Текст книги "Убийство с гарантией"

Судила ли она потом Андрея? Нет. У любого человека, который увидел то, что увидел он, снесло бы крышу. Она не хотела его терять и, разумеется, делала все, чтобы он не узнал про нее с Кириллом. Но в тот день она не закрыла дверь. То, что у нее была температура, никак не оправдывает того, что она испортила Андрею жизнь. После того, что произошло, она всерьез подумывала, чтобы наложить на себя руки, но кому бы это помогло? Раскаяние, которое она продемонстрировала бы, вскрыв себе вены или съев все лекарства из аптечки, приняли бы за чистой воды эгоизм. Нет, раз заварила кашу – расхлебывай. Давись, травись, но хлебай и не жалуйся.

Не важно, когда это случилось в первый раз и при каких обстоятельствах. Какая разница? Не случилось бы в день ее рождения, случилось бы в другой. То, что она была под действием наркотика, тоже не важно. Она сделала бы это и на трезвую голову. Важно лишь то, что после произошедшего она испытывала не стыд, а глубокое удовлетворение. Наконец-то случилось то, к чему внутренне она давно была готова, и расставило все в ее жизни по своим местам. Не было ни страха, ни раскаяния, ничего, что должно логично вытекать из преступления.

Если так хочется точных фактов, то пожалуйста. Это был день ее рождения, и да, она заранее была готова к тому, что он завершится именно так. На вечеринке, посвященной ее восемнадцатилетию, Кирилл наконец в первый раз разрешил ей попробовать кокаин. Это не было порывом или спонтанным решением. Она давно уже клянчила запретный плод, но на все просьбы брат грозился: косы повыдергаю, если узнаю. Наконец к совершеннолетию согласился, но с оговорками. Кирилл запасся самым лучшим продуктом и заручился ее обещанием, что такие вечера будут проходить только с его позволения и в его присутствии. «Все равно рано или поздно кто-нибудь подсунет тебе дурь, – рассудил он, – и я не хочу, чтобы это произошло в грязном туалете ночного клуба». По мнению Кирилла, его пригляд, если не мог полностью исключить дурные последствия, по крайней мере, придавал опыту необходимую респектабельность. И они нюхали, нюхали, нюхали. Гости давно уже разошлись, а они все сидели на диване, держась за руки и чувствуя прилив нежности друг к другу. Она макала свой палец в порошок, а он втирал его себе в десны. Потом диван прогнулся под ними радугой, и они взмыли в воздух, под самый потолок, а приземлились, уже держа друг друга в объятиях. Кирилл потом, кстати, переживал, ходил по квартире, прокурил все насквозь, хотя раньше они дымили только на балконе. Чтобы развеять его сомнения, она сама привела его за руку в постель и буквально заставила повторить пройденный материал, как оробевшего школьника. Сама она не переживала. Вот что было. Они просто слились, как две капли, в одну и перемешались, чтобы дальше всегда течь вместе, став более крупной, более увесистой каплей. Разговоров на эту тему между ними никогда не происходило, да и не о чем было разговаривать. Меры предосторожности – да. Тайну они свою всегда по понятным причинам скрывали, хотя никогда ее не стыдились. Встречаться с мужчинами Кирилл ей никогда не мешал и сам продолжал ездить к своим женщинам. Они не какие-то там любовники, чтобы друг друга ревновать.

И хотя ее вины это никак не смягчает, пока она жила с Андреем, между нею и Кириллом ничего не было. Андрей, конечно же, не поверил бы, но это правда. Лишь в тот страшный день, одурманенная болезнью, она приласкала брата. И вот что из этого вышло.

Четвертая пара. Замшевые полуботинки. Сдавал какой-то пижон

Андрей

Блуждающие в голове искры боли притянулись друг к другу, слепились в раскаленный комок. Шаровая молния зависла в районе правого виска. Сердце тарахтело сбивчиво, захлебываясь. Закрывшись ладонью от мучительно яркого луча, он приоткрыл глаза и зажмурился, впустив в себя слишком много света. Свет сочился из прорехи между шторами и, проложив путь прямо через его голову, лился на ковер, высвечивая на нем ровный прямоугольник. Прямо в солнечном пятне стоит бутылка с остатками шампанского, теплого даже на вид. Если сумеет дотянуться, то останется жив. Ослепнув на мгновение от боли, подтянулся на руках, пальцы скользнули по стеклу. Подавив стон, схватил бутылку и осторожно поднес влагу ко рту. Вчера один глоток этого пойла его убил, зато сегодня – воскресит.

Зайдя вчера в ее квартиру, он испытал тот скоротечный и обманчивый прилив сил, который посещает пьяного, попавшего с холода в тепло. Идея выпить шампанского за встречу показалась глубоко правильной. Но безобидная с виду шипучка оказалась на поверку смертельной – выстрелила в голову, снайперски точно попав в центр, отвечающий за способность говорить и двигаться. То, что происходило с ним до попадания ее в организм, он прекрасно помнит, а все, что случилось после первого же бокала, – как сон, который не оставил конкретных воспоминаний, а лишь неприятное ощущение.

Со всех сторон окружает чужая комната. Перед ним открывается вид на платяной шкаф, одна из петель сорвана, отчего между дверцами образовалась щербина. Кроме его ложа, которое, как подсказывает валик в изножье, и не кровать вовсе, а раздвижной диван, и шкафа с провисшей дверцей, в комнате только пластиковый столик. В угол забилось неопределенной расцветки кресло с деревянными подлокотниками, чужое здесь, на вид слишком хрупкое. Мебели так мало, и при этом комната так захламлена, что не выглядит пустой. В углу целый стог из рекламных газет, проспектов, буклетов, каких-то картонных упаковок. Вдоль пустой стены выстроились в три ряда стеклянные банки и бутылки.

Диван затрещал, когда он отважился наконец сесть и выглянуть в окно, отодвинув слегка выцветшую штору. За стеклом двор с детской площадкой, пятком почти голых деревьев и мусорным контейнером. Солнечный луч снова пробился из-за облака, и он задернул штору так стремительно, что вырвал ее край из железных зажимов на кронштейне. Нет никаких признаков того, что они провели ночь вместе. Не валяются возле постели кружевные штучки, без которых немыслим секс для женщины. Яркая упаковка из-под презерватива в столь серенькой комнате тоже бросилась бы в глаза. Постельное белье не скомкано, кажется, он проспал всю ночь, не шелохнувшись. Да и где вторая подушка, одеяло? Где хоть какие-то следы женского пребывания? Даже бокал один.

Поболтав то, что осталось в бутылке, он продолжил медленно прихлебывать. Память никогда не подводила его по-настоящему, если наутро он не мог что-то вспомнить, следовало просто подождать. Воспоминания вытаивали понемногу, все вставало на свои места.

…Она долго не открывала дверь, и если бы он был трезв, то давно бы уже развернулся и ушел восвояси, но вчера он давил на кнопку так долго, что устал палец, давил с непоколебимой уверенностью пьяного человека, что вопреки здравому смыслу ему откроют, нужно лишь звонить. И она открыла. Сосредоточившись на звонке, он потерял контроль над равновесием, и, когда дверь распахнулась, он в прямом смысле слова упал ей в объятия. И рассмеялся, счастливый оттого, что это произошло так естественно и непринужденно. Она, в розовом халатике с белыми оборками, пискнула испуганно, стала отбиваться, но он зашептал успокаивающе: «Это я, я, не бойся» – и она узнала. Спрятала лицо в ладонях, всхлипнула. Потом обняла его наконец.

Он вспомнил еще кое-что, и захотелось накрыться с головой одеялом и стать незаметной букашкой, затеряться в его цветочках. Он казался себе веселым, раскрепощенным, игриво настроенным, но на самом деле был просто пьян в сизый дым. Память злорадно подкидывала куски воспоминаний, от которых хотелось выть, – вот, пытаясь изобразить страсть и срывая с себя пальто, ты роняешь на пол цветы, которые забыл вручить; вот грохаешь шампанским о тумбочку, едва не разбив бутылку; вот заваливаешься набок, пытаясь снять ботинок. Он был сосредоточен на том, чтобы открыть поскорее шампанское и влить в нее как можно больше за короткий срок. Но, сделав первый же глоток, стал терять связь с реальностью.

Первым подвел слух. Ее голос доносился будто издалека, хотя она сидела рядом. Он попытался читать по губам, но оказалось, что это не так-то легко. Потом он осознал, что не может сфокусировать взгляд. Глаза могли видеть ее лицо, но только по частям – вот нос, вот рот, а вот излом брови с черной родинкой под ним. Охватить лицо целиком не получалось, как он ни старался. Оно рассыпалось, ускользало. Что он еще помнит? Они сидели на табуретках – пытаясь откинуться спиной, чтобы устроиться поудобнее, он не нашел за собой спинки и едва не упал. И вот что он еще прекрасно помнит – у всего происходящего был, если можно так сказать, странный вкус. Что-то его смущало, но понять, что именно, он не мог, как ни пытался. Он сидел рядом с женщиной, к которой шел так долго, и держал ее за руку, но что-то было не так. Возможно, причиной странного настроения было взаимодействие коньяка с шампанским. Или в кухне пахло какой-то непривычной специей, и это нервировало. Потом (при этом шаровая молния шевельнулась, давая понять, что еще в состоянии сжечь его) он вспомнил, почему проснулся один, и едва не застонал. Он уже тянул ее за поясок халата к себе, шепча что-то развратное, отчего теперь полыхают уши, когда понял: он не может. Просто не в состоянии совершить половой акт ни с ней, ни с кем-то еще. Он в нокауте, и вряд ли восстанет, все-таки позади бессонная ночь, бездумно смешанный алкоголь, стресс безумного дня. Все, что так рвалось к Милке, уснуло, обессилело. Когда он понял это, застыл в ужасе, не дотянувшись губами до ее губ, и по-прежнему сжимая в кулаке пояс ее халата. Кажется, он тогда даже слегка протрезвел. Впереди маячили страшное признание и позор.

Так вот почему он в кровати один. Чтобы скрыть, что пыл угас, а его мужское достоинство больше напоминает тряпку, он поменял план на ходу и разыграл перед ней спектакль. Прикинулся робким и застенчивым влюбленным. Стал нести чушь про то, что их отношения слишком важны для него, чтобы он с ходу тащил ее в кровать. Говорил, что готов подождать с этим делом до тех пор, пока не почувствует, что она тоже готова. Ведь то, что произошло между ними, – это серьезно, это надолго. Не будем же наступать сапогом похоти на нежные цветы любви и романтики. Конфуза было бы не избежать, прояви она больше настойчивости. Она могла бы сунуть руку ему в штаны, убедиться, что он врет, и вышвырнуть его на улицу. Но, судя по тому, что ему деликатно постелили в гостиной, план сработал.

Шампанское было на исходе, когда он с горечью понял, что с этим делом ей, возможно, и сегодня придется подождать. Состояние хуже некуда, да еще и чувствуешь себя зверем, попавшим в клетку, тут не до размножения. Интересно, а как другие решают эту проблему? Все, кто уходил с зоны прямиком в объятия заочниц, грозились первым делом затрахать своих подружек до полусмерти. Только получалось ли у них это? Как прикажете на нее набрасываться, когда ты в чужой квартире, да и ее саму ты живьем видишь в первый раз? Не может быть, чтобы у всех все получалось сразу же и без осечек. Наверняка истории: «Я набросился на нее прямо с порога, и мы два дня не вылезали из кровати» – сильно преувеличены.

В соседней комнате что-то скрипнуло. Она проснулась и тихонько охорашивается, чтобы выйти к нему. Осознал, что он в майке и трусах, и что ему тоже следовало бы привести себя в порядок, и что времени на это уже нет. Нехорошо, если она застанет его натягивающим штаны враскоряку. И уж тем более лакающим шампанское с утра. Он быстро поставил бутылку и натянул одеяло под самый подбородок, но, кажется, даже сквозь него были слышны трусливые удары сердца. Сомнений нет – она-то выйдет к нему при полном параде. Он слушал звуки в соседней комнате, пытаясь представить, как она красится (брякают какие-то скляночки), выбирает одежду (скрипят дверцы шкафа). Он закрыл глаза, когда услышал тихие осторожные шаги. Она постояла перед дверью, прежде чем ее открыть.

– Привет! – сказала шепотом.

Вика

Есть такая разновидность парикмахеров – болтуны с ножницами, им кажется, что они обидят клиента, если будут стричь его молча, – и в тот день ей попался именно такой. И все-то ему хотелось облечь в уменьшительно-ласкательную форму, будто называть вещи своими именами – моветон. Волосы у него были «волосиками», краска «красочкой», ножницы – «ножничками». «Что бы вы хотели изменить в своей внешности?» – спросил мастер умильно, и она, вместо ответа, молча сняла косынку, которой повязала голову. Эффект был потрясающий. Парнишка молчал целую минуту, а она мстительно наблюдала в зеркале за его лицом, с которого сползло слащавое выражение. При виде истерзанных волос он наконец посерьезнел и сказал чуть дрогнувшим, но обычным человеческим голосом: «Давайте помоем сперва голову». Как врач, который хочет успокоить пациента, но сам прекрасно понимает, что дело плохо. Он с брезгливой деликатностью мыл желто-пегие патлы. Она прикрыла глаза, отдаваясь в его власть. Парнишка, хоть и был молод, оказался расторопным, не зря сдирал с клиентов такие деньги. Умело сняв выжженные пряди и нанеся краску с осторожностью реставратора, нянчащего ценную картину, он сотворил настоящее чудо. Волосы обрели не только деликатно-пепельный оттенок, сгущающийся на концах, но и стали эластично-шелковистыми, и теперь пришел ее черед удивляться. Она признала – новый цвет ей чертовски идет.

И пошло-поехало. Появившаяся в пьяном бреду идея начать меняться с волос оказалась правильной. Малые изменения повлекли за собой большие. Светлые волосы сразу же потребовали пастельной помады и краски для век, а обновленное лицо запросило, в свою очередь, новой одежды. Вдохновителем и спонсором всех изменений, конечно же, был Кирилл.

«Нужно стать не просто офигенной, а суперофигенной. Потому что у Ивана – вкус», – коряво, но доходчиво изложил свою стратегию Кирилл, – не надо никаких бусинок-блесток, красной помады и лака для ногтей. Будто у нее нет вкуса. Брат отрекся от ее «чернявости», как он теперь небрежно называл ее прежний облик, будто предал ее темные гладкие волосы и богатые брови, которые раньше любил. Он сам (немыслимое дело) проехался с ней по магазинам и терпеливо смотрел, как она примеряет новые вещи, оставлял деньги на косметические процедуры, подробно, но безграмотно объяснив, каких результатов нужно достичь. И ладно бы он терзал только тело. С утра до вечера он рассказывал ей, что Ивану нравится, а что нет. Немного сыщиков решались на такое глубокое изучение преследуемого объекта, как Кирилл.

Иван ценит в женщине скромность, мягкость и женственность и не любит грубый смех, алкогольное опьянение. Он вежливый, довольно застенчивый, за задницу ущипнуть – это не к нему. Инициатива и напор у женщины могут его напугать. Иван производит впечатление мямли, которого ушлая бабенка легко заарканит и сведет в стойло, но это не так, на него где сядешь, там и слезешь. Почувствовав давление, он начнет воспитанно увиливать. Он любит русский бильярд, и, если женщина умеет в него играть, это добавит ей очков.

Пьет виски со льдом, когда хочет напиться, и вино, когда надеется остаться трезвым. Спит мало, ему хватает пяти-шести часов отдыха. Жаркий климат не любит, отдыхать скорее поедет в Европу, чем на южные моря. Читает английских классиков, а его любимый киножанр – детективы. Опрятен до невозможности. Семейные трусы предпочитает облегающим плавкам. Когда нервничает, может начать грызть ноготь. Если он улыбается, это еще не значит, что он доволен, Иван просто умеет держать себя в руках. Никогда не срывается, не орет. Он не умеет рассказывать анекдоты, но над его шутками нужно смеяться – негромко, не вульгарно. (На этом месте Кирилл тыкал в нее пальцем, обозначая еще одну сферу, в которой ей предстоит потренироваться.) Образование жених имеет высшее техническое. Все эти ролики, велосипеды, скейтборды, пищевые добавки и прочие тяготы здорового образа жизни считает уделом умалишенных, лишний вес ему не грозит, и он с недоумением смотрит на тех, у кого он есть. В долг дает без проблем (этот вывод Кирилл сделал лишь на основании того факта, что ему Иван одолжил кругленькую сумму беспрепятственно). Когда она спросила, зачем было занимать деньги у Ивана, Кирилл посмотрел на нее как на дурочку и сказал: «Чтобы отношения были крепче».

Эту и много другой информации, которую не успевала своевременно систематизировать, она узнала об Иване буквально за какую-то неделю. Кирилл часто прерывал разговор вопросом: «Какая у Ивана любимая иностранная певица? Что из сладкого он любит?» – и раздражался, если она мешкала с ответом. «Кирилл, как бы ты ни изучил человека, понравиться ему тебе это не поможет. Тут нужна химия, феромоны», – ругалась она, но брат был непреклонен и азартен и сыпал и сыпал сведениями. Пару раз они крепко поругались, когда Кириллу казалось, что она с недостаточным интересом слушает про Ивана.

Как мог у Ивана не появиться интерес? Кому бы не было любопытно увидеть наконец сестру друга, которая мало того что красавица, так еще и целиком и полностью разделяет твои убеждения и интересы?

Но «подавать» ее Кирилл решил лишь тогда, когда она будет полностью готова. Первая встреча – самая важная. Мало быть интересной блондинкой, жениха нужно сразу же зацепить метким словом, сказанным к месту.

Ей пришлось освежить навыки игры на бильярде и узнать кое-что о строительстве, торговле, архитектуре и маркетинге – чтобы будущий муж понял, что ему досталось не только симпатичное, но и крайне полезное сокровище. Часто Кирилл забегал вперед паровоза – в сто первый раз начинал объяснять, какие предпочтения у Ивана насчет секса, и в этих рассказах было больше гинекологии и технических подробностей, чем страсти. «Вспомнил. Вот так ему еще нравится. Только чтобы плавно», – в магазине Кирилл при всем народе начинал делать руками неприличные жесты. На него смотрели, раскрыв рот, люди пихали друг друга локтем в бок. Она шикала, но Кириллу было плевать.

Когда она будет готова, то есть не только худа, светловолоса, элегантна, но и достаточно осведомлена, она как бы невзначай приедет в торговый центр к брату, когда жених будет там. На этот день у Кирилла с Иваном будет заранее запланирована вечером встреча в ресторане, и, конечно же, Иван предложит сестре друга пойти вместе с ними. «А если не предложит?» – спросила она, но Кирилл и бровью не повел: «Не беспокойся, предложит. Хотя бы из вежливости». Спохватился, что вышел из роли наставника, и строго добавил: «Но ты сразу не соглашайся, посмотри на меня так, будто сомневаешься и спрашиваешь разрешения. И сразу же уходи, мол, у тебя дела. А уж вечером покажешь себя во всей красе».

Про первую встречу в ресторане, точнее, про то, какое произвела на ней впечатление, она всегда потом вспоминала со стыдом. Прямо перед выходом из дома пришла беда, откуда не ждали: брея ногу, она так глубоко порезала ее, что остановить кровь не получалось. Она сушила порез спиртом, борной кислотой и перекисью водорода, но кровь пропитывала вату, и пластырь отклеивался. Все из-за диеты: в последнее время, чтобы соответствовать параметрам, на которых настаивал Кирилл и без которых Иван якобы на нее и не посмотрит, она ела одни зеленые овощи. А свертываемость крови у голодного человека, как известно, плохая. Она попыталась отказаться от встречи, но Кирилл вполне серьезно пообещал выпустить ей всю кровь, если она не возьмет себя в руки. С яростью она налепила на рану кусок ваты размером с болонку, и, обмотав ногу бинтом, притащилась на встречу.

Жених пришел в светло-сером костюме, к которому ни у кого не нашлось бы претензий, и не с красной розой, этим псевдоэлегантным символом мужской пошлости и скудоумия, а принес ирисы, милые, ненавязчивые.

На «случайной» встрече утром он действительно не подкачал, позвал ее в ресторан, «разбавить их мужскую компанию». В ресторане она тосковала по выпивке, на которую Кирилл совершенно напрасно наложил табу, – бутылочка вина сделала бы ради ее сближения с Иваном гораздо больше, чем все эти пустые, но напряженные разговорчики. Она бы расслабилась и включила на полную обаяние. Время шло, а Иван был вежлив, но не более того. Он совсем не делал попыток заговорить о самом главном – о том, что хорошо было бы им еще раз выбраться куда-нибудь вместе. Кирилл правил бал незаметно, но жесткой рукой, подливая другу и подмигивая ей, когда она, по его мнению, заслуживала кусочек сахарку.

А потом все пошло псу под хвост. Заиграла музыка (Кирилл не был бы Кириллом, если бы не выбрал ресторан, где по вечерам бренчат на пианино и поют), и Иван пригласил ее танцевать. Он неплохо двигался, не пытался использовать па как попытку прижаться к партнерше, и пахло от него очень приятно. Что бы ни говорили, а решающую роль при принятии решения: будет ли женщина спать с конкретным данным мужчиной, запах играет важную роль. Нюхнувшая самца женщина, конечно же, не говорит о своем вердикте напрямую, но выносит его довольно быстро, и обжалованию он, как правило, не подлежит. От Ивана пахло чудесно, и хоть и непонятно, станет ли он мужем или нет, уж на роль любовника он, высокий, стройный, любезный и ловкий, однозначно годился. То, что ее голова находится где-то в районе его подмышки, тоже странным образом заводило, есть и в таком росте своя прелесть.

Он вел ее обратно к столу, откуда за ними наблюдал Кирилл. На лице у брата был неподдельный ужас, который она никоим образом не могла принять на свой счет. Какого рожна ему еще нужно? Иван ухаживает за ней, пусть и не напропалую, но ухаживает; она трезва, белокура и мила; ее пригласили танцевать, и она показала всю свою гибкость, не перегибая при этом палку. Пора бы Кириллу дать ей наконец послабление и побаловать бокалом-другим вина, так нет, опять его перекосило. Опустив глаза, она поняла наконец, почему у брата такой вид. На юбке в районе колена расплылось здоровое красное пятно, кровь в процессе танца прорвалась сквозь барьеры ваты, бинта и пластыря. Она сиганула к своему месту, спрятала ноги под столом – рано или поздно Иван выйдет в туалет или позвонить, и тогда она побежит в дамскую комнату, где застирает пятно. Но когда Иван усаживался напротив нее, он охнул, да так и остался стоять, сложившись чуть не вдвое. На обоих его брючинах алели отпечатки.

Звон в ушах заглушил на мгновение громкую музыку, он был как пожарная тревога, приказывал: бежать! Она подхватила сумочку и, бормоча: «Извините меня», что относилось уже не к крови, а к ситуации вообще, к проваленному свиданию и несостоявшемуся браку, выскочила на улицу. Залезла в дремлющее у входа такси и приказала водителю ехать поскорей. В магазинчике возле дома купила наконец вино и, открывая его в прихожей, поставила на юбку еще одно алое пятно. Тогда только поняла, что схватила красное вместо белого. Кирилл звонил каждую минуту, но она взяла трубку только после третьего бокала, когда уже смирилась с тем, что план загублен, а отношения с Кириллом испортились ох как надолго. Голос у брата был радостный, почти восторженный. «Все получилось! Иван попросил твой телефон! – сказал Кирилл. – Он переживает, все ли с тобой в порядке. Сейчас он будет тебе звонить». – «А что ты ему сказал? – поинтересовалась она, со злостью рассматривая вино на свет. – Что я брила свои мохнатые, как у хоббита, ноги так активно, что покалечила себя?» – «Зачем? Соврал, что у тебя травма колена, что ты поранилась в спортзале».

Иван действительно вскоре позвонил и долго извинялся за то, что заставил ее танцевать. Восхищался ее мужеством. В конце разговора спросил ее, готова ли она дать ему шанс загладить свою вину и сходить с ним куда-нибудь.

Их первая совместная ночь состоялась только через два месяца в квартире на Просвещения, куда она почти затащила его, устав от ожидания и его деликатности, хотя они могли бы поехать в его почти готовый дом в местечке Бугры. К тому моменту она покрасила волосы уже четыре раза. После знакомства с Иваном она привыкла мерить время этими манипуляциями – раз в две недели приходилось наносить краску на проступившие корни.

Кирилл со своим непостижимым чутьем наутро приперся к ней в гости, как знал, и, обнаружив в квартире кое-как одетого Ивана, неумело делал вид, что слегка недоволен тем, что сестра отдалась другу так скоро. А сам ущипнул ее одобрительно. Хотелось дать ему в лоб, но не исключено, что именно его появление подтолкнуло благовоспитанного Ивана сделать предложение. Неизвестно, сколько бы в противном случае пришлось ждать. Через год после знакомства в один месяц они сыграли свадьбу, которую приурочили к переезду в Бугры, и отметили открытие автосервиса. На обоих праздниках Кирилл позволил себе крепко выпить, пришлось даже вызывать скорую – все-таки печень уже не та. Свадьба оказалась в некотором роде серебряной, перед ней она покрасилась в двадцать пятый раз.

Андрей

Он изобразил улыбку сонного человека, который только пробудился, услышав голос любимой, – вышла, наверное, дурацкая гримаса. На ней был оранжевый свитер. Глаза смотрели на него с испуганным восхищением. Молчание затянулось. Она прошла к окну и раздвинула шторы. Выяснилось, что у нее не стеклопакеты, а окна с деревянными рамами, а подоконник тоже заставлен пустыми банками.

– Ты хорошо спал? – Она по-прежнему стояла к нему спиной, оправляя складки на коричневой занавеске. Ее брюки довольно глубоко впивались в ягодицы, не оставляя сомнений в том, что человеческий зад, даже если он не округлой формы, состоит из двух половинок.

– Прекрасно, – вышло хрипло, неуверенно.

Она присела к нему на кровать и, легонько потрепав по волосам, сказала ласково:

– Тогда давай завтракать?

По дороге на кухню она подхватила пустую бутылку, и жест, которым она ее тряхнула, выдал ее с головой – тоже хотела бы хлебнуть. Дождавшись, когда она скроется за дверью, он подхватил с пола брюки, которые с таким вызывающим видом раскинули ноги, будто их сорвали в порыве страсти, а не в пьяном бреду, и натянул, побив вчерашний рекорд скорости. Посмотрел на окно, прикидывая, в скольких местах сломается нога, если сигануть с четвертого этажа, и поплелся на кухню.

Вчера свет лампы смягчил краски и фактуры, но свет, льющийся сейчас из окна, не оставлял двусмысленностей – кухонька откровенно грязна. Клеенка, на которой они трапезничали, разрезана во многих местах и заворачивается тут и там, пол заляпан. Подгнившие очистки выглядывают из мусорного ведра – кто бы отнес нас на помойку. Она открыла фыркающий холодильник, достала пару промасленных свертков, с тревогой обнюхала их и положила на стол. В одном оказалась колбаса с белыми горошинами жира на срезе, в другом – что-то зеленое, сморщенное. Улыбаясь, стала резать колбасу.

Интересно, сколько лет фотографиям, которые она присылала? Десять? Или все пятнадцать? На сайте она отрекомендовалась как тридцатипятилетняя, то есть ясно дала понять, что всего на два года старше его. В конце концов, не так уж принципиальна разница между тридцатью тремя и тридцатью пятью, если мужчина в тюрьме, а у женщины сиськи торчком и щечки как яблочки. Но сиськи уже покинули те места, в которых когда-то так заманчиво круглились, и бюстгальтер уже не в состоянии этого скрыть. Щечки, которые он полюбил авансом, тоже не оправдали ожиданий. Вот и носогубные складки у нее уже не запудришь, и уголки глаз стремятся вниз. Все в ней проигрывает гравитации. Его снежная королева подтаяла, оползла.

Невозможно, конечно, спросить женщину напрямую, столько ли ей лет, сколько она сама себе дает. Или когда именно сделаны фотографии, которыми она его заваливает. Но он мог бы попросить ее сделать освещение поярче, когда она однажды вышла в скайп, сказать: «Хочу полюбоваться тобой, любимая». Тогда ее лицо было расплывчатым пятном, на котором то появлялись, то исчезали овалы глаз, казалось, он разговаривает с косоглазой инопланетянкой. Но мерцающее на экране пятно он воспринимал через призму своей привычки к ее красоте. Привычки, которую она в нем сама – целенаправленно – выработала. Весь этот ее апломб, рассказы про то, что к ней липнут мужчины, сыграли ей на руку.

Он, что уж там, и сам подцепил ее обманом, но потом он выслал ей свои всамделишные фотографии. Перед ним поставили тарелку с омлетом и снова потрепали по волосам.

Он стал ковырять завтрак вилкой, не забыв поблагодарить. Кроме яиц, он успел заметить на полке наполовину опустошенные банки с соленьями и провисший полиэтиленовый молочный пакет. Из ведра откровенно попахивает, не срыгнуть бы. Допустим, он наврал, сказав, когда приедет, не дал ей те пару дней форы, на которые она рассчитывала, – и она не успела подготовиться к его приезду. Но за пару дней такой беспорядок все равно не приберешь, этот нагар на плите, на клеенке копился годами. На стене за плитой наросли сталактиты жира. Да и все эти ее обвислости, о которых она умолчала, за два дня не исправишь. На что она рассчитывала, приглашая его пожить у нее? Что мужик, просидевший среди уродов и подонков столько времени, безропотно проглотит не только омлет, но и все эти морщинки и мешочки под глазами, только потому, что все это – женское? Что, изголодавшись по ласке, он не сможет не потянуться губами к ее губам и волосам? Вчера его мозг был затуманен, да что уж там, совсем не работал, органы чувств напрочь вышли из строя, и он лапал ее. Но при этом не видел, не ощущал по-настоящему.

Она улыбнулась.

– Ты попал, дебил, – сказала она вдруг, глядя ему прямо в глаза.

Даже поняв уже, что это было «Ты бы руки помыл», он несколько секунд все не мог вдохнуть достаточно воздуху. Он был честен с нею, когда говорил про себя. Просто сильней, чем нужно, подкрутил фитилек под огнем своей любви, чтобы казалась ярче. Она же – врала бесстыдно, напропалую. Она вопросительно посмотрела на него, и он сказал: «Очень вкусно». Устраивая сцену или хотя бы задавая прямые вопросы, он унизит себя. Он проглотит вранье вместе с этой едой. И вообще, пора бы о чем-нибудь поговорить.

– Как у тебя дела на работе? – спросил он светски и сразу же понял, что зря это сделал.

Квартира деловой женщины, пропадом пропадающей в своей индустрии моды, может быть пустой, необихоженной, ведь у нее нет времени на уборку. Женщина-карьеристка, вполне возможно, забудет наполнить холодильник. Ей может быть невдомек починить подтекающий кран. Но эта квартира задрипана не из-за нехватки времени. Она, так сказать, отражение ее хозяйки, над которой поработало время. Кухонный гарнитур облупился во многих местах и зияет прессованная плита из-под оборванной обшивки, по углам пылятся какие-то ведерки, банки, корытца, ламинат на полу протерт дальше некуда. Он ожидал увидеть беспорядок другого рода – заваленный бумагами и образцами ткани стол, под которым найдется брошенная впопыхах обертка из-под шоколадки, а видит полную безоговорочную капитуляцию женщины перед гигиеной.