Текст книги "Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул (сборник)"

Происходившее злило меня все больше и больше. В манере поведения Саммерли было что-то агрессивное и вызывающее раздражение.

– Думаю, что если бы вы знали больше фактов, то не были бы столь категоричны в своих суждениях, – сказал я.

Саммерли достал изо рта трубку и остановил на мне холодный взгляд.

– Сэр, прошу вас объяснить, что вы хотите сказать этим своим нелепым замечанием?

– Я хочу сказать, что, когда я уходил из офиса, редактор отдела новостей сообщил мне о том, что пришла телеграмма, сообщавшая о массовом заболевании аборигенов на Суматре, а еще о том, что в Зондском проливе не работают маяки.

– Воистину, нет предела человеческому легковерию! – в ярости вскрикнул Саммерли. – Но вы же должны понимать, что эфир, – если, допустим, принять на мгновение абсурдные предположения Челленджера, – это вселенская субстанция, которая присутствует здесь так же, как и на другом конце света. Или вы хоть на секунду допускаете, что есть английский эфир и эфир Суматры? Возможно, вы полагаете, что эфир графства Кент чем-то лучше эфира графства Суррей, через которое сейчас проезжает наш поезд? Действительно, нет пределов доверчивости и невежеству среднестатистического дилетанта. Мыслимо ли, чтобы эфир Суматры был столь ужасным, чтобы стать причиной массового заболевания, тогда как эфир здесь не произвел на нас сколько-нибудь ощутимого эффекта? Лично я могу сказать, что в жизни не чувствовал большей силы в теле и большей трезвости ума, чем сейчас.

– Возможно. Я не считаю себя большим ученым, – сказал я, – хотя где-то слышал, что то, что одно поколение называет наукой, следующее считает заблуждением. Но и капли здравого смысла достаточно, чтобы понять, что поскольку мы так мало знаем об эфире, на него, возможно, оказывают влияние некоторые местные условия в других частях света, и там он может оказывать такое воздействие, которое мы здесь заметим лишь позже.

– С помощью «возможно» и «может быть» легко доказать все что угодно! – со злостью воскликнул Саммерли. – Свиньи могут летать. Да, сэр, свиньи могут летать, – но не летают. Нет смысла пытаться вас переубедить. Челленджер забил вам голову всякой чепухой, и вы оба не способны рассуждать здраво. Это все равно, что спорить с этой стенкой.

– Должен заметить, профессор Саммерли, что ваши манеры ничуть не стали лучше с тех пор, как я в последний раз имел удовольствие общаться с вами, – сурово сказал лорд Джон.

– Вы, лорды, просто не привыкли слышать правду, – ответил Саммерли с горькой улыбкой. – Вас возмущает, – не так ли? – когда кто-то дает вам понять, что даже при вашем титуле вы остаетесь человеком невежественным?

– Честное слово, сэр, – резко заметил лорд Джон, – были бы вы помоложе, вы бы не посмели говорить со мной в столь оскорбительном тоне.

Саммерли заносчиво поднял голову, и его редкая козлиная бородка вызывающе задрожала.

– Знайте же, сэр, что молодой или старый, я никогда не боялся высказывать свое мнение пижону-невежде – да, сэр, именно так, пижону-невежде, будь у вас даже все титулы, какие только смогли выдумать рабы, а принять – дураки.

Глаза лорда Джона на миг вспыхнули, но, приложив огромное усилие, он справился со своим гневом и с горькой улыбкой откинулся на спинку кресла, скрестив руки на груди. Для меня все это было ужасно и очень печально. Воспоминания словно волной нахлынули на меня: хорошие дружеские отношения, счастливые дни приключений – все то, ради чего мы вместе терпели, работали и в итоге победили. И чтобы это все закончилось вот так – обидами и оскорблениями! Вдруг я заплакал – громко всхлипывая, хватая воздух. Это были бесконтрольные рыдания, которые невозможно было сдержать. Мои товарищи удивленно смотрели на меня. Я закрыл лицо руками.

– Все в порядке, – сказал я. – Просто… просто мне так жаль!

– Вы нездоровы, молодой человек, вот что с вами, – сказал лорд Джон. – Я сразу подумал, что вы плохо себя чувствуете.

– Ваши привычки, сэр, ничуть не изменились за последние три года, – произнес Саммерли, покачивая головой. – Я также отметил ваше странное поведение, еще когда мы встретились. Не утруждайте себя сочувствием, лорд Джон. Причиной этих слез является исключительно алкоголь. Человек выпил. И еще, лорд Джон, я только что назвал вас пижоном; наверное, это было чересчур. Но это слово напоминает мне об одном достоинстве, тривиальном, но забавном, которым я когда-то обладал[142]142
  Игра слов: coxcomb или cockscomb (англ.): 1) пижон, фат; 2) петушиный гребень. (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Вы знаете меня как сурового ученого. А можете ли вы поверить, что когда-то, еще в детстве, я заслуженно слыл мастером имитировать звуки, издаваемые животными? Возможно, я могу скрасить нашу поездку. Вероятно, вам будет забавно послушать, как я кукарекаю, словно петух?

– Нет, сэр, – сказал лорд Джон, который по-прежнему был очень обижен, – это не будет забавно.

– Моя способность повторить кудахтанье курицы, только что снесшей яйцо, тоже считалась тогда выше среднего. Может, рискнем?

– Нет, сэр.

Но несмотря на эти решительные возражения, профессор Саммерли отложил свою трубку и оставшееся время развлекал нас, точнее пытался развлечь, имитацией звуков всех животных по очереди, что казалось столь абсурдным, что мои слезы вдруг сменились бурным смехом или даже истерическим хохотом, – ведь я сидел напротив этого важного профессора и видел, точнее сказать слышал его в образе кричащего петуха или щенка, которому наступили на хвост. Тогда лорд Джон передал мне газету, на полях которой написал карандашом: «Бедняга! Совсем с ума сошел». Безусловно, все это выглядело довольно эксцентрично, но все-таки само представление поразило меня и показалось очень умным и забавным.

Во время этого спектакля лорд Джон наклонился ко мне и стал рассказывать какую-то бесконечную историю о буйволе и индийском радже, которая, как мне казалось, не имела ни начала, ни конца. Профессор Саммерли уже начал щебетать, как канарейка, а лорд Джон приблизился к кульминации своего рассказа, когда наш поезд остановился в Джарвис Брук, откуда мы должны были добираться дальше, в Ротерфилд.

Здесь нас встречал Челленджер. Он, казалось, сиял. Не каждый индюк умеет ходить с таким чувством собственного достоинства, так медленно, высоко поднимая ноги, как профессор разгуливал по своей станции, с милостивой улыбкой снисходительного поощрения оглядывая всех вокруг себя. Если что-то и изменилось в нем с момента нашей последней встречи, так это черты лица, ставшие еще выразительнее. Большая голова и широкий лоб, на котором лежала прядь черных волос, казались даже больше, чем раньше. Черная борода выдавалась вперед еще более впечатляющим каскадом, а серо-голубые глаза с надменными, насмешливо полуприкрытыми веками казались еще более властными.

Челленджер удивленно пожал мне руку и ободряюще улыбнулся – так улыбается директор школы ученику младших классов, – потом поздоровался с остальными, помог нам взять наши вещи и баллоны с кислородом и погрузить их в машину. Мы сели в автомобиль. За рулем был все тот же невозмутимый Остин, немногословный человек, которого я видел в роли дворецкого во время моего первого визита в дом профессора. Извилистая дорога вела вверх по холму, и за окном открывался прекрасный вид. Я сидел на переднем сиденье рядом с водителем, а трое моих товарищей позади нас говорили, казалось, все одновременно. Лорд Джон, насколько мне удалось разобрать, все пытался рассказать свою историю о буйволе, и в то же время я слышал глубокий, как и прежде, рокочущий голос Челленджера и нетерпеливую речь Саммерли, столкнувшихся в жестокой борьбе двух научных умов. Вдруг Остин, не отрывая глаз от дороги, наклонил ко мне свое коричневато-красное лицо.

– Меня уволили, – сказал он.

– Боже мой! – воскликнул я.

Сегодня все казалось странным. Окружающие говорили необычные, неожиданные вещи. Все это было как во сне.

– Уже в сорок седьмой раз, – добавил Остин задумчиво.

– И когда вы уходите? – спросил я, желая разговорить его.

– Я не ухожу, – ответил Остин.

Казалось, разговор на этом закончился, но слуга тут же продолжил.

– Если мне придется уйти, кто же за ним присматривать-то будет, – кивнул он в сторону хозяина. – Кто же еще будет ему служить?

– Кто-нибудь другой, – запинаясь, предположил я.

– Да нет. И недели никто не выдержит. Если мне придется уйти, жизнь в этом доме остановится. Все равно как часы, если вытащить из них ходовую пружину. Я говорю это вам, потому что вы его друг и должны знать. Если бы я поймал его на слове… но для этого нужно быть совсем бессердечным. Он и его супруга – это два маленьких ребенка, которых запеленали и оставили одних. Я просто все для них. И вот пожалуйста, он меня увольняет.

– А почему вы говорите, что никто не выдержит? – спросил я.

– Никто не сможет так снисходительно относится к нему, как я. Хозяин очень умен, так умен, что иногда ведет себя как полный болван. Я вижу, что он совсем с ума сошел, точно вам говорю. Ну, взять хотя бы то, что он сделал сегодня утром.

– А что же он сделал?

Остин снова наклонился ко мне.

– Он укусил прислугу, – сказал он хриплым шепотом.

– Укусил?!

– Да, сэр. Укусил ее за ногу. Я собственными глазами видел, как она бегала от него по всему дому.

– Боже мой!

– Вы бы и не то сказали, если бы видели, что тут происходит. Он не дружит с соседями. Некоторые из них считают, что среди тех монстров, о которых вы написали, он чувствовал себя как дома – «Дом, милый дом!»[143]143
  …сардонического смеха. – Сардонический (от греч. sardonios – язвительный, презрительный) – злобно-насмешливый. Происхождение этого слова, по одной из версий, связано с островом Сардиния, где росла трава sardonia herba: люди, употреблявшие ее в пищу, умирали, и их лица искажали судороги, похожие на усмешку. Согласно другой легенде, у жителей Сардинии был обычай приносить в жертву стариков, эта церемония сопровождалась всеобщим смехом, причем смеялись даже те, кого приносили в жертву. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть] – и что более подходящей компании для него и не сыскать. Вот так они говорят. Но я работаю у него уже десять лет, и я обожаю его, я знаю, он прекрасный человек, и, в конечном счете, для меня большая честь служить у него. Но порой он действительно бывает жесток. Вот, например, что вы скажите об этом, сэр. Ведь это не совсем то, что можно было бы считать старомодным английским гостеприимством, правда? Нет, вы только почитайте!

Машина очень медленно ехала по крутому, извилистому подъему. На углу, над аккуратно подрезанной живой изгородью виднелась табличка. После того как Остин предупредил меня, прочесть это было несложно, поскольку надпись была короткой и броской:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

ПОСЕТИТЕЛЯМ, ЖУРНАЛИСТАМ И НИЩИМ

ВХОД ЗАПРЕЩЕН

Дж. Э. ЧЕЛЛЕНДЖЕР

– Да уж, радушием это не назовешь, – сказал Остин, покачивая головой и поглядывая на надпись. – На рождественской открытке, например, это смотрелось бы не очень здорово. Прошу прощения, сэр, я уже многие годы не говорил так много, но сегодня, похоже, чувства просто переполняют меня. Пусть он увольняет меня хоть до посинения, но я не уйду, и точка. Я его слуга, а он мой хозяин, и так будет, думаю, до конца наших дней.

Мы проехали между белыми столбами ворот и покатили по извилистой дороге, усаженной кустами рододендрона. В конце ее стоял низкий кирпичный домик, отделанный белым деревом, очень уютный и милый. Госпожа Челленджер, маленькая, изящная улыбающаяся женщина, встречала нас, стоя перед открытой дверью.

– Ну вот, моя дорогая, – сказал Челленджер, торопливо выходя из машины, – прибыли наши гости. У нас редко бывают посетители, не так ли? Мы с соседями друг друга, мягко говоря, недолюбливаем. Если бы они могли подсыпать нам в еду крысиного яда, то, думаю, уже давно бы это сделали.

– Это ужасно, просто ужасно! – вскрикнула леди, находясь на грани между смехом и слезами. – Джордж постоянно со всеми ссорится. У нас нет ни единого друга во всей округе.

– Это позволяет мне сосредоточить все свое внимание на моей несравненной супруге, – сказал Челленджер, положив короткую толстую руку ей на талию. Чтобы представить себе эту пару, стоит просто посмотреть на гориллу и газель. – Пойдем, пойдем, эти джентльмены устали с дороги, и обед, должно быть, уже готов. Сара уже вернулась?

Леди уныло покачала головой, а профессор громко рассмеялся и ловко пригладил свою бороду.

– Остин, – крикнул он, – когда поставите машину, уж будьте добры, помогите своей хозяйке накрыть на стол к обеду. А теперь, джентльмены, прошу вас, проходите в мой кабинет, поскольку есть парочка весьма важных вопросов, о которых я очень хочу вам рассказать.

Глава II
Смертоносный поток

Когда мы проходили через холл, зазвонил телефон, и мы стали невольными свидетелями разговора профессора Челленджера. Я говорю «мы», потому что кто угодно на расстоянии ста метров мог слышать его громогласный голос, эхом отзывавшийся во всем доме. В моей памяти до сих пор остались его слова.

– Да, да, конечно, это я… Да, конечно, тот самый профессор Челленджер, знаменитый профессор, кто же еще?… Конечно, каждое слово, иначе зачем бы я стал писать это… Я бы этому не удивился… Все указывает именно на это… День, максимум несколько дней… Что ж, я ничего не могу поделать… Очень неприятно, несомненно, но я думаю, что это повлияет на людей и поважнее вас. И нечего скулить по этому поводу… Нет, я, вероятно, не смогу. Вам самим стоит рискнуть… Все, хватит, сэр. Ерунда! У меня есть дела поважнее, чем выслушивать подобную чепуху.

Он со злостью бросил трубку и повел нас по лестнице в просторную комнату, где размещался его кабинет. На большом столе из красного дерева лежали семь или восемь запечатанных телеграмм.

– На самом деле, – сказал Челленджер, собирая их, – я уже начинаю думать, что сэкономил бы деньги своих корреспондентов, если бы имел индивидуальный телеграфный адрес. Возможно, «Ной[144]144
  «Дом, милый дом!» – Популярная английская песенка. Написана в 1823 году Дж. Пейном. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть], Ротерфилд» был бы наиболее подходящим.

Как и всегда, отпуская сомнительную шутку, он оперся о стол и разразился приступом хохота, а его руки тряслись так, что он едва мог открыть конверт.

– Ной! Подумать только – Ной! – задыхаясь и краснея, повторял профессор, тогда как мы с лордом Джоном сочувственно улыбались, а Саммерли, словно унылый козлик, качал головой в скептическом несогласии. Наконец Челленджер, продолжая громко смеяться, стал открывать телеграммы, а мы втроем стояли в эркере[145]145
  …Ной… – В Библии праведник, спасшийся вместе с семьей на построенном им по велению Бога ковчеге во время всемирного потопа. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть], восхищаясь изумительным видом из окна.

На это и вправду стоило посмотреть. Плавно изогнутая дорога действительно привела нас достаточно высоко – на высоту семисот футов, как мы узнали позднее. Дом Челленджера стоял на самой вершине холма, и с южной стороны, куда выходило окно кабинета, можно было увидеть широкую долину, протянувшуюся до мягких изгибов возвышенности Саут-Даунс на волнистом горизонте. Между холмами находился город Льюис, отмеченный пеленой стоявшего над ним смога. Прямо у наших ног расстилалась заросшая вереском равнина, с длинными, ярко-зелеными полосами площадок для игры в гольф в Кроубороу и темными точками игроков. Немного южнее, среди лесов, была видна часть железнодорожного пути из Лондона в Брайтон[146]146
  …в эркере… – Эркер – полукруглый или многогранный выступ в стене наподобие закрытого вертикального балкона. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть]. А прямо перед нами, буквально под нашими ногами, находился маленький огороженный дворик, где стояла машина, доставившая нас с вокзала.

Восклицание Челленджера заставило нас обернуться. Он прочел свои телеграммы и методично сложил их в стопку на столе. Его большое морщинистое лицо, по крайней мере, та его часть, которую было видно из-за спутанной бороды, сильно раскраснелось, и он, казалось, был очень взволнован.

– Что ж, джентльмены, – сказал профессор таким голосом, будто выступал перед большой аудиторией, – наше воссоединение действительно интересно, и происходит оно при невероятных – я бы даже сказал беспрецедентных обстоятельствах. Разрешите поинтересоваться, заметили ли вы что-нибудь интересное или необычное во время своей поездки?

– Единственное, что заметил я, – сказал Саммерли с кислой улыбкой, – так это то, что манеры нашего юного друга за прошедшие годы ничуть не улучшились. С сожалением должен отметить, что у меня есть серьезные жалобы на его поведение в поезде, и вы могли бы обвинить меня в неискренности, если бы я не сказал, что это произвело на меня весьма неприятное впечатление.

– Ну-ну, все мы иногда бываем немного скучными, – произнес лорд Джон. – Наш молодой друг не имел в виду ничего плохого. Кроме того, он ведь участвует в международных соревнованиях, так что если он полчаса рассказывает, что такое футбол, то у него на это есть больше прав, чем у простых людей.

– Полчаса рассказывал про футбол?! – возмущенно воскликнул я. – Да это вы полчаса рассказывали свою тягучую историю о каком-то буйволе. Профессор Саммерли подтвердит это.

– Сложно сказать, кто из вас был скучнее, – ответил Саммерли. – Но смею уверить вас, Челленджер, что никогда в жизни я больше не желаю слышать ни о футболе, ни о буйволах.

– Я не произнес сегодня ни слова о футболе! – протестовал я.

Лорд Джон пронзительно присвистнул, а Саммерли уныло покачал головой.

– И ваше поведение рано утром… – сказал он. – Все это действительно печально. Пока я сидел там, в тишине, грустный и задумчивый…

– В тишине! – возмущенно воскликнул лорд Джон. – А кто устроил нам в пути этот концерт из череды имитаций, что больше походило на звуки, издаваемые сломанным граммофоном, нежели человеком?

Саммерли возмущенно выпрямил спину.

– А вы, оказывается, любитель пошутить, лорд Джон, – сказал он, скорчив кислую мину.

– Послушайте, черт возьми! Да это какое-то сумасшествие чистой воды! – воскликнул лорд Джон. – Каждый из нас точно знает, что совершил другой, только вот не помнит, что делал он сам. Давайте восстановим картину с самого начала. Мы сели в вагон первого класса для курящих – это выяснили, верно? Потом мы стали спорить о письме в «Таймс» старины Челленджера.

– Что, правда спорили? – довольно пророкотал хозяин дома, прикрывая глаза.

– Саммерли, вы еще сказали, что в этом споре истина найдена быть не может.

– Боже мой! – воскликнул Челленджер, выпятив грудь и приглаживая бороду. – Не может быть найдена истина! Кажется, я уже где-то это слышал. Могу ли я поинтересоваться, какие аргументы приводил великий и знаменитый профессор Саммерли, чтобы опровергнуть версию какого-то скромного человека, рискнувшего выразить свое мнение по возникшему вопросу? Возможно, до того как разгромить эту невероятную чушь, он соизволит привести некоторые доводы в поддержку своего альтернативного мнения.

Произнеся все это с присущим ему напыщенным и неуклюжим сарказмом, Челленджер пожал плечами и шутовски поклонился, широко разведя руки в стороны.

– Мой довод очень прост, – упрямо заявил Саммерли. – Я говорил о том, что если окружающий Землю эфир был столь токсичен в одной ее части, чтобы привести к появлению опасных признаков, то очень маловероятно, что на нас троих, едущих в вагоне, происходящее не произвело совсем никакого эффекта.

Это объяснение вызвало у Челленджера настоящий взрыв неуемного веселья. Он смеялся так, что, казалось, дрожала вся комната.

– Наш почтенный Саммерли плохо сопоставляет факты, и это, впрочем, уже не в первый раз, – наконец сказал он, потирая лоб. – Что ж, джентльмены, нет лучшего способа доказать вам мою мысль, чем проделать то, что я лично сделал сегодня утром. Вам будет намного легче простить себе свои заблуждения, когда вы поймете, что даже у меня были моменты почти полной потери самоконтроля. В течение нескольких лет в нашем доме работала горничной некая Сара – ее фамилией я никогда не забивал себе голову. Это была женщина суровой и отталкивающей внешности, чопорного и сдержанного поведения, невозмутимая по своей природе, и мы никогда не видели с ее стороны проявления каких-либо эмоций. Я сидел за завтраком один – миссис Челленджер привыкла проводить утро в своей комнате, – как вдруг мне в голову пришла мысль о том, что было бы забавно и познавательно проверить, существуют ли какие-то границы невозмутимости нашей горничной. Я придумал простой, но эффективный эксперимент. Опрокинув маленькую вазу с цветами, стоявшую на скатерти, я позвонил в колокольчик, а сам спрятался под стол. Сара вошла и, увидев, что комната пуста, решила, что я ушел в свой кабинет. Как я и предполагал, она подошла и наклонилась над столом, чтобы поднять вазу. Я увидел ее хлопковый чулок и мягкую тапочку. Высунув голову, я вцепился зубами в ее ногу. Эксперимент имел невероятный успех. Несколько секунд Сара, оторопев, стояла неподвижно, глядя вниз на мою голову. Затем завизжала, вырвалась и выбежала из комнаты. Я последовал за ней, придумывая на ходу какие-то объяснения, но она неслась со всех ног вниз по дороге, и через несколько минут я высмотрел в полевой бинокль, как она удалялась в юго-западном направлении. Я рассказываю вам этот анекдотичный случай как есть – за что купил, за то и продаю. Я просто хочу заронить зерно этой информации в ваш мозг и подождать, пока оно прорастет. Правда, поучительно? Эта история не навела вас на какие-нибудь мысли? Вот что вы, лорд Джон, думаете об этом?

Лорд Джон рассудительно покачал головой.

– Совсем скоро у вас могут быть большие неприятности, если вы не притормозите, – сказал он.

– Наверное, и у вас, Саммерли, имеются какие-то соображения?

– Вы должны немедленно оставить работу, Челленджер, и поехать на три месяца в Германию, на воды, – сказал он.

– Глубокая мысль, это действительно впечатляет! – воскликнул Челленджер. – А теперь вы, мой юный друг, и, возможно, от вас я наконец услышу мудрую мысль там, где ваши старшие товарищи пока что так безнадежно провалились.

И я его не разочаровал. Возможно, это и нескромно с моей стороны, но это действительно было так. Конечно, все кажется достаточно очевидным, когда вы уже знаете о том, что произошло, но тогда это было совсем не так. Однако ответ внезапно сам снизошел на меня вместе с ощущением абсолютной его правильности.

– Яд! – вырвалось у меня.

И лишь только тогда, когда я произнес это слово, в моем сознании выстроились все события этого утра: от лорда Джона с его буйволом, моего истерического плача и возмутительного поведения профессора Саммерли до странных происшествий в Лондоне, толпы в парке, отчаянной езды водителя и ссоры возле компании по продаже кислорода.

– Ну конечно! – воскликнул я. – Это все яд. Мы отравлены.

– Верно, – сказал Челленджер, потирая руки, – мы отравлены. Наша планета попала в отравленный пояс эфира и сейчас погружается в него еще глубже, со скоростью нескольких миллионов миль в минуту. Наш юный друг выразил причину возникшего замешательства и проблем одним словом – «яд».

В полной тишине мы изумленно смотрели друг на друга. Похоже, у нас просто не хватало слов, чтобы прокомментировать эту ситуацию.

– Такие симптомы могут быть порождены и объяснены умственной заторможенностью, – сказал Челленджер. – Я не уверен, что у всех вас она выражается в той же мере, что и у меня, поскольку полагаю, что скорости протекания различных мыслительных процессов соотносятся между собой пропорционально. Но это, несомненно, заметно даже по нашему юному другу. После всплеска игривого веселья, испугавшего мою горничную, я присел, чтобы все проанализировать. Я признался себе, что никогда ранее мне в голову не приходила мысль о том, чтобы укусить кого-то из прислуги. Порыв, который я тогда почувствовал, был явно ненормальным. И через мгновение я все понял. Я измерил свой пульс – его скорость была на десять ударов больше обычного, обострились также все рефлексы. Я обратился к своему высшему, здравому «я», истинному Дж. Э. Ч. – Джорджу Эдварду Челленджеру, который остается спокойным и невозмутимым, несмотря на любые молекулярные изменения. Я вызвал его для того, чтобы, так сказать, оценить те дурацкие фокусы, которые способен проделать этот яд с моим мозгом. Я понял, что я действительно сам себе хозяин. Мне удалось осознать и взять под контроль свой беспорядочный ум. Это была замечательная демонстрация победы мысли над материей, поскольку это была победа над тем особым типом материи, который самым тесным образом связан с мыслью и умом. Можно даже сказать, что ум не работал должным образом, и его контролировала личность. Таким образом, когда моя супруга спустилась вниз и у меня возникло желание притаиться за дверью и испугать ее каким-то диким криком, я смог подавить в себе этот порыв и поприветствовал ее сдержанно и с достоинством. Точно так же я уловил и сумел проконтролировать внезапно возникшее желание закрякать, как утка.

Позже, когда я спустился, чтобы договориться о машине, и увидел Остина, наклонившегося над открытым капотом и занятого ремонтом, я снова смог взять себя в руки. И хотя я уже занес раскрытую ладонь, но все-таки смог сдержаться. В противном случае мы бы, возможно, потеряли Остина так же, как потеряли служанку. Вместо этого я тронул его за плечо и попросил вовремя подать машину к дому, чтобы успеть встретить ваш поезд. В настоящий момент моим самым большим искушением было бы схватить профессора Саммерли за его глупую старую бородку и как следует встряхнуть его. Но пока что, как вы сами можете убедиться, я образец сдержанности. И рекомендую вам брать с меня пример.

– Я вот думаю о своем буйволе… – сказал лорд Джон.

– А я о футбольном матче.

– Возможно, вы и правы, Челленджер, – сказал Саммерли уже более мягким голосом. – Я готов согласиться с тем, что мой подход скорее критический, нежели конструктивный, и что я не могу с готовностью перейти к какой-то новой теории, тем более столь необычной и фантастической, как эта. Так или иначе, когда я восстанавливаю в памяти события этого утра, когда думаю о дурацком поведении моих товарищей, мне довольно-таки легко поверить, что причиной таких симптомов может быть какой-то яд возбуждающего действия.

Челленджер добродушно похлопал своего товарища по плечу.

– Прогресс есть, – произнес он. – Определенно есть.

– Сэр, скажите, пожалуйста, – робко спросил Саммерли, – какие прогнозы, по вашему мнению, можно сделать на сегодняшний день?

– С вашего позволения, я действительно скажу несколько слов по этому поводу. – Челленджер присел на стол, и его короткие толстые ноги повисли в воздухе. – Мы становимся свидетелями колоссального и ужасного события. По моему мнению, наступает конец света.

Конец света! Мы повернулись к окну и увидели удивительный летний деревенский пейзаж, далеко простирающиеся поросшие вереском склоны, прекрасные загородные дома, симпатичные фермы, людей на поле для гольфа, получающих удовольствие от игры.

Конец света! Любой из нас когда-то слышал эти слова, но мысль о том, что они могут незамедлительно приобрести буквальное значение, что речь идет уже не о какой-то абстрактной дате, а о «сейчас», о сегодня, была жуткой и ошеломляющей. Мы были потрясены и в тишине ожидали, когда Челленджер продолжит. Его осанка и уверенный вид придавали его словам такую силу и серьезность, что мгновенно забывалась грубость и взбалмошность этого человека, и в наших глазах он сейчас выглядел как некто величественный и возвышающийся над простыми людьми. Затем – по крайней мере, для меня – всплыли ободряющие воспоминания о том, что уже дважды с того момента, как мы вошли в эту комнату, он разразился приступом неудержимого смеха. Безусловно, подумал я, для мысленного отчуждения существует какой-то предел. В конце концов, этот кризис не может быть столь глубоким и столь тяжелым.

– Представьте себе, – сказал Челленджер, – гроздь винограда, покрытую микроскопическими вредными бациллами. Садовник обрабатывает ее каким-то дезинфицирующим средством. Возможно, он делает это для того, чтобы виноград был чище. Возможно, он хочет освободить место для других бацилл, менее вредных. Он окунает гроздь в яд, и бациллы исчезают. Наш Садовник, как мне кажется, собирается таким же образом окунуть в яд Солнечную систему. Тогда человеческие бациллы, маленькие смертные вибрионы, которые крутились и извивались на внешней оболочке Земли, в один миг прекратят свое существование.

И снова в воздухе повисла тишина. Ее нарушил пронзительный звонок телефона.

– Вот еще одна из таких бацилл ищет помощи, – сказал Челленджер с мрачной улыбкой. – Они начинают сознавать, что вселенная не так уж и нуждается в их длительном существовании.

Затем он на несколько минут вышел из комнаты. Я помню, что, пока его не было, никто из нас не проронил ни звука. У нас не было ни подходящих слов, ни комментариев.

– Это работник медицинской службы из Брайтона, – сказал Челленджер, вернувшись в комнату. – По каким-то причинам на уровне моря симптомы развиваются быстрее. Мы находимся на высоте семисот футов, и это дает нам определенное преимущество. Люди, похоже, решили, что я самый большой специалист по данному вопросу. Причиной этого, несомненно, послужило мое письмо в «Таймс». Когда мы вернулись с вокзала, я разговаривал по телефону с мэром одного провинциального городка. Возможно, вы слышали наш разговор. Этот человек, похоже, придает слишком большое значение собственной персоне. Я помог ему несколько изменить свой взгляд на вещи.

Саммерли встал и подошел к окну. Его тонкие костлявые руки дрожали от волнения.

– Челленджер, – с чувством начал он, – это дело слишком серьезное, чтобы вести пустые споры. Не думайте, что я задаю вопросы, просто чтобы вас позлить. Я хочу убедиться, что в ваших доводах нет никакой ошибки. Сегодня солнце в голубом небе светит как никогда ярко. Посмотрите на этот вереск, цветы, на этих птиц. Кто-то наслаждается игрой в гольф, а вон там люди собирают зерно. Вы говорите нам, что и они, и мы находимся на грани уничтожения – что этот солнечный день может стать тем самым роковым днем, которого давно уже ожидала человеческая раса. И на чем же, судя из того, что мы знаем, основываются ваши жуткие прогнозы? На каких-то ненормальных линиях в спектре, на слухах с Суматры, на необычном поведении, которое мы заметили друг за другом. Последний признак не так явно выражен, ведь и вы, и мы, приложив усилия, смогли контролировать это состояние. С нами вам не нужно церемониться, Челленджер. Мы вместе уже не раз смотрели в лицо смерти. Говорите прямо, мы хотим знать точно, что происходит и каковы, по вашему мнению, перспективы на будущее.

Это была смелая и хорошая речь. В словах Саммерли чувствовались стойкость и сила духа, отодвинувшие на второй план едкость и чопорность старого зоолога. Лорд Джон встал, чтобы пожать ему руку.

– Я тоже так считаю, – сказал Джон Рокстон. – Что ж, Челленджер, только вы можете сказать нам, что происходит. Мы – люди не нервные, вы это и сами хорошо знаете, но когда мы приезжаем навестить вас и видим, что вы с головой окунулись в размышления о Судном дне, нам требуются определенные разъяснения. В чем заключается опасность, насколько она серьезна, и что мы должны сделать, чтобы правильно встретить ее?

Он стоял перед нами, высокий и сильный, положив загорелую руку на плечо Саммерли, весь залитый лучами солнца, заглядывающего в окно. Я сидел, откинувшись на спинку кресла, сжимая в зубах потухшую сигарету, в таком полуоцепенелом состоянии, когда все ощущения становятся даже слишком отчетливыми. Это могла быть новая стадия отравления, но все безумные побуждения исчезли, и на смену им пришло очень вялое и в то же время восприимчивое состояние ума. Я был наблюдателем. Казалось, меня лично это совсем не касалось. Но я видел перед собой трех сильных мужчин, которые совершенно запутались, и наблюдать за ними было удивительно любопытно. Перед тем как ответить, Челленджер сдвинул густые брови и долго теребил бороду. Было заметно, что он очень тщательно взвешивает каждое слово.