Текст книги "Сборник таинственно-лирических рассказов"

Но так как Борода бежал очень быстро и не мог поведать свою историю, все осталось по-прежнему, как и было до его появления. Добравшись до гостиницы и буквально ворвавшись в холл, Борода встретился с заспанным, колючим и возмущенным взглядом женщины-администратора (наверное, она проснулась от скрипа дверей). Дама была довольно крупных пропорций и чем-то смахивала на цыганку, которая торговала семечками (иногда еще и пивом по совместительству) в его порту. В его голове мелькнула мысль: «А не сестра ли она ей?». Но тут же другая, более здравая мысль выбила мысль бредовую, и Борода подумал: «Господи, да о чем это я?». Женщина-администратор уже не такими заспанными, но еще более возмущенными глазами смотрела на Федора Ивановича. Спросонья она не могла различить, кто перед ней: клиент, с которым надо быть учтивой и вежливой, или очередной алкоголик, которого надо вышвырнуть вон.

– Добгое утго, – взволнованно произнес Федор Иванович и снова возненавидел латинские буквы.

– Добгое, – передразнила его женщина-администратор, все больше склоняясь ко второму варианту в своих рассуждениях.

– Я ищу… я ищу… – и Федор Иванович, избегая столь ненавистную букву «р», которая непременно поджидала его в отчестве «Федоровна», решил обойтись только фамилией и произнес: – Я ищу Нагую…

– Точно «шизик», – пронеслось в голове у дамы крупных пропорций, и, поднимаясь из-за стойки, она закричала на всю гостиницу (вероятно, ее слышали даже на улице и, вероятно, даже путана): – Да ты не просто алкоголик, как я погляжу, ты еще и извращенец! Нагую тебе подавай! А что, одетые уже не устраивают?

Борода, чей авторитет в порту был непререкаем, почему-то абсолютно терялся в других местах, и особенно в разговорах с женщинами. А уж когда женщина начинала кричать, Федору Ивановичу и вовсе хотелось заново родиться. И теперь, стоя напротив этого «возмущенного вулкана», который, по предварительной оценке Бороды, весил не менее 150 кг, он растерялся окончательно. Ожидая еще более серьезного развития событий, Федор Иванович стал молиться. Но здесь Клавдия Ивановна (именно так звали даму крупных пропорций), несколько раз нескромно зевнув (в этот момент Федор Иванович уловил сходство ее с крокодилом, который открыл пасть), неожиданно замолчала и, как ни в чем не бывало, села обратно за стойку. Причмокнув губами несколько раз, она снова уставилась на незваного гостя. «Вот что творит чудодейственная сила молитвы», – подумал Борода и мысленно поблагодарил за это нательный крестик с распятием Христа, запутавшийся у него в волосах под рубашкой.

– Я… я… я… ищу Зинаиду Федоровну! – произнес как-то по-особенному Федор Иванович и почему-то даже понравился сам себе.

И – о чудо! Наконец-то сообразив, что от нее хотят, Клавдия Ивановна из злой и суровой женщины буквально на глазах сделалась улыбчивой и мягкой. Нельзя сказать, что она превратилась в прекрасную розу (вы представляете себе такую розу?), но то, что она напомнила Бороде какой-то цветок (только он не мог вспомнить какой, возможно, лютик полевой), можно сказать однозначно.

– Дорогой вы мой, что ж вы сразу-то мне не сказали… А я, дура, раскричалась, чуть полгостиницы не перебудила…

И здесь, осмотревшись и убедившись, что на ее ор никто не выбежал из номеров, она нырнула под стойку. Порывшись там какое-то время, она достала конверт и положила его прямо на стол перед удивленным Бородой. На конверте красивым и размашистым почерком значилось: «Для Федора И. от З. Федоровны». «Однако! Оригинально! Но что бы это могло значить?» – подумал Борода и, еще больше опасаясь того, что предчувствия его не обманывают, поблагодарив Клавдию Ивановну, вышел на улицу. Дойдя до фонарного столба, под которым еще вчера состоялось их прощание, Борода разглядел скамейку. «Странно, почему я не заметил ее вчера, тогда, возможно, Зинаида Федоровна не ушла бы так рано», – подумал он. Но вспомнив, что вчера не светил ни один фонарный столб и она попросту затерялась в ночи, он уселся на скамейку и распечатал конверт. Почерк, которым было написано обращение, сильно отличался от почерка на конверте. Наверное, Зинаида Федоровна сильно опаздывала и попросила одну из подруг подписать конверт. Удивившись такой смекалке и почесав за затылком, Федор Иванович стал складывать слоги в слова. Удивительно, что он еще не разучился этого делать, ведь последний раз он читал, делая самокрутку из обрезков старой газеты. И теперь, складывая буквы в слоги и выстраивая целые предложения, он получил следующий текст: «Уважаемый Федор Иванович! Мы с подругами переехали в другую часть города по причине того… да, впрочем, не важно, по какой причине… Спасибо вам за прогулку и за вчерашний вечер. Через три дня мы уезжаем… Если хотите попрощаться со мной и не держите на меня обиды, приходите на ту же пристань в 10:00. P. S. У вас очень красивая борода, но, возможно, без нее вам было бы лучше. По крайней мере, мне любопытно на это взглянуть. С н/п З.Ф.». Борода дочитал письмо гораздо быстрее, чем начал, в голове у него телеграммной лентой пульсировали строки: «через три дня» и «без нее было бы лучше». Поднявшись с насиженного места и спрятав письмо во внутренний карман пиджака, Борода поспешил в порт. Сегодня он обязан хорошо потрудиться и доказать, что он не хуже других. Где-то послышались лязг тормозов и отборная брань пешехода, в порту подали сигнал к началу рабочего дня… Город медленно просыпался.

Весь день Борода был сам не свой, у него все валилось из рук. В его мыслях поселилась серая дождливая туча, которая через три дня и вовсе обещала разразиться проливными дождями. Солнце, которое согревало его за последние сутки, доставая своими лучами до его сердца и зачерствевшей души, теперь куда-то исчезло. «Напиться, надо непременно напиться», – думал Борода в надежде, что ему станет легче. Но слово «напиться», которое крутилось в его голове, как тушка ягненка на вертеле, почему-то само заменялось словом «побриться». «Так напиться или побриться? – думал Борода. – Нет, сначала нужно побриться, а потом уж с горя и напиться, хотя, с другой стороны, я не смогу побриться, если мне не напиться…» Теперь на одном вертеле уже крутилась не одна тушка, а две, и оттого, что им было крайне неудобно, под вечер у Федора Ивановича разболелась голова. Особо он не отличался богатым воображением, но сегодня как назло его фантазия разыгралась не на шутку. Он представлял себе, как Зинаида Федоровна сидит в дорогом ресторане, а рядом с ней – гладко выбритый джентльмен в красивом фраке. Он целует ей руки и заказывает самое дорогое вино. Потом они гуляют по набережной, и уже после (даже стыдно сказать) он приглашает ее в номера и прикасается к тому потайному месту, которое Федор Иванович целовал во сне и которое так ему понравилось. Но самое неприятное то, что Зинаиде Федоровне нравится все, что делает этот мужчина. А особенно ей нравятся его гладкая выбритая кожа и запах парфюма, которым пользуются после бритья. Она думает: «Как жаль, что Федор Иванович был с бородой, иначе на месте этого джентльмена мог оказаться и он…». И здесь, выходя из «душной комнаты с мрачными фантазиями», Федор Иванович «выключил свет» и, окончательно вернувшись в реальность, закричал: «Побриться! Но сначала нужно напиться!.. Ах ты черт!». И, запутавшись окончательно, какое же действие должно быть первым и какое должно следовать за ним, он выскочил на улицу. Оставаться в сторожке наедине с собой он больше не пожелал, а гулять по городу было просто бессмысленно. Федор Иванович осмотрелся, пытаясь сообразить, что делать дальше.

Большой грузовой корабль, на котором было прекрасное освещение, пришел сегодня из Москвы и зазывал его своими огнями. Команда была распущена на ночь в город, но на борту должен обязательно находиться человек, отвечающий за сохранность имущества и за порядок. «Остается только надеяться, что он окажется добрейшей души человеком и пустит меня на корабль», – думал Борода. «С пустыми руками в гости не ходят», – была следующая его мысль. И, зайдя обратно в сторожку, он взял бутылку хорошего коньяка и банку со шпротами. Мужчина, пустивший его на корабль, действительно оказался добрейшей души человеком, и уже через несколько минут Борода пребывал в компании двух интересных господ. Одним из них оказался Степан Степанович Волосатый (который и впустил Бороду), а вот вторым – Олег Олегович Лысый. Волосатый занимал какую-то низкую должность на корабле и выступал в роли сторожа, а вот Лысый был очень солидным господином и, как догадался Борода позже, совладельцем этого самого корабля. Он сразу не понравился Федору Ивановичу по причине того, что в недавних его фантазиях именно с таким холеным джентльменом и развлекалась сегодня Нагая. Лысый же, понимая, что не совсем вписывается со своим дорогим фраком в столь небогатый антураж, прочитал в глазах Федора Ивановича справедливый вопрос и сразу пояснил такое несоответствие:

– Знаете, сейчас мореходство переживает не самые лучшие времена, а потому я предпочитаю не платить за гостиницы, а оставаться здесь, среди своих подчиненных.

После сказанного он вытянул бесконечно худой безымянный палец и указал на Волосатого. При этом Волосатый как будто покрылся еще большей растительностью, а желтая лысая голова Олега Олеговича стала еще красочней переливаться в лучах яркого света. Конечно же, Борода был потрясен встрече с такими персонажами. Ведь до знакомства с ними он считал себя уникальным человеком и очень гордился этим! Но теперь он столкнулся с тем фактом, что есть, оказывается, на этой земле и другие люди, у которых внешность полностью соответствует их фамилиям! Вот так номер! Сначала Борода не верил, что такое бывает в природе, но потом, когда один из мужчин в качестве доказательств представил свой паспорт, а другой – удостоверение матроса, вопросы отпали сами собой. Борода же, в свою очередь, открыв тайну глубокого удивления, признался, что и он из той же породы.

При этом на столе как-то по-особенному красиво появились коньяк и банка со шпротами. Федор Иванович их так изящно достал и поставил, как будто это были не дешевые продукты, которыми он травился каждый день, а заморские деликатесы. Но Олег Олегович употреблял исключительно настоящие и дорогие коньяки, а потому, если видел дешевую подделку иностранного бренда, предпочитал в таких случаях классику жанра и утверждал, что лучше русского самогона ничего быть не может! Степан Степанович с большим удовольствием разделял мнение своего начальника и принципиально отдавал предпочтение старорусскому вкусу. А потому через несколько секунд, сбегав куда-то по просьбе Лысого, Волосатый принес большую бутыль самогона. Ах какой это был самогон! После первого глотка Борода еще больше проникся уважением к мохнатому мужику, а Лысый, не понимая, за что он так любит коньяки, клялся и, слегка захмелев, кричал, что не обменял бы эту огненную воду ни на один коньяк в мире! На что Волосатый заметил весьма иронично, что, когда его высокоблагородию попадает в рот настоящий коньяк, то же самое он говорит о самогоне. После этого замечания раздался дружный гогот, и разговор пошел еще веселее и оживленнее.

– Как вы считаете, Федор Иванович, кто правит сегодня миром, волосатые или лысые? – спросил Олег Олегович и, задав столь необыкновенный вопрос, уставился на Бороду в ожидании ответа.

Борода мог ожидать любого вопроса, к примеру, какой, по его мнению, самый красивый корабль в мире или знает ли он, как рано просыпаются чайки. Но то, что между лысыми и волосатыми идет давний спор по поводу управления миром, он и представить не мог. Слегка замявшись и проведя рукой по своей бороде сверху вниз, он неуверенно пробормотал:

– Бородатые… бородатые правят миром…

После таких слов Лысый скривился, как от зубной боли. А Волосатый, понимая, что на его стороне может оказаться (видимо, спор между этими господами шел давно и имел свой счет) плюс один человек, игриво спросил:

– Наверное, вы хотите сказать – волосатые?

Но Федор Иванович не считал себя волосатым, а потому, потрясая своей бородой, дал понять не словом, а делом, что мнения своего менять он не намерен. Но Волосатый не унимался и требовал объяснений:

– Как же так, Федор Иванович, прошу прощения за столь нелестное сравнение, но ведь вы как старый морской пень, окутанный тиной.

Борода засмеялся и добавил:

– Старый морской пень, Степан Степанович, это вы, а у меня всего лишь борода, да и ту… (здесь он хотел добавить, что хочет ее сбрить, но потом, вспомнив, что она ему все так же дорога, не стал говорить о том, в чем так сильно сомневался).

Неизвестно, сколько бы еще продлился этот диалог и насколько сильно разошелся бы приверженец мохнатых, если б в дело не вмешался Лысый. Он напомнил Степану Степановичу о том, что каждый человек, опрашиваемый ими, должен без всякого давления и с ходу ответить на поставленный ими вопрос. А вот склонять на ту или иную сторону, противоречит правилам игры.

– Ну что ж, по правилам, значит, по правилам, пусть будет по-вашему… – сказал Волосатый, обращаясь к Лысому.

Федор Иванович смотрел на них в недоумении. «Ну и дела! У этого так называемого спора, оказывается, еще и правила имеются… Ну чудаки!» – подумал Борода и чуть было не подавился огурцом не то от возмущения, не то от смеха. Находясь меж двух этих странных господ, он мог поклясться, что находится среди сумасшедших. Ведь то значение, которое они придавали этому дурацкому спору, и те лица, с которыми они сейчас сидели, наталкивали именно на мысли о том, что они идиоты!

– А не желаете ли в карты? – спросил Лысый в более приподнятом настроении, оттого что Борода остался нейтрален.

– А отчего бы не сыграть, а, Федор Иванович? – сказал Волосатый, немного раздраженный нейтралитетом Бороды, и обратился именно к нему.

И здесь Федор Иванович решился на интересную потеху.

– Друзья, коль этот спор имеет для вас столь важное значение, я предлагаю вам сыграть между собой. И если выиграет, к примеру, Степан Степанович, то голос свой отдам ему, а если вдруг сильней окажется Олег Олегович, то сбрею бороду бесследно.

После столь интересного предложения раздался такой одобрительный гвалт, что Федор Иванович лишний раз убедился в том, что его новые знакомые слегка больны идиотизмом. Но Бороду это лишь забавляло, а хмель, который приятной пеленой окутывал сознание, еще больше помогал забыть Зинаиду Федоровну.

Лысый распечатал новую колоду карт и, раздав их на двоих, сделал первый ход. Федор Иванович, косея с каждой битой картой, не знал, за кого ему болеть. Если выиграет Лысый, то прощай, борода, и здравствуй, новая жизнь! Ну а если победу одержит Волосатый, не сбривать мне бороды, но зато и не видать больше Зинаиды Федоровны.

Сидя с этими мыслями и уже ничего не разбирая, Федор Иванович тупо глядел в карты. Король пик, ложась на валета той же масти, занес над головой тяжеленный меч, и валет издал такой стон, от которого на душе стало страшно. Его голова скатилась с плеч и покатилась по столу. Скатившись вниз, она ударилась о левый сапог Бороды, и когда тот испуганно наклонился, чтобы поднять отрубленную голову валета, то вместо головы увидел маленький помидор. Поразившись тому, как голова могла превратиться в томат, удивленный Борода наблюдал за игрой. А дальше было еще интереснее: вместо дамы червей на всех трех мужчин смотрела Нагая. Одиноко и гордо легла она на поверхность стола, и если бы ее попытались убить, то Федор Иванович двинул бы в челюсть. Но Лысому нечем было ее крыть, а потому он взял ее в руки. «Ах ты, сукин сын, недаром тебя я подозревал, недаром думал о том, что вы знакомы». Теперь глаза Бороды пристально смотрели на руки Олега Олеговича. Но его внимание отвлекла дама пик, которая, оказавшись на столе вслед за Зинаидой Федоровной, села на метлу и стала летать по столу. Она была такая маленькая и смешная, что Федор Иванович хотел ее изловить и зачем-то затолкать в карман. Но, прежде чем он это сделал, ее успел взять в руки Лысый господин. «Ну и бабник, ну и нахал…» – пронеслось в голове у Бороды. А тем временем Волосатый продолжал наступать, и на столе появился король крестей. В пьяном бреду Бороде показалось, что это распятый Христос. И он вдруг понял нелепость данного спора, нелепость всего происходящего. Он понял, что миром управляют не бородатые, не лысые, не волосатые, не богатые, не умные, не сильные, не счастливые и никакие другие! Миром управляет Господь Бог! Он хотел громко заявить об этом вот этим глупцам, играющим в карты, но у него ничего не получилось. Язык словно окаменел и был связан веревками. Вдруг Федор Иванович понял, что Лысый уже должен был проиграть, ведь он ни разу еще не отбился. Но теперь весь веер, который находился в руках Олега Олеговича, как-то незаметно перекочевал в руки его оппонента. А точнее, не в руки, а сразу в три пары рук, так как вместо одного Степана Степановича теперь их было три. И три рта непонятно кому говорили: «Тысячи чертей на сундук мертвеца… Вот вы, Федор Иванович, не плавали и не знаете, дальше порта и нос не казали, а мы, видавшие виды…». И после этого из каждого рта вышло по три колечка дыма. Дама пик снова оказалась на столе и летала на своей метле, а козырной валет червей с большой охапкой красных роз, вместо того чтобы убить ведьму, бился в агонии от неразделенной к нему любви (Олег Олегович мухлевал). Федор Иванович теперь не отличал правду от сказки и, взглянув на Лысого мутными, закрывающимися от сна глазами, в последний раз, перед тем как уснуть, открыл рот от удивления. Вместо зрачков у Олега Олеговича в левом глазу он увидел бутылку дешевого коньяка, а в другом – бутыль самогона, при этом из его ушей шел пар, а губы шептали: «Полундра, наш уважаемый… полундра…». Борода догадался, что это обращение адресовано ему и что оно что-то, да значит. Но к чему именно оно сказано, Борода так и не понял. И, помахав на прощание своей тяжелой рукой даме пик, он захрапел.

Такой тяжелой и бессонной ночи не было давно ни у чаек, ни у людей, ни у рыб… Чем больше принимал на грудь Федор Иванович, тем громче он храпел. По качеству и количеству выпитого накануне можно было легко судить по этому самому звуку. Его сторожка буквально ходила ходуном, а перегар, который проникал сквозь толстые щели сторожки, чувствовался даже в гостинице, в которой Федор Иванович был накануне. Все этот человек любил делать с размахом: и гулять, и работать, и, как выяснилось, даже любить… Ну а уж поспать всласть после грандиозной попойки вообще было любимым занятием.

Так бы и храпел Федор Иванович до следующего утра, если бы где-то вдалеке он не услышал громкий сигнал парохода. Этот звук как никакой другой мог разбудить Федора Ивановича, прогоняя при этом лень, сон и похмелье. Сигнал прозвучал еще раз, и Федор Иванович, уже сидя на постели, смотрел стеклянными глазами на деревянную дверь. Он смотрел на нее так, как смотрит на доску ученик в надежде узнать что-то новое или вспомнить давно забытое старое. Но на ум ничего не шло, а в памяти зияла большая дыра. Она была светлая, яркая и глубокая. Федор Иванович силился вспомнить последние события вчерашнего вечера, но на ум, кроме холодного рассола, ничего не могло прийти. Его, к сожалению, не оказалось, а вот заранее приготовленная холодная вода живительной влагой разлилась в желудке. Посмотрев на часы, он сообразил, что до начала смены еще целый час, но спать уже не хотелось, а потому он вышел на улицу. Холодный морской ветерок как-то подозрительно легко и назойливо стал обдувать голову, щеки и подбородок. А поскольку дыра в памяти по-прежнему была светлой, глубокой и яркой, а ум захвачен мечтой о холодном рассоле, Федор Иванович откинул полусекундное подозрение на дно Черной речки и в прекрасном расположении духа двинулся вдоль набережной. Но, идя мимо высоких бортов пассажирских и грузовых судов, он почему-то чувствовал себя не в своей тарелке. Собаки, охраняющие портовый инвентарь и порой нагоняющие страх на нечаянно заблудшего ночного странника, теперь скалились и на Бороду. Местные работяги, знавшие Федора Ивановича больше полжизни, проехали мимо него, не почтив того даже поклоном головы. А Ванька-Якорь и вовсе как-то подозрительно глянул в его сторону и чуть было не крикнул вроде «посторонним вход воспрещен». И здесь в светлой, глубокой и яркой дыре Федора Ивановича появились Зинаида Федоровна, ее письмо, плохое настроение вчерашнего вечера, корабль и два господина, имен которых Федор Иванович не помнил вообще. Цепочка событий выстроилась с молниеносной скоростью. Память выбросила на берег реальности все то, о чем смел позабыть этот несчастный человек.

Борода резко остановился, и здесь вторая волна воспоминаний накрыла его с головой. Судорога стала сводить его ноги, словно он был не на суше, а в холодной воде. Подойдя аккуратно к самому краю набережной, он с опаской и тревогой посмотрел вниз. Волны, играющие зелеными оттенками на беспокойной морской глади, зеркально и криво отразили лысое существо с выпученными от удивления глазами. И даже старая щука, прожившая в этой реке не одну щучью жизнь и видавшая многое на своем рыбьем веку, испугалась лица, которое на нее смотрело в недоумении, и предпочла уплыть в более безопасное место. Теперь Федор Иванович понимал, как чувствуют себя женщины, которые по каким-то причинам оказались нагими перед любопытной мужской нежеланной публикой. «Полундра… тысячи чертей на сундук мертвеца… мне нужно бежать, нужно бежать…» – как заклинание повторял Борода и, боясь, что его могут увидеть, непроизвольно кинулся в сторону корабля. За последние сутки он бежал уже второй раз, и тому, с какой скоростью он это проделывал, мог бы позавидовать даже самый выносливый спортсмен в мире. Досадно, что у него не принимали нормативов, как это принято в спорте. Не то Федор Иванович мог бы легко претендовать на звание мастера спорта по легкой атлетике. С молниеносной скоростью домчавшись до трапа корабля, Борода стал подниматься, но дорогу ему преградил щуплый человечек в пенсне (больше походивший на молодого кузнечика), который явно не собирался пропускать его внутрь.

– Мне нужны эти двое… Волосатый и Лысый… – выпалил Борода, сам еще не понимая того, для чего он здесь и о чем будет с ними разговаривать.

Кузнечик явно не понимал, кого разыскивает этот мужик с выпученными, как у отварного омара, глазами, а потому сухо и лаконично произнес:

– У нас таких нет.

– Как же так нет? А мохнатый верзила и его лысый начальник… ну тот лысый черт, который играет в карты, как бог.

Кузнечик поднял глаза кверху, пытаясь вспомнить среди своей команды описанных персонажей. Но, повертев немного глазами в разные стороны, так и не вспомнил. Несмотря на всю свою грамотность в точных морских науках, он очень плохо разбирался в людской психологии, а потому не отдавал себе отчета, что перед ним стоит суровый русский мужик, у которого постоянно чешутся кулаки, и не подозревал, чем может ему грозить такой ответ. Поправляя пенсне, он весьма поэтично заметил:

– Никогда не слыхивал, чтобы в одном предложении путали черта и бога… Да и о том, чтобы сам Господь играл в карты, тоже слышу впервые…

В любом бы другом случае Борода не спустил бы такого сарказма, но сейчас ему было не до того, а потому он настаивал на своем:

– Мне нужен Лысый и этот, Мохнатый, ну как там его… – при этом он щелкнул пальцами так громко и сильно, что, окажись в его руках грецкий орех, расколол бы его надвое.

Кузнечик, почувствовав в этом щелчке невероятную силу, предпочел сделать два шага назад. Но здесь лицо Федора Ивановича засветилось таким лучезарным спокойствием и умиротворением, как будто он разгадал истинную тайну смысла бытия человеческого.

– Вспомнил! Вспомнил я, как звали этих мерзавцев! – закричал Борода, да так громко, что у Кузнечика от неожиданности чуть не проявилась старая болезнь заикания. – Олег Олегович Лысый и Степан Степанович Волосатый… – произнес Борода с таким неподдельным восторгом, как будто являлся работником театра и объявлял выход на сцену двух известных артистов.

Сказанное Бородой еще раз прокрутилось в голове у Кузнечика, словно белье в центрифуге, и теперь он уже не сомневался в том, что перед ним стоит человек, страдающий долгим запоем и, как следствие, белой горячкой. – Таких людей на этом корабле нет… – отчеканил Кузнечик, но только в этот раз он повторил это таким тоном, словно рапортовал военному начальству об отлично выполненном задании, и, еле-еле сдерживая смех, уставился на Бороду.

Но Борода и не думал отступать.

– Как это нету, как это нету?! А бороду мне, по-твоему, кто отрубил, бояре? – закричал, сокрушаясь, Федор Иванович.

И вместо того чтобы взять Кузнечика за грудки (как это обычно делал Борода, если его куда-то не пропускали), отодвинуть того в сторону и спокойно пройти на корабль, Борода решил не хулиганить и не нарушать морской устав. Вместо этого он полез во внутренний карман пиджака, достал из него какой-то документ и, ткнув его прямо в лицо молодому человеку в пенсне, стал ждать, когда же его пропустят. Но Кузнечик и не думал этого делать, поскольку объект находился «под его усиленной охраной», и шутливое распоряжение «никого не впускать», данное Кузнечику полупьяным капитаном, было воспринято последним слишком буквально. Прогуливаясь по кораблю взад и вперед, ошибочно чувствуя свое превосходство над другими, Кузнечик надуманно наделил себя невероятным грузом ответственности и впервые в жизни почувствовал себя частью команды и даже мужчиной. Поэтому, делегируя свой документ, Борода ровным счетом ничего не добился. Кузнечик, щурясь в документ и поправляя пенсне, не мог разобрать каракули Федора Ивановича, а потому счел, что документ недействителен, о чем и незамедлительно сообщил Федору Ивановичу.

– Как это недействителен?! – сокрушался Борода, все больше краснея от злости. – А печать, а подпись директора порта тоже недействительны, насекомого ты сын (вместо сукин сын)! – закричал Борода, не чувствуя при этом, что уже начинает терять самообладание.

Испугавшись такого обращения, Кузнечик снова сделал шаг назад, усомнился в собственном превосходстве и для чего-то протянул Бороде руку. Но Федор Иванович не ответил ему взаимностью, а только спрятал документ туда, откуда его достал, и произнес:

– Мне нужны Лысый и Волосатый! И если уж ты не хочешь меня пропускать, тогда доложи Волосатому или Лысому, что к ним пришел Борода и желает их видеть!

Сам не зная зачем, может, от страха, а может, оттого что Федор Иванович заинтриговал человека в пенсне, Кузнечик спросил:

– А зачем они вам?

Федор Иванович не хотел пускаться в долгие объяснения, но для того, чтобы самому определить цель своего визита, он проговорил:

– Еще вчера я был бородатым, примерно как ваш Волосатый, но они меня для чего-то побрили, и теперь я такой же страшный и лысый, как владелец этого судна… – сказал Борода и, вспомнив о своей красивой бороде, чуть не прослезился. – В общем, я хотел с ними встретиться…

И здесь Федор Иванович, путая и переставляя слова, словно пьяный китаец, не владеющий русским языком в совершенстве, замялся, все больше и больше понимая нелепость своего визита. Уже стоя напротив Кузнечика и переминаясь с ноги на ногу, он вспомнил условия спора: на это отчаянное мероприятие он решился исключительно ради Зинаиды Федоровны. Не зная, как ему поступить и какое решение будет правильным, он отдал себя на волю случая. И судьба распорядилась так, что он теперь без бороды! А это означало, что Лысый выиграл, ведь наверняка мухлевал хитрый лис! Но сегодня это было уже абсолютно неважно. Любимой бороды, с которой прожил столько лет, не вернуть, а новая отрастет ой как не скоро. Развернувшись в противоположную сторону от Кузнечика, понурив голову, Борода стал спускаться по трапу. Копаясь в памяти, Федор Иванович помнил о пиковой даме, летавшей на метле, и о других странных подробностях. Он готов был поклясться, что все, что он видел в эту ночь, было правдой, а не мистическим вымыслом или игрой воображения. Он помнил все в мелких деталях, но чего он никак не мог вспомнить, так это самого процесса стрижки. Ведь это как надо человеку надраться, чтобы не помнить момента, когда твою голову обрили, а любимую бороду остригли до основания. Спустившись вниз, Федор Иванович оглянулся и только теперь увидел, что на том самом месте, где вчера стоял корабль, на котором он так весело провел время, гордо красовалось судно, на которое его только что не пустили. Значит, Кузнечик не врал! Но как тогда объяснить тот момент, что на месте вчерашнего корабля оказался этот? Ведь причал, на котором они оба стояли, Борода бы не перепутал ни с чем на свете. Но и уйти вчерашнее судно не могло так быстро, иначе Федор Иванович уплыл бы вместе с ним. Но даже если вчерашний корабль и ушел из порта неожиданно быстро, то на его месте никак не мог оказаться этот красавец… Уже стоя на земле, Борода крикнул Кузнечику:

– А как давно вы стоите в порту?

– Со вчерашнего утра… – резво отозвался Кузнечик, ободренный, видимо, тем, что не пропустил на корабль лысого типа.

«Ну и дела … – подумал Борода и вместо потерянной бороды почесал гладкий подбородок. – Если корабля не было, то где ж я был сегодняшней ночью? Ведь я точно помню и корабль, и двух интересных господ… А если всего этого не было, то что это значит?» За долгие годы работы в порту Борода слышал мистические истории, которые иногда случались на заброшенных кораблях и гниющих баржах. Но он не был свидетелем и тем более участником, а потому не особо верил слухам, гулявшим по берегу и передававшимся из уст в уста. Но теперь он невольно задумался… «Ну и дела», – снова повторил Борода и побрел к месту сбора на утренний инструктаж…

Стоит ли говорить, с каким недоумением восприняли мужики побритого наголо Бороду. Ни одна новость за первые три дня не обсуждалась так оживленно и эмоционально. Да что там первые три дня, без ложной скромности можно сказать, что такого оживления и споров здесь не было никогда! Если раньше порт напоминал улей со здоровыми пчелами, то теперь казалось, что эти пчелы просто сошли с ума. Поступок Бороды наделал столько шума, что сложно описать словами. Он вызвал в людях восторг, радость, грусть, критику, разочарование. Весь порт как будто разделился на множество партийных ячеек и вел ожесточенные дебаты со своими противниками. Лучшие друзья, не разделявшие поступок Бороды, становились врагами, а давние враги, у которых на этот счет было единое мнение, наоборот, примирялись. Ванька-Якорь, закадычный друг Бороды, не узнавший его в первый раз, сначала осудил такое безобразие, но потом, когда услышал от самого Федора Ивановича про якобы несуществующий корабль и про те странные обстоятельства, которые привели к облысению, несколько смягчился. И все же большинство людей, вне зависимости от того, разделяли они поступок Бороды или нет, предполагали, что все это сделано от большой любви.