Текст книги "Мир Полудня (сборник)"

2. Планетологи пытают штурмана, а радиооптик пытает планетологов

– Кто готовил этот обед?  –  спросил Быков.

Он оглядел всех и снова уставился на кастрюльки. Михаил Антонович тяжело, со свистом дышал, навалившись грудью на стол. Лицо у него было багровое, отекшее.

– Я,  –  несмело сказал Моллар.

– А в чем дело?  –  спросил Дауге.

Голоса у всех были сиплые. Все говорили с трудом, едва выталкивая из себя слова. Моллар криво улыбнулся и лег на диван лицом вверх. Ему было плохо. «Тахмасиб» больше не падал, и тяжесть становилась непереносимой. Быков посмотрел на Моллара.

– Этот обед вас убьет,  –  сказал он.  –  Съедите этот обед и больше не встанете. Он вас раздавит, вы понимаете?

– О черт,  –  сказал Дауге с досадой.  –  Я забыл о тяжести.

Моллар лежал с закрытыми глазами и тяжело дышал. Челюсть у него отвисла.

– Съедим бульону,  –  сказал Быков.  –  И все. Больше ни кусочка.  –  Он поглядел на Михаила Антоновича и оскалил зубы в нерадостной усмешке.  –  Ни кусочка,  –  повторил он.

Юрковский взял половник и стал разливать бульон по тарелкам.

– Тяжелый обед,  –  сказал он.

– Вкусно пахнет,  –  сказал Михаил Антонович.  –  Может быть, дольешь мне еще чуть-чуть, Володенька?

– Хватит,  –  жестко сказал Быков. Он медленно хлебал бульон, по-детски зажав ложку в кулаке, измазанном графитовой смазкой.

Все молча стали есть. Моллар с трудом приподнялся и снова лег.

– Не могу,  –  сказал он.  –  Простите меня, не могу.

Быков положил ложку и встал.

– Рекомендую всем пассажирам лечь в амортизаторы,  –  сказал он.

Дауге отрицательно покачал головой.

– Как угодно. Но Моллара уложите в амортизатор непременно.

– Хорошо,  –  сказал Юрковский.

Дауге взял тарелку, сел на диван рядом с Молларом и принялся кормить его с ложки, как больного. Моллар громко глотал, не открывая глаз.

– А где Иван?  –  спросил Юрковский.

– На вахте,  –  ответил Быков. Он взял кастрюлю с остатками супа и пошел к люку, тяжело ступая на прямых ногах. Юрковский, поджав губы, глядел в его согнутую спину.

– Всё, мальчики,  –  сказал Михаил Антонович жалким голосом.  –  Начинаю худеть. Так все-таки нельзя. Я сейчас вешу двести с лишним кило  –  подумать страшно! И будет еще хуже. Мы все еще падаем немножко.

Он откинулся на спинку кресла и сложил на животе отекающие руки. Затем поворочался немного, положил руки на подлокотники и почти мгновенно заснул.

– Спит толстяк,  –  сказал Дауге, оглянувшись на него.  –  Корабль затонул, а штурман заснул. Ну, еще ложечку, Шарль. За папу. Вот так. А теперь за маму.

– Нье могу, простите,  –  пролепетал Моллар.  –  Нье могу. Я льягу.  –  Он лег и начал неразборчиво бормотать по-французски.

Дауге поставил тарелку на стол.

– Михаил,  –  позвал он негромко.  –  Миша.

Михаил Антонович раскатисто храпел.

– С-сейчас я его ра-азбужу,  –  сказал Юрковский.  –  Михаил,  –  сказал он вкрадчивым голосом.  –  М-мидии. М-мидии со с-специями.

Михаил Антонович вздрогнул и проснулся.

– Что?  –  пробормотал он.  –  Что?

– Нечистая с-совесть,  –  сказал Юрковский.

Дауге поглядел на штурмана в упор.

– Что вы там делаете в рубке?  –  сказал он.

Михаил Антонович поморгал красными веками, потом заерзал на кресле, едва слышно сказал: «Ах, я совсем забыл…»  –  и попытался подняться.

– Сиди,  –  сказал Дауге.

– Т-так что вы там д-делаете?

– И на кой бес?

– Ничего особенного,  –  сказал Михаил Антонович и оглянулся на люк в рубку.  –  Право, ничего, мальчики. Так только…

– М-миша,  –  сказал Юрковский.  –  М-мы же видим, что он что-то з-задумал.

– Говори, толстяк,  –  сказал Дауге свирепо.

Штурман снова попытался подняться.

– С-сиди,  –  сказал Юрковский безжалостно.  –  Мидии. Со специями. Говори.

Михаил Антонович стал красен как мак.

– Мы не дети,  –  сказал Дауге.  –  Нам уже приходилось умирать. Какого беса вы там секретничаете?

– Есть шанс,  –  едва слышно пробормотал штурман.

– Шанс всегда есть,  –  возразил Дауге.  –  Конкретнее.

– Ничтожный шанс,  –  сказал Михаил Антонович.  –  Право, мне пора, мальчики.

– Что они делают?  –  спросил Дауге.  –  Чем они заняты, Лешка и Иван?

Михаил Антонович с тоской поглядел на люк в рубку.

– Он не хочет вам говорить,  –  прошептал он.  –  Он не хочет вас зря обнадеживать. Алексей надеется выбраться. Они там перестраивают систему магнитных ловушек… И отстаньте от меня, пожалуйста!  –  закричал он тонким пронзительным голосом, кое-как встал и заковылял в рубку.

– Mon dieu,  –  тихо сказал Моллар и снова лег навзничь.

– А, все это ерунда, барахтанье,  –  сказал Дауге.  –  Конечно, Быков не способен сидеть спокойно, когда костлявая берет нас за горло. Пошли. Пойдемте, Шарль, мы уложим вас в амортизатор. Приказ капитана.

Они взяли Моллара под руки с двух сторон, подняли и повели в коридор. Голова Моллара болталась.

– Mon dieu,  –  бормотал он.  –  Простите. Я есть весьма плёхой межпланетн<и>кь. Я есть только всего радиоопт<и>кь.

Это было очень трудно  –  идти самим и тащить Моллара, но они все-таки добрались до его каюты и уложили радиооптика в амортизатор. Он лежал в длинном, не по росту, ящике, маленький, жалкий, задыхающийся, с посиневшим лицом.

– Сейчас вам станет хорошо, Шарль,  –  сказал Дауге.

Юрковский молча кивнул и сейчас же сморщился от боли в позвоночнике.

– П-полежите, отдо-охните,  –  сказал он.

– Хорошё-о,  –  сказал Моллар.  –  Спасибо, товарищи.

Дауге задвинул крышку и постучал. Моллар постучал в ответ.

– Ну, хорошо,  –  сказал Дауге.  –  Теперь бы нам костюмы для перегрузок…

Юрковский пошел к выходу. На корабле было только три костюма для перегрузок  –  костюмы экипажа. Пассажирам при перегрузках полагалось лежать в амортизаторах.

Они обошли все каюты и собрали все одеяла и подушки. В обсерваторном отсеке они долго устраивались у перископов, обкладывали себя мягким со всех сторон, а потом легли и некоторое время молчали, отдыхая. Дышать было трудно. Казалось, на грудь давит многопудовая гиря.

– П-помню, на курсах нам давали с-сильные перегрузки,  –  сказал Юрковский.  –  П-пришлось сбрасывать в-вес.

– Да,  –  сказал Дауге.  –  Я совсем забыл. Что это за чепуха про мидии со специями?

– В-вкусная вещь, правда?  –  сказал Юрковский.  –  Наш штурман в-вез тайком от к-капитана н-несколько банок, и они взорвались у него в ч-чемодане.

– Ну?  –  сказал Дауге.  –  Опять? Ну и лакомка! Ну и контрабандист! Его счастье, что Быкову сейчас не до этого.

– Б-быков, наверное, еще н-не знает,  –  сказал Юрковский.

«И никогда не узнает»,  –  подумал он. Они помолчали, потом Дауге взял дневники наблюдений и стал их просматривать. Они немного посчитали, потом поспорили относительно метеоритной атаки. Дауге сказал, что это был случайный рой. Юрковский объявил, что это кольцо.

– Кольцо у Юпитера?  –  презрительно сказал Дауге.

– Да,  –  сказал Юрковский.  –  Я давно это подозревал. И теперь вот убедился.

– Нет,  –  сказал Дауге.  –  Все-таки это не кольцо. Это полукольцо.

– Ну, пусть полукольцо,  –  согласился Юрковский.

– Кангрен большой молодец,  –  сказал Дауге.  –  Его расчеты просто замечательно точны.

– Не совсем,  –  сказал Юрковский.

– Это почему же?  –  осведомился Дауге.

– Потому что температура растет заметно медленнее,  –  объяснил Юрковский.

– Это внутреннее свечение неклассического типа,  –  возразил Дауге.

– Да, неклассического,  –  сказал Юрковский.

– Кангрен не мог этого учесть,  –  сказал Дауге.

– Надо было учесть,  –  сказал Юрковский.  –  Об этом уже сто лет спорят, надо было учесть.

– Просто тебе стыдно,  –  сказал Дауге.  –  Ты так бранился с Кангреном в Дублине, и теперь тебе стыдно.

– Балда ты,  –  сказал Юрковский.  –  Я учитывал неклассические эффекты.

– Знаю,  –  сказал Дауге.

– А если знаешь,  –  сказал Юрковский,  –  то не болтай глупостей.

– Не ори на меня,  –  сказал Дауге.  –  Это не глупости. Неклассические эффекты ты учел, а цена этому сам видишь какая.

– Это тебе такая цена,  –  рассердился Юрковский.  –  До сих пор не читал моей последней статьи.

– Ладно,  –  сказал Дауге,  –  не сердись. У меня спина затекла.

– У меня тоже,  –  сказал Юрковский. Он перевернулся на живот и встал на четвереньки. Это было нелегко. Он дотянулся до перископа и заглянул.  –  П-посмотри-ка,  –  сказал он.

Они стали смотреть в перископы. «Тахмасиб» плавал в пустоте, заполненной розовым светом. Не видно было ни одного предмета, никакого движения, на котором мог бы задержаться взгляд. Только ровный розовый свет. Казалось, что смотришь в упор на фосфоресцирующий экран. После долгого молчания Юрковский сказал:

– Скучно.

Он поправил подушки и снова лег на спину.

– Этого еще никто не видел,  –  сказал Дауге.  –  Это свечение металлического водорода.

– Т-таким н-наблюдениям,  –  сказал Юрковский,  –  грош цена. Может, пристроим к п-перископу с-спектрограф?

– Глупости,  –  сказал Дауге, еле шевеля губами. Он сполз на подушки и тоже лег на спину.  –  Жалко,  –  сказал он.  –  Ведь этого еще никто никогда не видел.

– Д-до чего м-мерзко ничего не делать,  –  сказал Юрковский с тоской.

Дауге вдруг приподнялся на локте и нагнул голову, прислушиваясь.

– Что ты?  –  спросил Юрковский.

– Тише,  –  сказал Дауге.  –  Послушай.

Юрковский прислушался. Низкий, едва слышный гул доносился откуда-то, волнообразно нарастая и снова затихая, словно гудение гигантского шмеля. Гул перешел в жужжание, стал выше и смолк.

– Что это?  –  спросил Дауге.

– Не знаю,  –  отозвался Юрковский вполголоса. Он сел.  –  Может быть, это двигатель?

– Нет, это оттуда.  –  Дауге махнул рукой в сторону перископов.  –  Ну-ка…  –  Он опять прислушался, и снова послышалось нарастающее гудение.

– Надо поглядеть,  –  сказал Дауге.

Гигантский шмель смолк, но через секунду загудел снова. Дауге поднялся на колени и уткнулся лицом в нарамник перископа.

– Смотри!  –  закричал он.

Юрковский тоже подполз к перископу.

– Смотри, как здорово!  –  крикнул Дауге.

Из желто-розовой бездны поднимались огромные радужные шары. Они были похожи на мыльные пузыри и переливались зеленым, синим, красным. Это было очень красиво и совершенно непонятно. Шары поднимались из пропасти с низким нарастающим гулом, быстро проносились и исчезали из поля зрения. Они все были разных размеров, и Дауге судорожно вцепился в рубчатый барабан дальномера. Один шар, особенно громадный и колыхающийся, прошел совсем близко. На несколько мгновений обсерваторный отсек заполнился нестерпимо низким, зудящим гулом, и планетолет слегка качнуло.

– Эй, в обсерватории!  –  раздался в репродукторе голос Быкова.  –  Что это за бортом?

– Ф-феномены,  –  сказал Юрковский, пригнув голову к микрофону.

– Что?  –  спросил Быков.

– П-пузыри какие-то,  –  пояснил Юрковский.

– Это я и сам вижу,  –  проворчал Быков и замолчал.

– Это уже не металлический водород,  –  сказал Юрковский, почти не заикаясь.

Пузыри исчезли.

– Вот,  –  сказал Дауге.  –  Диаметры: пятьсот, девятьсот и три тысячи триста метров. Если, конечно, здесь не искажается перспектива. Больше я не успел. Что это может быть?

В розовой пустоте пронеслись еще два пузыря. Вырос и сейчас же смолк густой басовый звук.

– М-машина п-планеты р-работает,  –  сказал Юрковский.  –  И мы никогда не узнаем, что там происходит…

– Пузыри в газе,  –  сказал Дауге.  –  А впрочем, какой это газ  –  плотность как у бензина…

Он обернулся. На пороге открытой двери сидел Моллар, прислонившись виском к косяку. Кожа на его лице вся сползла к подбородку от тяжести. У него был белый лоб и темно-вишневая шея.

– Это есть я,  –  сказал Моллар.

Он перевалился на живот и пополз к своему месту у казенника. Планетологи молча смотрели на него, затем Дауге встал, взял две подушки  –  у себя и у Юрковского  –  и помог Моллару устроиться поудобнее. Все молчали.

– Очень тосклив<о>, –  сказал наконец Моллар.  –  Не могу один. Хочется гов<о>рить.  –  Он делал самые невообразимые ударения.

– Мы очень рады вам, Шарль,  –  сказал Дауге совершенно искренне.  –  Нам тоже тоскливо, и мы все время говорим.

Моллар попытался сесть, но раздумал и остался лежать, тяжело дыша и глядя в потолок.

– А к-как жизнь, Шарль?  –  спросил Юрковский с интересом.

– Жизьнь хорошё-о,  –  сказал Моллар, бледно улыбаясь.  –  Только мало.

Дауге лег и тоже уставился в потолок. «Мало,  –  подумал он,  –  гораздо меньше, чем хочется». Он выругался вполголоса по-латышски.

– Что?  –  спросил Моллар.

– Он ругается,  –  объяснил Юрковский.

Моллар вдруг сказал высоким голосом: «Друзья мои!»  –  и планетологи разом повернулись к нему.

– Друзья мои!  –  сказал Моллар.  –  Что мне дьелатть? Ви есть опытные межпланьетник<и>! Ви есть большие льюди и герой<и>. Да, герой<и>! Mon dieu! Ви смотрели в глаза смерти больше, чем я смотрелль в глаза дев<у>шки.  –  Он горестно помотал головой.  –  И я совсем не есть опытний. Мне страшно, и я хочу много говорить сейчас, но сейчас уже близок конец, и я не знаю как. Да, да, как надо сейчас говорить?

Он смотрел на Дауге и Юрковского блестящими глазами. Дауге неловко пробормотал: «О черт»  –  и оглянулся на Юрковского. Юрковский лежал, заложив руки за голову, и искоса глядел на Моллара.

– О черт,  –  сказал Дауге.  –  Я уже и забыл.

– М-могу рассказать, к-как мне однажды х-хотели ам-ампутировать н-ногу,  –  предложил Юрковский.

– Верно!  –  радостно сказал Дауге.  –  А потом вы, Шарль, тоже расскажете что-нибудь веселенькое…

– Ах, вы все шут<и>те,  –  сказал Моллар.

– А еще можно спеть,  –  сказал Дауге.  –  Я про это читал. Вы нам споете, Шарль?

– Ах,  –  сказал Моллар.  –  Я совсем прокис.

– Отнюдь,  –  сказал Дауге.  –  Вы замечательно держитесь, Шарль. А это же самое главное. Правда, Шарль замечательно держится, а, Володя?

– К-конечно,  –  сказал Юрковский.  –  З-замечательно.

– А капитан не спит,  –  бодро продолжал Дауге.  –  Вы заметили, Шарль? Он что-то задумал, наш капитан.

– Да,  –  сказал Моллар.  –  Да! Наш капитан  –  это есть большая надежда.

– Еще бы,  –  сказал Дауге.  –  Вы даже не знаете, какая это большая надежда.

– М-метр девяносто пять,  –  сказал Юрковский.

Моллар засмеялся.

– Вы все шут<и>те,  –  сказал он.

– А мы пока будем болтать и наблюдать,  –  сказал Дауге.  –  Хотите посмотреть в перископ, Шарль? Это красиво. Этого никто никогда не видел.  –  Он поднялся и приник к перископу.

Юрковский увидел, как у него вдруг выгнулась спина. Дауге обеими руками взялся за нарамник.

– Бог мой!  –  сказал он.  –  Планетолет!

В розовой пустоте висел планетолет. Он был виден совершенно отчетливо и во всех подробностях и находился, по-видимому, километрах в трех от «Тахмасиба». Это был фотонный грузовик первого класса с параболическим отражателем, похожим на растопыренную юбку, с круглой жилой гондолой и дисковидным грузовым отсеком, с тремя сигарами аварийных ракет на далеко вынесенных кронштейнах. Он висел вертикально и совершенно неподвижно. И он был серый, как на экране черно-белого кино.

– Кто же это?  –  пробормотал Дауге.  –  Неужели Петрушевский?

– П-погляди на отражатель,  –  сказал Юрковский.

Отражатель серого планетолета был обломан с края.

– Тоже не повезло ребятам,  –  сказал Дауге.

– О!  –  сказал Моллар.  –  А вон еще один.

Второй планетолет  –  точно такой же  –  висел дальше и глубже первого.

– И у этого обломан отражатель,  –  сказал Дауге.

– Я з-знаю,  –  сказал неожиданно Юрковский.  –  Это наш «Тахмасиб». М-мираж.

Это был двойной мираж. Несколько радужных пузырей стремительно поднялись из глубины, и призраки «Тахмасиба» исказились, задрожали и растаяли. А правее и выше появились еще три призрака.

– Какие красивые пузыри!  –  сказал Моллар.  –  Они поют.

Он снова лег на спину. У него пошла носом кровь, и он сморкался и морщился и все поглядывал на планетологов, не видят ли они. Они, конечно, не видели.

– Вот,  –  сказал Дауге.  –  Ты говоришь, что здесь скучно.

– Я н-не говорю,  –  сказал Юрковский.

– Нет, говоришь,  –  сказал Дауге.  –  Ты брюзжишь, что скучно.

Оба старались не глядеть на Моллара. Кровь остановить было нельзя. Она свернется сама. Радиооптика нужно было бы отнести в амортизатор, но… Ничего, она свернется. Моллар тихо сморкался.

– А вон еще мираж,  –  сказал Дауге.  –  Но это не корабль.

Юрковский заглянул в перископ. «Не может быть,  –  подумал он.  –  Этого не может быть. Не тут, не в Юпитере». Под «Тахмасибом» медленно проплывала вершина громадной серой скалы. Основание ее тонуло в розовой дымке. Рядом поднималась другая скала  –  голая, отвесная, изрезанная глубокими прямыми трещинами. А еще дальше вырастала целая вереница таких же острых крутых вершин. И тишина в обсерваторном отсеке сменилась скрипами, шорохами, едва слышным гулом, похожим на эхо далеких-далеких горных обвалов.

– Эт-то н-не мираж,  –  проговорил Юрковский.  –  Эт-то п-похоже на ядро.

– Вздор,  –  сказал Дауге.

– В-возможно, все-таки у Юпитера есть я-ядро.

– Вздор, вздор,  –  нетерпеливо сказал Дауге.

Горная цепь тянулась под «Тахмасибом», и не было ей конца.

– Вон еще,  –  сказал Дауге.

Выше скалистых зубьев выступил темный бесформенный силуэт, вырос, превратился в изъеденный обломок черного камня и снова скрылся. Сейчас же за ним вслед появился другой, третий, а вдали, едва различимая, бледным пятном светилась округлая серая масса. Горный хребет внизу постепенно опускался и исчез из виду. Юрковский, не отрываясь от перископа, поднес к губам микрофон. Было слышно, как у него хрустнули суставы.

– Быков,  –  позвал он.  –  Алексей.

– Алеши нет, Володенька,  –  отозвался голос штурмана. Голос был сиплый и задыхающийся.  –  Он в машине.

– М-михаил, мы идем н-над с-скалами,  –  сказал Юрковский.

– Над какими скалами?  –  испуганно спросил Михаил Антонович.

Вдали прошла поразительно ровная, словно отполированная поверхность  –  огромная равнина, окаймленная невысокой грядой круглых холмов. Прошла и утонула в розовом.

– М-мы еще не все п-понимаем,  –  сказал Юрковский.

– Я сейчас посмотрю, Володенька,  –  сказал Михаил Антонович.

За перископом проплывала еще одна горная страна. Она плыла высоко вверху, и вершины гор были обращены вниз. Это было дикое, фантастическое зрелище, и Юрковский подумал сначала, что это опять мираж, но это был не мираж. Тогда он понял и сказал:

– Это не ядро, Иоганыч. Это кладбище.

Дауге не понял.

– Это кладбище миров,  –  сказал Юрковский.  –  Джуп проглотил их.

Дауге долго молчал, а затем пробормотал:

– Какие открытия… Кольцо, розовое излучение, кладбище миров… Жаль. Очень жаль.

Он оглянулся и окликнул Моллара. Моллар не ответил. Он лежал ничком.

Они стащили Моллара в амортизатор, привели его в чувство, а он, измотанный, отекший, сразу заснул, словно упал в обморок. Потом они вернулись в обсерваторный отсек и снова повисли на перископах. Под «Тахмасибом», и рядом с «Тахмасибом», и временами над «Тахмасибом» медленно проплывали в потоках сжатого водорода несостоявшиеся миры  –  горы, скалы, чудовищные потрескавшиеся глыбы, прозрачные серые облака пыли. Потом «Тахмасиб» отнесло в сторону, а в перископах остался только пустой, ровный розовый свет.

– Устал как собака,  –  сказал Дауге. Он перевернулся на бок, и у него затрещали кости.  –  Слышишь?

– Слышу,  –  сказал Юрковский.  –  Давай смотреть.

– Давай,  –  сказал Дауге.

– Я думал, это ядро,  –  сказал Юрковский.

– Этого не могло быть,  –  сказал Дауге.

Юрковский стал тереть лицо ладонями.

– Это ты так говоришь,  –  сказал он.  –  Давай смотреть.

Они еще многое увидели и услышали, или им казалось, что они увидели и услышали, потому что оба они страшно устали, и в глазах иногда темнело, и тогда исчезали стены обсерваторного отсека  –  оставался только ровный розовый свет. Они видели широкие неподвижные зигзаги молний, упиравшиеся в тьму наверху и в розовую бездну внизу, и слышали, как с железным громом пульсируют в них лиловые разряды. Они видели какие-то колышущиеся пленки, проплывавшие с тонким свистом совсем рядом. Они разглядывали причудливые тени во мгле, которые двигались и шевелились, и Дауге спорил, что это объемные тени, а Юрковский доказывал, что Дауге бредит. И они слышали вой, и писк, и грохот, и странные звуки, похожие на голоса, и Дауге предложил зафиксировать эти звуки на диктофоне, но тут заметил, что Юрковский спит лежа на животе. Тогда он повернул Юрковского на спину и снова вернулся к перископу.

В открытую дверь отсека вползла, волоча брюхо по полу, Варечка, синяя в крапинку, подобралась к Юрковскому и взгромоздилась к нему на колени. Дауге хотел прогнать ее, но у него уже совсем не было сил. Он даже не мог поднять голову. А Варечка тяжело вздымала бока и медленно мигала. Шипы на ее морде стояли ежом, и полумертвый хвост судорожно подергивался в такт дыханию.