Текст книги "Реквием для хора с оркестром"

Глава 9

Нестор Иванович Махно оторвал голову от поверхности стола и хмуро посмотрел на того, кто сидел напротив. Некоторое время Нестор Иванович молчал, морщась и покачиваясь на стуле, будто старался вспомнить – что за человек находится в комнате, кроме него самого – и никак не мог вспомнить. Потом, очевидно, какая-то ясная мысль пришла в его голову. Махно криво усмехнулся.

– Живой? – спросил он.

– Живой, – ответил Никита. – А ты быстро срубился. Ну и быстро очнулся, впрочем.

– В самое время очнулся, – сказал Махно, глянув на висевший на стене пульсирующий прибор, похожий одновременно на ежа и на будильник, – нам пора идти.

– Куда? – поинтересовался Никита.

– Узнаешь, – загадочно ответил Махно.

Он поднялся и, не совсем твердо держась на ногах, прошел к двери. Оглянулся. Никите ничего не оставалось, как только следовать за ним. Они вышли в коридор и, пройдя совсем немного, очутились в широкой комнате с удивительно низким потолком – здесь уже собралось более десятка членов организации, очевидно, весь состав ПОПУ был здесь.

– Ну как? – непонятно к кому обращаясь, спросил Махно.

– Пока еще нет, – шепотом ответил Рододендрон, – ждем.

– А чего ждем? – спросил Никита. На него зашикали.

– Стой и молчи, – приказал ему Махно, – сейчас все увидишь сам. Никаких вопросов не задавай и вообще… никаких звуков не издавай. Стой и молчи.

– Нет, а что здесь будет-то? – тем не менее спросил Никита.

– Хотел увидеть, как осуществляется контакт с Землей? – вопросом на вопрос ответил Махно.

Никита энергично кивнул головой.

– Конечно!

– Вот и смотри. Но – ни звука!

Никита снова кивнул. Он двинулся было сквозь плотно стоящую толпу, и его легко пропустили в центр комнаты, где прямо на каменном полу пылал яркий костер. Как мог гореть застывший бетон, Никита не понимал, но, заметив, что пламя не имеет никакого дымового хвоста и не коптит поэтому низкий потолок, решил, что происхождение огня вряд ли естественное. Тем более жара, кажется, не ощущалось тоже.

Собравшиеся молчали, глядя в мечущиеся языки ослепительного пламени, и сосредоточенность на их лицах была такая, что можно было бы подумать о них, будто ждут они появления какого-то божества.

Наконец кто-то тихонько начал напевать на мотив какой-то варварской колыбельной:

– Франсуа! Франсуа! Фран-су-а!

Мотив подхватили все, и примерно минуту под низким потолком плавало:

– Фран-су-а!

Костер вдруг зашипел и начал исходить желтыми искрами. Неизвестно отчего у Никиты екнуло сердце. Он на секунду закрыл глаза и помотал головой, чтобы избавиться от неприятного ощущения в груди, и когда снова посмотрел в огонь, то с изумлением увидел, как прямо в иссеченном желтыми искрами пламени в нескольких сантиметрах от пола покачивается сидящий на корточках негр с длиннющими волосами, скатанными в толстые колбаски, в каких-то фантастических лохмотьях. Во рту у негра торчал чудовищных размеров косяк, а глаза его были мутными, как вода в аквариуме, куда уронили целую коробку акварельных красок.

По комнате с низким потолком полетел сладковатый удушающий запах, в котором Никита враз признал дымок настоящей небодяженной марихуаны.

– Сейчас скажет пароль, – прохрипел на ухо Никите черт знает как взявшийся рядом с ним Махно.

Длинноволосый негр, оглядев присутствующих, поднял вверх правую руку, пальцы которой были сложены в какой-то диковинный знак, и проговорил, растягивая гласные:

– Растафари…

– Вместе со всеми говори отзыв! – снова услышал Никита голос Махно.

– Джа! – выдохнули собравшиеся, как один.

– Джа! – повторил вместе со всеми Никита.

Услышав отзыв на пароль, негр заулыбался, пыхнул косяком и вытянул вперед обе руки, в которых появился объемистый мешок. Мешок заколыхался, словно живой, вылетел за пределы огня и мягко шлепнулся на пол комнаты.

Негр оглядел присутствовавших и развел руками, словно ожидая чего-то.

– Рододендрон! – скомандовал Махно.

Рододендрон шагнул к огню, осторожно неся в руках целую охапку длинных и тонких палочек.

– Каннабис! – взвизгнул негр, протягивая ладони к Рододендрону.

Тот опустился на одно колено и положил палочки в ладони негру. И тотчас отошел в сторону почтительно смотря в пол. Негр прижал к груди палочки и широко улыбнулся.

«Что это?» – позабыв про свое обещание молчать, хотел спросить Никита, но Махно его опередил.

– Это пых, – сказал батька, – палочки пыха. Натуральный обмен, понимаешь? Мы ему пых, а он нам…

– Каннабис… – склонив голову набок, повторил негр, по лицу которого блуждала блаженная улыбка. – Растафари…

– Джа! – снова выдохнули все присутствовавшие – и Никита вместе с ними. – Джа! Джа!

Огонь начал тускнеть, и негр съежился в нем. Потом вспыхнул сноп желтых искр – так ярко, что Никита на мгновение ослеп.

А когда он снова обрел способность видеть, никакого костра посреди комнаты с низким потолком и никакого длинноволосого негра уже не было. Впрочем, мешок, полученный членами ПОПУ в обмен на палочки пыха, так и лежал на полу.

– Ну? – поняв, что все кончилось и теперь можно говорить, произнес Никита. – Что это все-таки было?

– Сейчас все объясню, – сказал Махно, наклонившийся над мешком.

* * *

Как известно, время в мире живых и в мире мертвых течет по-разному, а на острове Ямайка – и вовсе по-особому. Для негра Франсуа – самого грязного и ленивого негра на всем острове вообще не существовало такого понятия, как время. И днём и ночью Франсуа валялся под одним и тем же забором, ничего совершенно не делая. Никто никогда не видел даже, чтобы он ел, зато на косяк, дымящийся в его рту, можно было любоваться круглые сутки.

Местные жители давно перестали удивляться на Франсуа, хотя и раньше не особенно удивлялись, так как сами все были такими же. Изредка кто-нибудь из местных подводил к забору кого-нибудь из неместных и горделиво указывал на Франсуа, как на достопримечательность, вроде памятника национальному самосознанию.

– Вот, – говорили в таком случае, – наш сосед. Настоящий растаман – ленивый, грязный и вечно обкуренный. Ни хрена ничего не делает, только валяется под забором. И что самое интересное – откуда-то берет столько дури, что и сам курит, и еще другим толкает, так что деньги у него водятся.

– Да? – удивлялся неместный.

– Да, – с достоинством отвечали ему, – Франсуа – одна из величайших загадок природы. Он с самого рождения не умывался, никогда не ходил в школу и уже двадцать лет проделывает не больше десяти шагов в день.

– Да? – качал головой неместный, стараясь силой мысли проникнуть в глубины загадочной ямайской души.

– Да. Говорят еще, что Франсуа ежевечерне обкуривается до такой степени, что умирает – в самом прямом смысле слова покидает нашу бренную землю и уходит в другие измерения. Что он там в других измерениях делает – непонятно, но, наверное, имеет какой-то бизнес, потому что всегда при деньгах – и марихуаны высочайшей пробы у него полно. А торговец из лавки напротив рассказывает, что Франсуа делает ему девяносто процентов выручки, скупая все сигареты и спирт. И никто не может понять, зачем ему этот спирт, если у него есть марихуана?

– Да? – снова говорит неместный, но уже без удивления, потому что, повторяем, на острове Ямайка практически все население мало чем отличается от Франсуа. И по другим измерениям путешествуют многие. Вот, например, бывший губернатор острова Фрэнк Гонсалес, предпочитавший марихуане гашиш, однажды, напившись китайского едкого пепельного дыма, ушел в затяжное странствие черт знает куда, а вернулся обратно, держа на руках фиолетового таракана размером с собаку. Таракана Фрэнк посадил на поводок и выгуливал в своем особняке каждое утро и каждый вечер. История эта была известна со слов охранника Гонсалеса и его же сторожа, выращивавших на продажу коноплю, – и верить этой истории надо было тоже с оглядкой, потому что в последнее время сторож и охранник, сократившие объем продаж конопли в свою пользу, стали утверждать, что никакого существа из других измерений не было, просто бывший губернатор Фрэнк Гонсалес сам каждое утро и каждый вечер превращался в таракана.

* * *

– Вот таким вот образом, – закончил объяснять Махно, – наш посредник, землянин Франсуа, осуществляет контакт с загробным миром. Не знаю, может быть, он ученый какой или что-то в этом роде. В любом случае он гений! Открыть канал общения с загробным миром! Мы ему пых передаем, он его, наверное, использует для своих опытов, а он нам земные продукты, которые, кстати говоря, здесь имеют уникальную и совершенно неожиданную ценность. Какую – узнаешь потом.

– А если, – задумчиво проговорил Никита, – вместо пыха на руки положить ему живое существо? То есть не живое, а… одушевленное. Не пробовали?

– Пробовали, – подтвердил Махно кивком головы, – но при пересылке в другие измерения одушевленное существо исчезает без следа. Не знаю почему… Три добровольца уже погибли, больше опытов я решил не проводить. А вот материальные, так сказать, ценности вроде сигарет и спирта, которые мы получаем с Земли, проходят свободно.

– А зачем вам спирт? – спросил Никита. – Сам же говорил, что водка на наш организм не действует. Мы ее пить не можем.

– А ее никто и не пьет, – усмехнулся Махно. – Понимаешь, когда я начинал эксперименты с Франсуа, я рассчитывал завладеть земным оружием, но в сознании Франсуа нет такого понятия, как «оружие», «война» и тому подобное. Тогда я предположил, что земные предметы и продукты могут обладать свойствами совершенно неожиданными для мертвых. И оказался прав. Я столько времени потратил, чтобы выяснить, что спирт, если его в определенных пропорциях смешать с местным «бухлом», воздействует на мертвую плоть так, как, например, на живую плоть воздействует напалм или сильная кислота. А поняв это, я сконструировал мощное оружие… Вот.

И Махно опять скрылся за портьерой, а когда вышел оттуда, в руках у него был диковинного вида пистолет, напоминавший сильно уменьшенный в размерах пылесос.

– Держи, – сказал Махно, протягивая пистолет Никите. – Корпус… А вот эта кишка – дуло. Вот на этот рычажок нажимаешь и из кишки… то есть из дула – прыскает струя, которая без остатка растворит любого из здешних созданий. Осторожно, пистолет заряжен.

– Ничего себе агрегат, – с уважением сказал Никита.

– То-то, – усмехнулся Махно, – а ты думал, мы кто? Отщепенцы, скрывающиеся в подземелье? Нет, мы сильная организация. О нас знают и нас боятся. Вот и засылают сюда – к нам, в ПОПУ, своих шпионов. Если бы не Барся, которая шпиков за версту чует, совсем плохо было бы. Скажу тебе больше, – понизил голос Махно, – у меня уже все готово для переворота – прокопан тоннель прямо под правительственное здание, но… пока не хватает людей. Один нехороший человек говорил – кадры решают все, так вот мне бы сейчас очень не помешали хорошие кадры.

– Ясно, – проговорил Никита, рассматривая пистолет-пылесос, – но мне кажется, с мощным оружием, да еще и используя фактор внезапности, можно и с десятком людей захватить правительственное здание.

– Захватить правительственное здание, – вздохнул Махно, – эх, мне ли не знать, как это делается! Раз-два и готово! Главное, срубить голову у дракона государства, тогда все остальное окажется в наших руках. А потом… Захватить заложников и требовать у Совета Миров выполнить наше требование. Оно у нас одно-единственное – самоуправление. Дайте нам жить так, как мы хотим! Вот и все!

– Вот и все, – повторил Никита и отдал пистолет-пылесос Махно. – А что, неплохая идея. А потом уже можно будет и узнать секрет пространственно-временных перемещений.

– Потом можно будет все, – согласился Махно.

* * *

Как обычно, Рододендрон и Барся стояли на посту. Рододендрон скучал и лепил из синей грязи куличики граненым стаканом, это явно свидетельствовало о том, что Рододендрон не отказался бы от нескольких порций «бухла». Но пить на посту было запрещено, а пыха Рододендрон не любил. Барся лежала рядом, уткнувшись носом в грязь, и мирно посапывала.

Тишина, густая и глухая, как старый продавленный диван, висела под потолком пещеры. Только капали в лужи мутные капли, и тоскливо вздыхал Рододендрон. Когда давящую пещерную тишину разнообразил звук гудящей в неподвижном воздухе мухи, Рододендрон даже обрадовался. Он тотчас поднялся на ноги, приставил руки козырьком ко лбу и стал вглядываться в потемки. Муху – удивительно большую и угольно-черную – он заметил сразу.

– Барся! – позвал он.

Саблезубая тигрица подняла голову. Увидев муху, она вдруг зарычала и оскалилась.

– Ты чего это? – заинтересовался Рододендрон. – Насекомое какое-то, а ты на него так реагируешь… Впрочем, ладно. Тебе, наверное, тоже скучно. Ну-ка, взять ее!

Долго упрашивать Барсю не надо было. Она тут же вскочила на все четыре лапы и принялась прыгать, щелкая клыками, безуспешно пытаясь поймать муху. Некоторое время Рододендрон только наблюдал, потом, заразившись охотничьим азартом тигрицы, не выдержал и тоже активно включился в процесс ловли.

– Заходи справа! – закричал он Барсе. – Перекрой ей путь к отступлению. А я ее сейчас…

Насмерть перепуганная муха металась под самым потолком. Она, наверное, рада была бы покинуть эту пещеру, улетев обратно, но выхода не находила, потому что постоянно мешали осмотреться как следует – Барся прыгала из стороны в сторону, рыча и клацая своими страшными зубами, а Рододендрон вообще поднял невообразимый шум – он размахивал руками и вопил, как будто надеялся, что муху от нагоняемого им страха хватит кондратий и она бесчувственно падет в грязь. Но муха не падала.

Тогда Рододендрон решил изменить тактику. Он отошел в угол, приказал Барсе гнать муху на него, а сам широко развел ладони, словно для предстоящих аплодисментов. Барся добросовестно исполняла приказ, но муха, очевидно, была не такой дурой, чтобы лететь навстречу своей, гибели, и летала где угодно, но только подальше от изготовившегося прихлопнуть ее Рододендрона.

– Давай! – подбадривал Рододендрон Барсю дикими криками. – Кусай ее! Вот-вот, чуть не схватила… Давай, котеночек, давай! Лови, ети ее мать! Ло-о…

Черт его знает, сколько бы продолжалось это безобразие, если бы в пещере вдруг не рявкнул громкий начальственный голос:

– А ну, прекратить!

Рододендрон и Барся, узнав голос батьки Махно, замерли по стойке «смирно». Причем Барся замерла по стойке «смирно» в том момент, когда, подпрыгнув, летела к потолку, поэтому шмякнулась в грязь, как колода, подняв целый фонтан синих брызг, в котором вдруг исчезла злосчастная муха.

– И что здесь происходит? – поинтересовался Махно.

– Муху ловим, – помедлив, ответил Рододендрон, – то есть нарушителя.

– Какую еще муху? – поморщился батька. – Где она?

– Тут была, – озираясь, сообщил Рододендрон, – здоровенная такая и черная.

Махно внимательно оглядел пещеру, но пропавшую без следа муху, конечно, не обнаружил.

– Хватит мне мозги пудрить! – гаркнул он. – Устроили здесь… заседание Учредительного собрания. Визжат и прыгают, как институтки… Смирно!

Рододендрон, который и так стоял по стойке «смирно», выкатил грудь. Барся поспешно вылезла из лужи и стала рядом, сложив передние лапы в третью балетную позицию.

– Сколько раз я говорил вам о дисциплине! – начал отчитывать Махно. – Сколько раз…

– Вы сами утверждали, – почтительно напомнил Рододендрон, – лозунгом каждого человека должны стать слова – «дайте нам жить так, как хочется».

– Чтобы жить как хочется, надо сначала завоевать эту жизнь, – перебил его Махно, – только военный переворот спасет нас. А военный переворот не может быть осуществлен без единой слаженной команды, а единая слаженная команда невозможна без дисциплины! Это-то понятно?

Впрочем, ничего такого муха не слышала. Воспользовавшись сумятицей в рядах своих мучителей, она шмыгнула в проход, из которого появился Махно. Долго она летела по коридору, пока не достигла накрепко запертой двери. Пожужжав у двери, она обнаружила щель, в которую могла пролезть, и пролезла.

Это была комната Юлия. Три стены из четырех занимали громадные – от пола до потолка – зеркала. В углу у двери стоял шкаф, на створках которого висел большой амбарный замок. Но сейчас створки были открыты, обнажая душное нутро шкафа, до отказа забитое воздушными тканями самой изысканной одежды. Юлий, переодетый в женское платье, перевитый розовыми и голубыми ленточками и надушенный, жеманно танцевал посреди комнаты, с блаженной улыбкой на лице разглядывая собственное отражение сразу в трех зеркалах. Муху, усевшуюся на створку шкафа, он не заметил.

– Вот кто-то с горочки спустился… – не грубым мужественным басом, а тонким девичьим голоском напевал Юлий в такт исполняемым па, – наверно, милый мой иде-от… На нем защитна гимнастерка… ля-ля-ля… ля-ля… ля-ля…

Дальше слов он не знал и до бесконечности повторял одно и то же:

– Вот кто-то с горочки спустился… Наверно, милый мой идет… На нем защитна гимнастерка… ля-ля-ля… ля-ля… ля-ля…

Мухи, конечно, не умеют смеяться – и глупостью было бы предположить, что именно от смеха муха покачнулась и своим довольно крупным – для данного вида насекомых – тельцем поколебала створку шкафа. Створка скрипнула и захлопнулась. Испуганная муха взлетела под потолок.

Юлий, точно его окликнули, резко обернулся. Никого не заметив в комнате, он тем не менее покраснел, в один момент содрал с себя женскую одежду, натянул джинсовый комбинезон и просторный свитер. Платье и ленточки сгреб в охапку и закинул в шкаф. Створки шкафа закрыл и долго возился с замком, который, как живой, вырывался у него из рук. Справившись наконец, Юлий уселся на койку, стоящую рядом со шкафом, и скрестил руки на груди.

Но долго он так не просидел. Черты его лица вдруг исказила смертная тоска. Юлий вздохнул и опустил руки.

– Вот напасть… – пробормотал он, – откуда у меня эти женские наклонности? Ничего не могу с собой поделать – как подступает к сердцу, так аж двигаться больно. Легчает, только когда переоденусь в женское и немного… выпущу пар. Что за мука? Откуда у меня это? Я ведь чемпион Белоруссии по бодибилдингу, я настоящий мужик! Неужели из-за имени все? Черт, родители хреновы… Не могли назвать меня Серегой или Васей. Или Вовой. Чем плохое имя – Вова?.. Надо было выпендриться – Юлий! Тьфу!

Перебирая лапками, муха по потолку пробежала к двери – нашла ту самую щель, через которую сюда проникла, – и вылетела из комнаты.

* * *

Она пролетела по коридору довольно приличное расстояние. Все комнаты, которые муха встречала по дороге, были пусты. Совершенно непонятно было, что надо этой мухе в подземелье и почему она скрупулезно облетает каждую комнату, будто ищет что-то. За следующим поворотом муха едва не врезалась в открытую дверь. Облетев ее, муха спикировала в комнату и тут же взвилась ввысь – к потолку, – села на старинную люстру из полудесятка свечей и притаилась. Сидеть было жарко и копотно, но другого укрытия в комнате, кажется, не было – пустые, голые стены, обшарпанный пол, даже кровати нет. В углу ворох старой гнилой соломы, а на соломе, скрестив по-турецки ноги, сидит Соловей-разбойник, в задумчивости теребя редкие усики на своем скуластом монгольском лице.

Руками Разбойник словно бы в рассеянности загребает солому и катает из нее небольшой округлый сверток.

Поджимая лапки под сетчатое брюшко, муха слушает заунывное, тянущее за душу пение Соловья-разбойника, и, наверное, к своему удивлению, узнает колыбельную песню:

Баю-баюшки-баю…

Не ложися на краю,

Придет серенький волчок,

Завернет в бараний рог

И утащит под кусток,

Из тела вырвет мяса клок…

Закопает кости в стог,

На луну завоет рок…

Действуя, очевидно, не сознательно, а в задумчивой рассеянности, Соловей-разбойник обхватывает двумя руками соломенный сверток и, держа его на манер запеленатого младенца, начинает качать в такт колыбельной.

Песня, впрочем, скоро заканчивается, но Разбойник еще некоторое время тянет мотив – и только потом замолкает, не прекращая тем не менее убаюкивать воображаемого младенца.

Муха встрепенула крылышками, и Соловей-разбойник вздрогнул, будто услышал шорох.

Он опустил ворох соломы на колени и по-бабьи подпер подбородок кулаком.

– Эх, горюшко, – процедил он сквозь зубы. – Никакого просвета нет. И жизнь была горемычная и смерть тоже… Я же былинный герой, я же тоже могу размножаться, как эти богатыри мудацкие… Чем я хуже Добрыни? У него хоть сынок есть – Беломор, – а у меня никого. Ни на том свете, ни на этом… Вот бы мне бабеночку найти какую… Говорят, катается какая-то сдобная на избушке, Нюркой зовут. Да только как мне до нее добраться – я же в подземелье, а она на поверхности… Скорее бы уж батька переворот свой начал. Как захватим власть, так я разгуляюсь. Он говорил – живите так, как вам хочется тогда. Вот я и заживу… Хотя и мертвый. Да-а…

Соловей-разбойник опустил голову на грудь и замолчал. Муха сидела тихо, словно ждала, что он скажет еще, но, когда послышался мерный храп, она взмахнула крылышками и вылетела вон из комнаты.

Дальнейший путь ее был недолог. Она долетела до большой металлической двери и зависла в воздухе, как маленький вертолет. Потом покружила возле двери, тщетно отыскивая хоть какое-то отверстие, сквозь которое можно проникнуть за дверь, но ничего не нашла.

Тогда она поднялась повыше и, удобно устроившись на окосячине, затаилась.

* * *

Темнота вокруг смыкалась плотным душным кольцом. Скрежет камня о камень дал ослепительную искру, вспыхнул красно-желтый неровный свет маленького факела, и тьма неохотно и недалеко отступила, давая возможность огню окрасить мерцающим жаром бледное лицо и кусок кирпичной стены, разделенной наполовину свисающей ржавой цепью.

Складки у глаз дрогнули, выпуская сгустившиеся тени, и глаза открылись. Гмырь огляделся, но ничего не увидел из-за слепящего света факела.

– Где я? – разлепив слипшиеся губы, сипло спросил он.

Никакого ответа он не услышал, только факел качнулся чуть в сторону, на мгновение снова окунув Гмыря в темноту, но осветив другое лицо.

– Ч-черт, – выговорил Гмырь, – я уж думал…

– Кончай маскарад, – перебил его кто-то невидимый металлическим голосом.

Гмырь поперхнулся, прокашлялся, сплюнул в сторону и сказал чистым и ровным голосом:

– Ладно…

Тотчас, сползая, звякнула по кирпичной стене ржавая цепь и загремела, как змея, сворачиваясь на каменном полу. Гмырь, по лицу и одежде которого плясали огненные отблески, усмехнулся и легко стряхнул с себя наручники.

– Я уж думал, что я все еще в тюряге, – договорил он, – не помню, когда вы меня оттуда вытащили. Этот ненормальный ифрит… Как его? Эдуард Гаврилыч – чуть, в натуре, меня не угробил своим допросом…

– Кстати, о допросе, – снова перебили Гмыря, – что ты ему говорил.

– Ничего, – пожал плечами Гмырь, – все прошло по плану – гладко и без подозрений. Отхлебнув «бухла», устроил показательное выступление с употреблением безвредного суррогата и последующим концертом по заявкам телезрителей. Этот чокнутый участковый ни хрена от меня не добился. Только…

Гмырь вдруг поморщился, что-то припоминая.

– Только вот, кажется… потом кто-то еще приходил, – продолжил Гмырь не совсем уверенно, – или не приходил… Короче говоря, почему-то мне кажется, что кто-то меня допрашивал еще – кроме Гаврилыча. Или… Нет, не помню… Наверное, почудилось. Наверное, я и вправду «бухла» слишком много отпил. И жопа почему-то болит.

– Не болтай ерунды! – снова оборвали его. – Говори, как было.

– Да не помню я! – с досадой воскликнул Гмырь. – Ладно, забудьте – херня все это. Наверное, и вправду приглючилось… А с Никитой все прямо как по маслу прошло. В кинотеатре подловил его, на базар раскрутил, потом к Витьку отволок… Воробей тоже не в курсах – думает теперь, что меня в тюряге мытарят. Ну и… Как Никита побежал, я в коридор выглянул – менты эти… ифриты его ластануть хотели, а он ловко так от них отмахался, решетку сорвал и – ласточкой в дыру. Как в кино американском. Менты следом – да только они туда ни хрена не пролезут – здоровенные…

Гмырь замолчал.

– А если и пролезут, – снова зазвучал металлический голос, – найдут только лаз, ведущий на улицу. Дыру, в которую Никита должен был провалиться, мы закрыли – муха не проскочит. Ну, муха, может быть, и проскочит, а вот существо покрупнее – вряд ли.

Гмырь прикрыл ладонью глаза. Он вдруг ощутил тайное беспокойство, в котором не хотел признаваться самому себе. Свет факела слепил его, а лица собеседника – кроме того, самого первого мгновения – он не видел. Да и диалог что-то затягивался.

– Ну ладно, – стараясь говорить беззаботно, усмехнулся Гмырь. – Свое задание я выполнил, теперь выполняйте ваше обещание.

Факел зачадил, испуская черный, невидимый в темноте дым. Гмырь отнял руку от лица. Факел вспыхнул снова, и вдруг свет его стал тяжелым, вязким и удивительно неприятным. Гмырь отшатнулся, ударился спиной о стену, открыл рот, чтобы спросить «в чем дело?», но внезапно понял, что никакими конкретными словами причины своего беспокойства описать не может.

Факел погас.

– Эй! – позвал в темноту Гмырь. – Чего это?..

Тьма съежилась, как зверь, готовящийся к прыжку. Гмырь отпрыгнул в сторону, наткнулся на стену и упал. А потом ему показалось, что из каменного пола выстрелили миллионы тончайших щупальцев, захлестнувших его тело целиком – так плотно и полно, что нельзя было даже крикнуть.

* * *

Массивная металлическая дверь, скрипнув, приоткрылась. Успевшая уже задремать муха испуганно взвилась под потолок. Показавшийся на пороге комнаты Махно обернулся к Никите, который еще только поднимался из-за стола.

– Пойду, – сказал Махно, – успеем еще поговорить. Надо караулы обойти, а то я Рододендрону сегодня уже выговор сделал – вместе с Барсей гонялись за каким-то насекомым. Шуму подняли – того и гляди весь Город сбежится. Пойду посмотрю, как там он после нагоняя себя чувствует. А насчет того, чтобы времени не терять, тут ты прав. Надо действовать решительно. А копить силы – нецелесообразно. Нашу организацию накрыть могут в любой момент. Шпиков в городе – пруд пруди. Еще и к нам сюда просочатся… Прямо сейчас отдам приказ, чтобы все входы и выходы наружу замуровать. И никому не отлучаться – до того самого момента, пока не начнем переворот. Лучше перестраховаться, чем не это… недостраховаться… Это я знаю – на Земле научили. Все замуровать – чтобы муха даже не пролетела! Чтобы муха не пролетела!

Никита сунул руки в карманы и неопределенно покачал головой. Муха юркнула в комнату и стремительно спряталась за портьеру.

– Еще пару пистолетов-пылесосов наладить – и хорошо, – продолжал Махно, – подземный ход под правительственное здание уже вырыт, надежные люди есть, оружие и главное – железная решимость! А остальное приложится. Когда захватим власть – сбросим к чертовой матери существующий строй и отыщем секретные приборы, позволяющие путешествовать во времени и пространстве.

– Это да, – оживился Никита. – Это нужно…

– Ну, пойдем, пойдем. Я тебе твою комнату покажу. Да и еще кое-что покажу…

И они вышли за дверь. Муха метнулась было тоже, но не успела – ударилась о железную дверную ручку и грянулась оземь – впрочем, тут же обратившись в некое подобие добра молодца.

– Невероятное событие! – ошарашенно проговорил постигший в совершенстве искусство конспирации Билл Контрр, сбросив маскировочный костюм мухи. – Тайная организация! План свержения власти! И бандит Вознесенский здесь! Это заговор! Я не то что повышение получу, я… я генералом стану! Итс вандерфул!

В волнении Билл несколько раз пробежал туда-сюда по комнате, потирая руки.

– Немедленно сообщить, – пробормотал он, прыгнув к двери, но тут же вспомнив, что дверь закрыта.

– Как же так? – произнес разведчик, останавливаясь. – Как же я теперь… обратно? Я в ловушке?

* * *

– Вот, – проговорил Махно, подводя Никиту к одной из дверей в темном коридоре.

– Это моя комната? – поинтересовался Никита.

– Нет, – хмыкнул батька, – это… камера. Тут содержится… как бы это сказать… главный наш козырь на случай провала. Заложник.

– Заложник? – удивился Никита. – Ифрит, что ли?

– Да кому он нужен твой ифрит, – досадливо отмахнулся Махно. – Полуцутик! Понимаешь? Цутики и полуцутики – коренное население загробных миров.

– Это я знаю, – вставил Никита.

– Так как мы этого полуцутика захомутали, чистая хохма, – начал рассказывать Махно, отпирая тяжелую дверь камеры, – Юлий с Соловьем пошли на разведку – смотрят, летит это чудо. Крыльями размахивает, горланит что-то, чуть ли на землю не падает. Думали, он больной какой-нибудь, но потом вспомнили, что цутики эти и полуцутики не болеют никогда и бессмертны. Пригляделись – а он пьяный вдупелину. Ну, достали пистолеты-пылесосы, чтобы испробовать, как наша адская алкогольная смесь действует на коренных жителей загробных миров. Пальнули сразу из двух стволов и сбили крылатого. Он упал и захрапел тут же. С тех пор и не просыпался. А знаешь почему? – закончив возиться с замком, спросил Махно.

– Почему? – полюбопытствовал без всякого, впрочем, любопытства Никита.

– Потому что мы его заспиртовали! – объявил Махно и распахнул дверь. – Прошу.

Никита прошел в камеру, представляющую собой крохотную комнатушку без всякого намека на окна. В углу стоял топчан, а на топчане – большая бутыль с жидкостью – спиртом, надо думать. А в бутыли плавал, сонно моргая маленькими глазками, самый настоящий полуцутик.

– Г-гы-ы! – узнав, воскликнул пораженный Никита.

– Что? – переспросил Махно.

– Полуцутик Г-гы-ы, – объяснил Никита. – Это имя у него такое – Г-гы-ы. Я его знаю! Вот так встреча.

– Встреча, встреча, – заторопился Махно, выводя Никиту под руку из камеры, – пошли… Надо же где знакомого своего встретил.

– Наверное, не очень хорошо, что он тут, – наморщившись, неуверенно проговорил Никита, – он ведь меня спас из Смирилища. Ну, я тебе рассказывал.

Махно уже запирал тяжелую дверь.

– Не спас, – неохотно пояснил он. – А вытащил, чтобы позабавиться. Тебя же чуть Толик не сожрал со своим Комариком – ты мне сам говорил. А этот гад, буржуйская морда, на тебя ставки делал, как на беговую лошадь. Ладно, пока закончим этот разговор. Пойдем я тебе покажу твою комнату.

Никита подумал еще немного, потом вздохнул и спросил:

– А ему ничего не будет из-за того, что он… заспиртованный?

– А что ему может быть? – хмыкнул Махно. – Он же бессмертный. Ну, пойдем, хватит стоять…

– Пойдем, – согласился Никита.

* * *

Немногим позже Никита сидел в своей комнате на полу, так как никакой мебели в комнате не было, и горько плакал, малодушно поддавшись внезапно охватившей его тоске.

– Бедный я, – бормотал Никита, глотая слезы, – бедные мои мертвые ноги… Бедные мои мертвые руки… бедные мои мертвые глаза… бедные мои мертвые уши… Но ведь это еще не конец, правда? Мы совершим переворот, потом я узнаю, как перемещаться во времени и пространстве, и вернусь обратно… Это ведь еще не конец?