Текст книги "Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул (сборник)"

– Какие последние новости вы слышали, когда уезжали из Лондона? – спросил он.

– Около десяти я был в офисе «Газетт», – сказал я. – Как раз тогда из Сингапура пришла телеграмма о том, что эпидемия на Суматре, судя по всему, приобретает массовый характер, и что вследствие этого не зажглись маяки.

– С того момента события стали развиваться немного быстрее, – сказал Челленджер, взяв в руки пачку телеграмм. – Я тесно общаюсь с властями и прессой, так что получаю новости из всех источников. Кстати, ко мне поступили многочисленные и очень настойчивые просьбы о том, чтобы приехать в Лондон, но я не вижу в этом никакого смысла. Судя по всему, отравление начинается с психического расстройства. Говорят, этим утром массовые беспорядки в Париже были очень серьезными и среди шахтеров Уэльса начинаются волнения. Если верить имеющимся данным, за этой стадией возбуждения, различной как для разных рас, так и для отдельных людей, следует некоторая экзальтация[147]147
  в Брайтон… – Брайтон – курортный город на юге Англии, у пролива Ла-Манш. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть] и ясность ума, – мне кажется, я вижу подобные признаки в поведении нашего юного друга. Спустя существенный период времени это состояние сменяется комой, которая быстро приводит к смерти. Я полагаю, – насколько мне позволяют мои познания в токсикологии, – что существуют газы растительного происхождения, воздействующие на нервную систему…

– Дурман[148]148
  …экзальтация… – Восторженное, болезненно возбужденное состояние. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть], – предположил Саммерли.

– Великолепно! – воскликнул Челленджер. – Если мы дадим название нашему токсическому веществу, это придаст делу научную точность. Дурман по латыни datura, так что назовем этот яд датуроном. Мой дорогой Саммерли, вы можете гордиться тем, что дали имя вселенскому уничтожителю, дезинфицирующему средству Великого Садовника – эта слава будет посмертной, но оттого не менее значительной. В этом случае признаки воздействия датурона могут быть такими, как я и сказал. То, что под воздействие яда попадет весь мир и ни одному живому существу не удастся спастись, кажется мне вполне очевидным, поскольку эфир является средой нашей вселенной и поэтому вездесущ. На нынешний момент он отличался в разных местах своего воздействия, но эта разница – вопрос всего нескольких часов. Это словно прилив, покрывающий сначала одну полоску песка, затем другую, то накатывающий, то отступающий неровной линией, пока наконец вода не зальет всё. Что касается действия и распространения датурона, это происходит по определенным законам, изучить которые было бы очень интересно, если бы только отведенное нам время позволяло это сделать. Насколько я могу судить, – он бросил взгляд на телеграммы, – первыми жертвами яда стали наименее развитые расы. Очень печальные сообщения приходят из Африки, а аборигены Австралии, как сообщается, уже полностью уничтожены. На сегодняшний день северные народы показали бóльшую сопротивляемость, чем южные. На этой телеграмме, доставленной сегодня утром из Марселя, как вы можете видеть, стоит время – 9.45. Я зачитаю вам ее:

«Всю ночь Прованс был охвачен исступленными волнениями. Мятежи среди виноградарей в городе Ним. Попытка совершения переворота социалистами в Тулоне. Внезапная вспышка заболевания, сопровождаемого комой, поразила население этим утром. Peste foudroyante[149]149
  Молниеносный мор (фр.). (Примеч. пер.)


[Закрыть]. Огромное количество умерших на улицах. Коммерческая деятельность парализована, наступил всеобщий хаос».

– Час спустя из того же источника пришло следующее:

«Нам грозит полное уничтожение. Соборы и церкви переполнены. Число умерших превосходит число живых. Это ужасно и непостижимо. Смерть, кажется, приходит безболезненно, но быстро и неизбежно».

– Подобная телеграмма пришла и из Парижа, где события пока что развиваются не так стремительно. Кажется, народы Индии и Персии уже окончательно вымерли. Славянское население Австрии также уничтожено, тогда как потомки германских племен практически не почувствовали никакого влияния яда. В общем, насколько я могу судить по имеющейся у меня информации, люди, населяющие равнины и прибрежную зону, почувствовали изменения быстрее, нежели те, кто живет во внутренней части страны или на возвышенной местности. Даже небольшой подъем над уровнем моря играет важную роль, и, должно быть, если кто-то из человеческой расы и выживет, его опять-таки можно будет отыскать на вершине какого-нибудь Арарата. Даже наш небольшой холм на сегодняшний день может временно оказаться безопасным островком в море бедствий. Но, судя по скорости развития событий, всего через несколько часов мы все будем в равных условиях.

Лорд Джон Рокстон задумчиво потер лоб.

– Меня поражает, – сказал он, – что вы можете сидеть здесь с такой пачкой телеграмм под рукой и смеяться. Я видел смерть не реже, чем большинство других людей, но всеобщая смерть – это ведь ужасно!

– Что касается смеха, – сказал Челленджер, – прошу вас принять во внимание, что я, как и вы, был подвержен стимулирующему воздействию эфирного яда. Что же до ужаса, который вселяет массовая смерть людей, я бы хотел уверить вас, что все это несколько преувеличено. Если бы вас отправили в море одного, в неизвестном направлении, на открытой лодке, у вас замирало бы сердце. Изоляция и неопределенность угнетали бы вас. Но если бы вы путешествовали на крепком корабле, где с вами были бы все ваши друзья и близкие, вы почувствовали бы, что какой бы неопределенной ни была цель вашего путешествия, у вас, по крайней мере, есть с окружающими нечто общее, что будет объединять вас до самого конца. На мой взгляд, смерть в одиночестве ужасна, но всеобщая смерть, особенно если она безболезненна, не так уж и страшна. Я скорее могу согласиться с человеком, который считает, что самое ужасное – это пережить все великое, ценное и значительное.

– Что же вы предлагаете? – спросил Саммерли, на этот раз кивая в знак согласия со своим ученым коллегой.

– Я предлагаю пообедать, – сказал Челленджер, поскольку в этот момент как раз раздался гонг, приглашающий к столу. – Наша кухарка делает потрясающий омлет, с которым могут сравниться только котлеты ее же приготовления. Будем надеяться, что никакие космические изменения не повлияли на ее великолепные кулинарные способности. К тому же нам необходимо совместными усилиями уничтожить мой мозель-шварцбергер девяносто шестого года, в противном случае это чудесное вино великолепного урожая будет утрачено понапрасну. – Он тяжело поднялся со стола, на котором сидел все это время, оглашая участь планеты. – Пойдемте, – сказал Челленджер. – Если времени осталось мало, то тем более мы должны потратить его, предаваясь благоразумным удовольствиям.

И это действительно был очень веселый обед. Правда и то, что мы не могли забыть об ужасе сложившейся ситуации. Ощущение значимости происходящего не покидало нас и сдерживало наши мысли. Конечно, тот, кто никогда не смотрел смерти в глаза, может сильно бояться ее. Однако все мы во время нашего знаменательного путешествия уже привыкли к ее постоянному присутствию. Что же касается миссис Челленджер, то она полностью полагалась на своего сильного мужа и была согласна идти за ним, куда бы он ее ни повел. Наше будущее определяла судьба, настоящее же принадлежало только нам. Мы проводили его в приятной компании и в прекрасном настроении. Наши мысли, как я уже говорил, были удивительно ясными. Во время беседы даже мне иногда удавалось блеснуть. Что до Челленджера, то он был просто великолепен! Никогда еще я не осознавал так ясно истинное величие этого человека, размах и силу его мысли. Саммерли раззадоривал его хором критических высказываний, тогда как мы с лордом Джоном от души смеялись над этой полемикой, а миссис Челленджер, положив руку супругу на плечо, контролировала гнев философа. Жизнь, смерть, рок и человеческая судьба – таковы были главные темы того незабываемого часа, усугублявшегося тем, что во время еды странные и неожиданные вспышки возбуждения моего ума и дрожь в руках и ногах свидетельствовали о том, что невидимая волна смерти медленно и мягко захлестывает нас. Вдруг я заметил, как лорд Джон закрыл глаза руками, а Саммерли на мгновение откинулся на спинку стула. Каждое наше дыхание было под властью неведомой силы. И все же мысли наши были полны радости и спокойствия. Вошел Остин, положил на стол сигареты и уже собирался уходить.

– Остин! – позвал его хозяин.

– Да, сэр.

– Благодарю вас за верную службу. – На грубом лице слуги появилась робкая улыбка.

– Я выполнял свой долг, сэр.

– Остин, я думаю, сегодня настанет конец света.

– Да, сэр. А в котором часу?

– Точно сказать не могу, Остин. Но еще до наступления вечера.

– Очень хорошо, сэр.

Молчаливый Остин откланялся и вышел. Челленджер закурил сигарету и, пододвигая свой стул ближе к стулу супруги, взял ее за руку.

– Дорогая, ты знаешь, как обстоят дела, – сказал он. – Я рассказал об этом и нашим друзьям. Ты же не боишься, правда?

– Больно не будет, Джордж?

– Не больнее действия веселящего газа у стоматолога. Каждый раз, когда тебе делали это, ты практически умирала.

– Но ощущения были приятными.

– Может быть, так будет и со смертью. Изнуренный телесный механизм не может запомнить это ощущение, но мы знаем, какое наслаждение для ума приносит транс или сон. Природа могла создать красивую дверь и прикрыть ее тонкой развевающейся занавеской, чтобы сделать выход в новую жизнь для наших пытливых душ. Каждый раз, размышляя о жизни, я приходил к выводу, что в основе всего лежит мудрость и доброта, и если когда-нибудь человек и нуждается в ласке, так именно в момент этого опасного перехода из одной жизни в другую. Нет, Саммерли, я не приемлю вашего материализма, поскольку я, по крайней мере, намного больше, чем просто предмет физического мира – пакет соли и три ведра воды. Здесь, вот здесь, – он постучал огромным волосатым кулаком по своей голове, – здесь есть нечто, что использует материю, но не состоит из нее – нечто, что способно уничтожить смерть, но никогда не будет уничтожено ею.

– Раз уж вы заговорили о смерти, то я вот что хотел бы добавить, – вставил лорд Джон. – Я, можно сказать, христианин, но мне кажется, что в обычае наших предков хоронить своих соплеменников с их топорами, луком, стрелами и прочими предметами, с которыми они не расставались при жизни, есть что-то очень мудрое и естественное. Я думаю, – добавил он, застенчиво пробежав взглядом по лицам сидевших за столом, – что чувствовал бы себя более уютно, если бы меня похоронили вместе с моим любимым штуцером-экспресс калибра 450 и охотничьим ружьем, тем, что покороче, с прорезиненным ложем, и одной или двумя обоймами патронов. Конечно, это просто глупая прихоть, но она такова. Как вам это, герр профессор?

– Ну что ж, – сказал Саммерли, – коль уж вы спрашиваете мое мнение, то для меня это выглядит так, будто нас отбросили в каменный век или в еще более ранние времена. Я сам из двадцатого столетия и хотел бы умереть, как разумный и цивилизованный человек. Не уверен, что боюсь смерти больше, чем все вы, поскольку я уже человек в возрасте и в любом случае не прожил бы намного дольше. Но не в моем характере просто сидеть и ждать, ничего не делая, как овечка, дожидающаяся прихода мясника. Вы уверены, Челленджер, что здесь уже ничего не поделаешь?

– Для того чтобы спастись, – ничего, – сказал Челленджер. – Но, возможно, в моих силах продлить нашу жизнь на несколько часов, чтобы мы могли увидеть, как будет разворачиваться эта вселенская трагедия до того, как мы сами станем ее жертвами. Я предпринял определенные шаги…

– Кислород?

– Именно. Кислород.

– Но чем может помочь кислород, когда речь идет об отравлении эфиром? Между кислородом и эфиром такая же разница, как, например, между куском кирпича и газом. Это разные виды материи. Они не могут столкнуться друг с другом. Ну же, Челленджер, согласитесь, что это предложение не состоятельно.

– Мой дорогой Саммерли, почти наверняка на этот эфирный яд оказывают воздействие факторы материального мира. Мы видим это по характеру и скорости развития событий. Мы не могли предположить этого априори[150]150
  …априори… – Априори (от лат. a priori – из предшествующего) – заранее, наперед; до подтверждения на опыте. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть], но это, несомненно, факт. Поэтому я убежден, что такой газ как кислород, повышающий способность организма к жизни и сопротивлению, очень вероятно, сможет отсрочить воздействие того, что вы так остроумно назвали датуроном. Я могу ошибаться, но я абсолютно уверен в правильности моих доводов.

– Что ж, – сказал лорд Джон, – если мы будем сидеть, присосавшись к этим баллонам, как маленькие детки к бутылочкам, то увольте – я в этом не участвую.

– В этом не будет необходимости, – ответил Челленджер. – В основном благодаря стараниям моей супруги мы подготовились, переоборудовав ее будуар, чтобы сделать его настолько воздухонепроницаемым, насколько это возможно. С помощью половиков и лакированной бумаги.

– Господи, Челленджер, не думаете ли вы, что лакированная бумага помешает эфиру проникнуть в комнату?

– Что поделать, мой уважаемый друг, вы упорно не хотите понять суть. Это делается не для того, чтобы не дать эфиру, в котором произошли такие изменения, проникнуть внутрь, а для того, чтобы удержать внутри кислород. Я думаю, что если мы сможем обеспечить в этой комнате некоторое перенасыщение воздуха кислородом, то нам удастся поддерживать работу нашего мозга. У нас было два баллона с кислородом, и вы привезли еще три. Это не много, но хоть что-то.

– На какое время их хватит?

– Понятия не имею. Мы не начнем использовать их до тех пор, пока наши симптомы не станут невыносимыми. Тогда мы откроем кислород, поскольку он будет нужен нам очень быстро. Это даст нам несколько часов, возможно, даже несколько дней, в течение которых мы сможем смотреть на разрушенный мир. Мы отсрочим нашу смерть и получим уникальный опыт. Мы, пятеро человек, которые, по всей видимости, окажутся в арьергарде человеческой расы, двигающейся в неизведанное. Надеюсь, вы будете столь любезны и поможете мне с баллонами. Кажется, атмосфера становится все более гнетущей.

Глава III
Затопленные волной

Комната, в которой нам предстояло провести этот незабываемый опыт, была очаровательным женским будуаром размером примерно четырнадцать на шестнадцать футов. В конце ее, за красной бархатной занавеской находилась еще одна маленькая комнатка – гардеробная профессора, которая в свою очередь выходила в большую спальню. Занавеска все еще висела, но для проведения нашего эксперимента будуар и гардеробная стали единым помещением. Одна дверь и оконная рама были практически герметично заклеены лакированной бумагой. Над второй дверью, выходившей на лестничную площадку, было окошко, которое можно было открыть с помощью шнура, когда возникнет необходимость проветрить комнату. В каждом углу стояла бадья с большим зеленым кустом.

– Как избавляться от избытка углекислого газа, не тратя при этом наш кислород, остается вопросом непростым и жизненно важным, – сказал Челленджер, оглядываясь вокруг, после того как мы уложили пять железных баллонов в ряд у стены. – Если бы у меня было больше времени на подготовку, я бы сконцентрировал на этой проблеме все свои мысли и знания, но сейчас мы просто должны сделать все, что можем. Эти кусты нам немного помогут. Два баллона с кислородом следует открыть мгновенно, чтобы мы не были застигнуты врасплох. В то же время, лучше не отходить далеко от этой комнаты: переломный момент может настать внезапно.

В комнате находилось широкое низкое окно, выходившее на балкон. Из окна открывался тот же вид, каким мы уже любовались из кабинета. Глядя на улицу, я не заметил ничего необычного. По одной стороне холма, прямо передо мной, спускалась извилистая дорога. Сохранившийся, казалось, еще с доисторических времен кеб, который сейчас можно встретить только в деревне, с трудом поднимался по склону, – как видно, с вокзала. Ниже по холму шла нянечка с детской коляской, ведя второго ребенка за руку. Голубой дым, поднимавшийся из труб домов, придавал всему этому пейзажу уютный и спокойный вид. Ни в небесах, ни на залитой солнцем земле ничто не предвещало катастрофы. На полях по-прежнему убирали урожай, а игроки в гольф, парами или группами по четыре человека, все так же переходили от лунки к лунке. В моей же голове стояла такая неразбериха и нервы были так натянуты, что беззаботность этих людей просто поражала меня.

– Эти ребята, кажется, не чувствуют никаких болезненных симптомов, – сказал я, указывая на площадку для игры в гольф.

– Вы когда-нибудь играли в гольф? – спросил лорд Джон.

– Нет, не играл.

– Так вот, молодой человек, когда вы попробуете, вы поймете, что и трубный глас о начале Страшного суда не остановит настоящего игрока, вышедшего на площадку. Ага! Снова звонит телефон.

Иногда во время обеда или после него профессора вызывал резкий и настойчивый телефонный звонок. Челленджер в нескольких коротких фразах передавал поступившие к нему новости нам. Столь ужасных происшествий мировая история еще не знала. Огромная тень поднималась с юга, словно волна смерти. Египет уже ощутил на себе это сумасшествие, и все население теперь было в коме. Испания и Португалия после полного помешательства, в ходе которого клерикалы отчаянно сцепились с анархистами, сейчас умолкли. Телеграмм из Южной Америки уже не поступало. Южные штаты Северной Америки после жестоких расовых столкновений также подверглись воздействию яда. К северу от Мэриленда пока что ничего не замечено, в Канаде же эффект воздействия датурона едва ощутим. Бельгия, Голландия и Дания по очереди были поражены ядом. Отчаянные сообщения приходили изо всех частей света в большие исследовательские центры, к химикам и докторам наук с мировым именем, в ожидании их совета. Множество вопросов задавали и астрономам. Но ничего нельзя было сделать. Это были вопросы вселенского масштаба, лежащие за пределами человеческих знаний и контроля. Это была смерть – безболезненная, но неизбежная, – смерть для молодых и старых, для здоровых и больных, для богатых и бедных, без надежды избежать ее. Такие новости доходили до нас урывками телефонных сообщений. Большие города уже знали, какова их судьба, и, насколько мы могли понять, готовились теперь принять ее с достоинством и смирением. К тому же мы видели людей, играющих в гольф или работающих в поле, которые веселились, словно ягнята под занесенным ножом мясника. Это казалось удивительным. Но откуда им было знать? Все это обрушилось так внезапно. Было ли опубликовано какое-то предупреждение в утренней газете? Сейчас было только три пополудни. Слухи распространялись, похоже, прямо у нас на глазах, и мы видели, как жнецы стали быстро уходить с полей. Часть игроков в гольф тоже уже возвращалась в помещение клуба. Они мчались так, будто начинался ливень. Следом за ними бежали мальчики, подносившие им клюшки. Другая часть игроков оставалась на площадке. Нянечка повернула и стала торопливо толкать коляску вверх по холму. Я заметил, что она шла, приложив руку ко лбу. Кеб остановился, и усталая лошадь отдыхала, низко склонив голову. Над всеми ними было идеально чистое небо – огромный и бескрайний голубой свод, и только вдалеке над низкими холмами виднелось несколько белых кудрявых облаков. Если человеческая раса должна умереть сегодня, то, по крайней мере, смертное ложе будет великолепным. И все это спокойное очарование природы делало столь ужасное и масштабное разрушение еще более страшным и вызывающим сожаление. Безусловно, это было слишком хорошее пристанище, чтобы уйти из него столь быстро!

Но, как я уже сказал, снова раздался телефонный звонок.

Внезапно я услышал из коридора грозный голос Челленджера.

– Мэлоун! – крикнул он. – Вас к аппарату.

Я быстро спустился вниз. Звонил Мак-Ардл из Лондона.

– Это вы, мистер Мэлоун? – раздался в трубке взволнованный знакомый голос. – Мистер Мэлоун, здесь, в Лондоне происходят ужасные вещи. Богом молю, спросите у профессора Челленджера, можно ли что-то сделать.

– Он не может ничего посоветовать, сэр, – ответил я. – Профессор Челленджер считает этот кризис вселенским и неизбежным. У нас здесь есть немного кислорода, но это позволит нам отсрочить свою смерть всего на несколько часов.

– Кислород! – выкрикнул отчаянный голос. – Уже нет времени, чтобы достать его. Офис превратился в сущий ад после того, как вы уехали. Сейчас половина служащих без сознания. Я и сам валюсь с ног. Из окна я вижу множество людей, лежащих на земле на Флит-стрит. Движение остановлено. Судя по последним телеграммам, весь мир…

Его голос становился все тише и вдруг совсем смолк. В следующий миг я услышал в трубке глухой удар, будто голова Мак-Ардла бессильно упала и ударилась о стол.

– Мистер Мак-Ардл! – закричал я. – Мистер Мак-Ардл!

Он не отвечал. Я положил трубку, зная, что больше никогда не услышу его голос.

В то же мгновение, сделав шаг от телефона, я почувствовал, что с нами что-то происходит. Было такое ощущение, как будто мы стоим по плечи в воде и нас накрыло накатившей волной. Казалось, что мою шею тихо обвила невидимая рука и принялась мягко выдавливать из меня жизнь. Я ощутил невероятное давление, сжимавшее грудь, голову сдавливала невидимая сила, в ушах стоял громкий звон, а перед глазами появились яркие вспышки. Шатаясь, я подошел к перилам лестницы. В этот самый момент мимо меня пронесся Челленджер, сопя, словно раненный буйвол; вид у него был ужасный – пурпурно-красное лицо, налитые кровью глаза и торчащие в разные стороны волосы. Его маленькая жена без сознания лежала на его широком плече, и профессор с грохотом неловко поднимался по ступеням, карабкался наверх и спотыкался, но нес себя и ее, исключительно благодаря своей силе воли, через этот ядовитый воздух к спасительной гавани нашего временного убежища. Видя, как он старается, я тоже бросился вверх по лестнице, карабкаясь, падая, хватаясь за перила, пока не упал лицом на последнюю ступень почти без чувств. Стальные пальцы лорда Джона взяли меня за воротник, и еще через миг я оказался на ковре в будуаре, неспособный ни говорить, ни двигаться. Рядом со мной лежала женщина, а Саммерли, согнувшись, сидел в кресле у окна, так, что голова его почти касалась коленей. Будто во сне, я видел, как Челленджер, словно гигантский жук, медленно ползет по полу. Через мгновение я услышал шипение выходившего из баллонов кислорода. Челленджер сделал два или три огромных вдоха, и его легкие взревели, наполнившись живительным газом.

– Работает! – ликующе воскликнул он. – Мои доводы подтвердились! – Он снова встал на ноги, сильный и энергичный. Потом профессор бросился к своей жене с баллоном в руке и поднес его к ее лицу. Через несколько секунд миссис Челленджер застонала, а затем пошевелилась и даже села. Челленджер повернулся ко мне, и я почувствовал теплую живительную волну, растекающуюся по моим артериям. Мой рассудок говорил мне, что это лишь передышка, однако, как бы беспечно мы ни рассуждали о ценности жизни, каждый час нашего существования теперь казался бесценным. Никогда ранее я не испытывал столь волнующей чувственной радости, какую подарило мне это ощущение вернувшейся жизни. Из моих легких исчезла тяжесть, ранее напряженное лицо расслабилось, и сладкое чувство мягкого, расслабленного покоя охватило меня. Я лежал и видел, как под действием того же лекарства жизнь возвращается к Саммерли, а затем, наконец, пришла очередь лорда Джона. Он вскочил и подал мне руку, помогая встать, в то время как Челленджер поднял свою супругу и положил ее на диван.

– О Джордж, мне так жаль, что ты вернул меня к жизни, – сказала она, держа его за руку. – Дверь смерти действительно, как ты и говорил, завешена красивой развевающейся занавеской, поскольку, когда приступ удушья прошел, смерть стала казаться мне несказанно прекрасной и успокаивающей. Зачем ты принес меня сюда?

– Потому что я хочу, чтобы мы совершили этот переход вместе. Мы ведь были вместе столько лет. Было бы так печально разлучиться с тобой в последний момент.

На миг в этом человеке с нежным голосом я увидел нового Челленджера, и этот Челленджер был очень далек от скандального, напыщенного, самонадеянного профессора, который то удивлял, то обижал свое поколение. Здесь, в тени смерти, мы увидели мужчину, который завоевал и смог удержать любовь женщины. Вдруг настроение Челленджера переменилось, и он снова стал нашим решительным капитаном.

– Я единственный из людей, кто предсказал эту катастрофу, – сказал он с нотками ликования и научного триумфа в голосе. – Что же до вас, мой дорогой Саммерли, думаю, ваши последние сомнения в отношении размытых линий в спектре были разрешены, и вы больше не будете настаивать на том, что мое письмо в «Таймс» основано на заблуждении.

На этот раз наш сварливый коллега не готов был принять этот вызов. Саммерли мог лишь сидеть, жадно глотая воздух и вытягивая тонкие длинные ноги, словно желая убедиться, что он действительно все еще здесь, на этой планете. Челленджер прошел по комнате к кислородному баллону, и громкое шипение стихло до едва уловимого свиста.

– Мы должны экономно расходовать наш запас газа, – сказал он. – Сейчас воздух в комнате сильно перенасыщен кислородом, и я полагаю, что ни один из нас не чувствует никаких неприятных симптомов. Только опытным путем мы сможем определить, какое количество кислорода поможет нам нейтрализовать действие яда. Посмотрим, на сколько этого хватит.

Мы сидели в тихом нервном напряжении минут пять или больше, отслеживая наши новые ощущения. Мне стало казаться, будто я снова чувствую, как сжимаются мои виски. Миссис Челленджер, лежа на диване, вскрикнула, что она теряет сознание. Ее супруг снова открыл кислород.

– В донаучные времена, – сказал он, – на каждой подводной лодке держали белую мышь, поскольку ее более чувствительный организм давал знать о том, содержатся ли в воздухе отравляющие вещества, намного раньше, чем это ощущали моряки. Ты, моя дорогая, будешь нашей белой мышью. Сейчас я открыл кислород сильнее, и тебе должно стать лучше.

– Да, мне уже лучше.

– Возможно, это и есть правильная концентрация. Когда мы точно определим достаточное минимальное количество кислорода, мы сможем вычислить, как долго нам удастся просуществовать. К сожалению, на наше возвращение к жизни ушло уже значительное количество содержимого первого баллона.

– Какое это имеет значение? – спросил лорд Джон, стоявший у самого окна, засунув руки в карманы. – Если мы должны умереть, какой толк в том, чтобы задерживаться? Или вы думаете, у нас есть шанс?

Челленджер улыбнулся и покачал головой.

– Что ж, в таком случае не кажется ли вам, что достойнее будет сделать прыжок, чем ждать, когда тебя подтолкнут. Если этому суждено свершиться, я за то, чтобы прочитать молитву, отключить кислород и открыть окна.

– Почему бы и нет? – отважно сказала леди. – Конечно, Джордж, лорд Джон прав, так будет лучше.

– Я категорически против! – недовольно воскликнул Саммерли. – Когда мы должны будем умереть, это случится так или иначе, но намеренно приближать смерть кажется мне глупым и неоправданным поступком.

– А что на это скажет наш юный друг? – спросил Челленджер.

– Я считаю, мы должны досмотреть эту драму до конца.

– И я придерживаюсь абсолютно того же мнения, – поддержал меня он.

– Тогда, Джордж, если ты так говоришь, я тоже поддержу тебя, – воскликнула дама.

– Ну что ж, я просто предложил, – сказал лорд Джон. – Если вы хотите дождаться конца, я с вами. Несомненно, это жутко интересно. В моей жизни было немало приключений и не меньше волнующих моментов, чем у большинства людей, но заканчиваю я жизнь на пике переживаний[151]151
  В моей жизни было немало приключений и не меньше волнующих моментов, чем у большинства людей, но заканчиваю я жизнь на пике переживаний. – За несколько дней до смерти А. Конан Дойл практически дословно повторит эту фразу в своей записной книжке. («Читатели увидят, что у меня было много приключений. Но самое великолепное ждет меня теперь».) (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть].

– Если допустить существование после смерти… – начал Челленджер.

– Смелое предположение! – выкрикнул Саммерли. Челленджер пристально, с немым укором посмотрел на него.

– Если допустить существование после смерти, – продолжил он наставническим тоном, – никто из нас не в силах предвидеть, какие возможности для наблюдения за материальным миром получает человек после перехода на новый, духовный уровень. Безусловно, даже самому бестолковому человеку, – тут он выразительно посмотрел на Саммерли, – должно быть понятно, что мы лучше всего наблюдаем и формируем мнение о явлениях материального мира именно до тех пор, пока сами материальны. Поэтому, только оставаясь в живых в течение еще нескольких часов, мы можем надеяться на то, что унесем с собой, в наше дальнейшее существование, четкое представление о самом удивительном из событий, когда-либо происходивших в мире или даже во Вселенной. Мне будет очень печально, если нам придется хоть на минуту сократить это необыкновенное переживание.

– Тут я совершенно согласен! – воскликнул Саммерли.

– Поддерживается без возражений, – сказал лорд Джон. – Господи, этот ваш бедняга шофер во дворе уже отправился в свой последний путь. Может быть, нам сделать вылазку вниз и перенести его сюда?

– Это было бы безумным поступком, – резко возразил Саммерли.

– Что ж, пожалуй, вы правы, – сказал лорд Джон. – Ему это не поможет, и, к тому же, наш кислород разойдется по всему дому, даже если нам удастся вернуться сюда живыми. Боже мой, посмотрите на этих маленьких птичек под деревьями!

Мы придвинули четыре стула к длинному низкому окну. Миссис Челленджер все еще лежала на диване с закрытыми глазами. Я помню, как мне в голову пришла чудовищная и нелепая мысль – впрочем, эту иллюзию мог усилить тяжелый, удушливый воздух, которым мы дышали, – о том, что мы сидим в первом ряду партера перед сценой, на которой разыгрывался последний акт драмы этого мира.

На авансцене, прямо перед нашими глазами, находился маленький дворик, где стоял наполовину вымытый автомобиль. Остин, шофер, на этот раз все-таки дождался своего последнего увольнения: он лежал у колеса с большим темным синяком на лбу, оставшимся от удара о подножку или крыло автомобиля. Рука Остина все еще сжимала шланг, из которого текла вода. В углу двора росла пара небольших платанов, а под ними лежало несколько жалких маленьких комочков из пушистых перьев, с крошечными, задранными вверх лапками. Смерть одним ударом своей косы смела все, великое и малое.

Мы смотрели на извилистую дорогу, ведущую к станции. Внизу как придется, один на другом, лежали упавшие люди, которые на наших глазах убегали с поля. Чуть выше по дороге мы увидели нянечку. Ее голова и плечи покоились на поросшем травой склоне. Нянечка успела достать ребенка из коляски, и сейчас у нее на руках был неподвижный сверток. Маленьким пятном на обочине виднелось и то место рядом с ней, где лежал старший мальчик. Еще ближе к нам находился кеб, между оглоблями которого стояла на коленях мертвая лошадь. Старый извозчик повис на козлах, свесив руки, словно нелепое чучело. Через окно мы едва смогли разглядеть сидевшего внутри молодого человека. Дверца была распахнута; одной рукой он ухватился за ручку, будто в последний момент пытался выпрыгнуть. Не так далеко от нас находилось поле для гольфа, на котором, как и утром, темными точками виднелись фигуры игроков; только теперь они лежали без движения на траве и среди кустов вереска, окаймлявших площадку. На одной из лужаек распласталось восемь тел – четверо игроков, остававшихся в игре до последнего, и их помощники, подносившие клюшки. В небе не было ни единой птицы, на земле не было видно ни одного двигавшегося человека или животного. Лучи вечернего солнца спокойно ложились на землю. Над всем этим пейзажем нависало умиротворение и тишина вселенской смерти – смерти, которая скоро должна была забрать и нас. На тот момент именно лист хрупкого стекла, сохранявший необходимый кислород и удерживавший снаружи отравленный эфир, защищал нас от участи нам подобных. Знания и предусмотрительность одного человека на несколько коротких часов смогли сберечь наш маленький оазис жизни в огромной пустыне смерти, позволив на время избежать этой глобальной катастрофы. Позже, когда кислорода перестанет хватать и нам, мы тоже будем лежать, задыхаясь, в этом будуаре, на ковре вишневого цвета. И тогда окончательно завершится существование человеческой расы и вообще всей земной жизни. Мы долго еще смотрели в окно на трагедию нашего мира, находясь в слишком подавленном состоянии, чтобы говорить.