Текст книги "Реквием для хора с оркестром"

Глава 7

Никита шел в темноте совсем недолго. Очень скоро он увидел перед собой светящийся экран, неясные тени копошились на экране. Никита огляделся и понял, что находится в полупустом зрительном зале, который ничем не отличался от обычного зрительного зала обычного кинотеатра в том мире, где Никита был живым. Только вот кресла занимали существа, всего лишь отдаленно напоминающие человека, но Никита уже привык к подобного рода особенностям загробного мира, поэтому, не глазея по сторонам, прошел по проходу и сел на свободное кресло.

Фильм был черно-белый. На экране качались голые ветви сумрачного… то ли леса, то ли сада. Клочья паутины, очевидно, заменявшие в этом саду листья, развевались на скрюченных ветвях деревьев. Над ветвями неярко светилось окно, сквозь стекло которого ясно были видны две обнявшиеся фигуры – длинноволосого юноши и совсем молоденькой девочки, которую вполне можно было считать миленькой, если б ее не портили густые брови, свисавшие по щекам на плечи. Несколько минут фигуры были совершенно неподвижны, потом откуда-то из ветвей долетел пронзительный гортанный вопль.

– Ты хочешь уходить? – нараспев произнесла девушка. – Но день не скоро. То соловей, не полуцутик был, что пением смутил твой слух пугливый, он здесь всю ночь поет в кусте гранатном. Поверь мне, милый, то был соловей…

Девушка замолчала, и тут заговорил юноша – причем таким неожиданно густым басом, что Никита, без особого, впрочем, внимания следивший за действием фильма, вздрогнул.

– То полуцутик был, предвестник утра, – обреченно проговорил грубоголосый юноша, – не соловей. Смотри, любовь моя, завистливым лучом уж на востоке заря завесу облак прорезает. Ночь тушит свечи: радостное утро на цыпочки встает на горных кручах…

Юноша на мгновение замолчал, потом с надрывным рыданием в голосе добавил:

– Уйти – мне жить; остаться – умереть.

Снова раздался гортанный вопль, всколыхнувший паутину на ветвях, – и в левом углу экрана на несколько секунд появилась ухмыляющаяся уродливая рожа морщинистого младенца с массивными рожками и клыками, торчащими из уголков маленького рта.

«Полуцутик, – узнал Никита, – совсем такой, как этот мои знакомец… Г-гы-ы…»

Странно, но сейчас, подумав о полуцутике, Никита не испытал ни досады, ни злобы. Все-таки Г-гы-ы был едва ли не единственным в этом мире, с кем он говорил почти по-дружески.

«Где он теперь? – с непопятным чувством подумал Никита. – Черт его знает, где он теперь. А я теперь один остался. Совсем один…»

Гортанный вопль экранного полуцутика снова долетел из невидимых динамиков. Юноша опустил руки и отошел на шаг от девушки. Та, напротив, качнулась к нему с такой страстью, что длинные брови ее взлетели выше головы.

– Нет, то не утра свет, я это знаю! – с отчаянием закричала она. И, подумав, сообщила предположение настолько глупое, что Никита даже ухмыльнулся: – То метеор от солнца отделился, чтобы служить тебе факелоносцем и в Мантую дорогу озарить. Побудь еще, не надо торопиться…

Никита вдруг заметил, что волосы девушки – длинные и золотистые, очень похожи на волосы Анны, а заметив, вздохнул, чувствуя, как печаль понемногу стала овладевать его мертвым сердцем.

На экране между тем продолжалось представление. Полуцутик орал дурным голосом, словно предупреждая юношу о приближающейся опасности. Юноша несколько секунд мялся, смущенно оглядываясь по сторонам, а потом, преисполнившись вдруг решимости, схватил свою возлюбленную за левую бровь, обернулся к окну и гаркнул, неизвестно к кому обращаясь:

– Что ж, пусть меня застанут, пусть убьют! Останусь я, коль этого ты хочешь. Скажу, что бледный свет – не утра око, а цутика чела туманный отблеск, и звуки те, что небосвод пронзают там, в вышине – не слышу я вообще. Остаться легче мне– уйти нет воли. Привет, о смерть! Джульетта хочет так…

Девушка несколько раз согласно кивнула.

– Ну что ж, поговорим с тобой, мой ангел… – юноша вдруг всхлипнул, и голос его сорвался с баса на дребезжащий фальцет, – день не настал, есть время впереди…

Никита почувствовал вдруг, как глаза его наполняются слезами.

«Привычка, – невесело подумал он, – привычка, оставшаяся от нормальной человеческой жизни, хотя, кажется, в своей нормальной человеческой жизни ни разу не плакал. Но все равно мог бы… потенциально… Как мне полуцутик Г-гы-ы говорил – некоторое время я даже гадить буду. И есть соответственно. Только я уже давно ничего не ел. А мне хочется… Да ладно… Не о еде речь… Я, наверное, первый раз за все время пребывания здесь по-настоящему понял, что не видать мне Анны больше никогда. Нет, она тоже, конечно, может, но… но об этом даже думать не хочется…»

– О, день настал! – взвизгнула девушка на экране, заглушая вопли вконец распоясавшегося полуцутика. – Нет, милый, уходи! То полуцутик так поет фальшиво, внося лишь несозвучность и разлад, а говорят, что он поет так сладко… Но это ложь, коль нас он разлучает…

Никита уже перестал слушать и смотреть, когда экран вдруг сделался черным, кроме нескольких белых пятен, легко складывающихся в слова: «Конец первой серии».

И тут же тишина поползла из мертвых динамиков, стала разбухать и скоро заполнила собой весь зал. Никита стыдливо оглянулся по сторонам и наскоро вытер лицо.

«А ведь и правда, – подумал он, – и правда. Никогда я больше Анну не увижу. А если и увижу… не дай бог, то тоже радости будет не так много. У нас никогда не будет детей. И на Канары мы не съездим, потому что нет в этом чертовом мире никаких Канар. И вообще – поймают меня и буду торчать в Смирилище хрен знает сколько лет… то есть как это… экстра-сглотов… Закурить бы…»

Последняя мысль была неожиданной, но она вдруг резко изменила ход размышлений Никиты.

«Ну и хрен с ними со всеми, – чувствуя, как злость разгорается в его груди, подумал Никита, – пошли они все. Ну и говорят мне, что я мертвый. И что? Курить хочу. Есть хочу. Анну люблю… Значит – живой. А если живой, то нужно действовать. Как там полуцутик Г-гы-ы рассказывал – цепь миров; Бесконечная цепь миров. И тот мир, где сейчас находится Анна, в этой цепи. А кто знает, что эта цепь незамкнутая? Если я не могу вернуться назад, то могу, значит, двигаться вперед. И когда-нибудь снова попаду в мир живых. То-то Г-гы-ы так разволновался, когда я ему сказал, что хочу вернуться и буду к этому все усилия прикладывать. Выходит, все-таки возможно. А ничего невозможного, как известно, вообще не бывает. Вселенная бесконечна – то есть у меня есть надежда».

– Да, – вслух проговорил Никита. – Пора действовать. Пора двигаться. Пока не знаю куда, но… Сначала надо из этого кинотеатра убраться…

Никита приподнялся было со своего кресла, как вдруг ощутил на своей шее прикосновение чего-то холодного и острого. Инстинктивно он замер, предчувствуя опасность, а когда услышал за спиной сиплый и угрожающий шепот:

– Сидеть, падла… – то понял, что в очередной раз влип.

Он опустился обратно в кресло. Лезвие все так же холодило ему шею.

– Ну? – спросил Никита. – Сел. Чего дальше?

– А дальше, – услышал он тот же сиплый шепот, – доставай из карманов все свои бабки… То есть как они там у вас называются… финики…

– Фишники, – поворачиваясь, сказал Никита.

– А я тебя знаю, – удивленно прошипел Гмырь, увидев лицо Никиты, – вот так номер. В темноте своего пацана за фраера принял…

– Нож, между прочим, мог бы и убрать, – заметил Никита.

– Ага…

Гмырь ухмыльнулся и поднял правую руку. Тут Никита заметил, что никакого ножа у Гмыря нет, а есть длинный и, очевидно, смертельно острый коготь, торчащий вместо указательного пальца.

Гмырь спрятал руку в карман и внимательно оглядел Никиту. Никита тоже внимательно оглядел Гмыря. Ничуть Гмырь не изменился с момента их первой и последней встречи в той камере, куда Никита попал сразу после того, как астролябия, управляемая рукой Вадика, размозжила ему голову.

– Вот так встреча! – хмыкнул Гмырь. – А я, признаться, башку тебе отрезать хотел. Даже если бы ты мне этих… фиников дал.

– Фишники, – снова поправил Никита.

– Фишники, – поморщился Гмырь, – черт, никак не могу запомнить. Придумают же. А вообще, какая разница – финики, фишники, баксы, рубли, дойчмарки. Бабки они и есть бабки. Ну, рассказывай, как живешь? Где устроился?

Не придумав, что ответить, Никита загадочно усмехнулся.

– Понятно, – хохотнул Гмырь, – пошел по старой профессии. Это правильно, братан. Я тоже. Только здесь все проще и лучше, чем в нашем мире. Тут мне выдали лицензию грабителя и номер… этот… как его… идентификационный… 444-980, вот. Поступил в команду– все там нормальные пацаны, кроме одного кренделя черножопого, ну ты его помнишь. Негр Макамба. Он все никак по-человечески говорить не научится – все орет: «Макамба» да «Макамба…» Объяснить ему что-нибудь– гиблое дело… Да мы и так справляемся – без него. Его только на мокруху берем в качестве машины разрушения. Силища у него, братан; я тебе скажу… Невероятная. У нас в Москве был такой пацан – Володька Длинный, – так он один раз головой быка убил. А этот Макамба в десять раз, наверное, его сильнее. А вообще тут житуха ничего. Хоть я и мертвым считаюсь. «Бухла» навалом, мусора не беспокоят… Здесь же не как у нас – шифруйся да дела с оглядкой проворачивай. Тут на разбой братва как на работу идет. Сверху план прислали – столько-то ограбить, столько-то покалечить. Насчет грабежа-то мы план выполнили, а насчет остального пока туго. Вот я и хотел башку-то тебе отрезать… Конечно, начальство тут хорошо придумало систему. Мне как объясняли – в любом обществе есть и братва, и фраера, которых братва разводит, и менты, которые братву гоняют. У нас в мире все на самотек пущено, поэтому и анархия в обществе. А тут все по понятиям с самого начала разложили – дали тебе лицензию и номер это… идентификационный – иди грабь, никто тебе слова не скажет. Если, конечно, по инструкции работать будешь. И фраера шухер не поднимают – знают, что так и надо. А менты здешние ловят тех, кто не по инструкции грабит, а как попало. Тех, у кого нет лицензии на разбой. Вот это я понимаю – система…

Гмырь снова хохотнул и перевел дух:

– Что это я все о себе да о себе, – проговорил он, – ты-то как, братан? В какой бригаде? Я уже многих тут знаю.

– Да я не в бригаде, – сказал Никита, стараясь до конца осмыслить то, что рассказал ему Гмырь, – я так…

– Сам по себе? – переспросил Гмырь задумчиво. – Одиночка?

– Ага, – обрадовался Никита. – Именно одиночка.

– И лицензия есть?

– Есть, – с готовностью кивнул Никита.

– И номер идентификационный?

– Конечно, – сказал Никита и проговорил первый номер, который пришел ему на ум, – 321-234.

– Молоток, – похвалил Гмырь. – И как работается?

– Да так, – пожал плечами Никита, – нормально.

Гмырь полез вдруг в карман и достал две уже знакомые Никите самокрутки.

– Закурим? – предложил он. – Это пых. Ну, знаешь, уже, конечно… По-ихнему – пых, по-нашему план.

– Закурим, – согласился Никита. Он взял самокрутку, прикурил у Гмыря и с удовольствием затянулся.

– Крутой, да? – спросил Гмырь, выпуская из обеих ноздрей клубы синего дыма. – Специальный, двойной набивки… Слушай! – вдруг встревожился он. – А что ты в этом кинотеатре делаешь? Он же на моем участке, находится?

– Да я не по работе, – нашелся, что ответить Никита, – я так зашел, сам по себе – фильм посмотреть…

– В рабочее время? – нахмурился Гмырь. – Ну ты даешь. Я круглые сутки по участку своему бегаю, план выполняю и все время – вот тютелька в тютельку успеваю выполнить. Сегодня только пятерых успел грабануть и троим бошки посрезал. А надо еще троих фраеров найти. И грабануть. Только по инструкции грабить надо, а то лицензии лишат. Прищучить лоха можно только в темном переулке, да еще только в том случае, когда он сам туда по доброй воле зайдет… Или вот в темноте – в кинотеатре – так, чтобы никто ничего не услышал. Если остальные фраера шухер поднимут, меня враз без лицензии оставят. Такие дела… А ты по кинам ходишь. Видать, дела у тебя хорошо идут. Или план тебе небольшой прислали. Или участок у тебя хороший. Какой, кстати, у тебя участок?

– А-а-а… – махнул рукой Никита в неопределенном направлении, – так себе у меня участок. Вон там… Это вот – план у меня действительно не особенно сложно выполнить. Вот я и расслабляюсь.

Гмырь завистливо присвистнул.

– Малина, – оценил он, – но, наверное, скучно одному?

– Скучно, – согласился Никита.

– А может быть, ты к нам в бригаду пойдешь? – предложил вдруг Гмырь. – А что, у нас как раз недобор в этом экстра-сглоте. Напишешь заяву – типа прошу перевести меня с такого-то участка на такой-то… И все дела… Пахан у нас хороший. Витька Воробей. Я его знал еще, когда живой был. Нормальный пацан, своих братков не обидит. Ну, чего – давай?

Никита размышлял меньше минуты.

«А чего? – подумал он. – Одному мне далеко не уйти. Никак еще до конца в их порядках не разберусь. Сложно как-то… Если бандит у них такой же правомерный член общества, как мент или еще кто, то я тогда вообще ни хрена не понимаю. Все, гады, взяли под контроль, братва на промысел как на работу ходит. Ну, ладно… Гмырю этому я мозги уже, кажется, запудрил. Покантуюсь у них маленько, разберусь что к чему, а потом… А может быть, и еще знакомых кого встречу…»

– Ладно, – сказал Никита, – согласен.

* * *

Подвал, куда Гмырь привел Никиту, был ожидаемо жутким и традиционно страшным – зловещего вида ножи и ятаганы на стенах, дорогие ковры и золотые украшения висели прямо на отваливающейся штукатурке и гнилом кирпиче, окон не было вовсе, а в каждой комнате подвала под потолком наличествовали громадные золоченые или хрустальные люстры. Пол был усеян бурыми пятнами, очень похожими на кровь, из-под ног разбегались тараканы, а паутина, свисающая с потолка, казалась ненатурально прочной – не рвалась, даже если ее специально зацепить рукой; в центре каждой сети неподвижно сидел черный паук. В общем, впечатление было такое, будто над интерьером поработал профессиональный, хотя и немного ненормальный дизайнер.

Вслед за Гмырем Никита прошел в большую комнату, антураж которой ничем не отличался от антуража остальных комнат, разве только что в середине стоял громадный, грубо сколоченный стол, сплошь уставленный бутылками и кружками, в которых что-то дымилось.

«Бухло», – безошибочно догадался Никита.

Его тотчас обступило с десяток совершенно отвратительных рож. Особенно противен был обвешанный с ног до головы холодным оружием здоровенный толстый детина с поросячьей мордой. Он первым подошел к Никите и тщательно обнюхал того сморщенным пятачком. Против своего ожидания Никита никого знакомого тут не встретил. Только негр Макамба обрадовался ему, как родному. Макамба, улыбаясь, сказал:

– Макамба! – и долго тряс Никите руку.

– Ну вот, братва, – проговорил Гмырь, когда все расселись за столом, – прошу любить и жаловать. Корешок мой старинный. Никитой зовут. Он – одиночка с лицензией, но решил прибиться к нам. Мы ведь не откажем?

Гмырь обвел вопросительным взглядом всех, но специально остановился на детине со свиной мордой.

– Номер твой? – спросил, приподнимаясь, детина.

– А? – не понял Никита.

– Твой идентификационный номер, – повторил тот.

– 565-87, – наугад сказал Никита.

Детина кивнул.

– Забыл представить, – снова встрял Гмырь, – вот это… – он указал на свиномордого, – пахан наш – Витька Воробей.

Никита поднялся и протянул через весь стол руку. Воробей ответил крепким рукопожатием.

– Короче, так, – сказал он, – подаешь заявление, и все дела. Покуда на дело не выходишь, а как от начальства ответ придет, будешь с нами работать. Понял?

– Без базара, – ответил Никита.

– Ну так и закончим, – кивнул Воробей. – А теперь – выпьем!

Все присутствующие потянулись к кружкам. Никите сунул в руку кружку Макамба.

– Макамба! – восхищенно цокнул негр языком, кивая на дымящийся напиток.

– Знаю, – сказал Никита, – пробовал.

– Выпьем! – провозгласил Воробей.

Все послушно опрокинули содержите кружек себе в глотки. Сразу после этого Воробей снова поднялся и проговорил, глядя на Гмыря:

– Отойдем. Базар есть.

– Извини, – шепнул на ухо Никите Гмырь, – сейчас вернусь. Ты с ребятами побазарь. Познакомься там, то-се, хуе-мое… Я скоро вернусь.

– Ага, – сказал Никита.

Он оглядел присутствующих, но те, казалось, не обращали на него никакого внимания – говорили о своем. Никита пожал плечами и отвернулся – и только сейчас заметил, что негр Макамба давно и увлеченно рассказывает ему о чем-то. Так как Макамба использовал в своем повествовании одно-единственное слово, а именно: «Макамба!» – то понять его можно было только по мимике, которая у темпераментного африканца была настолько выразительной, что у Никиты очень скоро устали глаза.

Снова разлили по кружкам «бухло». Никита, внезапно подумав о том, что опасно в незнакомой компании напиваться допьяна, отпил только половину. Но в голове у него уже шумело основательно, хотелось петь, весело шутить и дружелюбно разговаривать со всеми, а не только с беспрерывно лопочущим Макамбой – и он уже вопросительно посматривал на остаток «бухла» в своей кружке, как вдруг откуда-то, видимо из соседней комнаты, раздался резкий свист. Все, кто сидел за столом, резко поднялись и, топоча и мешая друг другу, покинули комнату. Оставшись один, Никита поднялся и нерешительно шагнул к выходу.

«Что случилось? – подумал он. – Чего они так переполошились? Облава? Но какая может быть облава, если они существуют и трудятся на совершенно законных условиях. А может быть…»

Но второе предположение Никита сформулировать не успел. В комнату быстрым шагом вошел Гмырь. Увидев переминающегося в нерешительности Никиту, он махнул ему рукой:

– Садись, садись…

Никита снова уселся за стол. Гмырь тоже присел, но не рядом с Никитой, а напротив – нервно хихикая и потирая ладони, будто они у него вспотели.

– Ты чего? – спросил Никита, заметив странное поведение своего знакомого.

– Чего?

– Чего дергаешься-то? Как будто кур воровал…

– Ничего, – хихикнул Гмырь, – я-то как раз ничего. А вот ты…

– А что я? – удивился Никита.

– Зачем ты афоню-то лепишь мне? – спросил вдруг Гмырь. – Чего обманываешь?

Нехорошее предчувствие камнем стукнуло Никиту в грудь.

– В смысле? – переспросил он.

– В прямом, – ответил Гмырь и снова потер ладони – одну об другую. Он вдруг утратил свою нервическую веселость и сделался мрачен. – Чего ты мне заливал о том, что ты одиночка, о том, что у тебя разрешение есть от властей на разбой… Ты мне даже насчет идентификационного номера соврал.

Никита посмотрел прямо в глаза Гмырю. Тот отвел взгляд.

– Ну да, – сказал Никита, – соврал. А ты что, заложишь меня?

Гмырь ничего не ответил. Никита вдруг подумал о том, что этот человек в своей жизни и после нее сделал немало гадостей, но вот предавать своих ему еще не приходилось. А сейчас? Что он собирается делать? Выдать Никиту.

«В любом случае, – решил Никита, – юлить мне сейчас невыгодно. Говорить, так уж напрямоту».

– А что мне еще оставалось делать? – хмуро поинтересовался Никита. – После того как тебя уволокли, я с этими… охранниками. С ифритами немного повздорил. – А они меня в Смирилище сунули. Ну, оттуда я свалил… Дальше… Валандался везде, пока ты меня не подобрал. Думал, хоть немного оботрусь у вас, а ты…

– Ты чего?! – заорал вдруг Гмырь, вскакивая со своего места. – Ничего еще не понял? Этот мир… Тут тебе не Земля! Тут можно делать все, что угодно, – грабить, резать, бить, воровать… примусы починять… Но на все нужно разрешение от правительства. Тут система такая! Они думают так – все равно природу не изменишь, люди – а их в этом мире большинство – будут так же воровать и грабить. Кто-то будет их ловить и наказывать. А кто-то только и будет заниматься тем, что примуса починять. Вот они и взяли все под свой контроль. Понял? А ты с самого начала наперекор пошел!

– И что же мне теперь… – начал было Никита, но Гмырь остановил его движением руки и продолжал:

– А ничего! Надо было мне сразу все рассказать – там, в кинотеатре. А теперь, когда Воробей в курсе, я уже ничего сделать не могу! Пойми… – Гмырь перешел на шепот: – Воробей тебя сразу заподозрил, а потом я вспомнил, что ты мне сказал в первый раз один номер, а Витьке – другой. Он связался с властями, проверил… Оказалось, что ни первый, ни второй номера не являются настоящими. У тебя вообще нет номера! Для здешних властей ты – самый главный преступник! Да еще побег из Смирилища… Никто еще из Смирилища не убегал. Ты – первый! И как ты только смог в город пробраться? Тут тебя не ждали – искали в Пригороде…

Никита слушал, не зная, что сказать. Он пытался догадаться, что его ждет впереди, но ни о чем конкретном подумать сейчас не мог – понимал только, что ничего хорошего.

– Если бы ты мне сразу все рассказал, – шепотом про говорил снова Гмырь, – мы бы что-нибудь придумали. А Витька Воробей… Он хороший, ты не думай, о пацанах заботится и вообще, но… ты ему выбора не оставил. Тут – или ты или он – так вопрос стоит.

– Так вы что же? – сказал, вставая со стула, Никита. – Накатили уже на меня. Ах ты… с-сука!

Он размахнулся. Гмыръ, загремев стулом, шарахнулся в сторону, но от удара уйти не успел. Никита, перегнувшись через стол, от души засветил ему прямо в челюсть, и Гмырь полетел с ног. Никита снова прыгнул к нему, занося кулак.

– Придурок… – прохрипел Гмырь, пытаясь подняться, – там… по коридору есть решетка… в конце коридора. Маленькое окно закрывает. Решетка на соплях, ее выдернуть можно… И лаз там. Не знаю, куда ведет. Но это единственный выход. Через пару минут тут с полсотни ифритов будет. Воробей и остальные охраняют все выходы, чтобы ты не убег. Ту решетку никто не охраняет. Беги, может, успеешь.

– Поверил я тебе… – тяжело дыша, проговорил Никита, но занесенный кулак тем не менее опустил, – ты же меня предал…

– Я спасаю тебя, дурака, – ответил Гмырь, – мне-то хрен знает еще что за это будет… Не надо было врать мне с самого начала… Черт, ты мне челюсть, кажется, сломал…

Никита выпрямился, кинулся было к двери, но тут же остановился в нерешительности, хотя в подвальном воздухе стал уже слышен гудящий топот множества ног.

– Это… – пробормотал он, поворачиваясь к лежащему на полу Гмырю, – извини, братан… Криво у нас с тобой все вышло, но, если в следующий раз встретимся, наверное, все по-другому будет…

– Вали быстрее! – приподнимаясь и морщась, крикнул Гмырь.

И Никита побежал.

* * *

В коридор, вдоль которого, как бесчисленные слепые глаза, тянулись провалы комнат, уже выскочили ифриты. Больше десятка – краем глаза успел заметить Никита. Его заметили – он прыгнул, целя сразу обоими кулаками ближайшему ифриту в грудь. Тот не удержался на ногах – и они покатились вместе, сцепившись – ифрит и Никита, по пути сбив еще двоих. За несколько сантиметров от неудержимо надвигающейся стенки Никите удалось отделиться от своего противника и вскочить на ноги. Он пробежал несколько шагов и в конце тупика коридора увидел ржавую решетку, прикрывающую небольшое черное отверстие.

Увернувшись от свистнувшего у него над головой кулака, Никита бросился туда. В несколько прыжков достигнув своей цели, он схватил решетку и без особого труда вырвал ее из осыпающегося кирпича. На мгновение обернулся – только для того, чтобы швырнуть решетку в катящийся на него многоголовый, многорукий ком. Удовлетворенно отметив чей-то пронзительный вопль, Никита прыгнул в черный лаз, как в воду.

И полез вперед, обдирая рубашку на плечах.

Ифриты подбежали уже к дыре, но ни один из них, конечно, не смог бы туда протиснуться, а Никита уполз уже слишком далеко, чтобы его можно было бы достать ятаганом – он слышал, как тяжелые лезвия клацают о кирпич.

«А если этот лаз тупиком кончается?» – мелькнула вдруг мысль, но Никита тут же отогнал ее.

Впереди ничего не было видно. Где-то далеко позади страшно закричал кто-то – кажется, Гмырь.

Мучительно простонав сквозь зубы матерное ругательство, Никита стал двигаться быстрее, стараясь не думать ни о чем. Он прополз еще несколько метров, порядком устал, когда вдруг руки его оборвались в пустоту, а потом и все тело отчаянно заскользило куда-то вниз по наклонной плоскости – а потом и плоскости никакой не стало.

Когда Никита понял, что летит черт знает куда, он закричал, но крика своего почему-то не услышал только ощутил тяжкий удар о камень.

* * *

Сыщик Билл Контрр топтался вокруг громадного куриного яйца. Рядом лопотала встревоженная изба на куриных ногах. Из маленького оконца под самой стрехой пару раз высовывалась какая-то зеленая физиономия в платочке, но после того, как Билл показал физиономии свое удостоверение, оконце тут же опустело. А Билл все так же шагал вокруг яйца, будто нес караул.

Ему давно уже сообщили о том, что преступник обнаружил себя в городе – гораздо быстрее, чем Билл успел воспользоваться преимуществом своей информации. И теперь какой-то ифрит – бывший участковый, только что произведенный в капитаны и получивший новый участок в черте города, – какой-то паршивый выходец из паршивого арабского мира, сломя голову кинулся на задержание и, конечно, упустил Вознесенского.

«Обстоятельства, – злобно размышлял Билл Контрр, – вот так всегда – работаешь, работаешь, идешь впереди всех – и вдруг эти проклятые обстоятельства складываются таким образом, что ты остаешься в дураках. Ну конечно, и этому ифриту досталось на орехи – теперь его взгреют за неудачную операцию, но как получилось, что я – мастер шпионажа и гений сыска Билл Контрр – опоздал? Слишком прыткий этот самый Вознесенский. Слишком прыткий… Надо опять все начинать сначала. А как? Идти на место задержания? Да там никаких следов не осталось – все следы затоптали эти бестолковые ифриты. Что делать?»

И Билл снова топтался на месте, с отвращением поглядывая на ненавистное ему яйцо.

Конечно, дело было не только в том, что на месте задержания следы затоптаны ифритами, просто профессиональная гордость сыщика не позволяла ему являться последним туда, куда он должен был прийти первым.

– Ладно, – в конце концов вслух проговорил Билл, посмотрим еще кто кого. Пойду на место задержания… Нет, нет, нет! Попробую пробраться в камеры и узнать результаты допроса того, кто помог Вознесенскому бежать. Этот чертов ифрит ведь не поделится со мной информацией! Сам хочет поймать преступника и очередное повышение получить… Ладно, так и сделаю… А о гордости буду думать тогда, когда Вознесенского скручу. Черт, я был ведь так близко!

И Билл, пнув напоследок покачнувшееся яйцо, решительно направился вдоль по улице.

* * *

Эдуард Гаврилыч присел на стульчик напротив прикованного наручниками к батарее арестованного и задумался сразу двумя головами. В камере было полутемно, свет едва проникал через зарешеченное окошко и колыхался бледными облачками на мокром лице полусидевшего на сыром каменном полу человека.

Эдуард Гаврилыч вздохнул, поднялся со стула, громыхнул железной кружкой в железном ведре и, зачерпнув воду, выплеснул ее в лицо арестованного. Тот пошевелился, фыркнул и поднял голову.

– И-их… – проговорил арестованный, – ить-ить-ить-ить…

– Что-что? – тут же заинтересовалась голова Эдуард – это были первые более или менее связные слова, которые он услышал от человека за все время допроса.

– Ить-ить-ить, – снова сказал арестованный, – ить-ить… твою мать…

– Записывать? – раздался из угла тонкий голос паучка-секретаря, которому доверили вести протокол допроса.

– Нет! – раздраженно гаркнул Гаврилыч. – Выписывать! Чего спрашиваешь? Кто секретарь – ты или мы?

– Я, – пискнул паучок и быстро-быстро застрочил пером по бумаге.

– Йо-о-оп… – протянул еще арестованный и смолк, уронив голову на скованные наручниками руки.

Гаврилыч сплюнул. Эдуард погрузился в тягостное молчание.

«Да, – думал он, – главная наша ошибка – кроме, конечно, того, что мы упустили-таки Вознесенского, – это то, что не уследили за тем, кто помог ему бежать. Ифриты в лаз не пролезли, да теперь и поздно туда лезть – Вознесенский наверняка ушел. Если арестованный посоветовал ему бежать именно этим путем, значит, лаз не оканчивается тупиком, а куда-то выходит… Пока ковырялись у лаза, этот тип успел опорожнить две большие бутыли „бухла“. Как теперь его допрашивать? От такого количества он еще долго не очухается. Интересно, он помнит, как его зовут? Имя-то у него дикое какое-то – Гмырь…»

Гаврилыч тем временем размышлял примерно на ту же тему:

«Как он умудрился за пять-шесть сглотов выпить две бутыли? Этого даже я не смогу. Или смогу? Надо как-нибудь попробовать. А допрашивать его стремно как-то… Что поделаешь с таким исполином, который выжрал две бутыли подряд без остановки? Эх, нам бы с ним в другой обстановке встретиться бы… Устроить бы соревнование, кто кого перепьет. Правда, Эдька развоняется, ну да хрен с ним. Подумаешь, тошнит его от „бухла“!

– А-ы-ы-ы… – проговорил арестованный Гмырь. – М-м-м…

– Заговорил, – констатировал Гаврилыч. – Начнем?

– Вообще-то связной речью этот бред назвать нельзя, – задумчиво произнес Эдуард, – но, может быть, это и к лучшему. Может быть, на поверхность сознания у арестованного всплывут сведения, которые он попытается скрыть от нас, когда придет в себя. Итак, начнем.

– Ваше имя? – строго спросил Эдуард.

– А-а-ахх-х-х… – захрипел Гмырь, поднимая голову и бессмысленно улыбаясь. – Бу-бу-бу…

Паучок с готовностью заскрипел пером.

– Это и есть твои секретные сведения? – ухмыльнулся Гаврилыч. – Смотри, как надо…

Гаврилыч поджал губы и вдруг оглушительно рявкнул:

– Смирно! Молчать! Как стоишь, черт?! Сидеть! Лежать?! Откуда знаешь Никиту Вознесенского?! Почему, твою мать так, помог ему бежать?! Отвечай, паскуда, пока я тебе все зубы не выбил!!! Смирно! Молчать! Запираться?! Ты у меня попляшешь, сволочь! Ты у меня еще не так запоешь!!!

Видимо, из всего шквала вопросов и восклицаний Гмырь понял только последнюю фразу – поэтому он поднял голову, некоторое время удивленно смотрел на двухголовое страшилище перед собой – и вдруг завыл дурным голосом:

– Скака-а-ал казак чере-е-ез долины-ы-ы… Через широ-о-окия-а-а поля-а-а-а!…

– Когда вступил в преступный сговор с преступником?! – продолжал рычать Гаврилыч. – Почему направил против общества и правительства противообщественные и противоправительственные действия?! Сесть! Встать!!! Молчать! Отвечать, когда с тобой разговаривают!

Гмырь икнул, почесал затылок о батарею и снова запел:

– Зайка моя, я твой тазик… ручка моя, я твой глазик…

– Молчать!!! Отвечать!!! Щас как дам больно!

– Больно… Мне больно! Не унять эту злую-у бо-о-оль!

– Ага! Значит, все-таки решил запираться?! Все-таки решил пойти по кривой дорожке антиобщественной деятельности?!

– На Муромской дорожке-е-е стояли-и-и три сосны-ы-ы…