Текст книги "Мир Полудня (сборник)"

– На вечер, данный в честь мою…  –  упавшим голосом начал Дауге. Выражение лица командира поразило его.  –  Анатолий Борисович! Ведь сегодня праздник… в известном смысле  –  завершение…

– Он  –  новорожденный, Анатолий Борисович!  –  весело сказал Юрковский, трудясь над бутылкой.  –  Выпьем по глотку коньяку, поболтаем.

Ермаков посмотрел на него, на смущенного Иоганыча, на бравого Быкова (тот торопливо прикрыл ладонью глупый галстук). Глаза его потеплели.

– Давайте,  –  сказал он и сложил карту, расстеленную на столике около рации.

Все чинно расселись вокруг салфетки.

– Будет тост?  –  осведомился Ермаков, принимая из рук Юрковского желтый стаканчик.

– Обязательно,  –  ответил тот и торжественно произнес:  –  Сегодня мы празднуем двойное событие! Сегодня родился большой Г. И. Дауге и маленький ракетодром «Урановая Голконда». У обоих большое будущее, оба дороги нашему сердцу. Живите, растите и размножайтесь! Ура-ура-ура!

За стеной посвистывал раскаленный ветер, темный песок намело вокруг «Мальчика». Чужая черная ночь обступила со всех сторон маленький уютный уголок жизни и света.

– Хороший роль-мопс,  –  сказал Юрковский, сосредоточенно наматывая на вилку аппетитную рыбью тушку.  –  Очень люблю роль-мопс…

Иоганыч покачал головой и, обратившись к Ермакову, сказал:

– Между прочим, с роль-мопсом у меня произошла любопытнейшая история. Вернее, не с роль-мопсом, а… Представьте, Гоби, пустыня, несколько палаток  –  геологическая экспедиция. На триста километров ни одного жилья, дичь, прелесть. И была у нас, молодых практикантов, бутылочка коньяку и заветная баночка роль-мопса. Ждали мы какого-либо высокоторжественного события, чтобы, значит…  –  Дауге выразительно щелкнул пальцами.  –  Ну-с, дождались. Вот как теперь, день рождения одной… одного товарища. Собрались мы у нашей палатки, все практиканты, шесть человек. Откупорили коньяк, нарезали хлеб, помыли руки. Положили все это на футляр для теодолита, и, как сейчас помню, я принялся под жадными взорами ребят вскрывать вожделенный роль-мопс. Понимаете, все баранина, ветчина… Остренького хотелось  –  сил нет! И вот, едва я вскрыл…

Дауге сделал паузу. Быков нетерпеливо покашлял и сказал:

– Вскрыл  –  и что?

– Понимаете, я даже не помню, как это случилось. Я случайно взглянул поверх голов товарищей  –  они все, конечно, наклонились к банке  –  и вижу: по склону соседнего бархана ползет, извиваясь, преогромный сизый червяк… Настоящий удав, боа-констриктор… Весь в этаких кольцах…

– Врешь!  –  убежденно сказал Юрковский.

– Погодите, Владимир Сергеевич!  –  сердито остановил его Быков.  –  Дайте рассказать.

– Не вру, Володя. Это был олгой-хорхой.

– Олгой… кто?  –  спросил Быков.

– Олгой-хорхой,  –  повторил Дауге.  –  Кажется, единственное сухопутное животное на Земле, вооруженное электричеством.

Юрковский сдвинул брови, вспоминая.

– Олгой-хорхой… Кажется, впервые описан в одном из гобийских рассказов Ивана Ефремова полвека назад. Так?

– Так,  –  согласился Дауге.  –  Потом выяснилось, что за эти полвека мы были не то третьей, не то четвертой экспедицией, которая видела его.

– И что же случилось?  –  не утерпел Быков.

Дауге вздохнул:

– Ничего особенного, конечно. Я заорал и вскочил на ноги. Роль-мопс вывалился в песок. Мы побежали в палатку за ружьями, а когда вернулись…  –  Он развел руками.  –  Никаких шансов. Электрический червяк скрылся.

– Досталось тебе, наверное, от ребят,  –  сказал Юрковский и снова потянулся к роль-мопсу.

– Ну нет! До самого конца экспедиции только и было разговоров, что об олгой-хорхое.

– Я вот ничего подобного не видел в пустыне,  –  заметил Быков.

Дауге объяснил, что олгой-хорхой водится, вероятно, только в самых жарких и пустынных областях монгольской Гоби.

Быков, чувствуя себя почему-то не в своей тарелке, принялся расспрашивать Ермакова о плане дальнейшего покорения Венеры. Ему хотелось заставить командира разговориться. Но тот отвечал сдержанно и скучновато. Готовится к вылету «Хиус-3», он перебросит на Голконду большую группу специалистов. Начнется оборудование промышленного комбината по переработке ядерного горючего. Одновременно, конечно, будет происходить расширенное исследование поверхности планеты.

– Да что там говорить,  –  легкомысленно помахивая рукой, вставил Юрковский,  –  с Венерой покончено. Дорога проложена, семафор открыт, как говорили наши предки в те времена, когда еще были семафоры. И новые дороги пройдут не здесь.

– Межзвездная астронавтика, конечно?  –  сказал Ермаков, улыбаясь одними губами.

– Именно! Перелет Земля  –  61 Лебедя. Это  –  новая дорога!

– Это сколько же времени лететь?  –  с сомнением спросил Быков.

– Десять лет туда и десять обратно. Двадцать лет полета с нашими скоростями.

– Двадцать лет!  –  ахнул Быков.  –  Это ж в команду надо набирать юнцов, чтобы экипаж в дороге не вымер естественной смертью…

– Э, брат!  –  засмеялся именинник.  –  А что ты скажешь о перелете Москва  –  Большое Магелланово Облако? Расстояние  –  сорок тысяч световых лет, то бишь четыреста миллионов миллиардов километров. Со скоростью света лететь сорок тысяч лет, и это, заметь, ближайшая к нам звездная система типа Галактики. Ну, как?

– Кошмар! Абсолютно нереально…

– А кто его знает!  –  Дауге хитро посматривал на потрясенного водителя.  –  Наука, как известно, умеет много гитик. А по сравнению с десятком тысяч лет двадцать кажутся мгновением!

– Все равно, и двадцать  –  много,  –  проворчал Быков.

– Совсем не много, говорю я тебе,  –  сказал Иоганыч.  –  Утром заснул на Земле, в полдень проснулся где-нибудь около 61 Лебедя. Как в трансконтинентальном самолете или чуть помедленнее. Поглядел, пощупал, набрал диковинок и  –  назад.

– Ну, еще бы! Надо только уметь спать по десять лет сряду. Как раз по тебе, Иоганыч, перелет,  –  не удержался водитель.

Юрковский засмеялся.

– А ты про анабиоз слыхал?  –  наслаждался Дауге, нисколько не сердясь.  –  Анабиоз  –  это такое состояние организма, что-то среднее между жизнью и смертью, вроде обморока…

– Ну-ну… популяризатор, не загибай,  –  заметил Юрковский.

– Нет, я очень приближенно… В том смысле, что ощущения человека в анабиотическом сне такие же, как при обмороке…

– То есть вообще никаких ощущений.

– Ага… Так вот. При анабиозе все жизненные процессы протекают замедленно. Человек, так сказать, жив, но не живет: не стареет, не болеет, не растет…

– Ну, дальше,  –  поторопил заинтересовавшийся Быков.

– Вот и все. Поднимаешь звездолет над Землей, включаешь автоматическое управление, погружаешься в анабиотический сон и прекращаешь таким образом течение времени. Через десять лет тебя будит специальное устройство. Протираешь глаза, моешься, делаешь свое дело  –  исследуешь, собираешь материал  –  и обратно тем же манером!

– Здорово!  –  восхитился водитель.  –  Но это же фантастика все-таки!..

– Это уже не фантастика,  –  заметил Ермаков.  –  Но этот путь пока мало приемлем: у нас нет никакого опыта межзвездных полетов, риск слишком велик. Международный Конгресс никогда не даст согласие на подобную авантюру. Впрочем, есть еще одна дорога…

– Теория относительности…  –  торжественно начал Юрковский.

Дауге застонал.

– Помогите! СОС! Сейчас начнется  –  лоренцово сокращение временных интервалов… Тензор кривизны Римана  –  Кристоффеля!.. СОС!

– При чем здесь тензор кривизны?  –  возмутился Юрковский.  –  А лоренцово сокращение…

– Во-во! Начинается… Не надо, Володя, голубчик!

– Ну и черт с тобой! Оставайся в серости да в невинности…  –  Юрковский был явно задет.

– Нет, милый, ты не обижайся…

– На богом обиженного грех обижаться.

– Я имел в виду не теорию относительности,  –  вмешался Ермаков.  –  Я говорю об идее покойного Ллойда…

– А, да-да!  –  воскликнул Юрковский, оживляясь.  –  Механические астронавты!

– Это как?  –  спросил Быков.

– Вместо живых пилотов  –  кибернетические устройства. Роботы,  –  пояснил Ермаков.  –  Вы, наверное, слыхали о таких, Алексей Петрович?

– Д-да… Ну, еще бы! На Каракумской стройке работала целая механическая бригада!..

– Совершенно верно. Такие же роботы поведут звездолеты. Это, конечно, не люди, но они способны совершать целый ряд вполне осмысленных  –  с нашей точки зрения  –  операций. Они могут быть пилотами, и геологами, и биологами, и физиками, и счетными машинами, и радиопередатчиками  –  и все это одновременно. В определенных пределах, конечно. Это будут великолепные разведчики, пролагатели новых трасс. Будущее звездоплавания в значительной мере принадлежит таким киберпилотам.

– Замечательно!  –  Быков в восторге крутил головой.  –  Просто здорово.

– То-то же!  –  ткнул его в бок Дауге.  –  А ты говоришь  –  нереально, фантастично…

– Нет, вы представляете,  –  блестя великолепными зубами, разглагольствовал Юрковский,  –  на какой-нибудь безвестной планетке в системе Проксимы Центавра приземляется звездолет. Восхищенные обитатели сбегаются к нему со всех концов в радостном ликовании  –  прибыли друзья из чужого мира! И вдруг из люков выползают этакие чудища о шести ногах, поблескивающие металлом,  –  перемигиваются разноцветными лампочками! Удивительно похожие на живых и в то же время мертвые, холодные, непонятные! Если на планетке идет 1901 год от рождества Христова, то это будет фурор!..

– Чудища улетают,  –  подхватил Дауге,  –  увозя с собой пару разобранных домов и местную корову в банке со спиртом. Жители остаются в смущении и ужасе…

– Писатели сочиняют двадцать великолепных фантастических романов,  –  перебил восторженный Юрковский.  –  Двадцать ученых защищают двадцать докторских диссертаций на тему «Металлические формы жизни во Вселенной», и немедленно возникают двадцать религиозных сект, предающихся культу железных богов. А потом…

– А потом через двадцать лет прилетаем мы с Юрковским и объясняем истинное положение вещей. И начинается освоение под нашим руководством местной Венеры. Мы строим «Хиусы»…

– И все начинается снача-ала!  –  гнусаво пропел Юрковский.

– Да, и все начинается сначала. Захолустная Венера освоена и… вообще все сначала. Вечное движение,  –  глубокомысленно закончил Дауге.

Все засмеялись.

– У меня есть предложение…  –  сказал Юрковский.

– Извините,  –  прервал его Ермаков. Он поднялся и включил приемник.

Помещение сразу наполнилось свистом и скрежетом.

Геологи переглянулись.

– Связи нет?  –  тревожно спросил Дауге.

– Вторые сутки нет,  –  тихо ответил Быков, косясь на командира.

Ермаков повернул ручку приемника  –  скрежет сразу утих.

– Мы отправимся к «Хиусу»…  –  он поглядел на часы,  –  через час с лишним. Если, конечно, ничего не изменится…

Межпланетники оторопело поглядели друг на друга.

– Позвольте,  –  нахмурился Юрковский,  –  а Дымное море?

– Разве мы не пойдем в Дымное море?  –  с изумлением спросил Дауге.

Командир молчал.

– Потом… ведь Михаил Антонович, как мы договорились, должен привести «Хиус» сюда. Ракетодром готов к приему… Михаил ждет только вашего приказа…

– Нет связи…  –  глухо сказал Ермаков.

– Подумаешь!  –  Юрковский пожал плечами.  –  Это бывало и раньше. Подождем…

– …и тем временем исследуем Дымное море,  –  подхватил Дауге.  –  Это называется сочетать полезное с…

Ермаков покачал головой:

– Нет, мы пойдем к «Хиусу».

Он сказал это совсем мягко, и в голосе зазвучали совершенно незнакомые нотки: казалось, командир просит.

– Связь может наладиться, а может и не возобновиться. Мы не должны ждать. Мы обязаны немедленно вернуться к «Хиусу». Воды осталось меньше чем на четверо суток. С завтрашнего дня я сокращаю выдачу.

Юрковский вскочил:

– Уходить? Когда дело сделано только наполовину? Ограничиваться жалкими крохами, стоя в двух шагах от сокровищницы тайн и загадок? Нам доверили ответственнейшее дело…

Быков понял, что это  –  решительный разговор. Он начинался уже не раз  –  геологи давно и отчаянно настаивали на глубокой разведке Дымного моря. Упускать такие возможности! Не сделать того, что так необходимо! Сворачивать на полпути! Юрковский размахивал руками в благородном негодовании, Дауге возвышал голос. Но Ермаков либо отмалчивался, либо давал ответы настолько неопределенные, что геологи, не в силах преступить законы походной дисциплины, начинали задыхаться от злости, распираемые громовыми словами.

Правда, Быков не ожидал, что решительный разговор произойдет именно сейчас, когда они так уютно собрались провести два-три часа. Вечер испорчен окончательно… Остается одно  –  смириться и слушать… И подать голос, если потребуется. А в том, что это потребуется, он был уверен: стоило только поглядеть на эти бледные, осунувшиеся лица. Каждый полон решимости, и каждый уверен в своей правоте…

Ермаков прервал Юрковского:

– Считаете ли вы достаточно полными данные о геологии окрестностей Голконды?

– На дальних подступах?.. –  Юрковский прищурился.

– Да, на дальних.

– Данные относительно полны,  –  осторожно проговорил Дауге,  –  но…

– Вами закончено в первом приближении изучение качественного и количественного состава полезных ископаемых окрестностей Урановой Голконды.  –  Теперь Ермаков говорил громко и резко.  –  Вы доказали пригодность окрестностей Голконды для разработок. Собрали основательный материал о природных условиях района. Определили режим радиоактивности. Составили карту местности  –  геологическую и топографическую. Провели геофизическую разведку недр Венеры в этом районе…

– Но данные расплывчаты и недостаточно полны,  –  ворвался в речь командира Юрковский.  –  Имея возможность получить гораздо более точные данные…

– Мы не имеем такой возможности!  –  отчеканил Ермаков.

– Как так  –  не имеем?!

– Я уже сказал. Готов повторить. Воды осталось на четверо суток. Связи нет. Положение «Хиуса» на болоте небезопасно. Поход в Дымное море в наших условиях является авантюрой. Любая серьезная неисправность транспортера может привести к провалу всего дела. Кроме того…

– При чем здесь авантюра, когда речь идет о задании правительства?  –  Юрковский вскочил.  –  Нам поручили ответственнейшее дело, а мы выполняем его только наполовину. Это же позор! Когда еще сюда придут люди!..

– Если мы вернемся, они придут скоро, а если останемся здесь  –  никогда… Или через двадцать лет!

Дауге сказал негромко:

– Ведь вы обещали… Вы дали согласие на этот поход после оборудования ракетодрома…

– Да, я собирался исследовать Дымное море, если будет на то возможность. Но этой возможности нет. Рисковать результатами экспедиции я не намерен.

– Риск! Опять риск!  –  бушевал Юрковский.  –  Я не боюсь риска! Говорите что угодно, Анатолий Борисович, но вы не в силах сделать нас трусами! (Ермаков невольно вздрогнул: это были его собственные слова.) Основная задача экспедиции не будет выполнена!

– Не так,  –  вмешался в спор Быков.

Он неожиданно вспомнил свой разговор с Ермаковым в самом начале перелета и сразу понял причины, заставлявшие командира быть осторожным. Геологи, привыкшие к тому, что Быков обычно не вмешивается в разговоры на эту тему, удивленно воззрились на него. Только Ермаков не шевельнулся.

Быков продолжал:

– Основная задача экспедиции не в этом. Вы плохо помните приказ комитета. Испытание «Хиуса»  –  вот основная задача.

– Алексей Петрович прав. Наша основная задача  –  доказать, что только снаряды типа «Хиус» могут решить проблему овладения Венерой. Доказать это! Кроме того, доставить на Землю результаты предварительной разведки. Мы их добыли. Ракетодром создан. Остается главное  –  вернуться.

Неудачливый именинник принялся с отвращением жевать роль-мопс  –  видно было, что он сдается.

Юрковский воскликнул с горечью:

– Бросать на полдороге такое дело!

– Лучшее  –  враг хорошего, Владимир Сергеевич. И потом, мы сделали свое дело…

– Вы не специалист,  –  дерзко сказал Юрковский.

– Я командир!  –  Ермаков заиграл желваками и проговорил, сдерживаясь:  –  Я отвечаю за исход всего дела. Я мог бы просто приказать, но я выслушал ваши доводы и… считаю их неубедительными. Не будем больше об этом… И, кроме того, если Михаил в течение ближайшего часа свяжется с нами и приведет «Хиус» сюда, я дам вам еще два-три дня…

– Утешение,  –  язвительно проговорил Юрковский.

– Надеяться на связь  –  надеяться на бога,  –  криво усмехнулся именинник.

– К сожалению, вы правы, Григорий Иоганнович,  –  холодно согласился Ермаков и поглядел на часы.

Вечер был испорчен несомненно. Геологи сели бок о бок и понурили головы. Ермаков снова занялся приемником. Репродуктор выл и надсадно каркал. Бежали минуты. Связи не было. Забытая бутылка одиноко стояла посреди белой салфетки.

«Кр-ра, кр-ра, ти-иу-у, фюи-и…»  –  затянул приемник. Индикаторы на стене медленно налились красным. Заверещали счетчики радиации.

– Венера приветствует тебя, Иоганыч,  –  деревянным голосом сообщил Юрковский.

– Ах, боже мой, боже мой!.. –  проговорил именинник с невыразимой тоской и принялся ругаться вполголоса по-латышски.

«Фюи-и-и-у-у»,  –  неслось из репродуктора.

 
Ты слышишь печальный напев кабестана?
Не слышишь? Ну что ж, не беда…
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда? —
 

вдруг негромко пропел Юрковский на мотив знакомой лирической песенки.

– А, это что-то новое!  –  оживился Дауге.  –  А дальше?

– Подпевать будешь?  –  спросил Юрковский немного смущенно.

– Конечно! Давай!

Юрковский повторил, и Дауге ужасным голосом подхватил:

 
Уходят из гавани Дети Тумана,
Уходят. Надолго? Куда?
 
 
Ты слышишь, как чайка рыдает и плачет,
Свинцовую зыбь бороздя,—
Скрываются строгие черные мачты
За серой завесой дождя…
 
 
В предутренний ветер, в ненастное море,
Где белая пена бурлит,
Спокойные люди в неясные зори
Уводят свои корабли.
 
 
Их ждут штормовые часы у штурвала,
Прибой у неведомых скал,
И бешеный грохот девятого вала,
И рифов голодный оскал,
 
 
И жаркие ночи, и влажные сети,
И шелест сухих парусов,
И ласковый теплый, целующий ветер
Далеких прибрежных лесов.
 
 
Их ждут берега четырех океанов,
Там плещет чужая вода…
Уходят из гавани Дети Тумана…
Вернутся не скоро… Когда?
 

– «Вернутся не скоро… Когда?»  –  задумчиво повторил Дауге.  –  Молодец, Володя, хорошо…

Разлили и выпили по одной. Юрковский, приуныв, склонил на руки красивую, чуть седую голову. Ермаков о чем-то напряженно думал, ежеминутно механически взглядывая на часы. Быкову стало совсем грустно, он откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза. В памяти вставали милые сердцу, страшно далекие образы  –  синее глубокое небо, легкий ласковый теплый ветерок, белые клочки облаков в темной дрожащей лужице… Земля…

– Хватит, Иоганыч,  –  раздался голос Юрковского.

Быков поднял веки. Дауге наливал в стаканчик. Руки его дрожали, янтарные капли, весело сверкая в электрическом свете, падали на салфетку, разбегаясь по ней маленькими яркими шариками.

– Это не мне,  –  строго сказал Иоганыч,  –  и не тебе…

Он потянулся через закуски:

– Выпей, Богдан… Ну, знаю, что не терпишь, но ради меня  –  должен!

Юрковский отшатнулся. Держа стаканчик в вытянутой руке, Дауге говорил убеждающе:

– В Дымное море нас все равно не пустят. Эрго  –  поход окончен. Ради этого абсолютно нельзя не выпить…

Ермаков вдруг поднялся. Совершенно спокойно, не отрывая глаз от циферблата часов, он сказал:

– Извините, я выключу свет. Надо осмотреть окрестности.

– П-пожалуйста,  –  с трудом проговорил Быков, не отрывая глаз от белых щек Дауге.

– Помогите мне, Алексей Петрович,  –  проговорил Ермаков. Он словно ничего не замечал.

– П-пожалуйста,  –  повторил Быков.

Они поднялись в командирскую башенку. Ермаков погасил свет. В наступившей темноте зазвенел резкий, нездоровый смех Дауге.

– Ты прав, Богдаша… Ты прав.

Ермаков развернул дальномер в сторону юга и прильнул к окулярам. Быков нагнулся ко второму дальномеру. Он не понимал, что делает. Он слышал только резкий смех за спиной, непонятные слова (Дауге начал громко говорить по-латышски), шепот Юрковского:

– Григорий… Гриша… Успокойся… Гриша…

А потом перед его глазами в свинцово-черном круге, расчерченном фосфоресцирующими штрихами, вдруг вспыхнули одна за другой две яркие кроваво-красные звездочки  –  невысоко над черной бездонной полосой горизонта.

– Отсчет,  –  неожиданно хриплым голосом проговорил над ухом Ермаков.  –  Отсчет, Быков! Не зевайте, черт…

Не думая, машинально и торопливо, Быков засек направление на странные вспышки. Красные звездочки потускнели и погасли.

– …Анатолий Борисович! Ну, скажите же вы ему, пусть выпьет!  –  негодующе крикнул Дауге.

– Выпейте. Выпейте, Богдан Богданович,  –  проговорил Ермаков. Он зажег свет в башенке и с лихорадочной поспешностью принялся снимать отсчеты с барабанов своего дальномера.

– Вот так,  –  с удовлетворением говорил Дауге.  –  Умница  –  командира слушаешься. А теперь еще одну…

– Сколько у вас?  –  быстро спросил Ермаков.

– Высота  –  десять градусов ноль восемь минут, азимут тринадцать градусов двадцать шесть минут… Но что…

– Молчите, Алексей Петрович…  –  Ермаков записал числа в блокнот.  –  Молчите. Об этом после…

Быков взялся пальцами за нижнюю губу.

– Свет!  –  закричал вдруг Юрковский.  –  Зажгите свет! Дауге опять плохо!..