Текст книги "Мир Полудня (сборник)"

– Рада, ну мы пошли.

– Идите,  –  сказала Рада, не оборачиваясь.

– Пошли, Мак,  –  сказал Гай, нахлобучивая берет.

– Позвоните,  –  сказала Рада.  –  Если задержитесь, обязательно позвоните…  –  Она так и не обернулась.

Вестовой предупредительно распахнул перед Гаем дверцу. Сели, поехали. Видимо, дело было срочное: шофер гнал, включив сирену, по резервной зоне. Гай с некоторым сожалением подумал, что вот пропал вечерок, редкий, хороший вечерок, уютный, домашний, беззаботный. Но такова жизнь гвардейца! Сейчас прикажут, ты сядешь в танк и будешь стрелять  –  сразу после бутылки пива, после уютной пижамы, после песенок под гитару. Такова прекрасная жизнь гвардейца, лучшая из всех возможных. И не нужно нам ни подружек, ни жен, и правильно Мак не ищет жениться на Раде, хотя и жалко сестренку, конечно… Ничего, подождет. Любит  –  так подождет…

Машина ворвалась на плац и затормозила у входа в казарму. Гай выскочил, взбежал по ступенькам. Перед дверью канцелярии он остановился, проверил положение берета, пряжки, быстро оглядел Мака, застегнул ему пуговицу на воротнике  –  массаракш, вечно она у него расстегнута!  –  и постучал. «Войдите!»  –  каркнул знакомый голос. Гай вошел и доложился. Господин ротмистр Чачу в суконной накидке и фуражке сидел за своим столом. Он курил и пил кофе, снарядная гильза перед ним была полна окурками. Сбоку на столе лежали два автомата. Господин ротмистр медленно поднялся, тяжело оперся на стол обеими руками и, уставясь на Мака, заговорил:

– Кандидат Сим. Ты проявил себя незаурядным бойцом и верным боевым товарищем. Я ходатайствовал перед командиром бригады о досрочном производстве тебя в достоинство действительного рядового Боевой Гвардии. Экзамен огнем ты выдержал вполне успешно. Остается последний экзамен  –  экзамен кровью…

У Гая радостно подпрыгнуло сердце. Он не ожидал, что это случится так скоро. Молодец, ротмистр! Вот что значит  –  старый вояка! А я-то, дурак, вообразил, будто он под Мака копает… Гай посмотрел на Мака, и радость его несколько поубавилась. Лицо Мака было совершенно деревянным, глаза выкачены, все по уставу, но именно сейчас можно было бы не придерживаться так строго уставных правил.

– Я вручаю тебе приказ, кандидат Сим,  –  продолжал господин ротмистр, протягивая Маку лист бумаги.  –  Это первый письменный приказ, адресованный тебе лично. Надеюсь, не последний. Прочти и распишись.

Мак взял приказ и пробежал его глазами. У Гая снова екнуло сердце, но уже не от радости, а от какого-то тяжелого предчувствия. Лицо Мака оставалось по-прежнему неподвижным, и все было как будто в порядке, но он чуть-чуть помедлил, прежде чем взял перо и расписался. Господин ротмистр осмотрел подпись и положил листок в планшет.

– Капрал Гаал,  –  сказал он, беря со стола запечатанный конверт.  –  Ступай в караульное помещение и приведи приговоренных. Возьми автомат… нет, вот этот  –  с краю.

Гай взял конверт, повесил автомат на плечо, повернулся кругом и направился к двери. Он еще услышал, как господин ротмистр сказал Маку: «Ничего, кандидат, не трусь. Это страшно только по первому разу…» Гай бегом направился через плац к зданию бригадной тюрьмы, вручил начальнику караула конверт, расписался, где нужно, сам получил необходимые расписки, и ему вывели приговоренных. Это были давешние заговорщики  –  толстый дядька, которому Мак вывернул пальцы, и женщина. Массаракш, этого только не хватало! Женщина  –  это совсем лишнее… Это не для Мака… Он вывел арестованных на плац и погнал их к казарме. Мужчина плелся нога за ногу и все баюкал свою руку, а женщина шла, прямая как жердь, засунув руки глубоко в карманы жакетки, и, казалось, ничего не видела и не слышала. Массаракш, а почему, собственно, не для Мака? Какого дьявола! Эта баба такая же гадина, как и мужик. Почему мы должны давать ей какие-то льготы? И почему это, массаракш, надо предоставлять какие-то льготы кандидату Симу? Пусть привыкает, массаракш-и-массаракш!..

Господин ротмистр и Мак были уже в машине. Господин ротмистр  –  за рулем, Мак с автоматом между колен  –  на заднем сиденье. Он открыл дверцу, и приговоренные залезли внутрь. «На пол!»  –  скомандовал Гай. Они послушно сели на железный пол, а Гай  –  на сиденье напротив Мака. Он попытался поймать его взгляд, но Мак глядел на приговоренных. Нет, он глядел на эту бабу, которая съежилась на полу, обхватив колени. Господин ротмистр, не оборачиваясь, сказал: «Готовы?»  –  и машина тронулась.

По дороге не разговаривали. Господин ротмистр гнал машину на безумной скорости  –  видимо, хотел все кончить до сумерек, да и чего медлить… Мак все время глядел на женщину, словно ловил ее взгляд, а Гай все ловил взгляд Мака. Приговоренные, цепляясь друг за друга, ерзали по полу, толстяк попытался было заговорить с бабой, но Гай прикрикнул на него. Машина выскочила за город, миновала южную заставу и сразу же свернула на заброшенный проселок, знакомый, очень знакомый проселок, ведущий к Розовым Пещерам. Машина подпрыгивала всеми четырьмя колесами, держаться было неудобно, Мак не желал поднимать глаз, а тут еще эти полупокойники все время хватались за колени, спасаясь от немилосердной тряски. Гай наконец не вытерпел и треснул толстого гада сапогом под ребра, но это не помогло  –  тот все равно продолжал хвататься. Господин ротмистр еще раз повернул, резко притормозил, и машина медленно, осторожно съехала в карьер. Господин ротмистр выключил двигатель и скомандовал: «Выходи!»

Было уже около восемнадцати часов, в карьере собирался легкий вечерний туман, выветрившиеся каменные стены отсвечивали розовым. Когда-то здесь добывали мрамор, а кому он сейчас нужен, этот мрамор?..

Дело подходило к развязке. Мак по-прежнему держался, как идеальный солдат: ни одного лишнего движения, лицо равнодушно-деревянное, глаза в ожидании приказа устремлены на начальство. Толстяк вел себя хорошо, с достоинством. С ним хлопот, по-видимому, не будет. А вот баба под конец расклеилась. Она судорожно стискивала кулаки, прижимала их к груди и снова опускала, и Гай решил, что будет истерика, но волочить ее на руках к месту казни все-таки, кажется, не придется.

Господин ротмистр закурил, посмотрел на небо и сказал Маку:

– Веди их по этой тропинке. Дойдешь до пещер  –  сам увидишь, где их ставить. Когда закончишь, обязательно проверь и при необходимости добей контрольным выстрелом. Что такое контрольный выстрел  –  знаешь?

– Так точно,  –  произнес Мак деревянным голосом.

– Врешь, не знаешь. Это  –  в голову. Действуй, кандидат. Сюда ты вернешься уже действительным рядовым.

Женщина вдруг сказала:

– Если среди вас есть хоть один человек… сообщите моей матери… Поселок Утки, дом два… это рядом… Ее зовут…

– Не унижайся,  –  басом произнес грузный.

– Ее зовут Илли Тадер…

– Не унижайся,  –  повторил грузный, повысив голос, и господин ротмистр, не размахиваясь, ткнул его кулаком в лицо. Грузный замолчал, схватившись за щеку, и с ненавистью посмотрел на господина ротмистра.

– Действуй, кандидат,  –  повторил господин ротмистр.

Мак повернулся к приговоренным и сделал движение автоматом. Приговоренные пошли по тропинке. Женщина обернулась и еще раз крикнула:

– Поселок Утки, дом два, Илли Тадер!

Мак, выставив перед собой автомат, медленно шел за ними. Господин ротмистр распахнул дверцу, боком сел за руль, вытянул ноги и сказал:

– Ну вот. Четверть часика подождем.

– Так точно, господин ротмистр,  –  машинально ответил Гай. Он смотрел вслед Маку, смотрел до тех пор, пока вся группа не скрылась за розоватым выступом. На обратном пути нужно будет купить водки, подумал он. Пусть напьется. Некоторым это помогает.

– Можешь закурить, капрал,  –  сказал господин ротмистр.

– Благодарю вас, господин ротмистр, я не курю.

Господин ротмистр далеко сплюнул сквозь зубы.

– Не боишься разочароваться в своем приятеле?

– Никак нет…  –  нерешительно сказал Гай.  –  Хотя, с вашего позволения, мне очень жаль, что ему досталась женщина. Он  –  горец, а у них там…

– Он такой же горец, как мы с тобой,  –  сказал господин ротмистр.  –  И дело здесь не в женщинах… Впрочем, посмотрим. Чем вы занимались, когда вас вызвали?

– Пели хором, господин ротмистр.

– И что же вы пели?

– Горские песни, господин ротмистр. Он знает очень много песен.

Господин ротмистр вышел из машины и принялся прохаживаться взад-вперед по тропинке. Больше он не разговаривал, а минут через десять принялся насвистывать «Гвардейский марш». Гай все ждал выстрелов, но выстрелов не было, и он начал беспокоиться. Он и сам не знал, почему беспокоится. Убежать от Мака немыслимо. Обезоружить его  –  еще более немыслимо. Но тогда почему он не стреляет? Может быть, он повел их дальше обычного места?.. На обычном  –  слишком сильно пахнет, божедомы зарывают неглубоко, а у Мака слишком уж сильное обоняние… он из одной своей брезгливости лишних километров пять пройти способен…

– Н-ну, так…  –  сказал господин ротмистр, останавливаясь.  –  Вот и все, капрал Гаал. Боюсь, что мы не дождемся твоего дружка. И боюсь, тебя сегодня в последний раз называют капралом.

Гай с изумлением посмотрел на него. Господин ротмистр ухмылялся.

– Ну, что смотришь? Что ты таращишься, как свинья на ветчину? Твой приятель бежал, дезертировал, он трус и изменник! Понятно, рядовой Гаал?

Гай был поражен. И не столько словами господина ротмистра, сколько его тоном. Господин ротмистр был в восторге. Господин ротмистр торжествовал. У господина ротмистра был такой вид, словно он выиграл крупное пари. Гай машинально поглядел в глубину карьера и вдруг увидел Мака. Мак возвращался один, автомат он нес в руке за ремень.

– Массаракш!  –  прохрипел господин ротмистр. Он тоже увидел Мака, и вид у него сделался обалделый.

Больше они не говорили, они только смотрели, как Мак неторопливо приближается к ним, легко шагая по каменному крошеву, на его спокойное, доброе лицо со странными глазами, и в голове у Гая царила сумятица: ведь выстрелов же не было… неужели он задушил их… или забил прикладом… он, Мак, женщину? Да нет, чепуха… Но не было же выстрелов!..

В пяти шагах от них Мак остановился и, глядя господину ротмистру в лицо, швырнул автомат ему под ноги.

– Прощайте, господин ротмистр,  –  сказал он.  –  Тех несчастных я отпустил и теперь хочу уйти сам. Вот ваше оружие, вот одежда…  –  Он повернулся к Гаю и, расстегивая ремень, сказал ему:  –  Гай, это нечистое дело. Они нас обманули, Гай…

Он стянул с себя сапоги и комбинезон, свернул все в узел и остался таким, каким Гай увидел его впервые на южной границе,  –  почти голым и теперь даже без обуви, в одних серебристых трусах. Он подошел к машине и положил узел на радиатор. Гай ужаснулся. Он посмотрел на господина ротмистра и ужаснулся еще больше.

– Господин ротмистр!  –  закричал он.  –  Не надо! Он сошел с ума! Он опять…

– Кандидат Сим!  –  каркнул господин ротмистр, держа руку на кобуре.  –  Немедленно садитесь в машину! Вы арестованы.

– Нет,  –  сказал Мак.  –  Это вам только кажется. Я свободен. Я пришел за Гаем. Гай, пошли! Они тебя надули. Они  –  грязные люди. Раньше я сомневался, теперь я уверен. Пошли.

Гай замотал головой. Он хотел что-то сказать, что-то объяснить, но не было времени, и не было слов. Господин ротмистр вытащил пистолет.

– Кандидат Сим! В машину!  –  каркнул он.

– Ты идешь?  –  спросил Мак.

Гай снова замотал головой. Он смотрел на пистолет в руке господина ротмистра, и думал только об одном, и знал только одно: Мака сейчас убьют. И он не понимал, что надо делать.

– Ладно,  –  сказал Мак.  –  Я тебя найду. Я все узнаю и найду тебя. Тебе здесь не место… Поцелуй Раду, до свидания.

Он повернулся и пошел, так же легко ступая по каменному крошеву босыми ногами, как и в сапогах, а Гай, трясясь словно в лихорадке, немо смотрел на его широкую треугольную спину и ждал выстрела и черной дырки под левой лопаткой.

– Кандидат Сим,  –  сказал господин ротмистр, не повышая голоса,  –  приказываю вернуться. Буду стрелять.

Мак остановился и снова повернулся к нему.

– Стрелять?  –  сказал он.  –  В меня? За что? Впрочем, это неважно… Дайте сюда пистолет.

Господин ротмистр, держа пистолет у бедра, навел дуло на Мака.

– Я считаю до трех,  –  сказал он.  –  Садись в машину, кандидат. Раз!

– А ну, дайте сюда пистолет,  –  сказал Мак, протягивая руку и направляясь к господину ротмистру.

– Два!  –  сказал господин ротмистр.

– Не надо!  –  крикнул Гай.

Господин ротмистр выстрелил. Мак был уже близко. Гай видел, как пуля попала ему в плечо и как он отшатнулся, словно налетел на препятствие.

– Глупец,  –  сказал Мак.  –  Дайте сюда оружие, злобный глупец…

Он не остановился, он все шел на господина ротмистра, протянув руку за оружием, и из дырки на плече вдруг толчком выплеснулась кровь. А господин ротмистр, издавши странный скрипящий звук, попятился и очень быстро выстрелил три раза подряд прямо в широкую коричневую грудь. Мака отбросило, он упал на спину, сейчас же вскочил, снова упал, приподнялся, и господин ротмистр, присев от напряжения, выпустил в него еще три пули. Мак перевалился на живот и застыл.

У Гая все поплыло перед глазами, и он опустился на подножку машины. Ноги его не держали. В ушах его все еще звучал отвратительный плотный хруст, с которым пули входили в тело этого странного и любимого человека. Потом он опомнился, но еще некоторое время сидел, не рискуя подняться на ноги.

Коричневое тело Мака лежало среди бело-розовых камней и само было неподвижно, как камень. Господин ротмистр стоял на прежнем месте и, держа пистолет наготове, курил, жадно затягиваясь. На Гая он не смотрел. Потом он докурил до конца, до самых губ, обжигаясь, отбросил окурок и сделал два шага в сторону убитого. Но уже второй шаг был очень короткий. Господин ротмистр Чачу так и не решился подойти вплотную. Он произвел контрольный выстрел с десяти шагов. Он промахнулся. Гай видел, как каменная пыль брызнула рядом с головой Мака.

– Массаракш,  –  прошипел господин ротмистр и принялся засовывать пистолет в кобуру. Он засовывал пистолет долго, а потом никак не мог застегнуть кобуру, а потом подошел к Гаю, взял его искалеченной рукой за мундир на груди, рывком поднял и, громко дыша в лицо, проговорил, растягивая слова, как пьяный:

– Ладно, ты останешься капралом. Но в Гвардии тебе делать нечего… Напишешь рапорт о переводе в армию. Полезай в машину.

«КАК-ТО СКВЕРНО ЗДЕСЬ ПАХНЕТ…»

Как-то скверно здесь пахнет,  –  сказал Папа.

Правда?  –  сказал Свекор.  –  А я не чувствую.

Пахнет, пахнет,  –  сказал Деверь брюзгливо.  –  Тухлятиной какой-то. Как на помойке…

Стены, должно быть, сгнили,  –  решил Папа.

Вчера я видел новый танк,  –  сказал Тесть.  –  «Вампир». Идеальная герметика. Термический барьер до тысячи градусов…

Они, наверное, еще при покойном императоре сгнили,  –  сказал Папа,  –  а после переворота ремонта не было…

Утвердил?  –  спросил Тестя Шурин.

Утвердил,  –  сказал Тесть.

А когда на конвейер?  –  спросил Шурин.

Уже,  –  сказал Свекор.  –  Десять машин в сутки.

С вашими танками скоро без штанов останемся,  –  брюзгливо сказал Деверь.

Лучше без штанов, чем без танков,  –  возразил Тесть.

Как был ты полковником,  –  сварливо сказал ему Деверь,  –  так и остался. Все бы тебе в танки играть…

Что-то у меня зуб ноет,  –  сказал Папа задумчиво.  –  Странник, неужели так трудно изобрести безболезненный способ лечения зубов?

Можно подумать,  –  сказал Странник.

Ты лучше подумай о тяжелых системах,  –  сердито сказал Шурин.

Можно подумать и о тяжелых системах,  –  сказал Странник.

Давайте сегодня не будем говорить о тяжелых системах,  –  предложил Папа.  –  Давайте считать, что это несвоевременно.

А по-моему, очень своевременно,  –  возразил Шурин.  –  Пандейцы перебросили на хонтийскую границу еще одну дивизию.

Какое тебе до этого дело?  –  брюзгливо спросил Деверь.

Самое прямое,  –  ответил Шурин.  –  Я прикидывал такой вариант: пандейцы вмешиваются в хонтийскую кашу, быстренько ставят там своего человека, и мы имеем объединенный фронт  –  пятьдесят миллионов против наших сорока.

Я бы большие деньги дал, чтобы они вмешались в хонтийскую кашу,  –  сказал Деверь.  –  Это вы все воображаете, что раз каша  –  так уже и кушать можно… А я говорю: кто Хонти тронет, тот и проиграл.

Смотря как трогать,  –  негромко сказал Свекор.  –  Если деликатно, небольшими силами да не увязать  –  тронул и отскочил, как только они там перестанут ссориться… и при этом успеть раньше пандейцев…

В конце концов, что нам нужно?  –  сказал Тесть.  –  Либо объединенные хонтийцы, без этой своей гражданской каши, либо наши хонтийцы, либо мертвые хонтийцы… В любом случае без вторжения не обойтись. Договоримся о вторжении, а прочее  –  уже детали… На каждый вариант уже готов свой план.

Тебе обязательно надо нас без штанов пустить,  –  сказал Деверь.  –  Тебе  –  пусть без штанов, лишь бы с орденами… Зачем тебе объединенная Хонти, если можно иметь разъединенную Пандею?

Приступ детективного бреда,  –  заметил Шурин, ни к кому не обращаясь.

Не смешно,  –  сказал Деверь.  –  Я нереальных вариантов не предлагаю. Если я говорю, значит, у меня есть основания.

Вряд ли у тебя могут быть серьезные основания,  –  мягко сказал Свекор.  –  Просто тебя соблазняет дешевизна решения, я тебя понимаю, только северную проблему малыми средствами не решить. Там ни путчами, ни переворотами не обойдешься. Деверь, который был до тебя, разъединил Хонти, а теперь нам приходится опять объединять… Путчи  –  путчами, а этак можно и до революции доиграться. У них ведь не так, как у нас.

А ты что молчишь, Умник?  –  спросил Папа.  –  Ты ведь у нас умник.

Когда говорят отцы, благоразумным детям лучше помалкивать,  –  ответил Умник, улыбаясь.

Ну говори, говори, будет тебе.

Я не политик,  –  сказал Умник. Все засмеялись, Тесть даже подавился.  –  Право, господа, здесь нет ничего смешного… Я действительно только узкий специалист. И как таковой, могу только сообщить, что, по моим данным, армейское офицерство настроено в пользу войны…

Вот как?  –  сказал Папа, пристально на него глядя.  –  И ты туда же?

Прости, Папа,  –  горячо сказал Умник.  –  Но сейчас, по-моему, очень выгодный момент для вторжения: перевооружение армии заканчивается…

Хорошо, хорошо,  –  сказал Папа добродушно.  –  Я потом с тобой об этом побеседую.

Нет никакой необходимости с ним потом беседовать,  –  возразил Свекор.  –  Здесь все свои, а специалист обязан высказывать свое мнение. На то мы его и держим.

Кстати, о специалистах,  –  сказал Папа.  –  Почему я не вижу Дергунчика?

Дергунчик инспектирует горный оборонительный пояс,  –  сказал Тесть.  –  Но его мнение и так известно. Боится за армию, как будто это его собственная армия…

Да,  –  сказал Папа.  –  Горы  –  это серьезно… Шурин, это ты мне говорил, что в Гвардии обнаружили горского шпиона?.. Да, господа мои, Север  –  Севером, а на востоке висят еще горы, а за горами океан… С Севером мы как-нибудь управимся… воевать хотите  –  что же, можно и повоевать, хотя… На сколько нас хватит, Странник?

Дней на десять,  –  сказал Странник.

Ну что же, дней пять-шесть можно повоевать…

План глубокого вторжения,  –  сказал Тесть,  –  предусматривает разгром Хонти в течение восьми суток.

Хороший план,  –  сказал Папа одобрительно.  –  Ладно, так и решим… Ты, кажется, против, Странник?

Меня это не касается,  –  сказал Странник.

Ладно,  –  сказал Папа.  –  Побудь против… Что ж, Деверь, присоединимся к большинству?

А!  –  сказал Деверь с отвращением.  –  Делайте как хотите… Революции он испугался…

Папа!  –  сказал Свекор торжественно.  –  Я знал, что ты будешь с нами!

А как же!  –  сказал Папа.  –  Куда я без вас?.. Помнится, были у меня в Хонтийском генерал-губернаторстве какие-то рудники… медные… Как они там сейчас, интересно?.. Да, Умник! А ведь, наверное, надо будет организовать общественное мнение. Ты уже, наверное, что-нибудь придумал, ты ведь у нас умник.

Конечно, Папа,  –  сказал Умник.  –  Все готово.

Покушение какое-нибудь? Или нападение на башни? Иди-ка ты прямо сейчас и подготовь мне к ночи материалы, а мы здесь обсудим сроки…

Когда дверь за Умником закрылась, Папа сказал:

Ты что-то хотел сообщить нам о Волдыре, Странник?

Часть третья
Террорист

Глава девятая

Сопровождающий негромко сказал: «Ждите здесь»  –  и ушел, скрылся между кустами и за деревьями. Максим сел на пенек посередине полянки, засунул руки глубоко в карманы брезентовых штанов и стал ждать. Лес был старый, запущенный, подлесок душил его, от древних морщинистых стволов несло трухлявой гнилью. Было сыро. Максим ежился, он чувствовал дурноту, хотелось посидеть на солнышке, погреть плечо. В кустах неподалеку кто-то был, но Максим не обращал внимания  –  за ним следили от самого поселка, и он ничего не имел против. Странно было бы, если бы они поверили сразу же.

Сбоку на полянку вышла маленькая девочка в огромной залатанной кофте и с корзинкой на руке. Она уставилась на Максима и так, не отрывая от него любопытных глаз, прошла мимо, спотыкаясь и путаясь в траве. Какой-то зверек вроде белки мелькнул между кустами, взлетел на дерево, глянул вниз, испугался и исчез. Было тихо, только где-то далеко стучала неровным стуком машина  –  резала тростник на озере.

Человек в кустах не уходил  –  буравил спину недобрым взглядом. Это было неприятно, но надо привыкать. Теперь всегда будет так. Обитаемый остров ополчился на него, стрелял в него, следил за ним, не верил ему. Максим задремал. Последнее время он часто задремывал в самые неподходящие моменты. Засыпал, просыпался, опять засыпал. Он не пытался с этим бороться: так хотел организм, а ему виднее. Это пройдет, только не надо сопротивляться.

Зашуршали шаги, и сопровождающий сказал: «Идите за мной». Максим поднялся, не вынимая рук из карманов, и пошел за ним, глядя на его ноги в мягких мокрых сапогах. Они углубились в лес и принялись ходить, описывая круги и сложные петли, постепенно приближаясь к какому-то жилью, до которого от полянки напрямки было совсем близко. Потом сопровождающий решил, что он достаточно запутал Максима, и полез напрямик через бурелом, причем, как человек городской, производил много шума и треска, так что Максим даже перестал слышать шаги того человека, который крался следом.

Когда бурелом кончился, Максим увидел за деревьями лужайку и покосившийся бревенчатый дом с заколоченными окнами. Лужайка заросла высокой травой, но Максим видел, что здесь ходили  –  и совсем недавно, и давно. Ходили осторожно, стараясь каждый раз подойти к дому другим путем. Сопровождающий открыл скрипучую дверь, и они вошли в темные затхлые сени. Человек, который шел следом, остался снаружи. Сопровождающий отвалил крышку погреба и сказал: «Идите сюда, осторожнее…» Он плохо видел в темноте. Максим спустился по деревянной лестнице.

В погребе было тепло, сухо, здесь были люди, они сидели вокруг деревянного стола и смешно таращились, пытаясь разглядеть Максима. Пахло свежепогашенной свечой. По-видимому, они не хотели, чтобы Максим видел их лица. Максим узнал только двоих: Орди, дочь старой Илли Тадер, и толстого Мемо Грамену, сидевшего у самой лестницы с пулеметом на коленях. Вверху тяжело грохнула крышка люка, и кто-то сказал:

– Кто вы такой? Расскажите о себе.

– Можно сесть?  –  спросил Максим.

– Да, конечно. Идите сюда, на мой голос. Наткнетесь на скамью.

Максим сел за стол и обвел глазами соседей. За столом, кроме него, было четверо. В темноте они казались серыми и плоскими, как на старинной фотографии. Справа сидела Орди, а говорил плотный широкоплечий человек, сидевший напротив. Он был неприятно похож на ротмистра Чачу.

– Рассказывайте,  –  повторил он.

Максим вздохнул. Ему очень не хотелось начинать знакомство прямо с вранья, но делать было нечего.

– Своего прошлого я не знаю,  –  сказал он.  –  Говорят, я горец. Может быть. Не помню… Зовут меня Максим, фамилия  –  Каммерер. В Гвардии меня звали Мак Сим. Помню себя с того момента, когда меня задержали в лесу у Голубой Змеи…

С враньем было покончено, и дальше дело пошло легче. Он рассказывал, стараясь быть кратким и в то же время не упустить то, что казалось ему важным.

– …Я отвел их как можно дальше в глубь карьера, велел им бежать, а сам не торопясь вернулся. Тогда ротмистр расстрелял меня. Ночью я пришел в себя, выбрался из карьера и вскоре набрел на пастбище. Днем я прятался в кустах и спал, а ночью подбирался к коровам и пил молоко. Через несколько дней мне стало лучше. Я взял у пастухов какое-то тряпье, добрался до поселка Утки и нашел там Илли Тадер. Остальное вам известно.

Некоторое время все молчали. Потом человек деревенского вида, с длинными волосами до плеч, сказал:

– Не понимаю, как это он не помнит прошлой жизни. По-моему, так не бывает. Пусть вот Доктор скажет.

– Бывает,  –  коротко сказал Доктор. Он был худой, заморенный и вертел в руках трубку. Видимо, ему очень хотелось курить.

– Почему вы не бежали вместе с приговоренными?  –  спросил широкоплечий.

– Там оставался Гай,  –  сказал Максим.  –  Я надеялся, что Гай пойдет со мной…  –  Он замолчал, вспоминая бледное, потерянное лицо Гая, и страшные глаза ротмистра, и горячие толчки в грудь и в живот, и ощущение бессилия и обиды.  –  Это, конечно, была глупость,  –  сказал он.  –  Но тогда я этого не понимал.

– Вы принимали участие в операциях?  –  спросил позади грузный Мемо.

– Я уже рассказывал.

– Повторите!

– Я принимал участие в одной операции, когда были захвачены Кетшеф, Орди, вы и еще двое, не назвавших себя. Один из них был с искусственной рукой, профессиональный революционер.

– Как же вы объясняете такую поспешность вашего ротмистра? Ведь для того, чтобы кандидат получил право на испытание кровью, ему нужно сначала принять участие по меньшей мере в трех операциях.

– Не знаю. Я знаю только, что он мне не доверял. Я сам не понимаю, почему он послал меня расстреливать…

– А почему он, собственно, стрелял в вас?

– По-моему, он испугался. Я хотел отобрать у него пистолет…

– Не понимаю я,  –  сказал человек с длинными волосами.  –  Ну, не доверял он вам. Ну, для проверки послал казнить…

– Подождите, Лесник,  –  сказал Мемо.  –  Это все разговоры, пустые слова. Доктор, на вашем месте я бы его осмотрел. Что-то я не очень верю в эту историю с ротмистром.

– Я не могу осматривать в темноте,  –  раздраженно сказал Доктор.

– А вы зажгите свет,  –  посоветовал Максим.  –  Все равно я вас вижу.

Наступило молчание.

– Как так  –  видите?  –  спросил широкоплечий.

Максим пожал плечами.

– Вижу,  –  сказал он.

– Что за вздор,  –  сказал Мемо.  –  Ну, что я сейчас делаю, если вы видите?

Максим обернулся.

– Вы наставили на меня… то есть это вам кажется, что на меня, а на самом деле на Доктора… ручной пулемет. Вы  –  Мемо Грамену, я вас знаю. На правой щеке у вас царапина, раньше ее не было.

– Нокталопия,  –  проворчал Доктор.  –  Давайте зажигать свет. Глупо. Он нас видит, а мы его не видим.  –  Он нащупал перед собой спички и стал чиркать одну за другой. Они ломались.

– Да,  –  сказал Мемо.  –  Конечно, глупо. Отсюда он выйдет либо нашим, либо не выйдет совсем.

– Позвольте-ка…  –  Максим протянул руку, отобрал у Доктора спички и зажег свечу.

Все зажмурились, прикрывая ладонью глаза. Доктор немедленно закурил.

– Раздевайтесь,  –  сказал он, треща трубкой.

Максим стянул через голову брезентовую рубаху. Все уставились на его грудь. Доктор выбрался из-за стола, подошел к Максиму и принялся вертеть его в разные стороны, ощупывая крепкими холодными пальцами. Было тихо. Потом длинноволосый сказал с каким-то сожалением:

– Красивый мальчик. Сын у меня был… тоже…

Ему никто не ответил, он тяжело поднялся, пошарил в углу, с трудом поднял и водрузил на стол большую оплетенную бутыль. Потом выставил три кружки.

– Можно будет по очереди,  –  объяснил он.  –  Ежели кто хочет покушать, то сыр найдется. И лук…

– Погодите, Лесник,  –  раздраженно сказал широкоплечий.  –  Отодвиньте бутылку, мне ничего не видно… Ну, что, Доктор?

Доктор еще раз прошелся по Максиму холодными пальцами, окутался дымом и сел на свое место.

– Налей-ка мне, Лесник,  –  сказал он.  –  Такие обстоятельства надобно запить… Одевайтесь,  –  сказал он Максиму.  –  И не улыбайтесь, как майская роза. У меня будет к вам несколько вопросов.

Максим оделся. Доктор отхлебнул из кружки, сморщился и спросил:

– Когда, говорите, в вас стреляли?

– Сорок семь дней назад.

– Из чего, вы говорите, стреляли?

– Из пистолета. Из армейского пистолета.

Доктор снова отхлебнул, снова сморщился и проговорил, обращаясь к широкоплечему:

– Я бы голову дал на отсечение, что в этого молодчика действительно стреляли из армейского пистолета, причем с очень короткой дистанции, но не сорок семь дней назад, а по меньшей мере сто сорок семь… Где пули?  –  спросил он вдруг Максима.

– Они вышли, и я их выбросил.

– Слушайте, как вас… Мак! Вы врете. Признайтесь, как вам это сделали?

Максим покусал губу.

– Я говорю правду. Вы просто не знаете, как у нас быстро заживают раны. Я не вру.  –  Он помолчал.  –  Впрочем, меня легко проверить. Разрежьте мне руку. Если надрез будет неглубокий, я затяну его за десять-пятнадцать минут.

– Это правда,  –  сказала Орди. Она заговорила впервые за все время.  –  Это видела я сама. Он чистил картошку и обрезал палец. Через полчаса остался только белый шрам, а на другой день вообще уже ничего не было. Я думаю, он действительно горец. Гэл рассказывал про древнюю горскую медицину, они умеют заговаривать раны.

– Ах, горская медицина…  –  сказал Доктор, снова окутываясь дымом.  –  Ну что же, предположим. Правда, порезанный палец  –  это одно, а семь пуль в упор  –  это другое, но  –  предположим… То, что раны заросли так поспешно,  –  не самое удивительное. Я хотел бы, чтобы мне объяснили другое. В молодом человеке семь дыр. И если эти дыры были действительно проделаны настоящими пистолетными пулями, то по крайней мере четыре из них  –  каждая в отдельности, заметьте!  –  были смертельными.

Лесник охнул и молитвенно сложил руки.

– Какого черта?  –  сказал широкоплечий.

– Нет уж, вы мне поверьте,  –  сказал Доктор.  –  Пуля в сердце, пуля в позвоночнике и две пули в печени. Плюс к этому  –  общая потеря крови. Плюс к этому  –  неизбежный сепсис. Плюс к этому  –  отсутствие каких бы то ни было следов квалифицированного врачебного вмешательства. Массаракш, хватило бы и одной пули в сердце!

– Что вы на это скажете?  –  сказал широкоплечий Максиму.

– Он ошибается,  –  сказал Максим.  –  Он все верно определил, но он ошибается. Для нас эти раны не смертельны. Вот если бы ротмистр попал мне в голову… но он не попал… Понимаете, Доктор, вы даже представить себе не можете, какие это жизнеспособные органы  –  сердце, печень  –  в них же полно крови…