Текст книги "Убийство с гарантией"

Все-таки пришло в какой-то момент веселье, осознание того, что он на свободе. Никто больше не рявкнет на него – безнаказанно, никто не заставит делать что-то, чего он не хочет. Буквально минуту продолжалось это блаженное состояние, в течение которой он увидел краешек занимающейся новой жизни, и послал мысленно ко всем чертям и Золотые Руки с его нотациями, и Вику с ее Кириллом, и друзей липовых. Он придет еще в себя, будьте спокойны. И работу найдет лучше прежней. И книгу его теперь-то издадут, потому что это уже не просто роман, а роман, написанный бывшим зэком, человеком, который может поделиться действительно интересной информацией. Он знает, чем ее дополнит, теперь точно знает. Уж он порасскажет… Издателя, утонувшего в сладких текстах, точно потянет на остренькое.

Его хотят с грязью смешать и загнать параши строить, и еще заставить кланяться ежеминутно за эту милость? Фига с два. Это раньше он деликатничал и его могли насиловать всяко-разно за копейки, объегоривать и вперед него лезть, а теперь он знает, что можно и нужно – брать. Смысл в этом, и только в этом – думать в первую очередь о себе. Какие такие принципы запрещали ему принимать откаты от клиентов? Чего он достиг, беспокоясь о том, чтобы другим было комфортно? Кому сделал лучше, следуя слепо за буквой закона? Просрал только кучу лет и ни до чего не дослужился.

Но волшебная фаза опьянения длилась недолго и уже скоро потонула в отремонтированном Золотыми Руками унитазе вместе с блевотиной. До торта дело не дошло. Нет смысла скрывать истинное положение дел, он не в состоянии мыться и должен прикорнуть. Мама даже придержала его за плечи, когда вела к постеленной ему кровати, которая непонятно когда возникла в гостиной. Очнуться заставила смердящая мерзость, которой сам себя обдал, выдохнув открытым ртом застоявшийся запах рвоты с четким послевкусием чеснока. Ах да, селедка под шубой. Потом вспомнил, где находится. Попытался сглотнуть, чтобы избавиться от вони, не нашел во рту слюны и окончательно проснулся. Искры боли мелькают в голове, стукаются о черепную коробку, не имея выхода. Электронные часы-коробочка на серванте пульсируют нулями, сфокусировал взгляд: 18.00. Какое скоротечное застолье, за три часа успел и нажраться, и поспать, и обрести умеренное похмелье. В соседней комнате со свистом и сипом спускали воздух из шины, это храпел Золотые Руки. Через неплотно прикрытую дверь увидел, что мать и отчим лежат на своей кровати в одинаковых целомудренных позах египетских мумий с умиротворенными лицами – у них семейная сиеста. В ванной, в шкафчике под мойкой, нашел зубную щетку и поскреб ею зубы, убеждая себя, что это его старая щетка, про которую он забыл. Мятная прохлада заглушила чесночную вонь, сразу стало легче. Он даже помылся наспех и отерся чистым полотенцем, приготовленным для него. На цыпочках прокрался на кухню. Опустошенный желудок благодарно впустил в себя пару бутербродов. Он мог пойти двумя путями, каждый из которых облегчит страдания, но которые могут иметь совершенно разный финал – съесть таблетку от головной боли или тяпнуть еще водки. Вариант с водкой казался более привлекательным. Но уже боковым зрением отметил, что место под столом, где стояли два бутылочных обелиска, пусто. Стал искать в холодильнике, где уже, разлитый по плошкам, застывал холодец, подернутый белой патиной жира. Шарил по полкам – холодец испуганно дрожал, но где водка, не сказал. Не было ее ни в морозилке, ни в шкафчике со специями, ни среди бутылок с подсолнечным маслом и уксусом. На балконе, куда он заглянул в последней надежде, нашлась лишь эмалированная бадья с капустой и цветочные горшки с землей, но без растений. Значит, мать с отчимом пили без него. Они и его рюмку допили, вот они все три, пустые. Немудрено, что они решили прикорнуть.

Скорбя об упущенном шансе, он полез в выдвижной ящик комода в гостиной, в котором мать держала лекарства. Таблетка тоже хорошо – голова не только перестанет болеть, но и прояснится, а вечером можно будет со спокойной душой принять еще на грудь. Ящик-спаситель заклинило, и он не поддался. Все еще дергая медное кольцо над разболтанной скважиной для ключика, понял – закрыто. Может быть, он перепутал, и таблетки лежат в соседнем ящичке? Тот тоже оказался закрыт. Чертыхаясь тихо, чтобы не разбудить спящих, стал искать ключ, перерыл все вазочки, набитые мелким хламом, пошарил по верхним полкам. В голове настойчиво пульсировало: «Ищи, ищи, а не то пойдешь за водкой», но, стоя на цыпочках и оглаживая пыльную антресоль в надежде нащупать ключ, он наконец понял. Стоял еще с поднятыми руками, пританцовывая на пуантах, а догадка уже холодила мозг. Сел на неубранную кровать. Таблеток не будет. Коробка, набитая облатками, ампулами и порошками, стоит там, где он и думал, и таблетки в ней, конечно, есть. Но ключ от шкафчика он так легко не найдет. Интересно, куда они его положили? Под подушку? А может, Золотые Руки повесил его на свою вялую волосатую грудь вместе с крестом?

Выдвижные ящики отродясь у них не закрывались. Мама держала в них пудреницы и тюбики помады, которыми пользовалась редко. Никому не нужные капли элеутерококка и вату. Книжку с какими-то церковными текстами. Еще она хранила там свои серьги-гвоздики с рубинами, несколько золотых цепочек и фарфоровую кошечку, на возбужденный хвостик которой были нанизаны все мамины перстни и кольца, включая обручальное от первого брака. Он думал, что ключ от ящиков навеки утерян, они с мамой им никогда не пользовались. Но нет, мама с отчимом нашли его где-то, не поленились. Дождалась, наконец, замочная скважина своего ключика, и старый ящик наконец-то смог вернуться к своим изначальным обязанностям – защищать и оберегать. Не коснутся руки зэка фарфоровой кошечки, не снимут с нее колечки и не сдадут их в ломбард за понюшку табаку.

Они подготовились к его появлению лучше, чем он думал, не только составили меню праздничного обеда, но и, как могли, уберегли его от соблазнов, перед которыми, по их мнению, ни один урка не устоит. Мама, наверное, пыталась сопротивляться, но Золотые Руки не из тех, кто пускает такие вещи на самотек. Раз им придется принимать у себя отбросы общества, следует позаботиться о безопасности. Вторая догадка вытекала из первой и была ее логическим продолжением. Водка не закончилась. Сейчас бутылка лежит где-нибудь под матрасом, или впихнута между комплектами постельного белья, или заставлена книгами. Зэк, он ведь как поступит, по их мнению? Он сначала допьет залпом бухло, потом, грохнув о стену бутылкой, сделает из нее «розочку» и приставит ее к горлу матери: отдавай мне твои украшения. Они, может, и дверь-то не прикрыли до конца, чтобы намекнуть: ты у нас на виду, затеять что-нибудь и не думай. Заметался по квартире, с ужасом думая, что мама могла постирать его джинсы и те еще не высохли – слава богу, не постирала, вот они, на полу. Стал в них запрыгивать, едва не упал.

Футболку все не мог надеть нормально – то шиворот-навыворот лезла, то задом наперед. Носки чистые только взял, носки-то хоть украсть у них можно, ящик с тряпками не закрыт? Золотые Руки всхрапнул угрожающе, сквозь сон выражая недовольство. Присмотрелся – слава богу, его это носки, старые, но целые. Прикрывая дверь, пожалел, что не оставил записку, в которой посоветовал им прятать еще и ножи. Шнурки уже в подъезде завязал и выбежал во двор, где прохлада мазнула успокаивающе по мокрому лбу.

В магазинчике, отстояв очередь из трех старушек, бухнул на кассу две маленькие бутылочки коньяка и шоколад. С раздутыми карманами вышел на улицу – ну, встречай меня, город, буду сейчас пить на твоих улицах, и плевать, рад ты мне или нет. Первую бутылочку осушил в три глотка прямо у магазина и, дождавшись приветливого теплого толчка изнутри, пошел не спеша вдоль кленовой жидкой аллеи.

Помогай, коньяк. Ты, в отличие от водки, не подведешь, и успокоишь, и согреешь. Сразу же выяснилось, что распивать в городе не так-то легко, если ты один. Кажется, все на тебя косятся. Самое верное место – парк, и покурить можно, и посидеть. По мере поступления коньяка всплыло еще одно неприятное обстоятельство: он, оказывается, совершенно отвык от женщин.

Он пил и смотрел на них, проходивших мимо. Принимал сам факт их наличия, как принимают солнечную ванну после долгого заточения в подземелье – с удовольствием, но осторожно, так, чтобы не получить ожоги. Но коньяк свое дело знал. Бредя по парку с третьим шкаликом и пиная ногами листья, он присел, чтобы завязать шнурок, а когда встал, понял – все, отпустило. Он наконец впал в блаженное состояние между пьяностью и трезвостью, пребывать в котором благодаря свежему воздуху сможет долго. Больше не страшно. Тело наконец требовало женщину. Не нужно ничего выдумывать и себя подстегивать, желание при нем и уже подталкивает – иди к ней, иди. Можно выпить еще одну бутылочку для верности, а дальше он справится без понуканий.

Желание победило робость. Ляжки курящей неподалеку тетки в короткой юбке теперь больше манят, чем пугают. Тело, которому уже хотелось тискать, гладить, целовать, встало и пошло себе потихоньку к метро, и его уже ничто не остановит. Одна из девиц вильнула задом напоказ – спасибо, девочка, уже не надо. Мне есть кого трогать.

Жаль, мама с отчимом не дали толком подготовиться. Поспал кое-как, хорошо хоть, помылся. Ощупал лицо – щетина пока не наросла. Выдохнул в ладонь, отметив, что в дыхании ощущается только алкоголь и никакой рвоты. Долго выбирал в стеклянной оранжерее букет, с гордостью ощущая себя причастным к миру влюбленных. Все возвращается на круги своя. Сумерки красивы. Город его принял назад. У него рандеву, и, если честно, кажется, уже стала оттопыриваться ширинка. Продавшица цветов кокетничает с ним, у нее и в мыслях нет, что еще утром он был в бараке. «Вы для кого букет выбираете?» – весело спросила она, и он ответил: «Для прекрасной дамы», не поморщившись от банальности фразы, потому что это была чистая правда. «Какая она? – продолжала настаивать девушка, глядя ласково. – Опишите ее, чтобы мы могли выбрать цветы для нее одной». – «Она – удивительная. Ласковая и очень нежная», – сказал он. «Возьмите красные розы, они ей точно понравятся». Да, действительно, розы, и только они. Ничего, что пошло, зато это правильно. В алкогольном магазине пересчитал наличность и, несмотря на то что правильным сейчас было бы экономить, купил дорогое шампанское, его девочка не пьет всякую дрянь.

Метро втянуло в себя, обдало теплым воздухом, от которого слегка закружилась голова. Доехал до «Технологического института», а потом задремал и проснулся за две остановки до «Проспекта Просвещения». Один цветок оказался сломан. Просунул стебель поглубже в целлофан. Снова представил ее прелести. К черту изначальный план с романтической волокитой. Они давно знают друг друга, и условности им ни к чему. Быстренько напоить ее и уложить в постель. Когда вылезаешь из койки, можно наплевать на все то, что казалось важным до секса. Все эти нелепые ритуалы с завариванием чая, поиском полотенца и тапочек. Нужно будет обнять ее крепко, призывно, залепить рот, из последних сил бормочущий протесты, поцелуем и отнести на кровать. Они оба готовы к тому, чтобы отдаться друг другу. В какой-то момент она обмякнет, и руки, вяло отталкивающие его, сомкнутся вокруг его шеи. Так они и познакомятся. Познав друг друга, они сразу же расслабятся, размякнут. Она будет ходить перед ним в чем мать родила или в прозрачной комбинации, они допьют шампанское и станут спокойно трепаться обо всем на свете, сидя на кухне. Он расскажет ей, как долго ждал этой встречи, и она признается, что тоже мечтала о ней, хоть и не была готова к такому напору. Но лицо у нее уже будет не взволнованное, а мягкое и удовлетворенное, и его руки, шарящие по ее телу, уже не будут оттолкнуты. А потом они снова пойдут в кровать, где на этот раз он набросится на нее со всей яростью своей страсти. И уж поверьте, больше она не станет возражать. Они промучают друг друга до самого утра. Уж он получит от нее все, что ему причитается, выжмет ее без остатка, и сам выложится по полной. Каждую просьбу о пощаде он отвергнет безжалостно. Его девочке придется принять на себя удар и удовлетворять все желания, которые в нем накопились. Утром она уснет у него на плече голышом, обмякшая, как ее комбинация на полу, которую у нее уже не будет сил надеть. Он полюбуется еще какое-то время ее утомленным лицом с искусанными губами и только тогда уснет сам. И утром не будет уже никакой неловкости, и можно будет за приготовлением завтрака рассказать ей что-нибудь о тюрьме. Что-нибудь, что не вызовет у нее горечи и не напугает. Первое время ей придется стать его наложницей, рабыней. Нужно будет, чтобы она взяла отгулы на работе, не до работы ей будет поначалу. Они даже из дома выходить станут редко, разве что чтобы чуть отдышаться. Сердце колотилось где-то в горле. Он даже в подростковом возрасте так не возбуждался.

На улице ветер дунул в разгоряченный лоб – остынь, дружок, тебе еще нужно дойти до ее дома. Уже совсем темно, не разглядеть толком указатели на домах. Пошел сперва не в ту сторону и только метров через двести понял, что идет по тому же пути, по которому они с Викой ходили домой, когда жили вместе, а Милка-Кормилка живет в микрорайоне, который он совсем не знает. Мысли несли в одну сторону, а ноги шли туда, куда привыкли ходить. Пришлось возвращаться и спрашивать дорогу. В парке он положил цветы с шампанским на скамейку и пристроился возле толстого дерева, чтобы облегчиться. Ствол вдруг качнулся под рукой и, пока он искал равновесие, кажется, слегка обрызгал низ брюк. Еще не заметил, что на скамейке разлито что-то липкое, пришлось платком обтирать цветы. Один уронил. Долго искал, шаря по земле, с ужасом думая, что может попасть рукой в какую-нибудь гадость. Роза нашлась – он накололся на шип, – но еще одна теперь сильно повреждена. Выкинул обе уродины в кусты. Медленно встал с карачек, в голову мягко, предупреждающе ударила волна. Чтобы справиться с зябкостью, допил остатки коньяка, присев на лавочку. Вспомнил, что она грязная, и вскочил, хватаясь за зад – ничего, кажется, обошлось.

Табличку с названием нужной улицы нашел, когда уже и не чаял. Ну и двор у нее – ни фонаря, кромешная темень. Дома как близнецы, неужели среди них можно найти какой-то определенный? Как люди здесь ориентируются?

Одно из этих светящихся окон на четвертом этаже – ее окно. Может быть, сейчас она даже смотрит на него. Пригладил волосы. Платка больше нет, пришлось, согнувшись, высморкаться в кусты. Оступившись на чем-то скользком на крыльце, схватился за дверь, которая, резко потянув за руку, едва не уронила на землю. Наконец вошел в теплый, неприятно пахнущий подъезд и вызвал лифт. Лифт, последнее испытание на пути к принцессе, не работал, и, поднимаясь по лестнице, он заехал цветами о стену. После этого стал держать уцелевшие розы перед собой в вытянутой руке. Немного потрепанным рыцарем с выставленным вперед букетом – как мечом – предстал он перед дверью сорок первой квартиры и нажал кнопку звонка.

Василь

Еще одну пару из отказной коробки, как он понимает, никто уже не заберет. Захаживала когда-то, еще до появления Виктории, к Ивану в комплекс красотка. Светленькая, чувственная, просто конфетка. Наверное, Ивану она сильно нравилась, по крайней мере, когда у нее каблук однажды сломался, он ее к машине на руках понес, а это что-нибудь да значит. Но не срослось у них что-то, потому что появляться в комплексе блондинка перестала. Надо понимать, просто появилась на горизонте Виктория, и блондинкино самолюбие было уязвлено настолько, что она даже туфли дорогие забрать не пожелала. Так и лежат рядышком в одной коробке туфли его жены и его бывшей. И напоминать о них Ивану он, конечно, не будет… Разбираться в жизненных перипетиях баб Ивана – не его, Василя, дело. Он обувь починил, и хватит с него. На душе муторно. Василь, конечно, распития на рабочем месте не одобрял, но тут сам предложил Ульяне: «Не хлебнуть ли нам по чуть-чуть?» Едва ли не залпом осушили по первой, и он подлил еще обоим, а потом перевернул табличку, чтобы посетители видели надпись «Закрыто». Выпивать в молчании было как-то глупо, но он не знал, как подступиться к интересующему вопросу. А вопрос нагло просился наружу. После того как он увидел Ульянин паспорт, кое-что еще, кроме ее фотографии, не давало ему покоя.

– Хорошо сидим, – сказал он, просто чтобы не молчать.

– Да, прямо корпоративная вечеринка.

– А ты, значит, была замужем? – спросил он как бы невзначай. С ней не знаешь, когда и от чего она взъерепенится.

– Штамп увидели? Была… – Вроде вопрос ее не возмутил.

– А что развелись-то?

– Ушел, – сказала Ульяна и добавила, будто это должно было что-то прояснить: – К другой.

И хотела поставить чашку точно в центр кружка на клеенке, но все равно немножко промахнулась. Как быстро ее развозит, заметил он с неудовольствием, она всего-то полтинник приняла, а координация сразу дала сбой. Кто с менее наметанным глазом, и не заметил бы, но он хорошо знает – эта пьяность, она не от того, что с непривычки, она, наоборот, от частых упражнений. Значит, дома она киряет чаще, чем он думает. О том, что Ульяна могла состоять в браке, он, если честно, не думал. Она не похожа на женщину, которая ходила замуж. А тут, оказывается, развелась всего-то пять лет назад.

С тех пор, видать, и окрысилась.

– Ну, ушел, бывает. Может, это и к лучшему?

Ох, зачем он это сказал? Глаза у нее сразу блеснули. Сама себе налила и быстро выдула еще пятьдесят.

– Как может быть «к лучшему» то, что от тебя уходит человек, на которого ты поставил? С которым собирался провести всю жизнь вместе? – спросила, будто со сцены прочла.

– Ну, мало ли, не сошлись характерами. Или выпить слишком любил.

– Всем мы сошлись. Просто пришла другая женщина и забрала мужчину, с которым я столько лет…

– Все равно что-то, значит, не так было, раз ушел.

– Давайте закроем эту тему, – отрезала она, и он с радостью согласился.

Но не прошло и полминуты (в течение которых она выпила еще чашку), как она сказала задумчиво, будто ни к кому не обращаясь:

– А как все хорошо начиналось… Познакомились – и сразу стали жить вместе.

О, женщины, что ж вы творите-то. Она и трезвая не подарок, а теперь точно замучает.

– Он мне сначала даже и не понравился. Понимаете? – Глаза у нее маленько остекленели, на щеках вылезли красные пятна, но язык еще слушался. – Просто была у нас одна девочка… поучать меня любила. Дружила вроде как, но она вечно советы мне давала. И одеваюсь я как-то не так, и с мужчинами что-то не то… Высокомерие во всем. И когда он в клубе к ней подсел, я, чтобы ее на место поставить, увела его. Просто затащила домой и переспала. Пальцем вот так сделала (она показала, как сделала пальцем), и пошел за мной как миленький. Смешно так было.

Он чуть не подпрыгнул от «переспала», слышать которое от Ульяны было дико, будто она заговорила по-китайски, и, испугавшись, что последуют подробности, быстро ввернул:

– И что, вы поженились потом?

– Поженились. Я полюбила его. Он сказал, что был дурак, что не сразу выбрал меня. Он оказался перспективный, занимался Интернетом – «стартовые платформы», «программное обеспечение», – я о таком тогда и не знала. И зарабатывал – все больше и больше. Квартиру купили.

Ульяна потянула себя за нижнюю губу, подумала и продолжила:

– А он же неказистый был, недокормленный, одет кое-как. Со мной хоть отъелся, выглядеть стал прилично.

Продолжение этой истории несложно дофантазировать, не такая уж она редкая, как Ульяне кажется. Как только мужчину привели в божеский вид и он стал интересным, пришла эта «кривоногая шлюшонка в короткой юбке» и увела его у жены, хоть у той «и вкус, и внешность». В Ульянином случае единственным по-настоящему интересным нюансом было то, что свела мужа та самая девочка, которой Ульяна утерла нос в клубе. Такой вот круговорот мужика в природе.

Василь понял: не хочет он с ней пить, и не только потому, что она так быстро улетает. Ульяна с такой болью говорит о том, что ее бросили. Но его в этой Санта-Барбаре возмутила вовсе не подлость мужа и разлучницы. Неприятно попахивает и от другой части истории – той, где Ульяна тащит мужика, который ей даже и не нравится, к себе домой, просто чтобы отомстить подруге. Еще и хвастается этим. Вот отчего противненько. А теперь она льет ему слезки: я его полюбила и ходила к психотерапевтам, как он ушел.

И то, что муж, уходя, оказывается, оставил Ульяне квартиру безо всяких разговоров, тоже наводит на мысли – разлучница была не так уж жадна, как Ульяна ее рисует, раз муж был забран и без жилплощади. А наша Уля, видимо, так допекла мужика, что он за совместно нажитое имущество бороться не стал – бросил все и сбежал. Нет, не так все примитивно в этой эпопее, и нет в ней невинных овечек. Но все-то тут предсказуемо – от предательства Ульяну перекорежило, она сменила двух психврачей, но, видимо, мозг они ей не вправили, только засрали своими дебилизмами.

Вдруг внутри противно зазвенел звоночек-напоминание. А вспомнил он историю с Иваном и картошкой. Может, он, конечно, уже сам себя накрутил, но уж больно ее рассказы друг на друга смахивают. Да нет же, сказал он сам себе, и даже тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, но картина прямо-таки вырисовывалась перед ним по-новому, совсем по-другому. Очень уж Ульяна скуксилась, когда увидела на следующий день после той эпопеи, как Иван Викторию обнимает. Помнит он этот взгляд. Как ни крути, очень похож на правду такой вариант: не только доставку картошки она пыталась от Ивана получить. Может, у нее хватило наглости и его попытаться затащить к себе? Ишь, хищница какая. Но ни на секундочку Василь не поверит, что Иван мог сваляться с этой картофельной соблазнительницей. Не опустится хозяин до такого. Виктории Ульяна нос не утрет.

Сейчас еще, не дай бог, попросит ее до дома проводить – да ну на фиг. Прикинулся занятым, чтобы им не пришлось вместе уходить из комплекса, – стал наводить порядок на столе, развешивать инструмент. Ушла наконец.

Он все привел в порядок и тоже собирался уже уходить, когда к нему пришли посетители. Четверо полицейских, среди которых был тот, которого они видели в парке, и одна женщина с малюсенькими, как у пупсика, противными губками, постучали в стекло.

Один показал жестом: «Открывай». Они зашли все вместе, заполнили собою крохотное помещение. Один достал его любимый плиточный молоток. Спросил: «Ваш молоток?» – «Мой», – признал Василь. И тогда мент сказал: «Пройдемте с нами…»

Как сквозь сон слышал, что молоток нашли рядом с трупом. Плохи твои дела, Василь.

Его ловко согнули почти пополам, надавив на голову, застегнули на запястьях браслеты. Он и ойкнуть не успел. Женщина все шевелила своими губками, но он не понимал, что она ему говорит, слов было попросту не разобрать.

Вика

Она и сама понимала, что несколько поправилась за те однообразные дни, в течение которых бессильно лежала на кровати и грызла яблоки (да что уж там, и не только их – все подряд она ела, чтобы заполнить пустоту). Но услышать от Кирилла, что она растолстела, было обидно. Однако именно эти слова сыграли роль пощечины, которая, хоть и шокирует, в результате оказывается толчком к тому, чтобы взяться за ум. Когда он вошел в квартиру на Просвещения, где она, даже не сняв обувь, с упоением отчаяния оплакивала свою жизнь, он не сказал: «Ну что ты, милая. Вытри слезки, все будет хорошо. Ты же у меня такая красавица». Вместо этого он произнес: «Ты только посмотри, на кого ты похожа». Все еще надеясь, что страшные слова относятся лишь к сиюминутной неприбранности – к слезам, к алкогольному опьянению, к волосам, не удержавшимся в прическе, она встала с кровати и оправила платье, которое уже никогда не сможет оценить Иван. Но брат ее добил. «Тебя разнесло, – сказал он, – и выглядишь ты черт-те как». Уверовав окончательно в свою несчастность и уродливость, она поникла. Кирилл открыл бутылку вина, третью из купленных ею, и последнюю полную, и налил себе с выражением на лице: «Знаю, что мне нельзя, но лучше помолчи». Она тоже подставила бокал, и какое-то время они пили, наплевав на то, что у него – печень, а она уже и так чуть теплая. Вскоре выяснилось, что в то время, пока она жалела себя, Кирилл думал. Он распахнул шкаф с одеждой и задумчиво оглядел содержимое, покачивая дверцами. Стал вытаскивать плечики с болтавшимися на них платьями, и осматривал каждое, что-то прикидывая в уме.

– Пока еще ты во все это, наверное, влезаешь, – сказал он наконец, – но это ненадолго.

И налил себе еще один немаленький стакан.

– Что, не нравится? – спросил он, уже весело поглядывая на нее. – А Ивану, думаешь, вот это все, – он неопределенно обвел ее рукой, – должно понравиться?

– Да плевать я хотела на Ивана.

Кирилл пропустил эти слова мимо ушей, он всегда чувствует ее бессилие и не тратит время на аргументы, которые считает бессмысленными.

– С этой девкой у него ненадолго.

– Я же сказала, мне неинтересно.

– Но что мы сделаем? – Он пошел на кухню и оттуда сам же ответил: – Мы сделаем выводы. Ивану нравятся худые. Ничего не поделаешь. Если хочешь, чтобы у вас что-то получилось, придется немножко сдуться.

Запричитал холодильник, который Кирилл слишком долго держал открытым. Собрав остатки гордости, она поднялась. Оступилась, слегка расплескав вино. Сказала громко и четко:

– Я такая, какая есть. Кому не нравится, могу показать, где дверь.

– А почему у тебя нечем закусить? – искренне удивился Кирилл. – На тебя посмотришь, хомячит целыми днями. А дома жрать нечего. Парадокс.

Когда он вернулся с упаковкой копченого сыра, она уже хихикала. Без причины, просто истерика перешла с минора на мажор. В ее жизни все – нелепо и смешно.

– Сама по себе эта блондинка, – объяснял Кирилл, разрывая засохший сыр, – не проблема. Я про нее сказал просто, чтобы тебя встряхнуть.

– Мне полегчало.

– Но одна проблема все равно есть. Я ее понял, когда мы с Иваном вызывали шлюх.

– Только не говори, что он импотент.

– Кто? – прочавкал Кирилл. – Иван – импотент? Я не дебил, сватать сестру за малахольного. Нет, с этим у него все в порядке.

– А что тогда?

– У него стоит только на светленьких и худых.

– То, что у него подружка-блондинка, еще не значит…

– Бывшая жена такая была. Раз. Проституток выбирал всегда только светленьких. Два. Эта новенькая – опять… Три.

– Да пусть трахается с кем хочет.

– В том-то и дело – он хочет только таких.

Было уже одиннадцать часов, поэтому Кирилл не смог купить хорошего вина и принес белый портвейн из магазинишки на углу, при одном взгляде на этикетку которого начинала болеть голова. Но так было даже лучше – пусть будет дурное сивушное пойло, пусть придут пьяный угар и искусственная беззаботность. Сейчас главное – пить, до упора, до края, до забвения. Ей нужно расслабиться. Завтра же она возьмет себя в руки, а сегодня – пить. Она обрадовалась и этой бутылке, набросилась на нее с жадностью, и, срывая намертво приставшую к горлышку пленку, сломала два ногтя, так что пошла кровь – плевать. Оказалось, что убогая упаковка скрывает внутри настоящее сокровище – прямо-таки прекрасный портвейн. Она переоделась наконец в удобную футболку и стала наслаждаться тем, что можно быть самой собой. Смеялась шуткам брата с открытым ртом, не стесняясь, что крошки просыпаются на кровать. Разомлевший Кирилл раскололся все-таки, признался, что у него есть порошок, а ведь когда пришел, божился, что не принес. И зачем было так долго скрывать эту радость?

Утро наступило от боли. Ныл палец, что само по себе было странно, причем так сильно, что спать больше не было никакой возможности. В тусклом свете занимающегося утра она поднесла руку к лицу и едва не вскрикнула, увидев, как глубоко раскололся ноготь, но подавила вопль. На полу валяются сотни разноцветных лоскутов – ее одежда. Кирилл разрезал платья ножницами. «Ивану стразы не нравятся? – декламировал он, кромсая ее гардероб, в то время как она кисла от смеха. – А мы купим элегантные серые костюмчики, и у него встанет и на нас!»

В последний свой поход за портвейном Кирилл притащил из магазина прямоугольную коробочку с изображением белокурой красотки, надменно смотрящей поверх своего голого плеча. Они пару раз уронили флакончик и пренебрегли защитными перчатками, и, кажется, держали краску на волосах дольше, чем позволяла инструкция. Она вздохнула и зашла, наконец, в ванную. Цвет даже отдаленно не напоминал тот, который обещала красавица. Из зеркала смотрела перепуганная женщина с мертвенно-бледным лицом и омерзительно желтоватыми прядями волос, утративших блеск и гладкость, среди которых попадались и откровенно желтые. Она бросилась к Кириллу и стала толкать его, сонного, в бок, плача и причитая: «Вставай, посмотри, что ты наделал!» Тому было плевать, он даже глаза не открыл. Только замычал и перевернулся на другой бок. В лучшем случае он встанет теперь к ужину, и в свой сервис уж точно не пойдет. А что она от него, действительно, хочет? Он ее не заставлял. Она сама согласилась, да еще смеялась при этом. Кошмар, в котором она жила последнее время, никуда не делся, хотя вчера она была уверена, что это не так. Портвейн говорил: «Все в порядке, я потушу пожар, который не дает тебе покоя, залью твои беды», и она ему поверила. Но по факту он просто на время отключил пожарную сигнализацию, а проблемы вот они, все тут же, никуда не делись. Жизнь горит синим пламенем. Все, абсолютно все снова стало серьезным, не смешным. Все вернулось на круги своя, в ее постели – Кирилл, в голове – мрачные мысли и страх перед будущим. Она нашла в телефонной книжке номер салона красоты.

Инцест – это мерзость, которую скрывают всеми силами. Зло, которое вершится за дверями, которые закрыли особо тщательно. Это то, о чем человек приличный даже подумать не посмеет. Это преступление, от которого не отмываются. Но то, что происходит между нею и Кириллом, инцестом не является. Она не чувствует себя грязной, преступницей, блудницей.

Пытайте ее, режьте, но не убедите, что они делают что-то дурное. Связь с Кириллом – это не какая-то вам подлая интрижка, не «грязь», не с «жиру бесишься» и не «захотелось острых ощущений». Это закономерная, естественная составляющая отношений двух людей, которые срослись друг с другом настолько, что уже не понимают, где чья рука и нога. Она всегда физически ощущала боль Кирилла. Да, они вовсе не однояйцовые близнецы, но она всегда на расстоянии понимала, что с ним что-то неладно. Не какое-то глупое предчувствие посещало ее, а вполне конкретная боль в том месте, где болело у брата. Когда Кирилла били ножом, лезвие входило в него, а раны появлялись у нее. Ей было больно, она истекала кровью.