Текст книги "Убийство с гарантией"

И что обидно, он поторопился и двум другим дал от ворот поворот. Не надо было ставить все на одну, знал же. Зачем, спрашивается, было так спешить? Мешали они ему? Сиди теперь на мякине.

Как же все это достало! Рожи эти уродливые, от заварки и дури пожелтевшие. Глаза волчьи кругом. Унижение ради куска пищи. Подозрительность, которой все здесь буквально пропахло. Воздуха бы глоток, простого уличного воздуха. Нету больше сил. Кошмары каждую ночь. Зубы стали портиться. Выть, кричать, драку затеять, чтобы опять в ШИЗО упекли? Он вдруг отчетливо понял: еще два года тут не выдержит, и это не фигура речи. Тюрьма его перемелет и выкинет на волю ни на что не годный кусок фарша без мыслей, чувств и стремлений. Вездесущая статистика располагает цифрами и на этот счет, отметка в четыре года – важный рубеж, черта, за которой у арестантов начинаются необратимые изменения психики.

Он держится из последних сил, чтобы оставаться человеком, но может стать зэком. Это заразно. Рвать когти нужно, чего бы это ни стоило. Придется звонить матери, просить ее, чтобы сняла деньги со своей книжки. Трубку взял муж Золотые Руки, буркнул: «В ванной она, подождешь?» А сам жует что-то. Голос расслабленный, спокойный, аж злость берет. Еле удержался, чтобы не надерзить: «Положи свой пирожок и метнись к ней кабанчиком, я чай не с курорта звоню, чтобы о погоде поболтать. Случилось, значит, что-то, раз она мне потребовалась». Но делать нечего, стал ждать. Мама к телефону подошла запыхавшаяся, с ходу спросила, что случилось. Ей всегда кажется, что что-то произошло, хотя он часто звонит просто так, поболтать. Послушать, как у них с Золотыми Руками обстоят дела на даче. Мама после знакомства с мужем обзавелась кучей хобби, которых раньше у нее и в помине не было. Стала, например, возиться в земле – это его-то мать! Теперь на даче, где они раньше только шашлыки жарили, чего только не растет. И редис, и петунии, и руккола, и войлочная вишня, и еще бог знает что. Когда мама рассказывает восторженно про свои грядочные успехи, ему почему-то всегда неловко. Это не мамины интересы. Не по своей воле и желанию удобряет она и засаживает землю, хоть и свято верит, что это все она. За всей этой любовью к морковке и брюкве стоит он – Золотые Руки. Его желания мама выдает за свои собственные. Мужу нравится садовничать, и мама полностью растворяется в этом деле, не разобравшись толком даже, нравится ли оно ей. Она булькает восторженно: «Какой у меня шпинат вырос!» – а радости за нее не испытываешь; так булькает сосуд, который, будучи пустым, автоматически наполнился чужими интересами. Да и ради бога. Рассада не самое плохое увлечение. Хотя жаль, раньше мама ходила на выставки. Но раз у Золотых Рук интереса к искусству нет, у мамы тоже его не стало.

И опять история повторилась. Когда про девяносто тысяч услышала мама, она издала точь-в-точь такой же звук, как Милка. Сговорились они, что ли? Потом мама замолчала. Он не торопил ее, но прекрасно уже понимал – что бы там у нее ни случилось, этих денег ему не видать. Была слышна возня, мама переставляла посуду на столе, хлопала дверцей шкафа и шептала что-то мужу испуганно, слов было не разобрать. В общем, выяснилось, что они с Золотыми Руками купили лодку. Какое-то суденышко, на котором Золотые Руки ходит по рыбу. Наш муж ведь не только садовод, но и заядлый рыбак. Рыбный запах мама всю жизнь терпеть не могла. А теперь говорит: «Мы купили лодку». Но купили на мамины деньги, поэтому местоимение «мы» – просто насмешка. Муж и тут погрел свои золотые ручки, опустошил материны сбережения и прекрасно проводит время с удочкой и сетями, внушив каким-то образом жене, что она испытывает непреодолимое влечение к рыбалке. Женщины, что с вами не так? Почему боязнь лишиться мужичка, от которого вам и пользы-то нет, толкает вас на поступки, от которых кровь стынет в жилах? Есть ли в вас хоть какая-то самость, индивидуальность? Что-то истинно ваше, на сто процентов ваше, чего ушлый мужчина не может с легкостью у вас отнять? Или каждая из вас – пустой сосуд? Только мужские отправления позволяют вам чувствовать себя наполненными? Милка-Кормилка достойна уважения хотя бы по той причине, что дала ему отпор. Дойдя до рубежа, где самоотдача уже граничит с глупостью, она нашла в себе силы остановиться и послать его на фиг. Мама заплакала, стала бормотать, что займет, найдет, попробует что-то сделать – так, чтобы Золотые Руки не слышал. Конечно, поплачь, мама. Из Золотых Рук тебе, похоже, не вырваться. Насколько тебе достанет сил себя обманывать? Убеждать себя, что ты в восторге от всего, что он с тобой делает?

Лодку, твою мать. «Мы купили лодку». Теперь понятно, почему мама присылает ему вяленую рыбу – лещей, щуку, плотву, линей. Следовало раньше догадаться. Рыба, надо отдать должное Золотым Рукам, вся очень вкусная.

Вика

Кирилл обратил внимание на Ивана, когда тот переживал, мягко говоря, не лучшие времена. Но своим чутьем, которое его никогда не подводило, брат разглядел в Иване прекрасного мужа для нее. И не ошибся.

Они познакомились на даче. Дача принадлежала какому-то дружку Кирилла и стояла в окружении таких же щегольских ухоженных домиков. Мужики отдыхали, пили виски с пивом, заказывали проституток, а по понедельникам разъезжались по делам. Сама Вика на даче этой не бывала. Во-первых, у них с Андреем была своя тусовка, а во-вторых, Кирилл не мог допустить, чтобы сестра ездила туда, куда мужики таскают шлюх.

Иван тогда почти безвылазно жил на своей даче, расположенной рядом, и был зван на все вечеринки на правах соседа. Кроме хозяина, знакомы все с ним были шапочно, но для пьянок более крепкое знакомство и не требуется. «Хороший мужик, и тоже делами ворочает». Что бы его не позвать?

Кирилл потом говорил, первое, что он зауважал в Иване, – это его умение прилично держаться после выпитого и уйти домой не накуролесив. А пил Иван тогда будь здоров. Он жил на даче, потому что в городе его ждали одни только проблемы, и все, чего ему хотелось, – это глушить алкоголь. В то лето Ивана преследовали неприятности. Жена оттяпала у него изрядную долю сбережений при разводе. Оставшиеся деньги тоже грозились улететь псу под хвост. Еще давно он арендовал на торгах Комитета по имуществу здание в состоянии «так себе». Иван имел в виду довести его до ума и сдавать в аренду под торговые помещения и салоны красоты. Дело глядело выгодным, здание обошлось ему дешево и по договору в перспективе должно было перейти в его полную собственность. Прежде Иван торговал какой-то кожгалантереей и владел кучей торговых точек на рынках, но с возрастом захотел более сытой и оседлой жизни рантье.

Правда, по условиям соглашения Иван обязался выполнить в здании капитальный ремонт. Доведя здание до ума, он планировал «выдохнуть», как он сам выразился, но не тут-то было. Условия договора он выполнил только частично – не уложился в сроки из-за проволочек с согласованиями проекта. И теперь сильно похорошевший торговый комплекс, в который он вложил столько сил и денег, у него грозились отобрать на вполне законных основаниях. Комитет мучил Ивана проверками. На даче он сидел «как улитка в панцире», соображая, что же делать. Много пил.

Помочь Ивану оказалось несложно. Кирилл просто дернул за невидимую ниточку. Не напрягаясь так дернул, даже не выпустив стакан с виски из рук. Ниточка вела к «серьезному» мужику. Серьезный мужик тоже дернул ниточку, которая, в свою очередь, вела прямо в злополучный Комитет. Главное – правильно тянуть за ниточки, и выдернешь того, кто тебе нужен. С мужиком из Комитета встретились на даче и решили проблему Ивана прямо там же, за столом, а потом заказали трех девок.

С одной из проституток, правда, вышел инцидент, что-то она по пьяни ляпнула, и кто-то из тусовки решил уже было дать ей в морду. Но Иван вступился за нее, будто она была приличная. Уложил едва стоявшую на ногах шалаву спать, разве что одеяло на ней не подоткнул, а буяну сказал, что ему не поздоровится, если ударит женщину. Это был переломный момент в отношениях Кирилла и Ивана. Потом Кирилл признался, что в тот момент впервые посмотрел на Ивана не как на приятеля, а как на зятя. То, что Иван вступился за проститутку, его почти растрогало.

Иван по всем показателям был правильный мужик. Никогда не суетился, не дергался, слова свои взвешивал. Был умен и вежлив. С бывшей расстался цивилизованно. Слово свое держал. Делами ворочал серьезными и при этом не понтовался. Сутулый малость, но это не беда. Сначала Кириллу просто мягкой алкогольной волной стукнуло в голову: «Вот бы Вике моей такого мужа», но потом эта мысль стала в нем затвердевать, приобретая все более привлекательные очертания. А что? Хорошие мужики на дороге не валяются, а тут готовый жених – хватай и выходи за него. С приличным бизнесом. После развода, правда, еще не отошел, так это пройдет. Сейчас он к серьезным отношениям не готов и проститутки ему самое то, но придет срок, и он будет снова стремиться к хорошей женщине. Иван правильный, интерес к узаконенным скучным отношениям с обязательствами в нем заложен на генетическом уровне.

Когда Кирилл признался ей наконец, какие у него планы на Ивана, она закатила глаза. Кирилл-сват – это просто смешно. Кирилл, конечно, самый сильный и смелый человек, которого она знает, но там, где нужно пройтись на цыпочках, он протопает как слон. Она так и сказала брату, но Кирилл спросил неожиданно зло: «Ты нашла себе за всю жизнь хоть одного приличного кавалера? Что-то я ни одного не помню. Я не спорю, ты и красавица и умница. Но вокруг тебя вечно одни хлюпики».

Между ними стояла огромная, с полведра, чашка зеленого чая. После операции это был самый крепкий напиток из тех, что Кириллу дозволялись. Она всерьез подозревала, что он так раздражителен еще и потому, что ему попросту нельзя снять стресс алкоголем.

Кирилл пощелкал пальцами, прокашлялся и продолжил уже тихо: «Ты же не можешь всю жизнь с братом шарахаться. Надо как-то… устраиваться… жить… Дети там, туда-сюда. А Андрей твой… Выйдет он или нет, не это важно. Главное, что он к тебе не вернется никогда. Ты сама это знаешь. Эта дверца уже точно закрыта».

В этом Кирилл был прав. Можно еще вернуться на пепелище и попытаться что-то на нем построить, но у них с Андреем осталось не холодное пепелище, а угли вечно тлеющей обиды, которые ничто уже не погасит. Чтобы закрыть тему, она прибегла к извечной женской уловке, сказав, что дело не в Андрее, и не в этом Иване, и вообще не в мужчинах. Просто сейчас она не готова к отношениям. И Кирилл сбавил обороты: «И не надо сейчас с ним знакомиться, это совсем необязательно. Я ж тебя ни к чему не принуждаю. Просто есть хороший мужик, и почему бы тебе когда-нибудь на него не посмотреть? Так, одним глазком. Нет, ну правда, Андрей тебе вообще не пара».

Она сохранила за собой квартиру на Просвещения, не думая пока о том, что будет дальше, сейчас ей хотелось жить одной. В квартире она подолгу лежала на кровати, которая без Андрея стала ей велика, вяло кусала яблоки, огрызки которых бурели тут и там, и думала, не почитать ли что-нибудь. Книги бросала, едва заглянув внутрь. Настоящее бездействие. Настоящее безвременье. Брат тоже не предлагал ей вернуться в родительскую квартиру, хотя экономия была бы налицо. Она думала, это из-за того, что ему неловко в ее обществе, но пришло время, и она в который раз убедилась, что, в отличие от нее, Кирилл все планирует наперед. Квартира на Просвещения его устраивала, потому что располагалась близко к торговому комплексу Ивана. Не сразу она смекнула, что Кирилл, хитрец, попросту считает, что потенциальному мужу будет сподручнее там с ней встречаться. Взрослая девица, проживающая в обществе сводного брата, – это могло смутить «приличного» жениха. Несмотря на то, что обещал не сводить ее насильно с этим Иваном, Кирилл, конечно же, не сомневался, что дело выгорит. Он знал, что чем сильнее станет на нее давить, тем яростнее она будет отвергать его идею, и попросту дал ей время переварить новость и оценить ее преимущества. Известие о том, что в «Балтику» она не вернется, Кирилла тоже не расстроило, все равно Ивану такая работа не понравится.

Иван у Кирилла теперь не сходил с языка, и хоть это и раздражало, кое-что в новом знакомом брата ей все-таки нравилось. Кирилл заразился от дружка бациллами солидности. Здание, которое Иван переоборудовал под торговый центр, имело нагрузку – никого не заинтересовавшую пристройку. Огромных размеров кирпичный аппендикс не прельщал владельцев салонов красоты и саун. Иван пытался сбыть это помещение под склад, но на него неожиданно для всех позарился Кирилл. Об автосервисе он и его напарники мечтали и раньше, но абстрактно, все усилия сводились лишь к разговорам под рюмку о том, что было бы хорошо открыть свою мастерскую и нанять туда пару хороших умельцев. Машины, которые они подрезали и били, нуждались в ремонте, и сервис стал бы хорошим подспорьем. Человек, которого ты убедил в том, что ДТП произошло по его вине, будет признателен, если ты ему подскажешь, где можно подлатать тачку ловко и недорого. Жертве можно сунуть визитку хорошего, а главное – проверенного автосервиса. Таким образом, бизнес-план приобретал размах и завершенность. «Рабочие» иномарки Кирилла и его друзей, в конце концов, тоже нуждались в ремонте. А потом клиенты и сами пойдут, убеждал ее Кирилл, и можно будет спокойно стричь купоны, не век же бить чужие машины. Иван получит, наконец, арендатора, а она, если, конечно, захочет – образцового мужа. Схема Кирилла подразумевала, что счастливы будут все.

В конце концов решающую роль во всем этом сыграл не голод, а скука.

В отсутствие полезных занятий у нее появились шальные мысли. Иногда она вставала с мыслью: «Сегодня я напишу письмо Андрею, в котором изложу все-все честно. Объясню ему, что моя жизнь – сложная штука и что я не хотела его унизить. Может быть, я и не смогу объяснить, но попрошу прощения». Но желание очень скоро испарялось, как память о странном сне. Снова диван, снова книги. Мысль: «Как он там?» – жужжала мухой, с которой со временем свыкаешься. Андрею она так и не написала.

Дни проходили в апатии. Наконец она решила взглянуть на Ивана. Кое-какие из зерен, оброненных Кириллом, все же проросли, но ничего особенного она в виду не имеет. Она просто приедет в торговый комплекс и будто случайно на них наткнется. Кирилл представит их друг другу, и, может быть, Иван подаст ей руку, когда она будет садиться в машину. А может, она к ним даже не подойдет. Нельзя, чтобы Кирилл принял это за капитуляцию. Ей, например, туфли-лоферы нужно забрать из ремонта, вполне понятная и уважительная причина. Оделась продуманно неброско, чтобы не выглядеть расфуфыренной.

Ивана она увидела только вскользь, он садился в черный «мерседес». Он действительно очень высокий, но масса тела у него идеальная, при своем росте он исхитряется не выглядеть ни жердью, ни буйволом. И как-то старше она его представляла. Проводив машину взглядом и вздохнув с облегчением, что знакомство не состоялось (теперь-то этот поход казался полной авантюрой), она отправилась к Кириллу, чтобы уговорить его выпить с ней чаю. Сердце мелко выстукивало, с ума сойти, до чего она докатилась, подглядывает за незнакомыми мужиками. Кирилл вальяжно вышагивал по своему автосервису, который пока что выглядел как поле битвы, так что невозможно было представить это место разумно оформленным и функционирующим. Но весь этот хлам и беспорядок заставили Кирилла буквально расцвести, он выглядел озабоченным, но таким довольным, что она ему позавидовала. Чай, который она принесла в бумажных стаканчиках, уже заканчивался, а разговор о машинах грозился продолжаться еще очень долго, поэтому в первую же крохотную паузу она бросилась как в прорубь с вопросом: не Ивана ли она сейчас мельком видела?

– Его, наверное. – Странно, Кирилл ответил так равнодушно. Не он ли просил ее обратить на его друга самый пристальный взор? А теперь Кириллу будто и дела нет.

– И как у него… бизнес? – Она не сдалась сразу.

– Нормально у него бизнес.

– Он такой… ничего… действительно, высокий. – Ей это не снится? Она сама наводит разговор на Ивана, да еще и так заискивает?

Кирилл швырнул свой стаканчик в дальний угол. То, что в нем оставался чай, дало понять – брат зол, а не просто пренебрегает чистотой в помещении.

– Поздновато ты пришла, – сказал он. – Жених тебя ждал-ждал, да не дождался.

Кирилл не смог отвезти ее обратно, был занят. Домой она шла, надеясь ступить в глубокую яму с прутьями арматуры на дне, присыпанную снегом. Может быть, та огромная собака сжалится над ней и разорвет на части? Лечь на снег и дождаться пневмонии? Или пусть нога, обутая ради Ивана в неудобные, но красивые сапоги, уколется о ржавый гвоздь? Да гори оно все синим пламенем. Дело даже не в том, что у Ивана завелась подружка, а в том, как Кирилл ей об этом сообщил – беспечно, деловито, едва не злорадствуя. Мол, пока ты кочевряжилась, душенька, свели твоего жениха, так что топай домой. И сразу же стал разговаривать с кем-то по телефону насчет новых дверей, а сам смотрел на нее украдкой – сильно ли расстроилась. На прощание едва махнул. Де-юре виновник ее унижения – Кирилл. Он, а не кто-то, подцепил этого Ивана и стал с ним якшаться. Он помог Ивану найти того дяденьку из Комитета. Он его с этим дяденькой усадил за стол бухать. В результате все у Ивана путем сложилось – и комплекс спас, и друга нашел, а еще закрутил роман с помощницей дяденьки из Комитета. Симпатичная она, видите ли, и умненькая. Выходит, план Кирилла, при всей своей элегантности, оказался не безупречен. Не все счастливы, она вот огребла лишь порку.

Пока она на Ивана пялилась, та девица, наверное, у него в машине сидела, она просто не заметила. Что ей стоило, перед тем как ехать в комплекс, поговорить с Кириллом по телефону? Брат знал, что Иван вместе с этой девицей всюду таскается, и предупредил бы ее, она бы не позорилась. Она никогда, ни разочка в жизни не бегала за мужчинами. Решила один раз пробежаться, и пожалуйста, такой конфуз. Туфли забыла забрать, но зачем они ей, все равно зима и работы нет. Дома посмотрела в зеркало. Продуманные прическа и макияж обмануть не могли. От лежачего образа жизни побледнела кожа. Белки глаз нездоровые, лицо, хоть и округлилось, выглядит изможденным. А самое обидное, что Иван-то и правда оказался очень симпатичным.

Андрей

Он сошел с автобуса на остановке «Железнодорожная станция Угловка», когда уже смеркалось. Свобода навалилась грубо, не дав опомниться, стала пугать. Знакомые звуки за время его отсутствия будто выросли. Выхлоп машины звучал пушечным выстрелом, гудок электрички разил наповал, листья под ногами шуршали зловеще. Навстречу по дороге от станции шли старик со старухой, разговаривали громко и угрожающе, хотя слов было не разобрать. Заорала над головой ворона, и чуть не остановилось сердце. Не получилось эйфории, которой он ждал, ликования. Пугаешься большого яркого мира, как попавшее на свет насекомое, как таракан, что жил под камнем. Перевернули камень, и вот ты понимаешь, какой ты слабый и беспомощный и что камень был тебе не только темницей, но и защитой. Свобода – это не только радость, но и ответственность за то, куда пойти и что делать. Тюрьма – мучительная, унизительная, но определенность.

Осень, поджидая его, растеряла свою красоту, пышность. Желтые листья массово планировали на землю, оставляя в кронах все больше прорех. Свобода дунула в лицо холодом, сунулась под пальто и бесстыдно поскребла ледяным ногтем сосок.

В ожидании поезда он может успеть много всего, важно в качестве первого «вольного» дела выбрать что-то значительное. Но значительного на станции Угловка никогда не было и не будет. Купил в магазинчике размером с туалет два пирога с мясом. Не важно, что невкусно, зато жарены на маргарине, пузыристы, горячи и не похожи по вкусу на все, что он ел последние годы. Разговелся, и стало веселей. Открыл пакет чипсов, растопил на языке соленый хрустящий лепесток – райская отрава. Долго и вдумчиво выбирал коньяк. Ошибиться нельзя, коньяк должен выполнить сразу три важные функции: ознаменовать хоть сколько-нибудь торжественно первые минуты на воле, помочь скоротать время в поезде и, наконец, снять похмелье после вчерашнего. Браги вчера пришлось хлебнуть прилично, в какой-то момент она даже заставила его взглянуть на сокамерников, произносящих тосты, с пьяной сентиментальностью и теплотой.

Из-за бодуна выход получился скомканным, торопливым, хотя прежде рисовался исполненным особого смысла. Думал, что на каждую мелочь взглянет со значением, отметит зарубкой на памяти, в каждое лицо мысленно плюнет – «никогда я тебя больше, урода, не увижу». Но вышла лишь суматоха с приступами головной боли. Пальто показалось немного тесноватым, неужели все-таки нужно сказать спасибо качалке? Хорошо как подгадали: брали осенью и выпускают осенью, насчет одежды можно не беспокоиться. Мелкие проволочки, пока суть да дело, с подписанием документов – и накапало-таки полгода дополнительного ожидания. Но сдачу с девяноста тысяч, конечно, не дали.

С опаской ступил в тамбур подкатившего поезда, голова закружилась от забытого запаха загородного путешествия, купажа мочи, железа, дерева, покрытого старым лаком. Двери захлопнулись, отрезая одну часть жизни от другой, и деревья побежали за поездом, желая счастливого пути. Мама уже поставила вариться свиные ножки и курицу в большой кастрюле. По мере того, как поезд уносил его, а коньяк согревал, он волей-неволей обретал что-то похожее на твердость духа.

На Витебском вокзале, чувствуя себя лилипутом, с тревогой озирался кругом, стараясь не выглядеть ротозеем. Неужели город всегда был таким большим, неужели столько света, шума, воздуха вмещал в себя? Все, буквально все выглядело крупнее, весомее, чем он помнил. Остро, неприятно кольнуло: а ведь город жил без тебя, тебя тут не было, а он кипел, менял времена года, вывески, температуру воздуха. Избавлялся от одних людей и принимал других. Все тут на сто раз перемешалось, многое ушло безвозвратно, а ты даже об этом не узнаешь. В кондитерской, куда зашел за тортом, сразу ощутил свою неприглядность, зачуханность среди воздушных нежных завитков, всех этих розочек, бабочек и мухоморчиков из крема. По меркам тюрьмы, он сегодня красавчиком – и выбрит, и рожу ногтями поскоблил, но для города этого мало. О том, чтобы в таком виде показаться перед Милкой, и речи быть не может.

Ему нужно время. У нее-то самой наверняка давно уже все готово. Шампанское припрятано в холодильнике, извлечено лучшее постельное белье, а в ванной появилась куча новых баночек с притирками. А он пока что, мягко говоря, не в форме. Она-то уж наверняка и педикюр сделала, и маникюр, и еще кучу всего. Уж как она сейчас, наверное, гладка, вкусна, ароматна. Кошечка всю себя вылизала, ожидая его. Как пить дать волнуется из-за того, чего они оба так ждут. Их пыл, который столько времени не имеет выхода, вполне понятен, но будем действовать не спеша. Он отоспится у мамы, приведет себя по возможности в порядок, купит цветы и назначит ей встречу на улице, чтобы они вместе прогулялись до ее дома. Максимум, что он позволит себе в первую минуту, – взять ее за руку и поцеловать в щеку. Не стоит уподобляться зэкам, которые норовят с разбегу присосаться к женщине на длительных свиданиях, – будь она тебе жена или подруга, которую видишь в первый раз, – бери от нее как можно больше, не трать драгоценное время на прелюдии. У него время – есть. Он может себе позволить, чтобы все произошло естественно и красиво, с шампанским, чистыми ногтями и предварительными длинными и приятными разговорами. Как бы он ни хотел ее увидеть, испортить встречу он не имеет права. Нельзя, чтобы она увидела синяки под глазами, заусенцы, которые подравнивали зубами. Нужно отмокнуть в ванне. И самое главное – поспать достаточное количество времени. Не растерянным рохлей с соплей под носом и бегающими от страха глазами, а интересным, уверенным в себе мужчиной нужно предстать перед ней. Многозначительно протянуть букет и сказать спокойно: «Привет, ну, вот мы и вместе». Его холеная девочка заслуживает красивой встречи, а не трусливого объятия и поцелуя с запашком изо рта. Их встреча у стен тюрьмы не просто нежелательна, она категорически недопустима, потому что первое впечатление самое важное и стойкое. Бледный, ошалевший человек, который вышел бы к ней, ежась от холода и дыша перегаром, вызвал бы у нее жалость, а не страсть. Он способен явиться перед этой женщиной в приличном виде, и явится.

Милка-Кормилка не звонила три дня, он и думать не смел, что она объявится. Когда ему передали трубку, был уверен, что это мама, ответил раздраженно. Но с ним заговорила Милка. «Я еще не опоздала?» – каким-то странным тоном поинтересовалась она. Как сквозь зубы процедила. «Куда?» – тупо спросил он, даже не пытаясь придать любезности голосу и мысленно оплакивая те времена, когда она была «рыбка» и «зайка» и в животе при звуках ее голоса свербило от удовольствия – ох и наговорюсь я сейчас со своей кралечкой. «Как – куда? Деньги ты еще успеешь внести? Ты говорил, что нужно срочно. Скажи, что успеешь. Мне нужно было время, чтобы обналичить всю сумму».

Пауза затянулась, он старался усмирить дыхание и слышал, что она делает то же самое.

«Ты хочешь одолжить мне денег? – От стресса он икнул на последнем слове, неловко-то как. – Даже думать не смей». – «А что тут думать? Освобождаться-то надо». Она прервала поток его благодарностей (абсолютно, кристально искренних) и заставила его заучить ее адрес. А насчет денег сказала: «Конечно, вернешь. Когда пойдешь работать, отдашь».

И тогда он сделал то, чего никогда себе не позволял – после прощания поцеловал телефон тихонько, так чтобы никто не видел. Не для того, чтобы она услышала «чмок» и раскисла, а потому, что захотелось до дрожи в коленях послать ей поцелуй. Было стыдно, сладко и горько одновременно. Он ее не заслуживает, но он спасен. Милая, добрая, щедрая, где она только берет силы, чтобы его терпеть? Он все вернет, все до копеечки. Он не стал тут паскудой, слово свое держит.

Торт в руках будто пропуск в приличную жизнь. Полицаи сразу перестали смотреть заинтересованно. Человек, несущий прозрачную коробку с вавилонами крема внутри и букет цветов, априори не может замышлять ничего дурного, не свистнет кошелек и не подрежет сумку. Он выбрал любимый мамин тортик, из тех, что называют «легкими», и осторожно, как бомбу, понес в метро. Торт трясся всеми своими желатиновыми частями, липкие разноцветные бока мазали пластик. Да ты пьянее, чем думал, дружок. Или волнуешься больше, чем хочешь показать. Пока оплачивал проезд, несколько раз чуть не выронил коробку. На эскалаторе закружилась голова с непривычки, и опять некуда поставить торт, чтобы отереть наконец лоб. Как раньше он исхитрялся перемещаться по городу в такой толпе, жонглируя несколькими предметами одновременно?

Мамин двор не изменился совершенно, деревья не стали выше, на асфальте те же выбоины. Дом у них тихий, не валяются у лифта шприцы и презервативы, а сосед столько раз забывал закрыть машину, и ничего. Первый лестничный пролет весь в щербинах, на втором этаже свежий слой зеленой краски.

Мама открыла дверь, сдавленно пискнула и повисла у него на шее – хана торту. Прижатый к ее платью, сквозь привычный мамин запах он ощущал ароматы кухни. Будет ему холодец. За маминой спиной появился Золотые Руки, оправляя майку-алкоголичку, радость на его лице была умеренной. Мама пока не отпускала, поэтому пожать золотые пальцы пришлось прямо поверх ее плеча.

Выяснилось страшное – у мамы ничего еще не готово. Она любила, чтобы в доме все было путем к приходу гостей, лучше посетителя заморозить на улице, чем пустить его в кухню, где салаты еще не украшены. На пару с Золотыми Руками он кое-как ее успокоил, убедил, что любой стол в их ситуации будет считаться праздничным. Отчим принес квашеной капустки с балкона, порубил ее вместе с луком и маслом. Настругали колбасы, сала, сыра – натюрморт получился шикарный.

Золотые Руки водки не пожалел, достал две бутылки. Если коньяк мягко, деликатно дурил голову, то первая же рюмка водки разделила тело на две половины. Прояснила мозг и начисто обездвижила ноги. Когда он поднялся, чтобы сходить в туалет, пришлось целую минуту стоять, держась за спинку стула, прежде чем снова смог ходить. Подождал, пока утихнет прибой в голове.

«А какие вообще планы?» – солидно спросил Золотые Руки, и он лишь неопределенно помахал рукой, проглатывая водку и тем самым выигрывая время. «Я собираюсь заново по частям собрать свою жизнь и стать достойным общества, которое дало мне второй шанс» – такого ответа от него ждут? Ответил сухо: «Осмотрюсь сперва, в себя приду, а потом буду искать работу». Золотые Руки одобрительно кивнул, но бутылку, которую уже над рюмкой занес, попридержал, произнес многозначительно: «А что осматриваться-то? Ты с этим не тяни. Могу тебя пристроить к другу, он строит дачные времянки и туалеты, на судимость не посмотрит» – и только потом налил.

Не поставить ли его на место? Интересно, что будет, если сказать ему правду? «Я, папенька, решил, что лучше по вашим стопам пойду. Познакомился с недурственной телкой и собираюсь сесть ей пока на шею, а дальше как получится. И буфера у нее что надо, и собственная квартира, и работа имеется. Да вы и сами меня понимаете, ведь тоже переехали к маме на все готовенькое, к паровым котлетам и немаленьким сиськам. Но вы не думайте, я своей тоже розетку починю и прокладку на кране поменяю, чтобы про меня не думали, что я нахлебник».

В тюрьме он так хотел хорошего, качественного алкоголя, и что вышло, когда он до него дорвался? Почему водка так мстительно и подло дала под дых? С безумной надеждой стал пить еще усерднее, катал ее на языке, вдруг наступит все-таки переломный момент, после которого он почувствует, наконец, легкость и веселье, а не злобу и шаткость во всех членах. Взволнованные взгляды, которыми обменивались мать с отчимом, игнорировал, переглядывайтесь сколько хотите. Одно радовало: кое-какую услугу зона ему все-таки оказала. Прежде он бы выскочил из-за этого стола, матюгаясь. Ушел бы, хлопнув дверью, еще после второго тоста Золотых Рук, полного высокомерия и покровительности, а теперь ничего, сидит, слушает. Ухмыляется только. Больше своей моралью ты меня не пробьешь, всеми этими «надо работать», «надо жить прилично и вести себя прилично».