Текст книги "Реквием для хора с оркестром"

Тут наконец Никита встрепенулся и вышел из ступора. Он прыгнул в сторону, схватил в охапку какого-то лощеного типа – судя по похотливой физиономии, педофила – и бросил его в двух ближайших богатырей. К чести дружинников надо сказать, что летящий снаряд – то есть педофил – был встречен сразу двумя мечами и без промедления изрублен в куски.

Убедившись, таким образом, в серьезности намерений нападавших, Никита присвистнул и, внезапно подпрыгнув, в полете развернулся и сильнейшим ударом ноги сбил шлем с головы подкрадывающегося сзади Ефроима. Ефроим грохнулся на задницу, а через него полетели, гремя мечами и доспехами, Федул и Семен. Не став дожидаться, пока они поднимутся на ноги, Никита рванул в прогал, образовавшийся после падения трех богатырей.

… И тут же нос к носу столкнулся с Рашидом.

И для того и для другого встреча была неожиданной.

Рашид растерянно пробормотал двумя глотками:

– Иго-го… – и развел руками.

Никита размахнулся и влепил ифриту в грудь тренированный кулак. Рашид покачнулся, но на ногах устоял.

– Вали его! – долетел откуда-то сзади крик Гаврилыча.

Рашид, услышав призыв экскурсовода, тряхнул обеими башками и размахнулся сам. Справедливо решив, что от удара чудовищной лапищи ифрита он развалится на части, Никита предпочел развернуться на сто восемьдесят градусов и, отшвырнув с дороги двух парнокопытных зоофилов, побежал вверх по лестнице.

Слева и справа от него блеснули мечи. Никита пригнулся на бегу, и сверкающие лезвия, коротко просвистев в воздухе, с оглушительным звоном сшиблись. Никита выпрямился, прыгнул через две ступеньки, увернулся от Ефроима, который, потеряв при падении меч, схватил за голову Семена и размахивал им, как большой палицей, и выбежал на относительно свободное пространство.

Оглянулся: позади четыре-пять ступенек вниз кочевряжилась запутавшаяся сама в себе толпа. Впереди топталась только пара каких-то диковинных существ – выглядевших хоть и ужасно необычно, но все же довольно неопасно.

Никита побежал туда.

Он выскочил на последнюю ступеньку лестницы. Пара диковинных существ шарахнулась от него.

«Чего во мне такого страшного?» – успел подумать Никита.

И еще одна мысль мелькнула у него в голове: «А может быть, они не меня испугались?»

Он обернулся и увидел ифрита, заносящего над головой длинный обоюдоострый меч, из тех мечей, кажется, что были на вооружении у богатырей. Никита выкрикнул ругательство, но сделать ничего не успел. Отточенная сталь прошла через его шею, и отрубленная голова Вознесенского, подскакивая, покатилась вниз по ступенькам.

Эдуард Гаврилыч снова поднял меч и усмехнулся.

– Вот и все, – сказал Эдуард. – Теперь мы полностью реабилитированы.

– В натуре, – подтвердил Гаврилыч, хотя слово «реабилитированы» слышал впервые.

– А ловко мы его взяли, – добавил Эдуард, – не пришлось даже на куски рубить. Только голову отсекли. Но это поправимо. Ему ее приделают наши хирурги. Ненадолго. Для того чтобы он предстал перед судом, после которого он тут же попадет в Аннигилятор.

– Ага, – сказал Гаврилыч. – Таким ужасным злодеям там самое место.

И оба счастливо рассмеялись.

* * *

Ххтур и Гоурт прямо-таки обезумели от страха, когда увидели, что на них бросилось кошмарного вида существо с двумя ногами, двумя руками и одной головой. Правда, после того, как этому существу голову отрубили, выглядеть оно стало не так ужасно, но все равно Ххтур и Гоурт натерпелись страху.

Они бросились бежать по коридору, где вдоль стен тянулась длинная вереница дверей. Потом Ххтуру и Гоурту одновременно пришло на ум, что неплохо было бы спрятаться – и они, опять-таки одновременно и не сговариваясь, ломанулись в одну из дверей.

Но за дверью их ждало еще более отвратительное и пугающее зрелище.

В углу комнаты на небольшом возвышении, название которого Ххтур и Гоурт уже слышали – кровать, – они внезапно заметили существо, похожее на которое еще не встречали в этом мире. Существо обладало не четырьмя конечностями, как большинство в Первом загробном, а восемью. Оно ритмично сокращалось и издавало нечленораздельные восклицания и вздохи.

Не зная пока, что им делать дальше, Ххтур и Гоурт, трясущиеся от страха, произнесли вслух первое же всплывшее в их сознаниях слово, кажется, то самое, которое выкрикнул ужасный монстр, перед тем как ему отрубили его уродливую голову.

– Блядь! – Ххтур и Гоурт постарались передать ту экспрессию, которую монстр в это слово вкладывал при его произнесении.

То, что произошло потом, напугало приятелей так, что они разом присели на корточки и закрыли щупальцами и хоботами свои лица – пыхтящее и ритмично сокращающееся существо распалось надвое, каждая половинка теперь была очень похожа на уродливого монстра до того, как его лишили головы – половинки пыхтящего существа обладали – каждая – четырьмя конечностями, круглым предметом, сверху их туловища (голова!) и небольшим отверстием в нижней части головы (рот!), из которого стали доноситься громкие малопонятные звуки. Кроме того, Ххтур и Гоурт заметили, что половинки пыхтящего существа были без всяких оболочек – и при общей схожести имели значительные различия в районе между нижними конечностями. У одной из половинок между нижними конечностями располагалась еще одна конечность, значительно уступающая по размерам остальным четырем, а у второй половинки ничего подобного не было.

Задохнувшись от ужаса, Ххтур посмотрел на Гоурта, а Гоурт на Ххтура – и приятели дали друг другу твердое обещание при первой же возможности бежать из этого кошмарного Первого загробного туда, где наличествуют существа, хоть немного похожие на них самих.

* * *

– Ранений у меня было – видимо-невидимо, – рассказывал батька Махно притихшим слушателям, – сам удивляюсь, почему я тут не оказался намного раньше, чем… оказался. И сыпным тифом я болел, и… чем только не болел. В голову меня двенадцать раз анило! Пока я жив был, у меня во-от такенный был шрам через все лицо – с правой стороны от рта до уха…

Махно чиркнул пальцем по своему лицу, показывая.

– Только когда я здесь появился, шрам исчез. И слава богу… Что за шум? – прервав свое повествование, недовольно прищурился Махно. – Что случилось? Почему меня не слушают?

– Разведка вернулась! – доложил запыхавшийся Рододендрон, появляясь в проеме двери.

Почти сразу же после того, как его слова отзвучали в гудящем воздухе, над столом материализовались две маленькие фигурки.

– А-а! – узнал Махно. – Прокофьевны! Явились наконец. Ну, докладывайте. Куда именно ведет подземный ход?

– В ентот… – ответила Степанида Прокофьевна. – В тронный зал прямо. Там, где сидит ентот… Правитель ваш…

– На Вал Ляю? – заволновались повстанцы.

– А хрен его знает, как его зовут, – ответила за свою товарку просто-Прокофьевна. – Наверное, он самый. Прикольно у него во дворце, только почему-то дерьмом везде пахнет.

– Диспозиция? – строго спросил Махно.

– А? – не поняли бабки.

– Что в комнате-то? – спросил снова Махно. – В тронном зале?

– Я ж базарю, – заторопилась Степанида Прокофьевна. – В центре трон. Такой здоровенный стул со спинкой. Там сидит этот ваш… Навставляю – и ни хрена не делает, только ручкой по бумаге чирикает.

– На Вал Ляю, – поправил Махно. – Дальше.

– А какой он собой?! – выкрикнула Юлия, а Соловей-разбойник ревниво нахмурился.

– Скромный мужчина, – ответила старушка. – Типа Ленина. А рожа самая обыкновенная у него.

– Дальше! – потребовал Махно.

– А больше ничего в комнате… в ентом тронном зале нет, – сказала просто-Прокофьевна. – Большая такая комната, а пустая. Только картины какие-то по стенам. И один ковер на полу.

– А стража? – осведомился Махно.

– Мусоров двухголовых в соседних комнатах полно, – встряла Степанида Прокофьевна. – Там их до хрена и больше. Мы-то думали, нет никого, потому что тихо, а как шухер поднялся, так двери захлопали и сразу такая толпа ентих двухголовых набежала! Мы даже испугались, но потом вспомнили, что невидимые, и перестали бояться…

– Погоди! – приподнялся Махно. – А что за шухер-то был?

– А ты разве не сказала? – удивилась просто-Прокофьевна на свою подругу. – Самое главное-то не сказала!

– Что самое главное? Что? – заинтересовался Махно.

– Как что, – ответила просто-Прокофьевна, ужасно гордая из-за того, что первая принесла важную весть. – Нашего фраерка-то повязали.

– Какого фраерка? – шепотом спросил Махно, уже догадываясь.

– Никиту-то!

Повстанцы загомонили.

– Тихо! – рявкнул Махно. – Как так повязали? Может, не его?

– Его-его! – заговорила Степанида Прокофьевна. – Что мы Никиту, что ли, не знаем? Он на наших глазах вырос. С внучком нашим – Гошкой – играл в песочнице. Его повязали. Дело было так…

– Дело было так, – перебила просто-Прокофьевна Степаниду Прокофьевну, – вбегает спервоначалу самый ихний главный двухголовый мусор с золотыми погонами…

– Сулейман ибн Сулейман, – скривился Махно.

– Ага, сразу видно, что чурка, хоть и с двумя головами, – встряла в разговор просто-Прокофьевна, – так он как заорет: Вознесенский пойман! А Навставляю…

– На Вал Ляю…

– Вот именно – На Вал Ляю – поднимает харю от бумажек своих – видно по нему, что недоволен тем, что оторвали его, и говорит – давайте его сюда. Как он есть важный преступник, буду его самолично допрашивать. Тут ведут под руки нашего Никиту, и мы видим…

Просто-Прокофьевна покосилась на свою товарку и вдруг захихикала. Степанида Прокофьевпа, глядя на нее, засмеялась тоже, будто припомнила что-то очень смешное.

– Чего? Чего? – загомонили все. – Что дальше-то было?

– Прекратить смех! – строго приказал Махно. – Рассказывать по порядку – как там было дальше. Не понимаю, что вы нашли смешного…

– Я и рассказываю, – перехватила инициативу Степанида Прокофьевна. – Навставляю… То есть На Вал Ляю базарит – сейчас допрашивать буду, а допрашивать-то у него, у мусорины позорного, ничего не по-лу-чи-лось!…

Едва выговорив последнее слово, Степанида Прокофьевна снова расхохоталась. Захихикала и просто-Прокофьевна, но оправилась первой и сообщила:

– А не получилось потому, что Никитка наш без головы был! Голову его дополнительно несли сзади – на блюде!

– А дальше? – выдохнул потрясенный Махно.

– Не знаем, – пожали плечами старушки. – Навставляю… На Вал Ляю приказал голову ему обратно присобачить и в тюрягу отослать… Пускай, говорит, отдохнет, а потом я им самолично займусь…

Старушки замолчали.

– Та-ак… – в общей натянутой тишине проговорил Махно. – Операцию «Фаллопиевы трубы» нужно начинать как можно скорее. Никита в плену. Кто знает, может быть, палачи вытянут у него сведения о нас! Тогда мы все пропали… Кроме того, товарища, попавшего в беду, нужно спасать. Возражения есть?

Возражений ни у кого не было.

– Даешь переворот! – завопил первым полуцутик Г-гы-ы. – За Никиту! За всех уничтоженных цутиков и полуцутиков! Ура-а-а!

– Ура-а-а-а!!! – поддержали его повстанцы.

* * *

Никита открыл глаза и увидел прямо перед собою белый потолок.

Больничной палаты?

Сознание его было еще затуманено страшным ударом, который Никита получил… От кого, собственно?

Никита мучительно нахмурился, вспоминая. Что же он видел перед тем, как отключиться? Анна… Или не видел, просто думал о ней?

Черт его знает, никак не получается вспомнить.

Ну, ладно, хоть что-то есть. Анна, значит. Анна… Мы пошли с ней гулять в… попу… в смысле в ПОПУ. А это откуда взялось? Что за слово такое… Вернее, понятно, что за слово, но ПОПУ, кажется, не совсем слово, а это… как его… Анна бы вот сказала сразу… Аббревиатура, вот! Итак, мы с Анной пошли в ПОПУ.

Нет, не то…

Никита застонал и не был особенно удивлен, когда понял, что вместо стона с губ его слетело лишь жалкое подобие писка.

Ладно, начнем с самого начала.

Анна.

Мы пошли с ней гулять в… Короче говоря, пошли гулять. Что дальше?

Джип. Гоша Северный. Вадик. И этот… Олег Сорвиголова.

И что случилось? Явно какая-то нехорошая история, судя по всему, с эпилогом, в котором фигурирует удар по голове. Астролябия!

Что за ненавистное слово!

Ну, удар по голове, ясное дело, и есть причина того, что Никита сейчас оказался в больнице.

А вот насколько серьезные последствия могут быть после такого удара, это сейчас надо выяснить. От врачей-то, конечно, ничего добиться нельзя.

Никита попытался приподнять голову.

Ничего не получилось.

Попытки пошевелить рукой или ногой тоже ни к чему не привели. Единственное движение, которое Никите удалось, – скосить глаза и увидеть в результате кончик собственного носа.

«Невесело, – подумал Никита. – Парализован?»

Обрывки мыслей, плававших на поверхности его помутненного сознания, говорили, кажется, о том, что – паралич – еще более или менее легкие последствия, сравнительно с тем…

Сравнительно с чем?

Опять неясно.

«Сволочи! – выругался Никита, неизвестно к кому обращаясь. – Уроды!»

Он попытался повернуть голову набок. Частично ему это удалось, но результаты оказались неутешительными – только белая стена, пупырчатая какая-то, словно покрытая толстым, неряшливым слоем известки.

«Если я глазами только двигать могу, – думал Никита, вращая зрачками, чтобы увеличить свое поле зрения, – то что же со мной все-таки произошло? Неужели правда – паралич. Я тела своего совсем не чувствую. А есть оно, мое тело, вообще или нет? Интересно, я одетый или раздетый?»

Ход мыслей Никиты прервался на секунду, и вдруг он как бы увидел свое тело со стороны – массивное туловище с длинными руками и ногами, пучки мышц под белой кожей, едва тронутой загаром, знакомая татуировка на плече – оскаленный черный зверь, навечно замерший в хищном прыжке, ножевой шрам на груди, крохотная точка родимого пятна на шее…

Стоп.

Никита закрыл глаза и снова открыл их.

Сомнений не было.

Он видел свое тело не как бы со стороны, а на самом деле со стороны. Татуировка, шрам, родимое пятно на шее, а в нескольких сантиметрах от родимого пятна – ровный, аккуратный срез, которым тело Никиты, собственно, заканчивалось.

«А голова? – ошарашенно подумал Никита. – Где моя голова? Как же я буду думать и куда я буду есть? Так я же думаю о том, как я буду думать и куда… тьфу. Вот моя голова. Лежит в отдалении от тела. П-почему в отдалении от тела? Такая тяжкая травма, что, кроме ампутации, никакие процедуры помочь не могли? Но теперь-то как мне быть? Я думаю… Я мыслю, следовательно, я существую, как говорила Анна. Значит, я живой, если я думаю все это? Или не живой? „Существую“, кажется, не означает „живу“? Так я живой или…»

И тут Никита все вспомнил, все – от того самого злосчастного удара астролябией по голове до того самого злосчастного похода в «Публичный домъ».

Ифрит. Взмах мечом.

Никита закричал.

* * *

«А вообще, ничего страшного, – подумал он, когда первая волна ужаса схлынула, – подумаешь, голову отрубили. Мне ее уже отрубали и ничего. Потом опять с головой ходил, как все».

Никита осекся, потому что нахлынула вторая волна ужаса… Нет, тьфу, не ужаса, а самой обыкновенной воды. Холодной.

Отфыркиваясь, Никита открыл глаза и увидел перед собой седого старикашку с большими и чистыми, как у ребенка, глазами.

– Очухался? – громыхнув пустым ведром, осведомился старикашка. – Я его поливаю, поливаю…

– Зачем? – глупо спросил Никита. – Зачем поливаешь?

– А чтоб не орал, – ответил старикашка, серьезно и печально глядя на Никиту. – Орешь как резаный.

Невольно усмехнувшись, Никита скосил глаза в ту сторону, где неподвижно лежало его тело, казавшееся теперь неодушевленным, как сломанная скульптура.

– А! – понял старикашка. – Каламбурчик получился. Это еще что. Я вот одного хмыря в чувство приводил, так он…

– А ты кто вообще-то? – не дав старику договорить, спросил у него Никита.

– Я-то? – переспросил старикашка. – Я-то, вообще, Голубок.

– Кто?

– Голубок, – насупившись, повторил старикашка. – Что в этом такого? Фамилия у меня – Голубок. Ну и что – вот у одного моего знакомого латыша фамилия – Пердыш.

Несмотря на всю чудовищность положения, в которое он попал, Никита усмехнулся. Но Голубку, кажется, эта усмешка показалась очень обидной. Грохнув ведро об пол, он уперся руками в бока и смерил Никиту уничтожающим взглядом.

– И вообще, – сказал он, – те, кто знает о моей здешней профессии, никогда не усмехаются чему-либо, связанному со мной.

– А какая у тебя профессия? – поинтересовался Никита.

– Палач, – коротко ответил Голубок.

– К-как? – воскликнул Никита.

– Палач, – веско проговорил старикашка.

– Нормально, – сказал Никита и снова скосил глаза туда, где лежало его туловище. – Так, значит, это ты меня обезгла… А, нет. Это еще до тебя. Так, что же мне тебя бояться – у меня все равно голова с плеч…

– Ты чего, милок, – заулыбался вдруг Голубок. – Забыл, где находишься?

– Да, вот именно, где я нахожусь? Как очнулся, я подумал, что в больнице, но потом вспомнил…

– В больнице, – подтвердил Голубок. – В больнице Первого загробного мира. Такая травма, как у тебя, все равно что на Земле – комариный укус. Несколько стежков – и голова уже на месте. А если ты покойник свеженький, то и место сшива у тебя заживет очень скоро. И даже забудешь, что когда-то без головы щеголял. Все равно что без шапки.

– Н-да… – промычал Никита, вспомнив, как он когда-то ощутил себя в тесной клетке Смирилища, подвешенной на многокилометровой высоте. Он ведь тогда первым делом ощупал шею – ни следа не заметил, могущего доказать, что его голову снесли ифритовым ягаганом.

– Так вот я к чему, – продолжал старикашка Голубок. – Голову-то я тебе приляпаю – дело нехитрое. Но кажется мне, что совсем недолго носить тебе ее осталось.

– Это почему? – насторожился Никита.

– Потому что Аннигилятор по тебе плачет, – хихикнул старик.

Никита хотел ответить залихватским – «это мы еще посмотрим», но ничего не стал говорить, вспомнив уверения Махно о том, что ему – Никите – обязательно надо беречься во время прогулок по поверхности Первого загробного. Ведь в этом мире он преступник номер один.

– Ты у нас преступник номер один, – сказал Голубок, словно прочитав мысли Никиты. – Надо же, так недолго в Первом загробном, а уже столько напроказить успел.

– Ничего такого я не делал, – буркнул Никита.

– Как это не делал? – развел руками Голубок. – А оказал сопротивление ифритам – еще в распределителе? Это – раз!

– А что мне еще оставалось делать? – парировал Никита. – Набросились на меня трое двухголовых мужиков с кривыми ножами… Я чуть не обделался. Со страху и навставлял им…

– Удивительно, как ты еще мог ощущать себя, когда покинул пределы первой камеры, – пробормотал старикашка. – Но это бывает. Это называется – слишком много жизни в тебе было. Убили тебя нелепо, значит, и неожиданно. Ведь не умер ты своей смертью?

– Нет, – сказал Никита, вспомнив гибельный полет золотой астролябии.

– Я так и думал, – обрадовался Голубок. – Типы, подобные тебе, своей смертью редко умирают. Очень много прыти в таких… Сознание у тебя не до конца погасло, вот ты начал куролесить в распределителе. Это-то понятно. Это хоть редко, но бывает. Но скажи, как ты сумел из Смирилища убежать? Никто никогда не убегал из Смирилища! Побег оттуда просто исключен! Материал, из которого сделана клетка, не поддается никакому внешнему воздействию – хоть год прутья грызи, все равно не перегрызешь. А твоя клетка была обнаружена с напрочь снесенным полом. Объясни, как это получилось?

– Очень просто, – сказал Никита, – мне…

Тут он осекся.

«А старичок-то порядочная сволочь, – неожиданно подумал Никита. – Словоохотливым прикидывается, а сам стремится из меня побольше выпытать. Наседка, гад такой. Ну, я тебе, гнида старая, ничего не скажу».

– Очень просто, – снова проговорил Никита. – Надо волшебное слово знать.

– Какое? – немедленно осведомился Голубок.

– Пошел на хрен! – громко ответил Никита.

Голубок замолчал, почесывая обросший седой щетиной подбородок. Потом моргнул и посмотрел на Никиту своими большими печальными глазами кротко и жалостливо.

– Не понимает дурачок, куда попал, – сказал Голубок, словно обращаясь не к Никите, а к самому себе. – Тебе же прямая дорога – в Аннигилятор. И ты сам эту дорогу проложил. Самостоятельно. Ифритам в распределителе сопротивлялся – раз, – снова начал старикашка перечислять подвиги Никиты, – из Смирилища невообразимым способом удрал – два. Искалечил гражданина одного – три, несколько раз выставлял на всеобщее посмешище Городскую и Пригородную милицию – четыре. А это – четвертый пункт, кстати говоря, самое главное. Тебе менты никогда не простят того, что ты их на посмешище выставил. Уж самых что ни на есть больших начальников достала твоя деятельность… Так что – Аннигилятор и только Аннигилятор. А знаешь, что бывает с теми, кого в Аннигилятор пихают?

– Ничего, – коротко ответил Никита.

– Вот именно! – восторженно взвизгнул Голубок, выстрелил указательным пальцем в белый потолок. – Ничего! Ничегошеньки от них не остается! Вообще ничего! Ни в одном мире ни следа твоего не появится! Вот как! Полное и бесповоротное уничтожение. А? Как тебе?

– Ничего… – повторил Никита и подумал вдруг о том, что если б у него была такая возможность, он, наверное, пожал бы плечами.

Старикашка Голубок отчего-то разволновался. Он заложил руки за спину и принялся стремительно прохаживаться по комнате, то появляясь, то исчезая из довольно-таки ограниченного поля зрения Никиты.

– Вот ведь какая штука, – возбужденно заговорил Голубок. – Ты многих влиятельных людей в этом мире задел… хе-хе-хе… за живое. Крупные милицейские начальники тебя целиком сожрут, если ты им только на глаза попадешься. А уж от Аннигилятора-то тебе не отвертеться. Никак не отвертеться. Но вот ведь… Есть один человечек, который может тебе помочь. Ты спросишь – как? – Старикашка остановился и в упор посмотрел на Никиту, словно тот и в самом деле задал ему какой-то вопрос.

– Не буду я ничего спрашивать, – неохотно проговорил Никита, смутно чувствуя в словах старикашка подвох.

– А зря! – воскликнул Голубок. – Если ты спросил бы меня так, я бы тебе ответил…

И Голубок снова замолчал, уставясь на Никиту. Несколько минут Никита выдерживал его бессмысленный взгляд, потом вдруг обозлился.

– Чего смотришь, козел?! – выкрикнул он. – Присобачь мне голову сначала на место, потом допросы веди!

Никита хотел даже плюнуть в Голубка, но во рту его было слишком сухо.

– Не ругайся, – сразу построжел Голубок. – Я бы тебе голову, конечно, присобачил – невелика проблема, но ты ведь сразу на меня кинешься, да? От тебя только этого и можно ожидать. А вот с таким с тобой разговаривать – одно удовольствие. Что ты мне можешь сделать? Укусить… Хе-хе…

«Пожалуй, что и укусил, – подумал Никита. – Если бы ты, пропадлина позорная, поближе ко мне подошел…»

– Итак, продолжим, – заговорил снова Голубок. – Потому что, кажется, не все тебе, милок, ясно.

– А ты говори прямо, – посоветовал Никита, – вот и будет тогда ясно.

– Говорю прямо, – согласился Голубок. – С тобой, судя по всему, по-другому-то и не получится. Уж очень резок, хе-хе… околичностей не понимаешь… Значит, так. Ты уже в курсе, что Аннигилятор тебе грозит вполне реально?

– Все уши прожужжал, – ответил на это Никита.

– Так вот. Аннигилятор, как ты понимаешь, это самое страшное, что может случиться с любым существом. Когда человек умирает, он попадает в Первый загробный мир. Когда истекает время пребывания в Первом загробном, человек переводится во Второй загробный – уже в другом немного качестве, чем то, в котором он был, скажем, в Первом. Ты ведь изменился с тех пор, как был живым? Вот то-то и оно-то. Так, а из Второго загробного – Третий. И так далее – по цепочке. Миров этих бесконечное множество, так что можно сказать, что человек никогда не умирает. Просто его качества изменяются вместе с изменением обстановки, в которую он попадает. Но сущность-то остается!

Старикашка взмахнул рукой, словно подвел под сказанным жирную черту.

– Сущность остается, – торжественно повторил он. – А Аннигилятор уничтожает сущность человека, а значит, и дальнейшего перевоплощения. Это хоть понятно?

– Понятно, – сказал Никита. – И нечего так разжевывать.

– Не буду разжевывать, – пообещал Голубок. – Буду краток. Кое-кто – не будем здесь называть конкретных имен – кое-кто вполне способен отвести тебя от Аннигилятора, перекинув, скажем, во Второй загробный мир. Но только при том условии, если ты честно признаешься в двух вещах. Первая… Слушаешь?

– Внимательно, – сказал Никита – он и вправду внимательно слушал.

– Первая – кто помог тебе бежать из Смирилища.

Никита хмыкнул.

– А вторая? – спросил он.

– А вторая – где ты умудрился так долго скрываться от правосудия, – проговорил старикашка и остановился перед Никитой, скрестив руки на груди. – На твои поиски посылали секретного агента Билла Контрра, но даже он пропал без вести.

– И это все?

– И это все, – кивнул Голубок.

– Проще простого, – сказал Никита. – Ответ на первый вопрос…

Голубок опустил руки вдоль туловища, весь превратившись в слух.

– Ответ на первый вопрос, – четко проговорил Никита. – Пошел на хрен.

Старикашка от неожиданности икнул.

– Ответ на второй вопрос, – закончил Никита. – Пошел в жопу. Понял?

Старикашка снова икнул и в течение довольно продолжительного времени молчал, собираясь с мыслями.

– Ага, – проговорил он наконец, – значит, решили повыпендриваться? Гонор, значит, решили показать… Ну, ладно… Значит, такие мы гордые и выдавать никого не хотим. Ну ладно…

Голубок постоял немного перед Никитой, глядя куда-то в сторону, потом криво усмехнулся.

– Ты, наверное, сгоряча мне все это наговорил, – предположил Голубок. – Так вот я на минутку отойду, а ты подумай. Аннигилятор – это единственная серьезная вещь во всей Вселенной. Она раз и навсегда обрубает чье-либо существование. А тебе предлагают жить дальше – подумай!

И старикашка исчез из поля зрения Никиты.

Громко хлопнула дверь.

* * *

Никита лежал вот уже где-то полчаса, по земным меркам, размышляя. В первые несколько минут он и думать себе запретил о том, что можно кого-то продать, выиграв на этом какие-то преимущества для себя. Но старикашка Голубок, видимо, в своем деле был дока. Через несколько минут, как обещал, он не появился, дав своей жертве больше времени для колебаний и мучительных взвешиваний вариантов предстоящего ответа.

– Эх, – вслух сказал Никита. – Жаль, что я даже в затылке себе почесать не могу. Всегда помогало в минуты глубоких раздумий…

И замолчал.

Разные мысли – уже совсем независимо от его воли – крутились у него в голове. Словно два совершенно отличных друг от друга Никиты спорили между собой, разрывая на части бедный Никитин череп.

– Допустим, старик не врет, – говорит Никита рассудительный и здравый, – допустим, мне и вправду даруют другую жизнь в другом мире. И, может быть, эта жизнь окажется даже лучшей, чем та, которую я прожил…

– Херня! – возмущался второй Никита – крайняя противоположность первому. – Полная херня! Мало ли что он говорит! Все равно нельзя выдавать других, если тебе сулят за это награду! А насчет той жизни, которую я прожил… Прожил, как мог. Конечно, сейчас многие поступки пересмотрел бы – особенно те, которые касались моих отношений с Анной, но… в целом все бы так и оставил. Только не стал бы тем идиотским вечером выходить на улицу. И Анну не выпустил бы.

– Зачем думать о прошлом, если важнее сейчас думать о будущем, – мягко возражал рассудительный Никита. – Зачем думать о других, если пришло самое время подумать о себе самом?

– Да хули думать? – возражал Никита неистовый. – Нельзя никого предавать и все тут! Они ведь на меня надеются!

– Кто надеется? Махно, которого ты знаешь без году неделя? Или остальные Рододендроны? Полуцутик Г-гы-ы, который делал на тебя ставки, как в тотализаторе? Подумаешь, какое дело! Все равно их восстание обречено на провал, потому что любое восстание, одержавшее победу, автоматически устанавливает новую диктатуру – и так далее – вплоть до очередного переворота. Вся эта преданность лидеру, как ты выражаешься, полная херня!

– Сам ты херня! И никакой преданности лидеру тут нет. Предательство не имеет формы, оно – сама форма. Есть или нет сама по себе. Короче говоря, не буду выдавать никого и все тут.

– Ага! – вдруг проговорил Никита рассудительный. – А если тебе предложат в обмен на сведения вернуть тебя обратно в мир живых? Где Анна?

– Так не предложили же… – пискнул оппонент, стремительно уменьшаясь в размерах.

– А если предложат? Кажется, для этих товарищей нет ничего невозможного…

Никита неистовый хотел что-то ответить, но не смог, потому что уменьшился уже до размеров микроскопических, а настоящий Никита – тот самый, чье тело и чья головы были отделены друг от друга ударом обоюдоострого меча, застонал.

А если и правда предложат вернуться?

Снова хлопнула дверь.

– Ну? – проговорил старикашка Голубок, снова появляясь в поле зрения Никиты. – Чего надумал?

Никита молчал.

– Оглох, что ли? – поинтересовался Голубок. – С тобой разговариваю…

Никита молчал.

– Понятно, – вздохнул Голубок, – решаем примитивную нравственную дилемму. Кстати, забыл тебе сообщить еще вот что – тот, чье имя называть тут мы не будем, сказал, что в принципе возможно подумать о твоем возвращении назад. В мир живых. А? Как тебе такое?

Если бы Никита мог управлять сейчас своими руками, то он, несомненно, заткнул бы себе уши. Но единственное, что он мог теперь сделать с целью предотвращения доступа информации, – зажмуриться.

И Никита зажмурился.

– Все-таки ответ отрицательный, – проговорил старикашка. – Очень жаль… Очень жаль…

Голубок вздохнул совсем искренне. Немного помолчал и заорал вдруг так оглушительно, что у Никиты зазвенело в ушах:

– Мудак! Была бы дураку честь предложена! В Аннигилятор пойдешь, быдло! В Аннигилятор!

«Не надо!» – хотел завопить Никита, но почему-то не смог выговорить ни слова.

– А теперь, – внезапно успокоившись, произнес Голубок, – я присобачу тебе голову. Так как память о живых ощущениях в тебе еще свежая, будет немного больно. Не дрыгайся.

И в руках старикашки появилась откуда-то громадная стальная игла.

* * *

Никита сидел на столе, непослушными руками ощупывая едва ощущавшийся шов, опоясывавший его шею. Старикашка Голубок укладывал в эмалированную кастрюльку иглу и моток похожих на рыболовную леску ниток. У дверей молча стояли два громадных ифрита. Как они появились в этой комнате, Никита не помнил.

– Пришел в себя? – осведомился Голубок, закрыв кастрюльку крышкой. – Ну ты и орал…

Никита снова провел пальцами по шее. Пришили голову-то…

«Ну и мерзость, – внезапно подумал он. – Так и буду весь свой век не по-человечески жить… Черт, да не буду я больше жить. Существовать не буду! И все, что я знал, вместе со мной погибнет. И Анна, которую я помнил, исчезнет, потому что – для меня – ее уже не будет. А может быть, хрен с ними со всеми? Может быть, согласиться и… Вернуться назад. Ну, то есть не согласиться, а…»