Текст книги "Реквием для хора с оркестром"

Шли они недолго. Откуда-то издалека раздавались возгласы перекрикивающихся паролями часовых. Обиженно скулила Барся. Очевидно, молодожены Юлия и Соловей-разбойник опять уединились в своей каморке проводить нескончаемый медовый месяц.

– Вот тут, – остановился Махно у одной из дверей. – Тут по крайней мере тихо.

Он отпер дверь, использовав для этого один из ключей из большой связки у себя на поясе и провел Никиту в комнату. Никита огляделся – это была та самая крохотная комнатушка, где на единственной полке стояла большая банка со спиртом. В банке плавал заложник – полуцутик Г-гы-ы, скалясь мертвой усмешкой.

Никита поспешно отвел глаза, ему все-таки жалко было полуцутика. Заметив это, Махно усмехнулся.

– Короче говоря, – начал он, – захожу я к себе в комнату. Как обычно, достаю пузырь, наливаю себе стакан чтобы расслабиться, и слышу чей-то голос…

Махно остановился, зябко передернув плечами, словно и в самом деле – прямо сейчас – услышал снова скрипучий старушечий голос. Никита повторил его жест – ему тоже показалось…

– Потом услышал второй голос, – продолжал Махно. – Если первый летел откуда-то с потолка, то второй откуда-то из угла. Причем так неявственно, что казалось, будто изо всех углов сразу этот голос летит…

Тут он снова остановился и огляделся по сторонам.

– Что? – спросил Никита.

– Ничего, – помедлив, ответил Махно, – опять почудилось. Нервы, надо сказать, ни к черту стали… Вот и тогда. Я подумал, что правительство все-таки вышло на нас и шпионов своих запустило в подземелье. Знают, паскуды, что просто так мы не сдадимся и что у нас оружие есть, применяя которое, мы парочку отрядов ихних ифритов с собою прихватим в небытие…

Махно воинственно оскалился и взмахнул рукой, будто в ней была зажата шашка.

– Переходим непосредственно к галлюцинациям, – сказал Махно. – По тому, что они… эти невидимые сволочи, мне говорили, я понял, что никакие они не шпионы, а… хрен его знает кто. Вроде бы случайно сюда попали… Ты чего?

На этот раз Никита вздрогнул. Он огляделся – комнатушка была пуста. Все так же скалился полуцутик, но он уж точно не мог произнести ни звука. Но кто же тогда сейчас… Да нет, наверное, опять почудилось.

– Так, – проговорил Никита. – Ничего.

Махно внимательно посмотрел на него и невесело усмехнулся.

– Нет, – сказал он. – Точно надо переходить к решительным действиям. В смысле – начинать наш переворот. А то сидение в подземелье хреново сказывается на боевом духе. Хорошо еще, что мы с тобой пока одни только этой странной болезнью заболели. Я – человек тертый. И огонь, и воду прошел. И медные трубы, и черта зубы. Да и ты тоже – боец. А остальные – случись с ними то, что с нами случилось, – и вовсе из самих себя повыпрыгивают. Переживать галлюцинации – это тебе не пиво пить. Галлюцинации – они штука серьезная. Галлюцинации…

Он опять осекся. Никита посмотрел на него, открыл рот и ничего не сказал. Потому что сам довольно ясно услышал, как кто-то повторил за Махно последнее произнесенное им слово:

– Галлюцинации…

– Слышал? – шепотом спросил Махно.

Никита молча кивнул.

– Что это было?

Никита пожал плечами. Говорить – даже просто издавать какой-либо звук – ему не хотелось. А ну если опять кто-то невидимый повторит…

– Что это было? – снова зашептал Махно, обращаясь уже не к Никите, а, кажется, к самому себе. – Эхо? Да не может в таком маленьком помещении быть эха. Мы же не в горах… И не в широком и гулком зале Первого дворца съездов.

Никита снова пожал плечами.

– Так вот, – озираясь, заговорил опять Махно, – галлюцинации…

– Галлюцинации!… – захихикал кто-то у самого потолка. – Ты гляди, какое слово-то выдумали, ети их…

– Прохфессора! – ответили из-за угла. – Куды нам…

– Хи-хи-хи… – полетело по комнате кувырком, а когда смолкло, смертельно бледный Махно взмахнул руками и покачнулся. Локтем он при этом задел бутыль со спиртом, и бутыль опасно накренилась, долю секунды оставалась в этом положении и вдруг почти бесшумно ухнула вниз.

Раздался звон разбитого стекла, и по крохотной комнатушке тотчас молниеносно распространилась удушающая вонь алкоголя. А через мизерный промежуток времени в луже спирта, где остро поблескивали осколки, заворочался полуцутик.

– Г-гы-ы… – проблеял он, открывая и закрывая глаза.

– Черт… – прошептал совершенно белыми губами Махно.

– Сивуха! – рявкнуло с потолка.

– Гуляем, задрыги! Хи-хи-хи… – мелко задребезжало из угла.

– А-а-а! – одновременно заорали обезумевшие от всего этого Махно и Никита.

И внезапно все кончилось.

Стихли голоса, как будто их и не было. Только с чавканьем возился в пропитанной спиртом грязи полуцутик.

– Г-гы-ы… – бессмысленно моргая глазами, пробормотал Г-гы-ы.

– Мать вашу, – выдохнул Махно, глядя на приходящего в себя полуцутика. – Теперь что делать?

Он толкнул Никиту локтем.

– А?

– Делать-то что? – прошипел Махно. – Сейчас твой приятель поймет, что его в заложники взяли и заспиртованным в банке держали – так от нас даже мокрого места не останется. И не грохнуть его никак. Никак нельзя его грохнуть – он же абсолютно бессмертный. Полубог. Давай действуй, Никита! Вина моя, что я его освободил нечаянно, но он твой приятель. Объясни ему… наври что-нибудь… Смотри, он, кажется, уже в себя приходит…

– Что я ему объясню? – удивился Никита. – Что его нечаянно из пистолета-пылесоса шмальнули и в банку сунули, как огурец?

– Объясни… – начал Махно и не закончил, потому что полуцутик икнул и поднял рогатую голову, оглядывая помещение мутноватыми еще глазками.

«Что объяснять? – лихорадочно соображал Никита. – И как объяснять? Г-гы-ы хоть и мой приятель, но все-таки он полуцутик. То есть хозяин этого мира. Полубог. Практически всемогущ. Тем более что мы с ним, кажется, при последней встрече малость повздорили… А точнее – я ему обещал морду набить. Если он полуцутик, то, конечно, не оценит он деятельность ПОПУ, ведь полуцутики – коренные жители загробного мира и обязаны поддерживать здесь порядок. И Махно это понимает – потому так встревожен. Ничего мы ему сейчас сделать не сможем, потому что он бессмертный и к тому же трезвый теперь. Как превратит нас в лягушек обоих, а потом полетит наружу – прямо к мусорам и всех заложит. Так, как мне объяснить…»

Но объяснять, к удивлению Махно и Никиты, ничего не пришлось. Полуцутик Г-гы-ы, полностью придя в себя, сел на корточки, поджав по-турецки ноги, и поднял глаза на Никиту. Долго и безмолвно всматривался полуцутик, а потом открыл клыкастый рот и сипло проговорил:

– Привет, что ли…

– Привет, – настороженно отозвался Никита.

– Где это мы? – спросил полуцутик.

Никита не нашелся, что ответить – вопросительно посмотрел на Махно. Тут-то внимание на батьку обратил и Г-гы-ы.

– Ого, – сказал он. – А ты кто такой?

– Нестор Иванович, – ответил Махно, нервно ощупывая левое бедро в поисках несуществующего маузера.

– Какой такой Нестор Иванович, – наморщился Г-гы-ы и поскреб грязной ручонкой правый рог. – Не помню никакого Иваныча. Мы с тобой, что ли, пили?

Никита и Махно переглянулись.

– Мы все вместе пили, – быстро проговорил Никита. – Втроем. Соображали, как говорится, на троих.

– А! – Полуцутик улыбнулся. – Теперь понятно. – На троих соображать – это завсегда хорошо… А где мы находимся-то? Куда нас по пьянке занесло? Подвал какой-то…

– Не подвал, – поправил Махно. – А подземелье…

И Махно вдруг замер с открытым ртом, словно осененный какой-то идеей.

– Подземелье… – без удивления повторил Г-гы-ы, – куда меня только по пьянке не заносило… Подземелье – это что. Вот как-то раз я в Пятнадцатом загробном выпил с одним чинарем, а просыпаюсь за трибуной – на главной площади. Продрал глаза, вылезаю на трибуну, огляделся вокруг – наро-оду! Многие тыщи стоят. И на меня все молча смотрят. Это только потом мне объяснили, что в Сто Пятнадцатый загробный почему-то цутики и полуцутики давно не залетали и в Сто Пятнадцатом загробном поветрие новое началось – все население на полном серьезе стало нам, то есть цутикам и полуцутикам, поклоняться. Памятники там строить… Ну, не памятники, а эти… идолы… алтари, жертвенники. А я там – в этом мире – первый полуцутик за хрен его знает сколько времени. Вот и пихнул меня чинарь на трибуну, чтобы я, значит, благодарному народу речь сказал. А мне – ни полслова. Ну, потом, конечно, признавался, мол, я тебе говорил, но ты накирялся до такой степени, что ничего не помнишь. Вот и получилось так – я с похмела гляделками лупаю, а народ с благоговением на меня косяка давит. Тут я все-таки сообразил что к чему… то есть подумал, что если на трибуне торчу, то что-то все-таки мне надо говорить. И заговорил. Сначала порол чушь какую-то, а потом меня понесло, и начал я о вреде пьянства рассуждать. Получилось – проповедь читаю. Так увлекся, что через каждое предложение вставляю – «аминь», а через каждые два – «да будет так…» Все бы хорошо, только потом выяснилось, что на ихнем жаргоне «аминь» означает «жопа», а «да будет так» – «имел я вас всех…» Но это мелочи. Главное, что после моей речи по всему миру запретили «бухло». Под страхом казни через Аннигилятор. Я даже похмелиться не успел. Так и пришлось улетать – с больной башкой да с печальными мыслями о том, что никакой теперь цутик или полуцутик точно вообще никогда в Сто Пятнадцатый загробный не прилетит – если «бухла»-то там нет. Вот что было… А вы говорите в подземелье… В каком подземелье?

Махно хотел что-то сказать, но Никита опередил его.

– А как поссорились мы, ты помнишь? – спросил он.

– Конечно, помню, – откликнулся Г-гы-ы. – Из-за корнеплодов этих вонючих. Я тебя хотел в какашку превратить, да потом передумал. Понравился ты мне. Только как помирились, почему-то не помню… Нет, что-то такое шевелится… – Полуцутик наморщился в мучительной попытке восстановить в памяти подробности того далекого вечера, который, как он, судя по всему, думал, имел место быть накануне. – Пошел я в какой-то кабак, – медленно припоминал Г-гы-ы. – Нажрался там… Полетел оттуда… Тяжело было очень лететь – шатало меня из стороны в сторону и мотало. И в башке шумело. А потом, помню, какие-то два человека за мной гнались…

Г-гы-ы остановился и подозрительно посмотрел на Махно и Никиту.

– Не гнались, – поспешно поправил полуцутика Никита. – А догоняли. Я, понимаешь, осознал свою ошибку и хотел прощения попросить. А ты кричал что-то типа – отвалите от меня! Ну я побежал за тобой – вот с ним вот, с Нестором Ивановичем.

– А-а-а… – протянул снова полуцутик. – Понятно.

Он взмахнул крыльями ради пробы, взлетел под низкий потолок и зевнул.

– Выспался я тут у вас, – сказал полуцутик, – теперь полетели на поверхность нашего родного мира.

– Зачем? – осторожно спросил Никита.

– Похмёляться, как это зачем, – ответил Г-гы-ы.

Никита беспомощно посмотрел на Махно. Вид батьки неожиданно удивил его. Глаза Махно сверкали боевым огнем, а углы губ победно загибались кверху.

Совершенно очевидно было, что Нестора Ивановича посетила какая-то гениальная идея.

– Никак нельзя нам на поверхность, – сказал Махно. – То есть не нам – а тебе нельзя.

– Как это? – выпучил глаза Г-гы-ы.

– А вот так, – сказал батька. – Ты думаешь, сколько мы бухали? Один день?

– Н-ну… Да, наверное… – неуверенно проговорил полуцутик Г-гы-ы.

– Ничего подобного! – отрезал Махно и подмигнул Никите. – Бухали мы ровно неделю. А за это время в нашем родном Первом загробном столько изменений произошло! Даже и говорить страшно.

– А что случилось? – обеспокоенно спросил Г-гы-ы.

– А то и случилось, – сделав скорбное лицо, проговорил Махно, – что в Первом загробном сменилась власть. Корнеплоды каким-то образом снюхались с не известными никому пришельцами из не известных никому миров и получили супероружие, секрет которого… никому не известен…

– Корнеплоды? – в ужасе произнес Г-гы-ы. – Я, признаться, чего-то такого от них и ожидал. Очень ненадежный народ, очень…

– А потом… – Махно выдержал театральную паузу и закончил: – А потом корнеплоды захватили власть!

У Г-гы-ы отвалилась клыкастая челюсть.

– Вот те нате, хер в салате… – пролепетал он. – Как же это?

– А вот так, – продолжал Махно, – все цутики и полуцутики объявлены вне закона. Очень много твоих собратьев уже уничтожены.

– Как уничтожены-то?! – воскликнул полуцутик. – Не может быть! Мы бессмертны!

– Всякое существо смертно, – печально ответил батька. – В тех или иных пределах, конечно. Аннигилятора-то и цутики с полуцутиками боятся. Так вот то супероружие сродни Аннигилятору. Тот же принцип – уничтожает без следа. Ничего не остается…

– Мамочки, – прошептал Г-гы-ы, – вот дела…

– Вот дела, вот дела, – подхватил Нестор Иванович. – Баба жабу родила…

Некоторое время Г-гы-ы молчал, полностью подавленный ужасной новостью. Никита тем временем строил рожи Махно и в полном восхищении показывал ему оттопыренный большой палец. Махно, и до этого считавший себя великим стратегом и тактиком, скромно пожимал плечами.

– Да нет, – проговорил вдруг полуцутик. – Этого не может быть… Этого никак не может быть… Вы ведь шутите, ребята, да? Никита! Скажи, это ведь шутка была?

– Какие уж тут шутки, – скорбно произнес Никита. – Впрочем, можешь выйти на поверхность и убедиться сам.

Полуцутик поник головой.

– Ну, не расстраивайся-то особо, – сочувственно проговорил Махно, – ты-то в безопасности пока…

– Пока! Вот именно – пока! – воскликнул Г-гы-ы. – А потом?! Что мне потом делать? Всю свою бесконечную жизнь в этом вонючем подземелье сидеть? Кстати, чем это здесь воняет? Какой-то запах… ненашенский. Неприятный.

Он покосился на лужу спирта на полу.

– Не знаю, – сказал Никита. – Что за запах. Я, честно говоря, сам бухал с тобой всю неделю – ты разве не помнишь?

– Не…

– А вот этот человек, – Никита положил руку на плечо горделиво подбоченившегося Махно, – этот человек делал все, чтобы организовать спасение, может быть, единственного полуцутика в Первом загробном мире.

Г-гы-ы с уважением посмотрел на Махно.

– Дай пожать твою честную руку, – с горестным содроганием в голосе выговорил он, опускаясь пониже. – И твою, Никита… Если бы не ты, сейчас быть бы мне в небытии. Там, где все мои собратья из этого мира… Неужели гады-корнеплоды всех уничтожили наших?

Никита оглянулся на Махно. Тот кивнул и тут же подхватил мысль.

– Не всех, – сказал Нестор Иванович, качнув патлатой головой. – Но те, что остались, наверное, не могут считаться уже цутиками и полуцутиками.

– Почему это? – спросил Г-гы-ы.

– Потому что они перешли на сторону корнеплодов, – пояснил Махно. – Стали им служить. Кстати, много ифритов на сторону корнеплодов перешло. А куда деваться? Если не перейдешь – р-раз – и в небытии. Нет тебя. Совсем нет. Вот так.

– Кошмар, – передернул плечами Г-гы-ы. – И как же теперь?

– Да, – поддержал его Никита и посмотрел на Махно. – Как теперь, а?

– Очень просто, – ответил Нестор Иванович. – Наш путь прямой и светлый! Мы должны свергнуть диктатуру захватчиков – и победить!

– Каким образом? – недоверчиво прищурился явно не ожидавший такого высказывания полуцутик Г-гы-ы. – Сам же говорил – супероружие…

– У нас тоже есть кое-какие разработки, – скромно сказал Махно. – Да и люди подобрались верные. Короче говоря – организация уже у нас есть целая. Пока вы с Никитой бухали без просыпа, я работал как проклятый. Вот.

Никита хмыкнул, но тут же стер со своего лица ухмылку и подобрался.

– В общем, так, – резюмировал Махно и протянул руки навстречу полуцутику. – Добро пожаловать в нашу организацию. Добро пожаловать в ПОПУ!

– Куда? – ужаснулся полуцутик Г-гы-ы.

– В ПОПУ, – повторил Махно. – В Подпольную Организацию Полуцутик У!

– Что значит Полуцутик У? – переспросил Г-г-ы-ы.

– Это… для конспирации, – ответил Махно.

* * *

Артур Артурович очень любил красивые вещи. Особенно ему нравилось, если эти вещи целиком принадлежали ему, а посторонние на них любовались, выражая законное восхищение. Руководствуясь именно этими принципами, Артур Артурович и оборудовал свой кабинет начальника Пригородной милиции.

Центральное и почетное место в этом кабинете занимал стол, полностью отлитый из красного золота, с платиновым канцелярским набором, инкрустированным бриллиантами, алмазами и прочими рубинами. Люстра, венчавшая высокий потолок, была из чистого янтаря, а с десяток подсвечников, расставленных по кабинету там и сям, были исполнены из такого секретного стратегического сплава, что металлы, входящие в него, даже не имели известных науке названий и соответственно цены. Подсвечники, каждый из которых стоил больше, чем десять золотых столов, выглядели, впрочем, довольно уродливо, но Артуру Артуровичу даже нравилось подобное несоответствие, придающее общему интерьеру кабинета известную долю пикантности.

Также не без выдумки были сшиты портьеры для окон кабинета – в мозаике, идущей на орнаментальный узор, специалист легко различил бы фрагменты старинных полотен и гобеленов. Стены кабинета расписывал сам гражданин Леонардо да Винчи (идентификационный номер 12-345), он же вытесывал из малахита и клал паркетные шашки.

На фоне всего этого великолепия пришедший на прием к Артуру Артуровичу бывший участковый, бывший капитан, разжалованный в сержанты, а ныне смиренный пенсионер Эдуард Гаврилыч смотрелся мухой, залетевшей в тарелку сметаны.

Штаны на Эдуарде Гавриловиче были до такой степени затасканы и испачканы всякой дрянью, что Артур Артурович даже не предложил бывшему своему подчиненному присесть – и пенсионер, ссутулившись, стоял перед золотым столом, от смущения сунув руки в карманы, а грязными ногами суча по малахитовому паркету. Стоял он так довольно долго – все время, пока пытался объяснить Артуру Артуровичу суть дела, с которым пришел.

– Не понимаю, – твердил Артур Артурович, прекрасно все понимая, – не понимаю, что ты хочешь мне сказать… Давай снова. Итак, ты пришел сюда, потому что…

– Потому что долг гражданина того требует, – продолжил фразу Эдуард.

– Какой еще долг гражданина? – спросил Артур Артурович, чувствуя глухое раздражение. – Ты все еще себя гражданином считаешь, Эдуард Гаврилыч, а? А ты не забыл ли о том, что не оправдал оказанное тебе высокое доверие? Не помнишь, что тебя вышибли из Городской милиции, а потом из милиции Пригородной? За нерадивость и профессиональную непригодность?

– Печальное стечение обстоятельств, – скорбно молвил Эдуард Гаврилович. – И интриги недоброжелателей…

Артур Артурович фыркнул.

– Но сейчас, – Эдуард заговорил быстрее, боясь, как бы его опять не сбили с мысли, – сейчас я готов приложить все усилия, чтобы заслужить прощения. Ровно день назад я, находясь в кабаке «Закат Европы»…

– В нетрезвом состоянии, – поддакнул Артур Артурович.

– Неправда! – воскликнул Эдуард. – Это Гаврилыч был в нетрезвом состоянии, а я почти совсем не пил.

– Не ври, – прогудел уязвленный Гаврилыч. – Наравне со мной бухал. Это потом ты не стал пить, как увидел Вознесенского…

– Не стал пить, – подтвердил Эдуард, – с целью выяснить личность незнакомца, который впоследствии оказался опасным преступником, разыскиваемым властями – Никитой Вознесенским, не имеющим идентификационного номера. Я выследил скрывающегося под маской обыкновенного гражданина преступника и только досадные случайности в лице тупых сограждан помешали мне его задержать. Я прошу выдать мне соответствующие полномочия, десять помощников и средства, требуемые для разыскания и последующего ареста Вознесенского. Обязуюсь в самые кратчайшие сроки задержать негодяя и тем самым повысить процент раскрываемости преступлений…

Артур Артурович вздохнул и добавил за Эдуарда:

– В районе Города.

– В районе Города, – подтвердил Эдуард.

– Ну и шел бы ты тогда!… – не сдержался Артур Артурович. – К начальнику Городской милиции, а не ко мне! Район Города – не моя юрисдикция, тебе это прекрасно известно… Какого черта ты сюда приперся?

Мрачные тени легли на лицо Эдуарда. К начальнику Городской милиции он уже ходил, но, как обычно, пал жертвой печального стечения досадных обстоятельств, выразившихся на этот раз в том, что, пока сам Эдуард был в раздумьях и готовил речь, насыщенную метафорами, логическими отступлениями и философскими вставками, Гаврилыч, который за период вынужденного бездействия кое-как научился писать, записал текст самолично сочиненного заявления, адресованного непосредственно Сулейману ибн Сулейману.

Заявление это было передано ибн Сулейману через секретаря, а после того, как начальник Городской милиции прочел начало: «Настайасчим завверьайу што када йа бухал в кабаке и нажралси то видал там зладея и казла вазнесенскага и хател ево схватить но он каварно убижал…» – когда начальник Городской милиции прочел начало, то, понятное дело, дальше читать не стал, а в праве на аудиенцию Эдуарду Гаврилычу отказал, как только увидел его имя среди прочих граждан, записавшихся на прием.

– Шел бы к Сулейману ибн Сулейману, – повторил Артур Артурович.

– Да я это… – начал было Гаврилыч, но Эдуард немедленно перебил его:

– Хотели мы пойти к начальнику Городской милиции, но потом пришла нам в головы… пришла мне в голову мысль – зачем делить лавры со столичными милиционерами, если можно помочь родному отделению Пригородной милиции лишний раз показать свою компетентность и свой профессионализм. Вы только подумайте, Артур Артурович, – задушевно проговорил Эдуард, – если Вознесенского задержат ваши люди, а не люди этого мужлана ибн Сулеймана, хотя бы и на его территории, – какой почет тогда на вас падет!

Артур Артурович открыл рот, чтобы усмехнуться, но вдруг задумался.

«И правда, – мысленно проговорил он, – что, если этот двухголовый кретин и на самом деле видел Вознесенского, а не плод собственных белогорячечных галлюцинаций? И если я выделю ему людей, а он задержит преступника? Ну а вдруг не задержит? Как объяснить Сулейману – что делали мои люди на его территории? Сулейман – этот азиат чертов – сразу будет подозревать какую-нибудь диверсию и тут же подаст на меня жалобу в высшие инстанции, с приложенным к жалобе проектом о соединении отделов Пригородной и Городской милиции в единый отдел под руководством почетного гражданина Города полковника Сулеймана ибн Сулеймана? И такие слухи о подобных направлениях его деятельности до меня доходили… Как бы вообще в полном дерьме не оказаться, как вот этот вот неудачник…»

Артур Артурович подумал, снова открыл рот, чтобы усмехнуться – и усмехнулся.

– Ты сам рассуди, – мягко проговорил он, обращаясь к Эдуарду, которого, в отличие от Гаврилыча, он считал более или менее здравомыслящим, – как я могу выделить тебе людей. Что мне писать в рапорте? Посланы на поимку Вознесенского? На территорию Города, где своя милиция есть? Это же явное нарушение. И подкоп под Сулеймана, который мне, конечно, этого не простит.

– А я все обдумал уже, – сказал Эдуард, косясь на Гаврилыча, чтобы он что-нибудь не ляпнул и не испортил, как всегда, дела. – Вы людей направьте не с официальным приказом по службе, а в порядке предоставления отпуска с… осмотром достопримечательностей Города. А я согласен быть гидом. По бумагам мы будем осматривать достопримечательности, а на самом деле – следить, не появился ли где Вознесенский. Район, где я его видел, относительно небольшой. Если прочесывать этот район каждый день, да еще под таким прикрытием, как экскурсия, то почти наверняка можно утверждать, что Вознесенского мы поймаем.

– Так. А почему ты уверен, что Вознесенский шляется по этим… достопримечательным местам? Ты же его последний раз в кабаке видел. Как это… «Закат Европы». Если это, конечно, Вознесенский был.

– Так это, Артур Артурович, смотря, что считать достопримечательными местами, – мудро ответил Эдуард.

Минуту Артур Артурович переваривал сказанное, а потом снова задумался.

«Ну хорошо, – размышлял он. – Допустим, я сделал так, как говорит мне этот неудачник. Допустим, он разгуливает с толпой ифритов-экскурсантов по городу и зорко по сторонам смотрит. Есть у него шанс поймать Вознесенского? Наверное, есть. Только ведь это уже получается – секретная операция под прикрытием…»

– Это ведь получается секретная операция под прикрытием, – вслух произнес Артур Артурович. – А на территории города я не могу проводить никаких операций без согласования с тамошним начальством – то есть с Сулейманом ибн Сулейманом…

– Никакой секретной операции, – вкрадчиво шепнул Эдуард. – Никто, кроме меня и вас… и остолопа Гаврилыча, не будет знать о том, что экскурсия на самом-то деле не экскурсия, а…

– А сами экскурсанты?

– И они не будут, – сказал Эдуард. – Ничего им говорить не стоит. Они выделяются мне на тот случай, когда я обнаружу Вознесенского. В одиночку мне поймать его трудно, а если с десяточек верных людей в эту минуту под рукой окажется – совсем другое дело. Я же сам работал столько времени в Пригородной милиции и знаю, какие у вас тут орлы. Им только намекни шепотом, что рядом преступник – живо его схватят, повяжут и в отдел уволокут. Одно слово – орлы!

Артур Артурович опять погрузился в раздумья.

«Вообще-то, – думал он, – идея не лишена смысла. В отпуск у меня многие просятся… давно уже. А тут я им сразу – и отпуск, и культурную программу, и бесплатную путевку в город. Авторитет свой подниму, а заодно получу возможность их руками схватить Вознесенского… И самое главное – если что случится, отвечать за все придется только Эдуарду Гаврилычу. Хм, совсем неплохая идея. Очень неплохая идея…»

– Ну… – морща лоб, проговорил Артур Артурович. – Честно говоря, не знаю, что тебе и сказать…

Эдуард затаил дыхание. Гаврилыч, очевидно, считая, что дело уже в шляпе, глупо хмыкнул. Эдуард цыкнул на него.

– Н-ну-у… – протянул Артур Артурович. – Ладно. Согласен.

– Согласен! – в две глотки крикнул Эдуард Гаврилыч и подпрыгнул.

– Только предупреждаю сразу, – сказал еще Артур Артурович. – В случае провала никоим образом меня в это дело не впутывать. Даже и упоминать про наш разговор в случае провала запрещаю! Иначе – сгною. Связей для этого у меня достаточно.

– Понятно, понятно… – закивали головами Эдуард и Гаврилыч.

– А если вам повезет – и вы все-таки Вознесенского задержите, – тогда другое дело. Тогда расскажете всем о моем личном и непосредственном участии в операции. В этом случае ибн Сулейман ничего сделать мне не сможет, поскольку я скорее всего займу его место. Короче говоря, умоется ибн Сулейман…

– Понятно, понятно…

– И еще одно, – добавил Артур Артурович. – Людей я вам выдам степенных и ответственных. Богатырей. Только без дядьки… без тетьки Черномора. Понятно?

– Понятно, понятно…

– Тогда, как говорится, у меня все.