Текст книги "Мир Полудня (сборник)"

– А иначе нельзя,  –  сказал Феликс тихо.

– Мать честная!  –  сказал Пеньков и вылез из-за стола.  –  Мне ведь пора!

Он пошел через комнату к груде меховой одежды.

– И мне пора,  –  сказала Наташа.

– И мне,  –  сказал Сергей.

Матти принялся убирать со стола, Феликс аккуратно подвернул рукава и стал ему помогать.

– Так зачем у тебя так много часов?  –  спросил Матти, косясь на Феликсовы запястья.

– Забыл снять,  –  пробормотал Феликс.  –  Теперь это, наверное, ни к чему.

Он ловко мыл тарелки.

– А когда они были к чему?

– Я проверял одну гипотезу,  –  тихо сказал Феликс.  –  Почему пиявки нападают всегда справа. Был только один случай, когда пиявка напала слева  –  на Крейцера, который был левша и носил часы на правой руке.

Матти с изумлением воззрился на Феликса.

– Ты думаешь, пиявки боялись тиканья?

– Вот это я и хотел выяснить. На меня лично пиявки не нападали ни разу, а ведь я ходил по очень опасным местам.

– Странный ты человек, Феликс,  –  сказал Матти и снова принялся за тарелки.

В столовую вошла Наташа и весело спросила:

– Феликс, вы идете? Пошли вместе.

– Иду,  –  сказал Феликс и направился в переднюю, на ходу опуская засученные рукава.

7
«Тахмасиб». Польза инструкций

Жилин читал, сидя за столом. Глаза его быстро скользили по страницам, время от времени влажно поблескивая в голубоватом свете настольной лампы. Некоторое время Юра следил за Жилиным и вдруг поймал себя на том, что любуется им. У Ивана было тяжеловатое коричневое лицо, четкое, как гравюра. Такое по-настоящему мужественное лицо настоящего человека.

Хороший человек Ваня Жилин. Можно прийти к нему в любое время и сидеть и болтать, что в голову взбредет, и никогда ты ему не мешаешь. И он всегда тебе рад. Есть такие люди на свете, и это здорово. Женька Сегал, например. С ним можно идти на любое дело, на любой риск, и точно известно, что не придется его подгонять, он сам кого хочешь подгонит. Юра представил себе Женьку на Рее, как он вместе с ребятами варит щелевые конструкции в черной пустоте. Белый огонь окситана пляшет на силикетовом забрале, и он орет песни на весь эфир, придерживая локтями цилиндр смесителя, который у него всегда висит на груди, а не на спине, как требует инструкция. Так ему удобно, и ни за что его не переубедить, пока кто-нибудь с цилиндром на спине не обгонит его на инерционном шве, на продольном стыке или хотя бы на простой косоугольной распорке без троса. Вот тогда он посмотрит и, возможно, перебросит цилиндр за спину, да и то не обязательно. А на инструкцию он плевал. «Инструкция  –  это для тех, кто еще не умеет». Но вот слуха у него нет. Поет он просто безобразно. И это даже хорошо, потому что куда годится человек, к которому и придраться нельзя? У порядочного человека всегда должна быть этакая дырка в способностях, лучше даже несколько, и тогда он будет по-настоящему приятен. Тогда ты точно знаешь, что он не перл какой-нибудь. Вот Женька  –  стоит ему запеть, и сразу видно, что он не перл, а славный парень.

– Ваня,  –  сказал Юра,  –  у вас есть слух?

– Что ты, братец,  –  сказал Жилин, не отрываясь от книжки.  –  За кого ты меня принимаешь?

– Я так и думал,  –  сказал Юра с удовлетворением.  –  А что это у вас за книжка?

Жилин поднял голову, некоторое время смотрел на Юру, затем медленно произнес:

– «Правила санитарной дисциплины для лейб-гусар Ея Императорского Величества».

Юра фыркнул. Было, однако, ясно, что Иван не хочет говорить, что это за книга. Что ж, в этом нет ничего такого…

– Я сегодня одолел наконец «Физику металлов»,  –  сказал Юра.  –  Ну и скучища. Разве можно так писать книги? Алексей Петрович меня слегка проэкзаменовал,  –  последнее слово Юра выговорил с особым отвращением,  –  и все время придирался. Почему он ко мне все время придирается, вы не знаете, Ваня?

Жилин закрыл книжку и спрятал в стол.

– Это тебе кажется,  –  сказал он.  –  Капитан Быков никогда не придирается. Он только требует то, что следует требовать. Он очень справедливый человек, наш капитан.

Несколько минут Юра размышлял, удобно ли и честно будет сказать то, что ему хочется сказать. В глаза Быкову сказать такое, пожалуй, не рискнешь. За глаза говорить нехорошо. А сказать очень хочется…

– Ваня, а каких людей вы больше всего не любите?

Жилин немедленно ответил:

– Людей, которые не задают вопросов. Есть такие  –  уверенные…

Он прищурил глаз, посмотрел на Юру, схватил карандаш и быстро нарисовал его портрет. Стажер Бородин, очень похожий, вот с этаким носом, сидел, перекосив физиономию, за чтением толстенной книги «Физика металлов».

– А я так не люблю скучных,  –  заявил Юра, разглядывая рисунок.  –  Можно, я его возьму? Спасибо… Я вот, Ваня, очень не люблю скучных. У них такая скучная, тошная жизнь. На работе пишут бумажки или считают на машинах, которые не они придумали, а сами придумать что-нибудь даже не пытаются. Им и в голову не приходит что-нибудь придумать. Они все делают «как люди». Вот примутся рассуждать: эти ботинки красивые и прочные, а эти нет; и не умеют у нас в Вязьме красивую мебель делать, придется из Москвы выписать; а вот об этой книге говорят, что ее надо прочесть; и пойдемте завтра по грибы  –  по слухам, хорошие в этом году грибы… Елки-палки, меня по эти грибы ничем на свете не загонишь!

Жилин задумчиво слушал, тщательно разрисовывая на бумаге огромный интеграл от нуля до бесконечности.

– Всегда у них уйма свободного времени,  –  продолжал Юра,  –  и никогда они не знают, куда это время девать. Катаются на машинах большой глупой компанией, и тошно смотреть, как они это по-идиотски делают. Сначала по грибы, потом идут в кафе и едят так  –  просто от безделья, потом начинают гонять по шоссе, только по самым лучшим и благоустроенным, где, значит, безопасно, и ремонтные автоматы под рукой, и мотели, и все что хочешь. Потом собираются на какой-нибудь даче и там опять ничего не делают, даже не беседуют. Скажем, перебирают эти свои паршивые грибы и спорят, где подберезовик, а где подосиновик. А уж начнут спорить о чем-нибудь дельном, тут уж беги  –  спасайся. Почему, видите ли, их до сих пор не пускают в космос? А спроси, зачем им это,  –  ничего толком ответить не могут, бормочут что-то про свои права. Ужасно они любят говорить про свои права. Но самое противное у них  –  это то, что у них всегда масса времени, и они это время убивают. Я тут на «Тахмасибе» не знаю, куда деваться от безделья, мне работать не терпится, а они были бы здесь как рыба в воде…

Юра потерял нить и замолчал. Жилин все разрисовывал свой интеграл, лицо у него стало почему-то печальное. Потом он сказал:

– А при чем здесь капитан Быков?

Юра вспомнил, с чего он начал.

– Алексей Петрович,  –  нерешительно пробормотал он,  –  он… какой-то скучноватый…

Жилин кивнул.

– Я так и думал,  –  сказал он.  –  Но ты ошибаешься, дружище, если мешаешь все в одну кучу  –  и Быкова, и любителей безопасных шоссе…

– Я совсем не это имел в виду…

– Я понимаю тебя. Так вот. Быков любит свое дело  –  раз. Не мыслит себя в каком-либо другом качестве  –  два. И потом, ведь Алексей Петрович работает даже тогда, когда читает журналы или дремлет в своем кресле. Ты никогда не задумывался над этим?

– Н-нет…

– Зря. Знаешь, в чем работа Быкова? Быть всегда готовым. Это очень сложная работа. Тяжелая, изматывающая. Нужно быть Быковым, чтобы выдерживать все это. Чтобы привыкнуть к постоянному напряжению, к состоянию непрерывной готовности. Не понимаешь?

– Не знаю… Если это действительно так…

– Но это действительно так! Он солдат космоса. Ему можно только позавидовать, Юрочка, потому что он нашел главное в себе и в мире. Он нужен, необходим и труднозаменим. Понимаешь?

Юра молча нерешительно кивнул. Перед ним встала осточертевшая картина: прославленный капитан в шлепанцах и полосатых носках в позе бюргера в своем любимом кресле под торшером.

– Я знаю, тебя покорил Владимир Сергеевич. Что ж, это понятно. С одной стороны, Юрковский, который считает, что жизнь  –  это довольно скучная возня с довольно скучными делами и нужно пользоваться всяким случаем, чтобы разрядиться в великолепной вспышке. С другой стороны, Быков, который полагает истинную жизнь в непрерывном напряжении, не признает никаких случаев, потому что он готов к любому случаю, и никакой случай не будет для него неожиданностью… Но есть еще и третья сторона. Представь себе, Юра,  –  Жилин положил ладони на стол и откинулся в кресле,  –  огромное здание человеческой культуры: все, что человек создал сам, вырвал у природы, переосмыслил и сделал заново так, как природе было бы не под силу. Величественное такое здание! Строят его люди, которые отлично знают свое дело и очень любят свое дело. Например, Юрковский, Быков… Таких людей меньше пока, чем других. А другие  –  это те, на ком стоит это здание. Так называемые маленькие люди. Просто честные люди, которые, может быть, и не знают, что они любят, а что нет. Не знают, не имели случая узнать, что они могут, а что нет. Просто честно работают там, где поставила их жизнь. И вот они-то в основном и держат на своих плечах дворец Мысли и Духа. С девяти до пятнадцати держат, а потом едут по грибы…  –  Жилин помолчал.  –  Конечно, хочется, чтобы каждый и держал, и строил. Очень, брат, хочется. И так обязательно будет когда-нибудь. Но на это нужно время. И силы. Такое положение вещей тоже ведь надо создать.

Юра сосредоточенно думал. Что-то было в словах Ивана. Что-то непривычное.

Это надо было еще осмыслить.

Жилин заложил руки за голову.

– Я вспоминаю одну историю,  –  проговорил он. Он глядел прямо на лампу, зрачки у него стали как точки.  –  У меня был товарищ, звали его Толя. Мы вместе в школе учились. Он был всегда такой незаметный, все, бывало, копался в мелочах. Мастерил какие-то тетрадочки, клеил коробочки. Очень любил переплетать старые зачитанные книжки. Добряк был большой, до того добряк, что обидных шуток не понимал. Воспринимал их как-то странно и, на наш тогдашний развеселый взгляд, как-то даже дико. Запустишь ему, бывало, в кровать тритона, а он его вытащит, положит на ладонь и долго рассматривает. Мы вокруг гогочем, потому что смешно, а он его разглядывает, а потом скажет негромко: «Вот бедняга»  –  и отнесет в пруд. Потом он вырос и стал где-то статистиком. Всем известно, работа эта тихая и незаметная, и все мы считали, что так ему и надо и ни на что другое наш Толя не годится. Работал он честно, без всякого увлечения, но добросовестно. Мы летали к Юпитеру, поднимали вечную мерзлоту, строили новые заводы, а он все сидел в своем учреждении и считал на машинах, которые не сам придумал. Образцовый маленький человек. Хоть обложи его ватой и помести в музей под колпак с соответствующей надписью: «Типичный самодовлеющий человечек конца двадцатого века». Потом он умер. Запустил пустяковое заболевание, потому что боялся операции, и умер. Это случается с маленькими людьми, хотя об этом никогда не пишут в газетах.

Жилин замолчал, словно прислушиваясь. Юра ждал.

– Это было в Карелии, на берегу лесного озера. Его кровать стояла на застекленной веранде, и я сидел рядом и видел сразу и его небритое темное лицо… мертвое лицо… и огромную синюю тучу над лесом на той стороне озера. Врач сказал: «Умер». И тотчас же ударил гром невиданной силы, и разразилась такая гроза, какие на редкость даже на южных морях. Ветер ломал деревья и кидал их на мокрые розовые скалы, так что они разлетались в щепки, но даже их треска не было слышно в реве ветра. Озеро стеной шло на берег, и в эту стену били не по-северному яркие молнии. С домов срывало крыши. Повсюду остановились часы  –  никто не знает почему. Животные умирали с разорванными легкими. Это была неистовая,  з в е р с к а я  буря, словно весь неживой мир встал на дыбы. А он лежал тихий, обыкновенный, и, как всегда, это его не касалось.  –  Жилин снова прислушался.  –  Я, Юрик, человек не трусливый, спокойный, но тогда мне было страшно. Я вдруг подумал: «Так вот ты какой был, наш маленький скучный Толик. Ты тихо и незаметно, сам не подозревая ни о чем, держал на плечах равновесие Мира. Умер  –  и равновесие рухнуло, и Мир встал дыбом». Если бы мне тогда прокричали на ухо, что Земля сорвалась с орбиты и ринулась на Солнце, я бы только кивнул головой. И еще я тогда подумал…  –  Жилин помолчал.  –  Я подумал: почему он был таким скучным и таким маленьким? Ведь он был очень скучным человеком, Юра. Очень. Если бы эта буря случилась у него на глазах, он наверняка бы закричал: «Ах! Тапочки! Тапочки мои сохнут на крыльце!» И побежал бы спасать тапочки. Но почему, как он стал таким?

Жилин замолчал и строго посмотрел на Юру.

– Но он же сам был виноват…  –  робко сказал Юра.

– Неправда. Никто никогда не бывает виноват только сам. Такими, какими мы становимся, нас делают люди. Вот в чем дело. А мы… Как часто мы не платим этот должок… Почти никогда. А ведь нет ничего важнее этого. Это главное. Сейчас это главное. Раньше главным было дать человеку свободу стать тем, чем ему хочется быть. А теперь главное  –  показать человеку, каким надо стать для того, чтобы быть по-человечески счастливым. Вот это сейчас главное.  –  Жилин посмотрел на Юру и вдруг спросил:  –  Правда?

– Наверное,  –  сказал Юра. Все это было правильно, но как-то чуждо ему. Как-то не трогало. Безнадежным казалось это дело. Или скучным.

Жилин сидел, настороженно прислушиваясь. Глаза у него совсем остановились.

– Что случилось?  –  спросил Юра.

– Тихо!  –  Жилин поднялся.  –  Странно,  –  сказал он. Он все прислушивался.

Юра вдруг ощутил, как пол тихонько дрогнул под ногами, и в ту же секунду пронзительно завыла сирена. Он вскочил и кинулся к двери. Жилин поймал его за плечо.

– Спокойно,  –  сказал он.  –  Свое место по расписанию помнишь?

– Да!  –  сказал Юра и задохнулся.

– Обязанности тоже?  –  Жилин отпустил его.  –  Марш!

Юра кинулся в коридор.

Он бежал по кольцевому коридору в вакуум-отсек, где было его место по аварийному расписанию, бежал быстро, но все же сдерживался, чтобы не пуститься во всю прыть. Стажеру надлежит быть «спокойну, выдержану и всегда готову», однако когда по кораблю несется тоскливый угрожающий вой, когда корабль судорожно вздрагивает, словно раненый, у которого копаются в ране неумелыми пальцами, когда плохо понимаешь, что ты должен делать, и совсем не понимаешь, что происходит… В конце коридора вспыхнули красные лампы. Юра не выдержал и кинулся со всех ног.

Навалившись, он откатил тяжелую дверь и влетел в серую комнату, где вдоль стен темнели стеклянные шторы боксов с вакуум-скафандрами. Надо было поднять все шторы, проверить комплектность скафандров, давление в баллонах, энергопитание, перевести крепление каждого скафандра в аварийное положение и сделать что-то еще… Потом надо было надеть свой скафандр и с откинутым колпаком ждать дальнейших распоряжений.

Юра проделал все это довольно быстро и, как ему показалось, толково, хотя сильно дрожали пальцы и он ощущал напряжение во всем теле, сильное и неприятное, похожее на затянувшуюся судорогу. Сирена замолчала, наступила зловещая тишина. Юра покончил с последним скафандром и огляделся. В боксах под поднятыми шторами горел сильный голубой свет, блестели огромные с раскинутыми рукавами скафандры, похожие на уродливые безголовые статуи. Юра вытащил свой скафандр и влез в него. Костюм был великоват, в нем было жестко и неудобно, совсем не так, как в костюме сварщика, удобном, гибком, уютном. А в этом сразу стало жарко. Юра включил потоуловитель, потом, тяжело переставляя толстые ноги, лязгая металлом о металл, подошел к двери.

Корабль все вздрагивал, было тихо, вдоль коридора горели под потолком красные аварийные сигналы. Юра прислонился спиной к одному косяку двери и уперся ногой в противоположный. Он перегородил дверь, и теперь войти в отсек можно было, только сбив его с ног. (Было странно читать это место в инструкции, где предписывалось  о х р а н я т ь  вакуум-отсек во время тревоги. От кого охранять? Зачем?) Войти в отсек во время тревоги имел право только тот человек  –  член экипажа или пассажир,  –  о котором капитан лично распоряжался: «Пропустить». Для этого в косяке вмонтирован радиофон, постоянно работающий на волне капитанского радиофона. Юра посмотрел на радиофон и вспомнил, что он еще не сделал. Он торопливо ткнул коленчатым пальцем в кнопку вызова.

– Слушаю,  –  сказал голос Быкова. Голос был, как всегда, скрипучий и равнодушный.

– Стажер Бородин занял пост по расписанию,  –  сообщил Юра.

– Хорошо,  –  сказал Быков и сейчас же отключился.

Юра сердито посмотрел на радиофон и произнес скрипучим голосом: «Хорошо». «Дерево»,  –  подумал он и скорчил рожу, высунув язык. Корабль тряхнуло, и он чуть не прикусил язык. Он стыдливо огляделся, а затем ему в голову пришла мысль: что, если всезнающий и всепредусматривающий Быков нарочно тряхнул корабль, чтобы прищемить язык обнаглевшему стажеру. Можно было легко представить себе, как Быков делает это. «Наверное, жизнь у него была нелегкая,  –  подумал Юра.  –  Наверное, жизнь терла его и перемалывала, пока не содрала с него шелуху всяких эмоций, которые, в общем-то, не нужны, но без которых человек уже не человек, а дерево. Жилин как-то сказал, что с годами человек меняется только в одном  –  становится терпимее. К Быкову это, вероятно, не относится…»

Корабль снова дрогнул, и Юра уперся попрочнее. Непонятно было, что происходит. На метеоритную атаку не похоже, на какое-нибудь там столкновение  –  тем более. Мишка Ушаков сказал, что опасность в космосе  –  словно удар шпаги, от нее либо умирают сразу же, либо вообще не умирают… Это заявил Мишка Ушаков, который в космосе был только на практике по строительной сварке и который даже о космосе судит в терминах мушкетерских романов.

У Юры свело икру, и он переменил ногу. Вдоль коридора светились красные огни. Юра все пытался вспомнить, что это ему напоминает, и никак не мог, но было какое-то неприятное воспоминание, это он знал твердо. Хоть бы пришел кто, подумал он. Спросить бы, что случилось, чего надо ждать… Он посмотрел на кнопку вызова. Взять и обратиться прямо к Быкову: «Товарищ капитан, прошу объяснить задачу…» Потом Юра вдруг представил себе, сколько стажеров стояло здесь, потных от волнения, уперев ногу в косяк; страшно переживали, пытались понять, что происходит, и все прикидывали: «Успею надвинуть колпак или не успею?» Это были славные ребята, с которыми можно отлично сыграть в бок-ап-штаг или почесать язык насчет смысла жизни. Теперь они все уже опытные и умудренные, теперь они все в рубках, и их корабли носятся в пространстве… и тоже иногда трясутся и вздрагивают… От этих мыслей ни с того ни с сего представилось вдруг залитое потом и кровью лицо Быкова, который с чисто человеческим понятным отчаянием следит остановившимися глазами за чем-то, что учесть не удалось и что приближается теперь совершенно неотвратимо…

В глазах у Юры все поплыло, он потерял равновесие и очутился на полу. Под низким потолком залязгало, загремело. Юра, торопливо царапая башмаками по металлическому полу, перевернулся на живот, поднялся и бросился к двери. Он стал в прежнюю позу и изо всех сил растопырился между косяками.

Теперь «Тахмасиб» вибрировал непрерывно, словно ему тоже было страшно. Юра весь напрягся, стараясь унять дрожь. Хоть бы пришел кто-нибудь, хоть бы понять, что к чему, хоть бы Быков приказал что-нибудь… Мама будет горевать ужасно  –  как ей скажут? Кто найдется такой, чтобы это сказать? Она ведь умереть может, она недавно оперировалась, у нее сердце ну никуда не годится, ей нельзя этого говорить… Юра закусил губу и крепко сжал зубы. Стало больно, но дрожь не проходила. Ну что это, в самом деле… Нет, надо немедленно сходить и посмотреть. Сунуть голову в рубку, небрежно бросить: «Ну, долго еще?»  –  и уйти… А вдруг их всех поубивало? Юра с ужасом посмотрел в коридор, ожидая, что вот-вот из-за поворота выползет Жилин, посмотрит потухшими глазами и уронит голову на закоченевшие руки…

Юра отпустил ногу, оттолкнулся от косяка и сделал несколько неуверенных шагов по коридору. По трясущемуся полу, мимо красных огней, к лифту, навстречу тому, кто ползет… Он остановился и вернулся к двери. «Поспокойнее,  –  сказал он и откашлялся, чтобы не хрипело в горле.  –  Воображение любит пошутить, но шутит оно зло и нечестно. Не свой друг  –  воображение». Он снова прочно растопырился в дверях. Так вот оно каково, подумал он вдруг. Так вот оно каково  –  ждать и всегда быть готовым в шлепанцах и полосатых носочках, под скучным торшерчиком, с прошлогодней газеткой, чтобы никто не заметил и не подумал… Ничего не знать наверняка и быть всегда готовым…

Вибрация усиливалась, и спадала, и снова усиливалась. Юра представил себе «Тахмасиб», километровое сооружение из титановых сплавов, похожее на гигантский бокал. Сейчас вдоль всего тела корабля, от грузового трюма до кромки отражателя, волной проходят судороги вибрации. То усиливаются, то спадают… Тут не надо быть сверхчутким, чтобы разобраться, что к чему. Если бы так завибрировал, скажем, окситановый датчик, все было бы ясно  –  надо отрегулировать компрессор или хотя бы сменить гаситель… Юра отчетливо ощутил, как корабль заваливается набок  –  это стало заметно по давлению на ступню. «Тахмасиб» разворачивался сначала плавно, а потом начались рывки. От каждого рывка тряслась голова и все, что в голове… Что же это, думал Юра, упираясь изо всех сил в косяки. Что же у них там, а?.. И тут в страшной глухой тишине раздались шаги. Неторопливые, уверенные, незнакомые шаги, а может быть, Юра просто не узнавал их. Он смотрел вдоль коридора, а шаги все приближались, и вот из-за поворота появился Жилин в рабочем комбинезоне, с плоским ящиком тестера на груди. Лицо у него было серьезное и как будто недовольное, на глаза падал светлый чуб. Жилин подошел вплотную и, похлопав Юру по коленке, сказал негромко:

– Ну-ка…

Он хотел войти в вакуум-отсек. Юра открыл и закрыл рот, но ногу не убрал. Это был Жилин, милый, славный, долгожданный Жилин, но Юра ногу не убрал, а вместо этого спросил:

– Что там у вас?

Он хотел произнести это небрежно, но на последнем слоге глотнул, и впечатление было испорчено.

– Да что у нас может быть…  –  неохотно сказал Жилин.  –  Пропусти-ка меня,  –  сказал он.  –  Мне там нужно взять кое-что…

В голове у Юры была каша, и в этой каше из собственных Юриных принципов и понятий в целости оставалась одна только инструкция.

– Подождите, Ваня,  –  пробормотал он и нажал кнопку вызова.

Капитан не отвечал.

– Юрка,  –  сказал Жилин,  –  да что с тобой, братец? Пропусти же меня, я оставил в скафандре…

– Не могу,  –  сказал Юра и облизнул губы.  –  Как я могу?.. Вот сейчас капитан отзовется…

Жилин внимательно смотрел на него.

– А если не отзовется?

– Почему же не отзовется?  –  Юра уставился на Жилина круглыми глазами и вдруг схватил его за рукав.  –  Что случилось?

– Да ничего не случилось.  –  Жилин вдруг заулыбался.  –  Так не пропустишь?

Юра отчаянно замотал головой.

– Ведь нельзя же, Ваня… Ты же должен понять!  –  Он даже перешел на «ты» от избытка чувств, ему очень хотелось расплакаться, и в то же время было отчего-то хорошо и спокойно, и он знал, что ни за что не пропустит Жилина.  –  Ведь ты сам был стажером.

– Да-а…  –  неопределенно протянул Жилин, разглядывая его.  –  Соблюдаем букву и дух инструкции?

– Не знаю…  –  пробормотал Юра. Ему было стыдно и вместе с тем он знал, что ногу он не отпустит. «Если тебе действительно надо войти, то не стой так,  –  мысленно взывал он к Жилину.  –  Бей меня в челюсть и бери, что тебе тут нужно…»

– Капитан Быков слушает,  –  раздалось из радиофона.

Юра все еще не в силах был собраться с мыслями.

– Алексей Петрович,  –  сказал Жилин в радиофон,  –  я хочу пройти в вакуум-отсек, а стажер меня не пускает.

– Зачем тебе понадобился вакуум-отсек?  –  осведомился Быков.

– Я оставил там «сириус» в прошлый раз… В скафандре забыл.

– Так,  –  сказал Быков.  –  Стажер Бородин, пропустите бортинженера Жилина.

Быков выключился. Юра с огромным облегчением убрал ногу. Он только сейчас заметил, что корабль больше не вибрирует. Жилин ласково посмотрел на него и похлопал по плечу.

– Ваня, вы только не сердитесь…  –  пробормотал Юра.

– Наоборот!  –  сказал Жилин.  –  На тебя исключительно интересно было смотреть.

– У меня такая каша в голове…

– Вот-вот…  –  Жилин остановился перед своим скафандром.  –  На этот случай и сочиняются инструкции. Хорошее дело, правда?

– Не знаю. Я теперь что-то перестал понимать, что к чему. Что хоть случилось?

Жилин снова потускнел.

– Что у нас могло случиться?  –  сказал он сквозь зубы.  –  Искусственное питание. Таблетки вместо котлетки. Учебная тревога, стажер Бородин, только и всего. Рутинная, не реже одного-двух раз в течение рейса. В целях проверки знания инструкций. Великая вещь  –  инструкция!  –  Он вытащил из скафандра белый цилиндрик толщиной в палец и со злостью грохнул шторой.  –  Бежать мне пора отсюда, Юра. Бежать со всех ног, пока не надоело.

Юра глубоко вздохнул и посмотрел в коридор. Красные огни больше не горели. Пол больше не вибрировал. Юра увидел, как из каюты вышел Юрковский, посмотрел на Юру, величественно кивнул и неспешно скрылся за поворотом.

Жилин проворчал:

– Рыба ищет, где глубже, а человек  –  где хуже. Понял, Юрка? Здесь все хорошо. Тревоги учебные, аварии понарошку. А вот кое-где  –  похуже. Гораздо хуже. Туда и надо идти, а не ждать, пока тебя поведут… Ты меня слушаешь, стажер? По инструкции ты меня должен слушать.

– Подождите, Ваня,  –  сказал Юра, сморщившись.  –  Я еще, кажется, не очухался…