птицами.

Яркий пример преднамеренного использования выученных слов Гвиннер наблюдал у другой пары воронов. В этом случае самец постоянно кричал «komm, Dora, komm», свистел, а также имитировал человеческий кашель. Самка в присутствии самца никогда не издавала этих звуков. Однако когда самец вылетал из клетки, самка начинала кричать «komm», самец отвечал ей свистом и словами «komm, Dora». После того как самец возвращался в клетку, самка переставала издавать эти призывные звуки.

Приведенные примеры показывают, что помимо видоспецифичных, жестко фиксированных звуков, используемых, например, голубями и курами при общении друг с другом, врановые птицы (во всяком случае, ворон) употребляют и индивидуально усвоенные звуки. Это облегчает сигнализацию между птицами, объединенными в пары, а возможно и в семейные группы. Как полагает Л. В. Крушинский, можно допустить, что использование некоторых сигналов увеличивает согласованность действий воронов, объединенных в сообщество, что несомненно должно иметь приспособительное значение. Леонид Викторович высказывал также мнение, что употребление индивидуально выученных звуков как сигналов для совместного выполнения каких-либо направленных действий возможно только в сообществах, построенных на персональном знании особями друг друга, у животных, обладающих развитой рассудочной деятельностью.

Учитывая многочисленные и лишь частично приведенные нами сведения о сходстве уровня когнитивных способностей врановых и приматов, дальнейшее изучение их способности «говорить» и ее сравнение с речью попугаев представляется весьма перспективным.

Языки-посредники, усвоенные обезьянами, и язык человека: сходство и отличия

Подведение итогов: свойства языка шимпанзе и критерии Ч. Хоккета

Рассмотрев главные программы обучения обезьян языкам-посредникам, попытаемся подытожить, какими же свойствами обладает коммуникативная система, которой они могут овладевать. Полученные данные позволяют считать, что в их вербальном поведении в той или иной – чаще весьма скромной – степени проявляются многие из ключевых свойств языка человека. Эту степень нужно оценивать точно и не впадать в преувеличения, что по временам случалось и с самими исследователями и, в особенности, с многими из тех, кто писал об их работах, будучи недостаточно информированным или не разобравшись должным образом в результатах.

Каждая из программ изучения вербального поведения обезьян в той или иной мере отвечала на вопросы, первоначально поставленные А. и Б. Гарднерами. В основу каждой программы были положены свои принципы и свои цели. Более того, их авторы в какой-то мере полемизировали друг с другом и пытались ответить на вопросы, не решенные предшественниками. Это особенно убедительно проявляется в ретроспективном анализе и повышает достоверность результатов каждого этапа. Так, начальный период обучения языку йеркиш в проекте Д. Рамбо был более жестко формализован, чем условия обучения Уошо. Процесс обучения происходил как диалог обезьяны с компьютером, а не с человеком, что должно было надежно защищать от невольных подсказок экспериментатора. Зато в дальнейшем, в Центре изучения языка, обезьяны усваивали йеркиш, жили и «работали» во все более обогащаемой и свободной среде. Можно сказать, что каждые 5—10 лет происходил некий виток спирали, когда данные, полученные в одних работах, воспроизводились затем совершенно независимо другой группой исследователей в новых условиях и на других обезьянах. Сам по себе факт получения сходных результатов в нескольких независимых языковых экспериментах, где обучение проводилось по разным методикам, иногда как бы «от противного», придает им дополнительный вес. Добавим, что параллельно появлялись все новые данные о наличии у антропоидов тех когнитивных способностей, которые и лежат в основе овладения языком, что делало еще более убедительными результаты, достигнутые в «языковых» экспериментах.

В первой части книги, прежде чем приступить к описанию языковых экспериментов, мы попытались перечислить некоторые характеристики, наличие которых в вербальном поведении обезьян могло бы свидетельствовать о том, что оно в какой-то мере приближается к языку человека. Рассмотрев затем основные результаты экспериментов, попробуем обобщить их и проанализировать черты сходства и отличия.

Начнем с критериев Ч. Хоккета. Наиболее уверенно можно утверждать, что оба языка-посредника, которые усваивают антропоиды, обладают свойством семантичности, т. е. с их помощью обезьяны могут присваивать определенное значение некоторому, ранее нейтральному для них стимулу и используют его вместо обозначаемого предмета, действия и т. д.

Свойство продуктивности

Свойство продуктивности означает способность создавать и понимать неограниченное число сообщений, преобразуя исходно ограниченный запас знаков. Как мы упоминали выше, все обезьяны создавали собственные знаки, а также комбинировали известные им жесты и лексиграммы для обозначения предметов, названий которых они не знали. Эта способность отмечена у всех обезьян кроме, пожалуй, Шермана и Остина. Даже Лана, поведение которой всегда оценивают как крайне ограниченное, по собственной инициативе ввела понятие «ВНЕ КОМНАТЫ», а также прибегала к дополнительным определениям, когда, например, хотела получить перезревший и почерневший банан. Выше мы уже приводили примеры словотворчества Уошо и других амслен-говорящих животных, однако неоднократно приходилось слышать предположение, что всё это совпадения или случайности. Тем не менее, такие примеры многочисленны, и накопившийся за годы экспериментов материал склоняет к мысли, что они достоверно отражают природу языковых способностей антропоидов. Так, горилла Коко изобрела жест «ДЕРЕВО САЛАТ» для обозначения любимого лакомства – побегов бамбука, карнавальную маску она называла «ШЛЯПА ГЛАЗА». Чантек именует жидкость для промывания линз «ГЛАЗ ПИТЬ», а «семья Уошо» зовет рождественскую елку «КОНФЕТА ДЕРЕВО», и т. д.

О наличии свойства продуктивности может свидетельствовать и гибкое использование синонимов для обозначения одного и того же предмета в зависимости от контекста (чашка – «ПИТЬ», «КРАСНЫЙ», «СТЕКЛО»; подробнее см. Панов 1980; Линден 1981).

Неожиданное развитие эта тема получила опять-таки благодаря наблюдениям за Канзи. Известно, что бонобо более «говорливы», чем обыкновенные шимпанзе, и Канзи не составил исключения. Создалось впечатление, что он слишком говорлив даже для бонобо, причем эта черта проявилась у него уже в очень юном возрасте. Временами окружающим казалось, что он пытается имитировать некоторые гласные звуки. Например, обычно ему давали арахис со словами: «Канзи, ты любишь орехи?», – и Канзи произносил [е-uh][53]53
  Звуки приводим в авторской транскрипции.


[Закрыть] – сочетание звуков, похожее на «peanut» без согласных. Точно так же, когда речь шла о дыне, он произносил нечто вроде [eh-uhn], опять-таки, похожее на «melon». Окружающие отвечали Канзи теми же звуками, пытаясь построить с их помощью систему коммуникации, при которой обе стороны легче понимали бы друг друга.

Изучив видеозаписи поведения Канзи, Шермана и Остина, исследователи были поражены тем, что, общаясь с людьми с помощью клавиатуры и обычных для шимпанзе жестов, Канзи постоянно издавал еще и разнообразные звуки. Лексиграммы, жесты и звуки, казалось, были объединены в один коммуникационный комплекс – явление, характерное для шимпанзе, видоспецифичная коммуникация которых включает параллельное участие разных каналов связи, вовлекающих разные сенсорные системы (Дерягина, Бутовская 2004). Это побудило С. Сэвидж-Рамбо более тщательно изучить природу звуковой сигнализации Канзи.

Все звуки, издаваемые Канзи, были записаны и сопоставлены с теми, что издают другие четыре бонобо, содержавшиеся в Региональном центре изучения приматов им. Йеркса, – Лорелл, Лаура, Линда и Босонджо, которых не учили никакому языку. С помощью анализа сонограмм удалось идентифицировать 14 групп звуков. Десять из них были обычными для всех пяти изученных обезьян, тогда как четыре были характерны только для Канзи: [ennn], [ii-angh], [whai] и [unnn]. Большинство звуков у бонобо имеют тенденцию перетекать один в другой, но некоторые звуки, встречавшиеся только у Канзи, были явно другого характера, как в группе [ii-angh]. Таким образом, впечатление наблюдателей оказалось верным: Канзи не только издавал больше звуков, чем остальные бонобо, но также придумал и новые, собственные звуковые сигналы.

Анализ видеозаписей показал, что новые звуки у Канзи почти всегда были ответом на вопрос собеседника-человека, реакцией на его комментарии или просьбой. Хотя различия в использовании звуков не всегда были достаточно четко заметны, все же удалось выявить некоторую закономерность. Например, очень частая группа [ennn] оказалась одной из составляющих просьбы, обычно сопровождаемой жестом. На кассете запечатлен случай, когда Канзи указывал на пищу вблизи холодильника, а собеседник-человек не обращал на это внимания. Канзи повторил жест, на этот раз добавив звуки [ennn]. В ответ на вопросы Канзи чаще всего использовал группу [ii-angh], особенно если вопрос кончался двусложным словом, например, «peanut». Звуки [whai] наиболее часто употреблялись после вопросов типа «Хочешь поиграть в прятки?» или «Ты все еще хочешь, чтобы тебе дали мячик?». Последнюю из четырех, группу звуков [unnn], он произносил в ответ на вопрос человека: «Я хочу налить в твою чашку сок, ты его хочешь?».

Появление новых звуков в коммуникативном репертуаре Канзи шло вразрез с широко бытующим мнением, что набор звуковых коммуникативных сигналов у приматов жестко ограничен и не может сильно меняться или расширяться. Эти звуки не только уникальны для бонобо, но они и явно не похожи на звуки других особей этого вида. Тот факт, что Канзи приобрел их в языковой среде, формируя навыки понимания устной речи, позволяет предположить, что он пытался имитировать человеческую речь или, по крайней мере, ее интонации. По мере взросления Канзи стал лучше владеть своим голосовым аппаратом и, как считает С. Сэвидж-Рамбо, продолжает пытаться имитировать звуки человеческой речи. Эти данные несомненно представляют немалый интерес, но они, по-видимому, все-таки субъективны и пока могут рассматриваться как самый первый намек на наличие такой формы продуктивности в языке бонобо. Во всяком случае, некоторые независимые специалисты, слышавшие эти записи, не улавливают того сходства со словами, о котором говорит С. Сэвидж-Рамбо.[54]54
  Личное сообщение М. Л. Бутовской.


[Закрыть]

С. Сэвидж-Рамбо была, по-видимому, готова к скепсису в отношении этих данных. Свою позицию она сформулировала в беседе с репортером одного научного журнала, который сказал ей: «Вам никогда не поверят». Сэвидж-Рамбо ответила: «Наука состоит не в том, чтобы добиваться результатов, в которые поверят люди. Она должна изучать явления, происходящие вовне, независимо от того, правдоподобны они или нет. Если бы я руководствовалась в своей работе тем, что считается „правдоподобным“, я бы никогда не узнала, что Канзи может вдруг самостоятельно овладеть языком, как люди, сможет так много понять и изобретет свои собственные грамматические правила, как сделали когда-то наши предки» (Savage-Rumbaugh, Lewin 1994/2003 с. 176).

До недавнего времени считалось, что свойство продуктивности совершенно не характерно для естественных коммуникативных систем животных. Однако современные исследования видоспецифичной коммуникации диких шимпанзе свидетельствуют, что репертуар звуковых сигналов – не настолько закрытая система, как было принято думать. Не останавливаясь на этих данных (подробнее см. Зорина, Полетаева, Резникова 1999/2002), упомянем, что так называемые долгие крики шимпанзе обнаруживают признаки продуктивности – последовательность элементов в них может меняться. Они состоят из ограниченного числа базовых элементов, которые могут комбинироваться по-разному в зависимости от ситуации и у разных животных, тем самым расширяя диапазон возможных сообщений (Mitani 1992; Hofmann, Fruth 1994).

Интересно упомянуть также, что спонтанное изобретение собственных слов отмечено и в процессе обучения попугая Алекса (Pepperberg 1999/2002), см. выше.

Однако следует еще раз подчеркнуть, что спонтанное расширение лексикона проявляется у всех обезьян лишь эпизодически, как тенденция, как отражение потенциальной способности к такому расширению, и не идет ни в какое сравнение с продуктивностью языка человека, которая обеспечивает закономерный и постоянный рост его лексикона, а главное, объема и разнообразия передаваемых сообщений.