Текст книги "Реквием для хора с оркестром"

– Слыхал, – сказал Никита и передернул плечами, будто ему вдруг стало зябко.

– Вот такие вот дела, – вздохнул Махно. – Хочешь не хочешь, а все равно живи по правилам. Каким бы ты не был вольным. Наша организация, – тут голос его взлетел, а взгляд стал тверже, – наша организация не признает ни идентификационных номеров, ни вообще того, что может хоть как-то помешать свободе личности. Мы прекрасно понимаем, что такое положение вещей существует скорее всего только в этом мире – в единственном мире во всей бесконечной цепочке миров. Но мы следуем принципу – не спасаться бегством, а изменять мир по своему подобию. Только переворот изменит жизнь после смерти! Только вооруженное восстание свергнет закостеневшее в своей неправоте правительство! Все за оружие!!! Анархия – мать порядка! Все в ряды нашей организации! Все – в ПОПУ! Ну?! – яростно выдохнул Махно, подпрыгнув вдруг к Никите и схватив его за плечи. – Ты как? Вступаешь в наши ряды?

– Не… – пытаясь высвободиться, проговорил Никита, ошарашенный порывом батьки, – мне бы домой вернуться…

– Неправильно рассуждаешь! – взвизгнул Махно. – Или, постой… Ладно. Пойдем другим путем, как говорил один… нехороший человек. Каким образом ты думаешь попасть домой?

– По цепочке миров, – сказал Никита, – я думаю так – она бесконечна, потому незамкнута. Если назад вернуться нельзя, надо двигаться вперед – из одного мира в другой. Так, постепенно я достигну того мира, из которого вышел.

– Остроумно, – проговорил Махно, отпустив Никиту и снова заложив одну руку за обшлаг, а другую за спину, – очень даже свежая теория. У тебя, молодой человек, поистине свободный ум и смелый взгляд. Только вот одна поправка… Как ты собираешься путешествовать по мирам? Проход через миры охраняется строжайше! Надо сотню земных жизней потратить, чтобы суметь из одного мира перебраться в другой! А таких миров – бесконечное количество! Ты об этом подумал?

– Подумал, – сказал Никита, хотя вообще-то как раз об этом он не задумывался.

– Если ты так серьезно намереваешься вернуться, – продолжал пламенный Махно, – то могу предложить тебе другой вариант. Правительство наверняка знает способ свободного перемещения по мирам. То, что способ такой есть, – это всем известно. Цутики, например, и полуцутики по мирам перемещаются легко – для них преград в этом плане нет. А если они могут, то почему бы и человеку не смочь? Так ведь?

– Ага, – проговорил явно заинтересованный Никита.

– Выходит, – держа одну руку за спиной, а другой размахивая, будто саблей, говорил Махно, – что, если мы захватим власть, у нас появится реальный шанс узнать секрет свободного перемещения по мирам. А это значит – во времени и пространстве! Представляешь? Во времени и пространстве!!! Что это значит– понимаешь?

Никита ничего не ответил, соображая.

– А это значит то, – сказал за него Махно, – что ты не только сможешь вернуться домой, но еще и в то время, в какое захочешь… Теперь понял?

– Понял… – прошептал Никита.

Махно перевел дыхание и протянул Никите руку.

– Теперь ты с нами? – величественно спросил он.

– С вами, – быстро ответил Никита. – Конечно, с вами!

– Запомни этот великий момент! – проговорил строго Махно. – Только что ты вступил в ПОПУ!

– Запомню, – пообещал Никита.

* * *

После осторожного стука дверь приоткрылась, и в образовавшийся проем просунулся зеленый куст, под которым темнела массивная физиономия Рододендрона.

– Нестор Иванович, – позвал он, – можно?

– Нельзя! – рявкнул Махно. – Не беспокоить нас, пока я не разрешу… Я провожу посвящение нового члена.

– Он согласился? – умилился Рододендрон.

– Да-да… Закрой дверь! Дверь закрылась.

Махно сделал Никите знак и снова шагнул за портьеру. Вышел он оттуда, держа в руках большую оплетенную бутыль и два граненых стакана.

– Вот, – проговорил батька, – спрыснем посвящение. Употребляешь?

– Употребляю, – сказал Никита, чувствуя вдруг сильное желание выпить.

Махно поставил бутыль и стаканы на низкий столик, стоящий в центре комнаты, снова скрылся за портьерой и вынес оттуда блок сигарет «Мальборо» и две зажигалки.

– Местного приготовления? – осведомился Никита, кивая на сигареты.

– Нет, – мотнул головой Махно, – настоящие земные.

– Как это? – изумился Никита. – У вас есть канал общения с Землей.

– Есть, – кивнул Махно. – Но…

– Значит, можно мне туда…

– Нельзя, – прервал его батька, – канал односторонней связи… Впрочем, ты сам все увидишь со временем.

– Но как? – не мог не удивляться Никита. – Если есть выход в другое измерение…

– Не говори о том, чего не понимаешь, – строго сказал Махно. – Давай выпьем. Черт, столько времени уже со свежим человеком не разговаривал…

– А закурить можно сначала?

– Кури, конечно…

Никита с треском распечатал блок, достал оттуда пачку, вытащил одну сигарету, прикурил и с наслаждением затянулся. Вкуса, впрочем, он особого не ощутил – только движение горячего воздуха внутри своего тела, но и этого ему сейчас было довольно. Укоренившаяся привычка довольствовалась и традиционными манипуляциями: щелчок – сигарета из пачки, закусить фильтр зубами, поднести зажигалку – щелчок – вспыхнувший копчик сигареты.

А Махно тем временем разлил по стаканам.

– А это что? – спросил Никита, указывая на стаканы. – Тоже с Земли?

– Нет, – вздохнул Махно, – это как раз местное. Понимаешь, земная водка нас – мертвых – не берет. Организм ее не воспринимает. Вообще никакого алкоголя не воспринимает. А вот местное пойло идет хорошо… Ну как? – Он поднял стакан. – Поехали?

Они выпили одновременно. Почти сразу же Махно разлил еще по одной.

– Кури! – предложил он снова, когда увидел, что Никита с сожалением топчет пальцами окурок в пепельнице. – Кури сколько хочешь. Можешь весь блок себе забрать – у меня еще есть.

– Спасибо, – сказан Никита, подвигая блок ближе к себе.

– Поехали?

Они снова выпили. Махно опять разлил «бухло» по стаканам. Никита уже чувствовал туман опьянения в своей голове, батька тоже – разгорелся глазами, движения его стали порывистыми и неуклюжими. Наливая в очередной раз «бухло», он слишком сильно наклонил бутылку, и струя дымящегося напитка плеснула на стол, а оттуда на пол. Никита затушил окурок и тут же закурил новую сигарету. Дым, синей струей поднимающийся из пепельницы, смешивался белыми клубами испаряющегося «бухла», так что содержимое комнаты очень скоро стало похожим на странного вида аквариум, где колыхались, словно ленивые рыбы, два пьяных силуэта.

После четвертого стакана Махно опьянел настолько, что ударил кулаком по столу, всхлипнул и, вдруг поднявшись, обнял Никиту за плечи. Никита замер, неловко отставив сигарету.

– Никто не понимает! – горько воскликнул батька, подрагивая пальцами на плечах Никиты. – Никто! Ты ведь знаешь, кто я?

– М-махно, – выговорил Никита, – Нестор Иванович.

– Махно, – подтвердил Махно, тяжело брякаясь на стул. – Вот в учебниках пишут – бандит, бандит… А ведь я – интеллигент! Один из первых русских анархистов! Один из самых крепких! Так меня Ленин называл! Вы в свое время помните еще Ленина?

– Да, – сказал Никита, – конечно…

– Номер 349-007, – хрипнул Махно и опрокинул себе в глотку содержимое стакана, – теперь где-то в правительстве заседает. Ведает бухгалтерией. А какими делами ворочал на Земле, а? А я… Я! Я ведь кавалер Ордена Боевого Красного Знамени! Я Перекоп штурмовал! Как сейчас помню…

Он поднялся, покачиваясь, подошел к стене, сорвал с нее кривую казацкую саблю и размахнулся так широко, что снес напрочь половину висевшей рядом портьеры.

– Дивизия-а-а! – заорал батька, ничего, кажется, не замечая вокруг. – По ко-оням! Арш! Галопом! Лобовой удар! Через колючую проволоку!!! Кто там упал?! Кони через колючую проволоку! А из окоп солдатики… из окоп из винтовок… Шарах! Шарах! Шарах!!! Шашкой наотмашь – р-раз! Знаешь, как сплеча рубят – от основания шеи до середины грудной клетки? Серые шинельки – и в серую грязь! А по тем, кто еще ворочается, – копытами… А потом!…

Голос его сорвался. Батька пошатнулся, выронил саблю, которая с жутко неприятным, медицинским звоном упала на каменный пол – как окровавленный скальпель в ванночку для инструментов. Махно шагнул к столу, но не сел, а остался стоять, закрыв лицо руками.

– А потом пулеметы с правого и левого флангов, – глухо заговорил он, – ды-ды-ды-ды… Самая смерть – когда пулеметы на наступающую конницу. Половины дивизии нет… Еще залп… И больше они не умолкали – пулеметы…

Махно опустил руки, и Никита с ужасом увидел его залитое слезами лицо. Махно опустился на стул и подвинул к себе бутыль.

– Ушел я от красных в Херсонские степи, – продолжал он, глядя на свои руки, обнимавшие бутылку, – и тогда Семен Буденный погнал меня, хорошо гнал – почти всех положил. А потом… И… И… только и знают про Махно, что он звезды на спинах коммунистов вырезал… Да еще как республику Гуляйполе учредил… Глупая, детская попытка. Но власти тогда даже таких шуток не понимали…

С деревянным стуком Махно уронил голову на стол.

– Может, выпьешь? – робко предложил Никита, когда прошло более пяти минут в тишине.

Не дожидаясь ответа, Никита налил. Батька с трудом выпрямился и в несколько длинных глотков опорожнил стакан.

– А грохнули меня в Париже, – уже спокойнее проговорил Махно. – Я, признаться, и не прятался от них. Знал, что найдут. Нашли…

– Кто? – осторожно спросил Никита.

– Как это кто? – слабо усмехнулся Махно. – НКВД – кто… Я как только здесь оказался, тут же обрадовался – есть возможность продолжать борьбу. Но меня быстро обломили. Все было так, как с Вольным Стрелком. Только того аннигилировали, а я скрываюсь. Пока. До поры до времени. Ушел в подполье. Разливай еще! Ушел, так сказать, в ПОПУ. Но ничего… Я им еще покажу всем… Не получилось там, так тут получится. Я им устрою… такое Гуляйполе, которого никто никогда не видел… Понял?

Никита не успел ответить. Батька проглотил налитую ему порцию «бухла», икнул и снова уронил голову на стол.

– Эй! – позвал Никита. – Э-эй!

Батька Махно захрапел.

* * *

– Кто тебя в милицию служить направил, придурка? – орал Гаврилыч на новобранца. – Откуда ты вообще взялся?

– Да, милый друг, откуда ты взялся? – мягко спросил Эдуард.

– Из-под Грозного, – уныло отвечал новенький надзиратель, очень похожий на самого Эдуарда Гаврилыча, если бы тот имел только одну голову. – Я знаю, что тут у вас одни ифриты служат, но мне это… протекцию дали… Сулейман ибн Сулейман.

Услышав фамилию начальника Городского управления милиции, Гаврилыч тут же осекся и замолчал. Эдуард же, как всегда в момент личных катаклизмов, закатил глаза в потолок и сделал вид, что о чем-то глубоко задумался или задремал.

– Я знаю, что тут у вас одни ифриты служат, – продолжал новичок, заметно приободрившись после того, как убедился, какой эффект произвели на Эдуарда Гаврилыча его слова, – но Сулейман ибн Сулейман, как оказалось, мой прямой предок. Он тысячу лет назад был воином Аллаха. В нашем роду – все воины Аллаха. А я как на мине подорвался – сразу сюда. Меня Сулейман ибн Сулейман вызвал и направил надзирателем в городскую тюрьму. Мой младший брат в прошлом году от ран умер, тоже у вас работает – секретарем. Только он почему-то паучком стал. Абдулла его зовут.

«Людишки! – злобно подумал Гаврилыч, косясь на капитулировавшего от дискуссии Эдуарда. – Вот поганое племя! А ведь тоже – некоторые из них из семени ифритов получились. И что теперь с ними делать? Попробуй Сулейману ибн Сулейману возразить».

– Мне Сулейман говорил, – сказал еще новобранец, – что, если какие проблемы будут, обращаться прямо к нему. Говорил, что коллектив тут дружный, хоть и немного нервный…

– Не надо к Сулейману обращаться, – проговорил быстро Гаврилыч, который уже успел сориентироваться на новом месте работы и знал, что начальник считает виноватым не того, кто на самом деле виноват, а того, кого пожелает считать виноватым, – не надо к Сулейману обращаться. Пока что. Ты только больше так не делай, как сегодня сделал. Ладно?

– Я не виноват, – пожал плечами новобранец, – я этого козла вел в камеру, а он выступать начал. Ну… я погорячился…

– Все мы горячимся время от времени, – терпеливо объяснял Гаврилыч, – ну, двинул бы ему разок-другой… Но зачем ты его сожрал? Подследственного-то?

Новичок почесал черную бороду и потупился.

– Ты откуда – с Земли?

– Я ж говорю – из-под Грозного…

– И там ты тоже людей жрал?

– Нет, – признался новичок. – Но иногда очень тянуло… Один раз даже пленного солдата укусил. А здесь… не сдержался…

– Больше этого не делай, – снова сказал Гаврилыч. – Все. Можешь идти. Да! И не забудь заполнить бумаги на сожранного. Напиши, что он… что он… А черт, иди я сам напишу.

Новичок снова почесал бороду и вразвалочку вышел из кабинета. Гаврилыч поудобнее расположил за рабочим столом свое массивное тело, разложил планшет, достал ручку и задумался. О чем писать в объяснительной, он не имел ни малейшего понятия. Тем более писать Гаврилыч не умел вовсе. А голова Эдуард из-за страха перед начальством так глубоко погрузилась в свои мысли, что ни на какие сигналы не отзывалась. Гаврилыч плюнул и вызвал по внутренней связи секретаря-паучка, который, как выяснилось, приходился новобранцу, из-за которого начался весь сыр-бор, младшим братом. Гаврилыч усадил секретаря за свой стол, велел писать тому под диктовку и принялся ходить по кабинету, мучительно выдаивая из собственных мозгов фразы и отдельные предложения. Паучок прилежно записывал. Примерно через час на свет появился документ следующего содержания:

«При сем препровождается остаток тела подследственного, как-то: рука – 1 штука, нога – 1 штука, штука мужская – 1 штука. Само тело без всего вышеперечисленного обнаружить не удалось, так как оно исчезло в неизвестном направлении, будучи съеденным при попытке к бегству».

Поставив крестик вместо росписи, Гаврилыч вздохнул с облегчением. Он выгнал секретаря вон, а сам, помедлив немного, тоже вышел в коридор, заперев за собою дверь кабинета.

– В комнату допросов надо спуститься, – пробормотал себе под нос Гаврилыч, – наш подследственный Гмырь, наверное, уже очухался.

– Конечно, очухался, – раздался мягкий голос под ухом Гаврилыча.

– Черт! – выкрикнул Гаврилыч. – Предупреждать надо, когда просыпаешься! Напугал, гад…

– Извини, милый друг…

– Тамбовский волк тебе милый друг, – буркнул по привычке Гаврилыч.

– Куда идем? – зевнув, осведомился Эдуард.

– Гмыря допрашивать, – сказал Гаврилыч. – Если он очухался. А если нет – переведем его в камеру – нечего зря комнату для допросов занимать.

– Ладушки, – согласился Эдуард. – Только нужно конвойного захватить. Мы же теперь не простой участковый, а городской участковый. У нас – целый штат помощников есть.

– Знаю я, – проворчал Гаврилыч.

Из-за поворота – навстречу Эдуарду Гаврилычу – вывернул тот самый новобранец. Облизываясь, он нес в руках остатки сожранного подследственного, и Гаврилыч, глянув на эти остатки, крякнул и с досадой подумал, что из только что сочиненного им документа придется вычеркнуть «нога – 1 штука», потому что никакой ноги уже не было. Заметив Эдуарда Гаврилыча, новобранец быстро вытер губы и ускорил шаг.

– Отставить! – загремел Гаврилыч. – Остатки сдай в каптерку! Быстро!

«Хорошо, что каптерка – следующая дверь, – подумал Гаврилыч, – а если бы ему на другой этаж надо было бы идти, ни хрена он не принес бы. Все съел по дороге».

Дождавшись, когда новобранец выполнит приказ, Гаврилыч скомандовал ему:

– Смирно!

И потом:

– За мной! Поможешь подследственного перетащить. Под моим личным наблюдением!

– Слушаюсь! – ответил новобранец.

* * *

Гмыря Эдуард Гаврилыч застал в той же позе, в которой и оставлял.

– Интересно, – сказал на это Эдуард, – он что, не проспался еще?.. А чем это тут пахнет? Чувствуется… м-м… некоторое амбре.

– Да, – с чувством проговорил Гаврилыч, – воняет смачно. Только вот– чем?

– Какашками, товарищ капитан! – гаркнул новобранец, подумав, что вопрос адресуется ему.

– И в самом деле, – принюхавшись, определил Эдуард.

– Ага, – подтвердил Гаврилыч, – говнецом потягивает. Он обделался, что ли? А штаны вроде сухие.

– Лужа на полу, товарищ капитан, – обратил внимание новобранец.

– Значит, обделался, – произнес Гаврилыч, – от пьяни и не такое бывает.

– Странно, – проговорил Эдуард, отличавшийся от Гаврилыча некоторой склонностью к логичности мышления, – как он мог обделаться, не замочив штанов? Снял, а потом надел?

Новобранец, снова подумав, что вопрос адресуется ему, пожал плечами и сказал:

– Не могу знать.

Гаврилыч, судя по всему, тоже хотел что-то выразить по этому поводу, но не успел. Дверь н комнату допросов, которую новобранец по неведению забыл запереть за собой, вдруг распахнулась. Эдуард Гаврилыч развернулся к двери, готовя уже двумя головами одновременно негодующее замечание тем, кто осмеливается без стука врываться и мешать людям работать, но вдруг осекся.

Дверь тихо затворилась за вошедшими.

– Вы кто? – спросил Гаврилыч почему-то шепотом.

– Да, позвольте узнать? – спросил и Эдуард, уже почувствовавший, что испытывает по отношению к вошедшим необъяснимый страх.

Их было двое – совершенно одинаковые невысокие фигуры, закутанные в черные балахоны с ног до головы (если у них были ноги и голова, что не представлялось возможным выяснить, так как широкие балахоны не давали никакого понятия об очертаниях).

– Что происходит? – взвизгнул Эдуард.

Складка одного из балахонов шевельнулась, и на свет показался небольшой бластер. И Эдуард, и Гаврилыч тут же узнали конфигурацию бластера – военного образца последней разработки – сжигает все, что попадается на пути луча за несколько незначительных долей секунды. В Первом загробном мире такие бластеры, между прочим, давно были сняты с производства.

Эдуард Гаврилыч поднял руки вверх. Новобранец подумал и последовал его примеру. Впрочем, новобранец, кажется, не понимал серьезности происходящего, потому что вдруг наклонился к Гаврилычу и шепотом спросил:

– А если я их выведу отсюда, вы позволите их съесть, товарищ капитан?

Эдуард Гаврилыч ничего не ответил – даже не кивнул нисколько ни одной из своих голов, боясь того, чтобы непрошеные гости не истолковали какое-либо действие с его стороны как сопротивление и не открыли огонь. Бластер стреляет бесшумно, а разрушительная сила его луча такова, что не успеет Эдуард Гаврилыч пикнуть, как от него не останется даже мокрого места. Но новобранец был поистине человеком отчаянной храбрости или несусветной глупости – потому что он, строго нахмурившись, двинулся на черных незнакомцев, широко раскинув руки, как будто хотел обнять сразу обоих.

Черный балахон поднял бластер.

«Что же я скажу Сулейману ибн Сулейману?» – успело пронестись в неповоротливых вообще-то мозгах Гаврилыча, и новобранца, имя которого никто так и не узнал, не стало. Только хлопья пепла опустились на пол.

– Убили, – с дрожью в голосе проговорил Эдуард, – ах, вы его уничтожили…

– Не болтай ерунды, мусор, – металлическим голосом произнес один из черных балахонов, кажется, тот, у которого был бластер, – уничтожает только аннигилятор. Твой подручный перешел в другую фазу существования… в другой мир. А теперь, если не хочешь оказаться там, где оказался он, отойди от арестованного.

Не опуская рук, Эдуард Гаврилыч поспешно отступил. Снова сверкнул луч бластера, рассекая цепь на наручниках, сковывающих руки Гмыря. Без звука Гмырь рухнул в зловонную лужу. Тогда второй черный балахон шагнул к нему, легко поднял и положил на плечо.

И направился к двери, положив перед этим на стол секретаря, который, по счастью, не присутствовал при всем этом, странную штуку, похожую одновременно на будильник и ежа.

– Это брубнильник, – сказал металлический голос, – как тебе известно. Когда пройдет двадцать сглотов, он пиликнет. Только в этом случае можешь опустить руки и выйти из комнаты. Понятно?

– Попятно, – быстро ответил Гаврилыч.

– Совершенно понятно, – тут же добавил Эдуард.

Снова скрипнула дверь, и черные балахоны исчезли.

* * *

Брубнильник пиликнул ровно через двадцать сглотов.

Однако Эдуард Гаврилыч с места так и не двинулся. Даже руки не опустил. Некоторое время головы ифрита молчали, а потом заговорил Гаврилыч:

– Это все ты виноват, – ненавидящим свистящим шепотом сказал он Эдуарду, – если бы ты не затормозил, мы бы бросились на них, прежде чем они бластер достали.

– Я затормозил? – тоже шепотом возмутился Эдуард. – Это ты виноват, а не я! Из-за тебя у нас даже колени затряслись – сразу, как только они вошли. Это я почувствовал…

– Почувствовал! – хмыкнул Гаврилыч. – Да если бы я нас не это… в руках не держал, ты… мы бы точно обмочились…

– Прекрати! – Эдуард повысил было голос, но тотчас осторожно оглянулся и зашептал снова: – Ты не смеешь говорить со мной в таком тоне, да еще в таких выражениях.

– А что это я такого сказал? – заухмылялся Гаврилыч. – Ой, какой ты стал горячий сразу… А как на тебя бластер наставили, так небось не выступал.

– Мы с тобой, Гаврилыч, хоть и родственники… в какой-то степени даже более родные, чем это себе можно представить, – заговорил Эдуард совершенно ледяным голосом, – но я вынужден предупредить. Еще одно слово – и я тебя…

– Что ты меня? – взвился Гаврилыч. – Ты просто злишься, что у тебя из-под носа увели важного свидетеля… даже не свидетеля, а соучастника – и вымещаешь эту злость на мне. Так?

Вообще-то Гаврилыч говорил правду, но Эдуард от его прозорливости был не в восторге. Гнев и ярость настолько овладели им, что, если б его именно сейчас попросили объяснить значения слов «гуманизм» и «интеллигенция», Эдуард вместо ответа стал бы плеваться.

– Еще одно слово в подобном тематическом ключе, едва-едва сдерживаясь, сказал Эдуард, – и я буду вынужден потребовать сатисфакции!

Гаврилыч, как и Эдуард, тоже был на взводе, досадуя, что упустил Гмыря, и, как это водится не только у ифритов, но у людей, винил в произошедшем не себя, а того, на кого можно было бы свалить вину – на Эдуарда то есть. А уж странное и непонятное слово «сатисфакция» взбесило его окончательно.

– Ну, гад… – прошипел Гаврилыч, – держись…

– Ах так, – проговорил Эдуард, подыскивая в собственном лексиконе самое экспрессивное ругательство, – сам держись, дурак проклятый!

– Я дурак? Щас финтилей под глаз навешаю!

– Дурак! Дурак, дурак, дурак!

Гаврилыч задохнулся от ярости. Стараясь выразить свои чувства словами, он ни к какому результату не пришел, поэтому решил приступить непосредственно к действиям. Голова Гаврилыч отогнулась назад на толстой шее и изо всех сил врезала голове Эдуард лбом прямо в переносицу.

Эдуард взвыл от боли. Откуда-то из глубины темных пластов его подсознания всплеснулись никогда не произносимые им слова:

– Сволочь! Сучара бацильная! Падла, падла!

А получив еще один удар в переносицу, Эдуард окончательно утратил весь свой интеллектуальный лоск. Рявкнув:

– Гнида! – Он ударил Гаврилыча лбом в ухо.

И незамедлительно получил лбом же в глаз.

Некоторое время, не произнося ни слова, Гаврилыч и Эдуард колотились лбами так, что в комнате для допросов стоял дробный перестук, как будто кто-то сунул в миксер два шара для кегельбана. И только когда брубнильник запиликал снова, они остановились.

– Еще двадцать сглотов прошло, – отдуваясь, сообщил Эдуард.

– Без тебя знаю, придурок, – сказал Гаврилыч.

Он посмотрел на Эдуарда и хихикнул.

– Хорош! – сказал Гаврилыч. – Глаз один заплыл у тебя.

– А у тебя ухо распухло, – мстительно ответил Эдуард.

После этого они долго молчали. Первым молчание нарушил Эдуард.

– А ведь нам надо бросаться в погоню, – нерешительно проговорил он, – или по крайней мере тревогу объявлять.

– Надо, – согласился Гаврилыч. – Давно бы и в погоню бросились, и тревогу объявили бы, если бы ты дурака валять не начал.

– Я? – снова возмутился Эдуард. – Это ты первый меня ударил! И драку ты затеял, потому что больше всего не свете не хотел бросаться в погоню и поднимать тревогу. Боялся этих… с бластером.

– Я не боялся, – становясь хмурым, ответил Гаврилыч. – Я просто опасался. Кому охота лучевой ожог получать?..

– Но теперь-то, – глядя в сторону, проговорил Эдуард, – можно?

Гаврилыч тоже отвел глаза и сказал негромко:

– Можно!

В то же мгновение капитан Городской милиции Эдуард Гаврилыч, размахивая руками и вопя в две глотки, вылетел из комнаты допросов – переполошив все отделение, взбежал по лестнице из подвала на первый этаж и, приплясывая в холле на бетонном полу, точно на горящих углях, объявил всем, кто мог его слышать:

– Преступление века! Похищен арестованный!

Через несколько минут, окруженный десятком сочувствующих ифритов, Эдуард и Гаврилыч наперебой рассказывали подробности страшного налета, когда они в одиночку отбивались от сотни ужасных созданий, вооруженных бластерами. Эдуард при этом демонстрировал подбитый глаз, а Гаврилыч распухшим ухом поворачивался к свету. Ифриты, слушая о подвигах капитана, качали головами, и только один охранник, стоящий на входе, позволил себе усомниться в правдивости всей этой истории.

– Как же так? – сказал он. – Я все время был у центральной двери – и никто из посторонних не входил и не выходил…

– Я и говорю! – тут же откликнулся Гаврилыч. – Странное дело!

– Без сомнения, странное, – подтвердил Эдуард.