Текст книги "Дипломаты в сталинской Москве. Дневники шефа протокола 1920–1934"

Конечно, в британском посольстве считали дело «Метро-Виккерс» сфабрикованным, а судебный процесс (обвинителем выступал А. Я. Вышинский, который оттачивал свои методы в преддверии крупных московских процессов) – «фарсом». «По информации из дипкорпуса от Штейгера, – записал Флоринский, – в случае вынесения обвиняемым высшей меры наказания, англичане решили выехать в течение 48 часов, и действовать в зависимости от того, будет ли это решение суда реализовано и в худшем случае пойдут на разрыв»[423]423
  АВП РФ, ф. 057, оп. 13, п. 111, д. 2, л. 119–120.


[Закрыть]. Эсмонд Овий ходил к Литвинову, угрожал резким осложнением отношений. Правительство в Лондоне ввело эмбарго на импорт советских товаров, и в Москве решили не доводить дело до крайности, ограничившись сравнительно короткими тюремными сроками лишь для двух виккерсовских инженеров, но вскоре их также освободили.

К началу 1930-х годов сделалось окончательно ясно – цивилизационные перемены в Советском Союзе оказались непоследовательными и весьма условными. Отказавшись от наиболее вопиющих проявлений большевистской диктатуры и научившись в общении с заграницей следовать некоторым общепринятым нормам, советские лидеры сохранили тоталитарный режим, вступивший в свой наихудший, сталинский период – массового террора внутри страны и неоднозначных комбинаций на международной арене. Европейцам было нелегко уживаться с такой реальностью, и некоторые страны медлили с установлением дипломатических отношений с СССР. Имелись и разные дополнительные причины, в частности, связанные с национализацией или обыкновенным присвоением советскими властями имущества их граждан и репрессиями против этих граждан.

В 1927 году, находясь Швейцарии, Флоринский познакомился с сыном покойного швейцарского посланника в Петрограде Эдуарда Одье, заявившего, что «швейцарское общественное мнение не простило истязаний, которым подвергся мой отец и другие сограждане»[424]424
  Имелся в виду, в частности, налет на швейцарское посольство в октябре 1918 г.


[Закрыть]. Но для исправления ситуации предложил нечто наивное: «если бы в Швейцарии функционировало информационное бюро, где были бы благожелательные к Швейцарии русские и симпатизирующие России швейцарцы, предрассудки рассеялись бы и была бы создана почва для возобновления отношений»[425]425
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 408, д. 56661, л. 13.


[Закрыть].

У советско-швейцарских отношений сложная история, их установлению (это произошло уже после Второй мировой войны), конечно, мешало не только отсутствие «благожелательного бюро»[426]426
  О становлении советско-швейцарских отношений см. подробнее: А. Ю. Рудницкий. СССР и Швейцария: нюансы дипломатического признания: по документам Архива внешней политики Российской Федерации // Родина, 2014, № 11.


[Закрыть].

Интересно рассуждал представитель другой нейтральной страны, которая уже в 1924 году пошла на дипломатическое признание СССР – Швеции. В разговоре с Флоринским шведский посол Карл фон Гейденштайм говорил о целесообразности компенсации бывшим собственникам, у которых советское правительство отняло их имущество. Он предлагал разрешить им приехать в СССР для возвращения «уцелевших помещений и предметов домашнего обихода и производства». При этом «Гейденштам довольно недвусмысленно дал понять, что его мало беспокоит, если такового имущества вовсе не окажется», с его точки зрения был важен политический жест для улучшения отношений[427]427
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 397, д. 56462, л. 36.


[Закрыть].

Флоринский отреагировал как полагается, без экивоков: «Я ответил, что лично считаю такое домогательство совершенно для нас неприемлемым, так как 1) обязательство вернуть движимое имущество невозможно и технически невыполнимо, но отдельные мелкие предприниматели могут искать свое имущество путем индивидуальных переговоров с соответствующими органами Соввласти… 2) если бы даже мы взяли на себя подобное обязательство, то домогательства отдельных шведов, которые пустились бы разыскивать свои столы и стулья по всей территории СССР, привели бы не к улучшению отношений, а окончательно бы их испортили и причинили бы бесконечное количество хлопот обоим правительствам; 3) привилегии, предоставленные шведам, нам пришлось бы распространить также на граждан других государств, заключивших с нами ранее аналогичные договоры, так как нет оснований ставить Швецию в лучшее положение»[428]428
  Там же.


[Закрыть].

К сожалению, на страницах этой книги невозможно рассказать о всех крупных и мелких дипломатических «животных», которые, следуя образному выражению Брокдорфа-Ранцау, «интимно суетились», и удостоились отображения в протокольных дневниках.

Флоринский, используя минимум слов, умел создать образ человека, охарактеризовать его взгляды и манеру поведения. Приведем несколько наиболее броских и красочных примеров.

Об эстонском военном атташе подполковнике Эмиле Курске.

При первом знакомстве «производит впечатление скорей молодого ученого, чем военного. В очках и мямлит»[429]429
  АВП РФ, ф. 057, оп. 5, п. 102, д. 1, л. 217.


[Закрыть]. Присмотревшись, Флоринский дает более серьезную оценку: «Бывший русский офицер. В Эстонии командовал дивизией, но расценивали его слабо. Усиленно занимается шпионажем в пользу Польши и Англии. Большой любитель выпить. Говорят, что за деньги он готов на все…»[430]430
  АВП РФ, ф. 057, оп. 5, п. 102, д. 7, л. 10.


[Закрыть].

О французских дипломатах:

«Мне сообщили, что назначенный в Москву 2-й секретарь французского посольства Каро (возможно, имелся в виду Роже Гарро) отъявленный мерзавец, тесно связанный с белогвардейцами и открыто их поддерживавший до самого последнего времени. Первый секретарь Анри типичный чиновник, без какой-либо специфической окраски, но говорят, милый человек»[431]431
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 398, д. 56491, л. 121.


[Закрыть].

О греческом дипломате Пьере Альманахосе:

«Август 1927. Устраивал у себя интимную вечеринку для нового первого секретаря греческой миссии Альманахоса.

Первое впечатление от него оказалось обманчивым – при более близком знакомстве он показал себя пустым снобом, мелкого пошиба и довольно дурного тона»[432]432
  АВП РФ, ф. 057, п. 7, п. 104, д. 1, л. 134.


[Закрыть].

Однако потом Флоринский отзывался о нем гораздо мягче:

«…Веселивший нас своим остроумием Альманахос обладает живым умом и хорошей долей наблюдательности и сарказма; шутит легко, без потуги; при этом он в курсе всех сплетен дипкорпуса, которые весьма образно и живо передает, не щадя никаких авторитетов, в том числе собственного шефа. Все это вместе взятое делает его занятным собеседником, поболтать с которым не только приятно, но и до известной степени полезно»[433]433
  АВП РФ, ф. 09, оп. 03, п. 24, д. 8, л. 147.


[Закрыть].

Порой Флоринскому достаточно было одной фразы, чтобы создать законченный портрет «фигуранта»:

«Корреспондент “Дейли мейль” Бартлетт… производит впечатление ограниченного и спесивого англичанина, гордого своей британской цивилизацией и порядками. Друг Ходжсона»[434]434
  АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), п. 13, д. 408, л. 188.


[Закрыть].

Или – о шведском посланнике Вильгельме Ассарсоне:

«Этот швед, производивший вначале впечатление более или менее объективного наблюдателя наших дел, и привлекательного фрондера, нелюбимого коллегами, в сущности большой проныра, очень ловкий в лицемерии»[435]435
  АВП РФ, ф. 057, оп. 11, п. 109, д. 2, л. 64.


[Закрыть].

Литовский советник Генрикас Рабинавичус, видно, чем-то досадил щефу протокола, и с ним он обошелся без всяких сантиментов:

«Новый советник литовской миссии Рабинавичиус… был советником в Вашингтоне и генконсулом в Нью-Йорке… Женат на американке. Производит впечатление дешевого сноба, набравшегося своеобразной американской светскости. … ремонтирует нижний этаж миссии… оборудует себе вместительную квартиру… ожидает вагон мебели, выписанной из Америки. До сего времени литовская миссия была самой скромной миссией. С приездом Рабинавичиуса открывается, очевидно, новая эра ее существования»[436]436
  АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), оп. 3, п. 24, д. 51, л. 108.


[Закрыть].

Наверное, может возникнуть вопрос: почему ничего не говорится об американских дипломатах? Причина в том, что официальные отношения с Вашингтоном установились уже на закате пребывания Флоринского на службе в НКИД (в ноябре 1933 года), и ему совсем немного времени осталось для общения с первым американским послом Уильямом Буллитом и его сотрудниками. В основном на их встречах обсуждались хозяйственные, бытовые вопросы, связанные, главным образом, с поисками подходящего здания для посольства и резиденции посла.

Поэтому сейчас перейдем от Запада к Востоку и расскажем о том, какое отражение в дневниках шефа протокола нашли контакты с дипломатами азиатских государств.

Друзья из Азии

Первыми зарубежными партнерами Советской России стали Афганистан, Персия и Турция, и по логике вещей именно с них, казалось бы, следовало начинать повествование о посольствах – участниках московской дипломатической жизни. Договоры о дружбе с этими азиатскими государствами были подписаны в 1921 году, а их представители обосновались в советской столице еще раньше. Однако центр тяжести внешних сношений РСФСР, а потом СССР, очень скоро сместился в сторону Европы и США. Осуществляя «советскую модернизацию», большевики опирались на технологии западных государств, и судьбы всего мира и СССР решала в конечном счете большая политика на Западе.

Азиатским «друзьям» бесспорно придавалось немалое значение, но прежде всего в контексте расширения и активизации национально-освободительной борьбы, с целью подрыва могущества «империалистических держав». Взаимодействие это носило достаточно конъюнктурный характер. Какие бы планы ни строили в Москве, представители «освобожденных народов» не собирались строить социализм и рассматривали большевиков как полезных, но временных союзников.

В июне 1921 года в Москву в обстановке строжайшей секретности прибыла турецкая делегация, представлявшая Сирию, Египет и Ливию – бывшие владения Османской империи. После ее развала в результате Первой мировой войны эти территории были переданы под контроль держав победительниц – Италии, Великобритании и Франции. В Турции многие хотели реванша, поддерживали местных националистов и рассчитывали на помощь большевиков – оружием, боеприпасами и деньгами. Но без попыток навязать коммунистическую идеологию. Это на переговорах настойчиво подчеркивал возглавивший делегацию Энвер-паша – известный военный и политический деятель, последователь османизма с имперскими амбициями. Визит обеспечивал Флоринский. Сохранилась фотография, на которой он запечатлен с гостями, в том числе, с Энвер-пашой[437]437
  АВП РФ, ф. 057, оп. 1, п. 101, д. 2, л. 1, 6–7.


[Закрыть].

Советская Россия поддержала Турецкую республику в период греко-турецкой войны (1919–1922), но в дальнейшем их пути постепенно разошлись. Помогать Анкаре восстанавливать ее влияние в бывших османских сатрапиях Москва не собиралась. Энвер-паша вскоре разочаровался в большевиках, потом примкнул к басмачам в Средней Азии и погиб в бою с частями Красной армии.

В 1927 году в советскую столицу прибыл эмир Арслан-бей (один из членов делегации 1921 года), для участия в Пленуме Исполкома Коминтерна. И воспользовался случаем, чтобы пожаловаться на отсутствие помощи со стороны СССР, в надежде все-таки что-то получить.

Чичерин, негативно относившийся к использованию НКИД и всей дипломатической службы в целях мировой революции, наотрез отказался встречаться с Арслан-беем и запретил это делать Флоринскому. Но тому все же пришлось принять турка по указанию Сталина. Приведем запись из дневника:

«3/XI мне телефонировали из гостиницы “Пассаж” и просили приехать к эмиру Арслану, желавшему меня повидать (я его знаю по пребыванию в Москве в 1921 г. и по Генуе). Согласно инструкции тов. Чичерина, рекомендовавшего сдержанность, я ответил, что приехать не могу, так как очень занят службой в связи с Октябрьскими торжествами. 5/XI мне позвонил секретарь т. Сталина и спросил могу ли я принять Арслана, который сейчас находится у т. Сталина. Я ответил утвердительно. Эмир Арслан просидел у меня около получаса. С упреком говорил, что мы не оказали никакой поддержки сирийскому освободительному движению, которое было благодаря этому раздавлено. Он понимает затруднительность помощи оружием и живой силой, но и финансовая поддержка сыграла бы огромную роль. Между тем, в распоряжении повстанцев находилось всего около 40. 000 ф. стер., собранных среди сирийской эмиграции за границей. Долго рассказывал о жестокости французов, потопивших движение в крови и огне. Ввиду отчаянного положения своей родины он специально отправился в Берлин, чтобы переговорить с т. Чичериным, но не был им принят. Он не будет больше никогда просить о приеме у Г. В. Чичерина, пока его не позовут. Свою поездку в Москву он предпринял по приглашению ВОКСа. Однако о его поездке знает весь мусульманский восток и, если он вернется с пустыми руками, это произведет гнетущее впечатление. Тут он снова заговорил о финансовой помощи Сирии. Сегодня он был на приеме у т. Сталина с группой английских и французских делегатов. Он просил о дополнительном приеме у т. Сталина, чтобы переговорить о делах и рассказать об ужасном положении Сирии. Вчера, на собрании, организованном ВОКСом, он выступал с длинной речью после А. Барбюса[438]438
  Известный французский писатель, автор нашумевшей книги о Первой мировой войне «Огонь» и веривший в будущее советского социализма.


[Закрыть]. В этой речи он указал, что он, эмир Арслан, не только буржуа, но и потомок владетельного дома, имеющего за собой 13 веков, что, однако, не мешает ему преклоняться и восхищаться Советской властью, справедливостью нашего режима и идеалов. …Далее эмир говорил о разительной перемене в Москве со времени его последнего пребывания в 1921 г. и о глубоком впечатлении, вынесенном им от всего виденного и слышанного во время его настоящей поездки»[439]439
  АВП РФ, ф. 057, оп. 7, п. 104, д. 1, л. 160.


[Закрыть].

Хотя официальная советская идеология рассматривала национально-освободительное движение как союзника мирового пролетариата, в афганских, персидских и турецких дипломатах не просматривалось ничего пролетарского. Это были знатные аристократы, которые дружили с рабоче-крестьянским государством исключительно из конъюнктурных соображений, чтобы получать финансовую поддержку и военные поставки. СССР рассматривали как силу, способную уменьшить влияние бывших метрополий, Англии и Франции. Это являлось подоплекой связей Москвы с режимами в Турции, Афганистане и Персии.

Отношения шефа протокола с турецкими дипломатами и главами турецкой миссии неизменно отличались предупредительностью и обходительностью. Впрочем, в принципиальных вопросах он умел настоять на своем.

Когда в июле 1926 года умер Феликс Дзержинский, турецкий поверенный в делах Беди-бей получил распоряжение лично выразить соболезнование семье усопшего руководителя ОГПУ. «Уговорили письменно, – пометил Флоринский. – С. Дзержинская[440]440
  С. С. Дзержинская, супруга «железного Феликса».


[Закрыть] ответила благодарным письмом согласно пересланному мною проекту»[441]441
  АВП РФ, ф. 028 (Архив С. И. Аралова), п. 4, д. 124, л. 6.


[Закрыть].

А в декабре 1927 года новый турецкий посол Тевфик-бей, прибыв Москву, поспешил посетить мавзолей на Красной площади и «возложил венок на гроб В. И. Ленина». Обращаясь к Флоринскому, сказал: «Я имею честь возложить венок на гроб величайшего революционера, друга Турции». И попросил передать это заявление в прессу, что шеф протокола и сделал. Однако его растиражировали турецкие СМИ с критическими комментариями, и в Анкаре, в официальных кругах, такая прыть посла не нашла полного понимания. Спустя несколько дней он пришел к Флоринскому и стал пенять ему за якобы искажение его слов. Дескать, сказано было «великого советского (или русского) революционера». Но не величайшего, потому что величайший, само собой, это Мустафа Кемаль Ататюрк. И только он. Флоринский отверг все обвинения, напомнив послу, «что дважды повторил ему указанный текст»[442]442
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 408, д. 56661, л. 124, 131.


[Закрыть].

Одно из последних упоминаний турецкой темы в дневниках шефа протокола – футбольный матч «Москва – Турция» 17 июля 1933 года. Играли на стадионе Динамо, считавшемся архитектурной гордостью столицы. Далеко не все страны присылали в СССР своих спортсменов, и международные матчи всегда становились событием. Так что на приглашение откликнулись все главы миссий. В жизни дипкорпуса было не так уж много развлечений, и дипломаты и их жены не пренебрегли такой возможностью, несмотря на летнюю жару. «Жара – ложи на Южной трибуне… под палящим солнцем… Дипломаты усиленно пили холодный нарзан и оставались до конца… Только греческий посланник ушел раньше… а м-м фон Дирксен жаловалась, что не может фотографировать против солнца и металась по трибуне в поисках защищенного места»[443]443
  АВП РФ, ф. 057, оп. 13, п. 111, д. 2, л. 1–2.


[Закрыть].

В том же месяце состоялся еще один советско-турецкий матч.

Первым «братским» государством азиатского Востока, установившим дипломатические отношения с большевиками, был Афганистан. В Кабуле считали своим главным врагом Великобританию, в Москве тоже, и это, конечно, роднило. Карлис Озолс едко, но в целом правдиво отзывался о советско-афганской смычке: «Особое положение занимало посольство Афганистана, этого буферного государства между СССР и Британской империей. Король Аманулла пользовался этим, и в Афганистан СССР отправлял немало денег. Об Аманулле Москва любила говорить, как о великом реформаторе, этаком афганском Петре Великом. Сравнение поспешное и необъективное, лишний раз подтвердилось, что от великого до смешного один шаг»[444]444
  Мемуары посланника, с. 221.


[Закрыть].

В 1928–1929 годах Аманулла совершал поездку по Европе и, разумеется не мог не посетить СССР. К его визиту готовились с необыкновенным рвением. Предполагалось, что падишах направится в нашу страну морем, прямо из Германии, где он тоже побывал. За ним, в Штеттин, собирались послать крейсер и два миноносца[445]445
  АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), п. 13, д. 408, л. 59.


[Закрыть]. Но обошлось, и его величество воспользовался железной дорогой. Встречали королевскую особу Лев Карахан с Дмитрием Флоринским, и поезд приготовили роскошный, с поварами, камеристками и прочей челядью.

В Москве Амануллу поселили в особняке на Софийской набережной (его тогда еще не успели отдать англичанам), а вот в Ленинграде не сразу нашли подходящее место. Сначала выбрали Зимний дворец, но он находился в плачевном состоянии. Предложение поместить падишаха в спальню Александра II никак нельзя было принять. «Мрачная комната, потерянная среди пустынных зал и выходящая в сумрачный внутренний двор с облупившимися стенами. Нет воды, маленькая уборная в виду облупившегося шкапа». В помещении, которое предназначали для королевы, вообще не было уборной. Апартаменты Николая II «были опустошены». В итоге остановились на Елагинском дворце, где до революции жила императрица Мария Федоровна, там «всё сохранилось почти в неприкосновенности». Падишаху с супругой отвели «для жилья исторические комнаты – кабинеты Николая I и Александра I»[446]446
  АВП РФ, ф. 09, оп. 03, п. 24, д. 8, л. 53.


[Закрыть].

Более подробно о том, с какой помпой встречали и принимали падишаха (включая поездку по стране, в Крым и т. п.) можно узнать из книги Оксаны Захаровой[447]447
  См. об этом подробнее: О. Захарова. Как в СССР принимали высоких гостей. М., Центрполиграф, 2018.


[Закрыть].

Наверняка афганские дипломаты, как и любые иные восточные дипломаты, про себя посмеивались над «упрощенным» советским протоколом, что бы там ни говорилось. Церемониальность, чинопочитание, подчинение младших старшим, по возрасту и положению, были у них в крови и нередко выливались в угодливость и раболепие. В феврале 1929 года Флоринский был свидетелем того, как афганский посланник в Москве встречал афганского наследного принца. Тот вышел из поезда в легком платье, и дипломат тут же скинул с себя шубу, чтобы укутать Его Высочество. Но «тут же забрал шубу у одного из своих подчиненных»[448]448
  АВП РФ, ф. 057, оп. 9, п. 107, д. 1, л. 232.


[Закрыть].

У Флоринского установились доверительные отношения со многими персидскими и турецкими дипломатами. Включая первого персидского посла (в ранге посланника) в Советской России в 1918–1921 годах Ассад-хана (Ассадул-хан Асад Бахадур), естественно, аристократа, из старинного и влиятельного рода. Вместе с тем он отличался скромностью, неприхотливостью и мужественно терпел условия военного коммунизма. Признавался в своих «симпатиях к Совпра и “к отдельным его членам”», особенно подчеркивая свое расположение к Льву Карахану. И даже помогал с передачей оперативных сообщений. В 1918–1919 годах пересылал шифрованные телеграммы большевистского руководства Вацлаву Воровскому, когда тот был полпредом в Скандинавии. В Москве тогда еще не наладили шифрсвязь или она функционировала со сбоями (например, Адольфу Иоффе в Берлине приходилось отправлять и получать телеграммы по открытым каналам) и помощь персидского посла была весьма кстати[449]449
  АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), оп. 3, п. 24, д. 51, л. 126–127.


[Закрыть]. По сути это уникальный случай в мировой практике.

В 1928 году Ассад-хан проездом через СССР направлялся в Польшу, его назначили послом в Варшаве, и по пути, конечно, он не упустил возможности повидаться с Флоринским. Шеф протокола сделал такую запись в дневнике: «Сейчас он (посол – авт.) счастлив отметить колоссальный рост СССР. Он хорошо знает нашу страну и поэтому во время последней поездки мог оценить могучий сдвиг в экономическом и культурном отношении. На его симпатии не повлиял даже эпизод в поезде по пути в Баку. Пустил в купе неизвестного человека, “который разжалобил его своим рассказом”, а потом унес шубу и деньги». В том же вагоне находился сотрудник ОГПУ, поэтому злоумышленника скоро задержали, «но шубы уже не было». Ассад-хан жаловался: «Когда теперь купишь другую? Ведь он настоящий пролетарий (тут же продемонстрировал рваную подкладку своего пиджака и дырки на вязаном жилете)»[450]450
  Там же, л. 125–126.


[Закрыть].

Ассад-хан просил рекомендовать его советскому полпреду в Польше Владимиру Антонову-Овсеенко, высылать ему через полпредство «Правду» и «Известия», а также «в небольших количествах икру (полтора-два кило… для обедов, которые он устраивает время от времени)». Флоринский в своей раскованной манере не преминул заметить, что персидский посол «по-прежнему остроумен и многоречив; беседу вел в свойственном ему непринужденном тоне “старого парижанина”»[451]451
  Там же, л. 126.


[Закрыть].

После Ассад-хана длительное время (до 1928 года) послом Персии в Москве был Али-хан Голи Ансари, который не меньше Ассад-хана благоволил к СССР и в 1921 году подписал советско-персидский договор о дружбе. Личностью он был заметной, влиятельной и яркой. Прекрасно знал Россию, служил в персидском посольстве в Санкт-Петербурге еще до революции. В 1919 году прибыл в Версаль во главе персидской делегации. Как замечал Флоринский (со слов посла), встретили ее там торжественно, но к работе конференции не допустили. Такое оскорбление не забывается, а Ансари и без этого трудно было упрекнуть в симпатиях к странам Антанты. В основном он не любил Англию и слыл закоренелым англофобом[452]452
  АВП РФ, ф. 057, оп. 5, п. 102, д. 7, л. 9.


[Закрыть].

«…Ансари определенно придерживается ориентации на СССР, а не на Англию», – замечал Флоринский. Важное обстоятельство, особенно учитывая вес посла – он одновременно являлся министром иностранных дел Персии, а в московском дипкорпусе долгое время был дуайеном. В марте 1926 года шеф протокола просил Чичерина проявить уважение к Ансари и лично поздравить его с праздников весны Наврузом: «Посол будет, вероятно, принимать днем (от 4 до 6) лиц, желающих его поздравить. Не сочли бы Вы полезным, чтобы оказать внимание старику, заехать лично его поздравить?»[453]453
  АВП РФ, ф. 028 (Секретариат Ф. А. Ротштейна), оп. 3, п. 19, д. 10, л. 11.


[Закрыть].

Занятно, что в глазах Флоринского Ансари выглядел стариком, хотя тогда ему шел только 51-й год. Карлис Озолс так его обрисовал: «Сам посол был очень интересный, красивый, стройный мужчина, и года на нем почти не отразились, а он пожилой человек»[454]454
  Мемуары посланника, с. 223–224.


[Закрыть]. И добавлял живые подробности: «Персидский посол Али Хали-Хан-Ансари женился на молодой красивой русской девушке, дочери царского генерала, а его сын, первый секретарь посольства, на красивой еврейке»[455]455
  Там же.


[Закрыть].

Что касается просоветских симпатий посла Ансари, то многих в дипкорпусе это раздражало, и некоторые дипломаты позволяли себе иронические и язвительные замечания. Особенно упражнялась мадам Черутти, известная своим острым язычком: «О персидском после Ансари м-м Черутти говорит: “Ансари смотрит на все через советские очки; даже когда он был минделом, он сидел в Москве”»[456]456
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 415, д. 56755, л. 278.


[Закрыть]. Можно не сомневаться, что ее супруг рассуждал аналогично. А грек Пануриас осмелился сказать послу: «мы знаем, что вы скорей русский, чем перс». Ансари возмутился и резко ответил: «Е. В. Шаху[457]457
  Его Величеству Шаху.


[Закрыть] известно, хороший ли я перс»[458]458
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 415, д. 56751, л. 62.


[Закрыть].

Прибывший на смену Ансари новый посол Фатулла Хан Пакреван оказался фигурой малозначительной, не располагавшей политическим весом ни в Тегеране, ни в Москве. Это наглядно продемонстрировал визит в январе 1932 года персидского министра двора Теймурташа, который «…по общим отзывам оставил о себе неприятное впечатление, как о человеке чрезвычайно самовлюбленном и бравирующем своим презрительным отношением к окружающим». Но главное, всех поразило его отношение к послу, о чем докладывал Флоринский: «Пакревана он буквально третировал и тот старался держаться от него возможно дальше и по возможности не попадаться ему на глаза. На всех нас производило странное впечатление такое отношение Теймурташа к своему послу, в корне подрывающее его авторитет. Пакреван не отличается, конечно, большим умом. Но что же все-таки это за посол, с которым так обращаются»[459]459
  АВП РФ, ф. 057, оп. 12, п. 110, д. 1, л. 25.


[Закрыть].

Описывая этот визит, Флоринский не изменил своей привычке «разбавлять» серьезные оценки светскими зарисовками: «…Армянские жены персидских сановников блистали туалетами и обходительностью»[460]460
  Там же.


[Закрыть].

В дневнике шефа протокола сохранилось несколько любопытных зарисовок принца Хабиба Лотфаллы – посланника королевства Хиджаз (помните эпизод со сломавшейся машиной и буйными мальчишками?). Это государство возникло на Аравийском полуострове, на развалинах Османской империи. Большевики не обошли его вниманием – как-никак там находилась Мекка, центр мусульманского мира. Однако отношения с Хиджазом, или Геджазом, не приобрели столь активного характера, как с уже упомянутыми восточными странами. Играла свою роль географическая удаленность и отсутствие уверенности сторон, что они действительно нужны друг другу.

Лотфалла уверял Чичерина в просоветской позиции хиджазского монарха короля Хуссейна («Гуссейна» в нкидовской переписке). «По его словам, король Гуссейн сказал ему: “вокруг меня слишком много фанатиков, но если бы я был сильнее, я сделал бы в Геджасе то же самое, что русские товарищи сделали в России”»[461]461
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 398, д. 56491, л. 73.


[Закрыть]. Такие слова вызывали улыбку, ведь большевистская революция могла понравиться Хуссейну только по причине ее антибританской и вообще антизападной направленности. Сам он о большевизации Аравийского полуострова не помышлял и Хиджаз не порывал связей ни с Великобританией, ни с Францией.

Лотфалла был профессиональным дипломатом, к тому же принцем (эмиром), аристократом, представителем богатого и могущественного клана. В разговоре с Флоринским он давал понять («под строгим секретом»), что «всё геджасское министерство иностранных дел содержится исключительно на средства семьи Лотфаллахов, т. е. его и его брата. “Вы сами знаете, как дорого стоит министерство иностранных дел”, сказал он мне»[462]462
  Там же, л. 73.


[Закрыть].

Лотфалла был богат, жизнь в Москве, не отличавшаяся большим комфортом, его не прельщала, поэтому он бывал там наездами, особняк или квартиру не арендовал. А номер в гостинице «Савой», где он останавливался, не соответствовал стандартам принца. И вскоре он покинул советскую столицу, впрочем, ни у кого не вызвав сожаления.

1-ый секретарь турецкого посольства Тахир-бей, с которым Флоринский был накоротке, весьма пренебрежительно отзывался о Лотфалле – видел в нем человека «испорченного богатством и воспитанием и пригодного лишь для салонной болтовни, но не для серьезной работы». И заключал: «Это очень грустно. Не такого человека нужно было присылать в Москву, но геджасская казна бедна и выбора не было»[463]463
  Там же, л. 123–124.


[Закрыть].

Хиджаз действительно был беден (пройдет еще немало времени, пока на Аравийском полуострове найдут нефть) и вряд ли семейство Лотфаллы щедро тратилось на государственные нужды. Если оно вообще это делало, и Лотфалла не преувеличивал ее финансовую роль в это отношении.

Перед отъездом Лотфаллы шеф протокола вручил ему памятный подарок – портрет Чичерина, и принц заверил его в своих самых добрых чувствах. «Настроение у Лотфаллы переменилось, и он жалеет о принятом решении уехать. Уверяет, что вернется в Москву через пару месяцев. Корпусу, по совету дуайена, он не рассылает карточек “p. p. c.”[464]464
  Надпись на визитной карточке в связи с окончательным отъездом дипломата: «pour prendre congй», для того, чтобы попрощаться (фр.).


[Закрыть], считая отъезд временным. Длительно объяснялся в любви и дружбе. Просил подыскать ему помещение к его возвращению в Москву, или же построить ему дом на выбранном им участке»[465]465
  АВП РФ, ф. 04. оп. 59, п. 398, д. 56491, л. 123.


[Закрыть].

Краткое посещение посланцем Хиджаза советской столицы отметил Карлис Озолс: «Был в Москве и посланник Аравии принц Хабиб Лотфалх. Он прибыл как настоящий принц, очаровал посольских дам своими рассказами, нарисовал картину своей будущей жизни в Москве, говорил, как он здесь широко устроится, постарается, чтобы у него всем было весело. Блестящие и упоительные перспективы. Правда, вскоре он исчез, как закатившаяся восточная звезда»[466]466
  Мемуары посланника, с. 225.


[Закрыть].

Лотфалла так и не вернулся, возможно, это было вызвано отказом Москвы предоставить займ Хиджазу. Тем не менее, отношения с этим государством развивались, а после того, как Хиджаз был завоеван и поглощен султанатом Неджд, – с новым, объединенным государством, Саудовской Аравией. Разрыв наступил позже, в 1938 году, когда советское руководство отозвало на родину много сделавшего для двустороннего сотрудничества полпреда Карима Хакимова, чтобы арестовать его и казнить.

На особом положении в московском дипкорпусе находились миссии Монголии и Тувы. Они представляли государства мало кем признанные и полностью зависимые от СССР – в экономическом и военно-политическом отношении. Спесивые западные дипломаты часто не воспринимали монгольских и тувинских посланцев как своих полноценных коллег, пренебрегали общением с ними. Хотя дипломатические отношения СССР с Монгольской народной республикой были установлены в 1921 голу и посольство в Москве, вероятно, открылось достаточно скоро, впервые монголы пригласили к себе дипкорпус только через семь лет – в связи с Днем народной революции 11 июля. Из послов к ним никто не пришел, и Флоринский прокомментировал: «Французский текст приглашения составлен безграмотно. Жаль, что не посоветовались.

Я узнал, что Ранцау к ним не пойдет. Нет дипотношений, как дуаэн будет представлен своим советником Гаем»[467]467
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 411, д. 56669, л. 10, 26.


[Закрыть].

Ну, а на свои собственные мероприятия европейцы обыкновенно «забывали» пригласить монголов и тувинцев.

Посланников далекого Улан-Батора подводило не только плохое знание языка дипломатического общения, но и протокола вообще, неумение одеваться. Флоринский проявлял деликатность, чтобы не обидеть верных друзей СССР. Как-то он посетил монгольского полпреда Бояна Чулгуна. «У меня было большое желание посоветовать Бояну Чулгуну не ходить в восточном халате и светлом фетре (костюм, в котором он меня принимал). Ибо такое сочетание Европы и Азии режет глаз, но я от этого благоразумно воздержался»[468]468
  АВП РФ, ф. 057, оп. 6, п. 103, д. 1, л. 315.


[Закрыть].

Однако со временем навыки приобретались. В августе 1928 года новый тувинский полпред Чейдон (сменил полпреда Пунцука) со всей серьезностью подошел к соблюдению дресс-кода для вручения верительных грамот. «Особенно беспокоил… костюм, несмотря на мои заверения, что мы вообще не придаем этому никакого значения, в частности в отношении представителя тувинского народа, и что такие церемонии проходят у нас чрезвычайно просто. Чейдон все же в срочном порядке пошил себе новый пиджачный костюм, надел твердый воротничок и т. д. Также приоделся состав полпредства»[469]469
  АВП РФ, ф. 04, оп. 59, п. 411, д. 56699, л. 28.


[Закрыть].

Чейдон советовался с Флоринским относительно визитов вежливости (courtesy calls) – в смысле, нужно ли ему пытаться установить контакты со всем дипкорпусом или ограничиться одними монголами. «Он лично думает, что достаточно визита к монголам»[470]470
  Там же, л. 28


[Закрыть]. Возможно, это было здравое решение. Оно позволяло избежать неловкой и обидной ситуации, когда вновь назначенный посол «запрашивается» к коллегам, а его просьбу игнорируют.