Текст книги "Затерянный мир. Отравленный пояс. Когда мир вскрикнул (сборник)"

В этом потоке, словно острова, возвышалась дюжина двухэтажных автобусов, пассажиры на крышах жались друг к другу или лежали другу у друга на коленях, будто детские игрушки. Полицейский крепкого телосложения стоял, прислонившись к фонарю, на островке безопасности в центре мостовой. Страж порядка выглядел так естественно, что сложно было даже представить, что он не живой. У его ног лежал одетый в лохмотья мальчишка, продававший газеты, которые теперь были разбросаны вокруг него. В этой толчее застрял и фургон с газетами, на борту которого мы могли прочесть последние новости – крупные черные буквы на желтом фоне: «События на стадионе „Лордз“[167]167
  …«Лордз»… – известный крикетный стадион в Лондоне (по имени Томаса Лордза, купившего этот стадион для Мэрилебонского крикетного клуба в 1814 году). (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть]. Матч по крикету на первенство графства прерван». Должно быть, это было одно из ранних изданий, поскольку другие заголовки уже гласили: «Неужели это конец? Предупреждение великого ученого», «Справедливы ли предположения Челленджера? Зловещие слухи».

Челленджер указал своей супруге на этот последний плакат, возвышающийся над поверженной толпой, словно знамя. Я видел, как вздымается его грудь, как он качает головой, глядя на него. Профессору нравилась и льстила мысль о том, что Лондон умер с его именем на устах, а его слова запечатлелись в умах горожан. Его чувства были настолько очевидны, что это сразу же вызвало сардоническое замечание его коллеги.

– Вы в центре внимания до последнего, Челленджер, – заметил Саммерли.

– Похоже, это действительно так, – самодовольно ответил тот. – Что ж, – добавил он, глядя на множество расходящихся в разные стороны улиц, безмолвных и буквально захлебнувшихся смертью, – я действительно не вижу смысла в том, чтобы дольше оставаться в Лондоне. Думаю, следует сразу вернуться в Ротерфилд и обсудить, как с наибольшей пользой провести годы, которые нам еще предстоит прожить.

Из всех картин, отпечатавшихся в нашей памяти после посещения мертвого города, я бы хотел рассказать еще только об одной. Мы ненадолго заглянули в старую церковь Святой Марии, находившуюся как раз там, где мы оставили машину. Пробираясь по ступенькам между распростертыми телами, мы открыли двустворчатую дверь и вошли внутрь. Это было необыкновенное зрелище. Церковь была полностью забита стоящими на коленях людьми, их позы выражали мольбу и покорность. В последний момент ужаса, оказавшись лицом к лицу с реалиями жизни, теми жуткими реалиями, которые нависают над нами, пока мы гоняемся за призраками, испуганные люди ринулись в старые городские церкви, где на протяжении многих лет никогда не собиралось много прихожан. Люди жались так близко друг к другу, что едва могли стать на колени, а многие из них в лихорадочной спешке забыли снять головной убор; на кафедре над ними стоял молодой человек, одетый не как священник. Видимо, он обращался к ним как раз в тот момент, когда всех их постигла печальная участь. Теперь он лежал, словно Панч из уличного балагана[168]168
  …словно Панч из уличного балагана… – Панч – персонаж английского народного театра кукол (представления «Панч и Джуан» и др.); соответствует русскому Петрушке. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть], его голова и ослабшие руки свисали с края кафедры. Это был настоящий кошмар: серая, пыльная церковь, ряды умерших в мучениях людей, полумрак и тишина. Мы машинально ходили здесь на цыпочках и говорили шепотом.

И тогда вдруг мне в голову пришла одна мысль. За старинной купелью в углу церкви около двери была глубокая ниша для звонаря, в которой висели веревки от колоколов. Почему бы нам отсюда не подать сигнал о нашем существовании всем в Лондоне, кто еще мог оставаться в живых? Я подбежал к веревке и потянул за нее, но раскачать колокол оказалось на удивление сложно. Лорд Джон пришел мне на помощь.

– Черт возьми, молодой человек! – сказал он, снимая пиджак. – Вам в голову пришла чертовски удачная мысль. Дайте мне тоже взяться, и вместе мы его сдвинем.

Но колокол был таким тяжелым, что только когда к нам присоединились Саммерли и Челленджер, над нашими головами раздался гул и звон, засвидетельствовавшие, что колокол наконец заговорил. Далеко над Лондоном полетел наш дружеский призыв с надеждой найти выживших. От этого мощного металлического набата наши сердца наполнились радостью, и мы с еще бóльшим усердием взялись за работу. Мы поднимались вверх за веревкой, отрывая обе ноги от земли, затем все вместе тянули ее вниз. Челленджер, самый невысокий из нас, прилагал к этому все свои огромные силы, неуклюже двигаясь вверх и вниз и квакая при каждом рывке, словно гигантская лягушка. Это был как раз тот момент, когда художник мог бы написать картину о четырех искателях приключений, о товарищах, прошедших вместе через многие опасности и избранных судьбой для величайшего из всех испытаний.

Мы трудились так около получаса, капли пота текли по лицам, руки и спины болели от напряжения. Затем мы вышли на портик церкви, с надеждой вглядываясь в тихие, наводненные мертвыми телами улицы города. Но в ответ на наш призыв не последовало ни единого звука, ни единого движения.

– Все бесполезно, никого не осталось! – в сердцах воскликнул я.

– Больше мы ничего не сможем сделать, – сказала миссис Челленджер. – Бога ради, Джордж, давайте возвращаться в Ротерфилд. Еще один час в этом жутком, молчаливом городе сведет меня с ума.

Не сказав больше ни слова, мы снова сели в машину. Лорд Джон сдал назад и развернулся в южном направлении. Казалось, что для нас наступил финал и дописана последняя печальная страница. Кто бы мог предположить, что впереди нас ждет еще одна странная и удивительная глава.

Глава VI
Великое пробуждение

Я подошел к концу рассказа об этом необыкновенном происшествии, важность которого оставляет глубокий след не только в наших скромных судьбах, но и во всей истории человеческой расы. Как я говорил в начале своего повествования, когда придет время написать эту историю, это событие, безусловно, будет выделяться среди других, словно заснеженная вершина среди холмов у ее подножия. Нашему поколению была уготована особая участь, поскольку именно его избрали для такого великолепного опыта. Как долго будет продолжаться эффект – как долго человечество сможет сохранять чувство смирения и благоговения, которому научило его это невероятное потрясение, – покажет только будущее. Я думаю, справедливым будет сказать, что ничто в жизни не повторяется в точности. Человек не в силах понять, как он бессилен и как мало знает, не может почувствовать поддерживающую его невидимую руку, пока в один прекрасный момент эта рука не начнет сжиматься, готовая, казалось, его раздавить. Смерть неотвратимо висела над нами, мы знали, что в любой момент это может повториться снова. Зловещее ощущение тенью легло на нашу жизнь, но кто станет отрицать, что в этой тени чувство долга, рассудительность и ответственность, понимание серьезности происходящего и умение ценить жизнь, истинное желание развиваться и совершенствоваться разрастались и становились для нас настолько реальными, что это повлияло на все наше общество без исключения? Произошло нечто, выходящее за рамки догм и религиозных течений: довольно-таки значительная перемена перспективы, изменение чувства гармонии, живое понимание того, что мы, люди, столь ничтожны и незначительны, что существуем лишь по милости и с позволения высших сил и зависим от первого прохладного порыва ветра из неизведанного. Но если благодаря этому пониманию мир стал серьезнее, я думаю, он не стал от этого печальнее. Безусловно, мы согласны с тем, что более умеренные и сдержанные удовольствия настоящего глубже и мудрее, чем глупая и шумная суета, которую принимали за наслаждение в минувшие дни – дни, столь недавние и уже столь непостижимые. Люди, растрачивавшие жизнь впустую, на бесцельные походы в гости и приемы гостей, долгие и ненужные хлопоты по хозяйству, приготовление и поедание тщательно продуманных и скучных блюд, сейчас наконец нашли покой и умиротворение в книгах, музыке, тихих семейных вечерах благодаря более простому и разумному распределению времени. Здоровье и удовольствие делают их богаче, даже после внесения такого огромного вклада в общий фонд, значительно поднявшего уровень жизни на наших островах.

Что касается точного момента великого пробуждения, то здесь мнения расходятся. Считается, что, помимо разницы во времени, были и местные факторы, которые повлияли на действие яда. Конечно, в каждом регионе возрождение происходило практически одновременно. Многие свидетели утверждают, что стрелки на Биг Бене[169]169
  …на Биг Бене… – Биг Бен – колокольная башня в Лондоне, часть архитектурного комплекса Вестминстерского дворца, один из самых узнаваемых символов Великобритании. Собственно Биг Беном называется самый крупный колокол в механизме башенных часов, запущенных в 1859 году и долгое время считавшихся самыми большими в мире. Название – Биг Бен (Большой Бен) колокол получил по имени Бенджамина Холла – председателя парламентской комиссии, принявшей решение о его постройке. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть] в тот момент показывали десять минут седьмого. Королевский астроном зафиксировал двенадцать минут седьмого по Гринвичу. С другой стороны, Лэйрд Джонсон, очень талантливый наблюдатель из Восточной Англии, отметил другое время – шесть часов двадцать минут. На Гебридах[170]170
  На Гебридах… – Гебриды – архипелаг из почти пятисот островов в Атлантическом океане в составе Великобритании. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть] это произошло не раньше семи. Что же до нас, то тут не было никаких сомнений, поскольку в тот момент я сидел в кабинете Челленджера перед его тщательно выверенным хронометром. Была четверть седьмого.

Мной овладела глубочайшая депрессия. Общее впечатление от тех ужасных картин, которые мы успели увидеть на своем пути, тяжелым грузом легло мне на сердце. Имея крепкое здоровье и огромную физическую силу, я редко замечал за собой признаки помутнения сознания. Я обладал чисто ирландским талантом видеть проблеск надежды во мраке любой, даже безнадежной ситуации. Но сейчас эта темнота была страшной и безысходной. Все остальные были внизу, строили планы на будущее. Я сидел у открытого окна, упершись подбородком в руки, и думал о нашем плачевном положении. Сможем ли мы продолжать жить? Я задавал себе именно этот вопрос. Возможно ли существовать в мертвом мире? Так же, как по физическим законам большее тело притягивает к себе меньшие, не ощутим ли мы непреодолимое притяжение огромного тела человечества, канувшего в неизвестность? Как наступит наш конец? Будет ли это вызвано возвращением яда? Или же Земля станет необитаемой из-за продуктов всеобщего разложения? И, наконец, будет ли эта ситуация терзать наши умы и выводить нас из равновесия? Кучка сумасшедших на мертвой планете! Я размышлял над этой последней ужасной мыслью, когда негромкий шум заставил меня взглянуть вниз на дорогу. По склону холма старая лошадь тащила свой кеб!

В тот же момент я понял, что слышу щебетание птиц, чей-то кашель во дворе, и заметил некоторое движение за окном. И все же я помню, что именно нелепая кляча, везущая повозку, приковала мой взгляд. Медленно и тяжело дыша, поднималась она по склону. Затем я посмотрел дальше, на извозчика, сидевшего согнувшись на козлах, и на молодого человека, взволнованно выглядывавшего в окно и указывавшего направление. Несомненно, все они были вызывающе живы!

Все снова были живы! Неужели это было лишь галлюцинацией? Возможно ли, чтобы происшествие с отравленным поясом привиделось мне в тщательно продуманном сне? На миг мой взволнованный ум готов был поверить даже в это. Но когда я опустил глаза, то увидел у себя на ладони волдырь от веревки городского колокола. Значит, все это действительно правда. И перед нами воскресший мир, вмиг подхваченный мощной волной жизни. Я смотрел за окно и повсюду видел движение – причем, к моему удивлению, жизнь продолжалась в том же ритме, что и до остановки. Я оторопело смотрел на игроков в гольф. Неужели они могли продолжать свою игру? Да, один из них сделал первый удар, а еще несколько человек на площадке явно торопились к лунке. Жнецы дружно возвращались на поле. Молодая нянечка шлепнула одного из своих подопечных и принялась снова толкать коляску вверх по склону. Все беззаботно подхватили нить своей жизни именно там, где упустили ее.

Я сбежал вниз по лестнице. Дверь в зал была открыта. Я услышал во дворе голоса моих товарищей, их громкие возгласы удивления и поздравления. Как же мы смеялись, покачивая головой, когда собрались все вместе, и как госпожа Челленджер в порыве восторга расцеловала нас, перед тем как броситься в крепкие объятия супруга.

– Но не могли же они спать! – воскликнул лорд Джон. – Черт возьми, Челленджер, вы же сами не верите, что все эти люди спали с открытыми глазами, окоченевшими ногами и жуткой усмешкой смерти на лице!

– Такое могло происходить только в состоянии каталепсии[171]171
  …каталепсии… – Каталепсия (от греч. katalepsis – захват, удерживание) – расстройство двигательных функций организма, когда человек застывает в одной позе и не в силах из нее выйти. (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть], – сказал Челленджер. – До сих пор такое явление случалось крайне редко, и его всегда принимали за смерть. При каталепсии падает температура, дыхание останавливается, сердцебиение становится неощутимым – в общем-то, это и есть смерть; единственное отличие в том, что состояние это преходящее. Но даже человек самых широких взглядов, – здесь он прищурил глаза и самодовольно улыбнулся, – вряд ли мог бы представить себе подобную вспышку каталепсии вселенского масштаба.

– Можете называть это каталепсией, – отметил Саммерли, – в конце концов, это всего лишь название и мы знаем о ее последствиях так же мало, как и о последствиях яда, ставшего ее причиной. Несомненно одно: отравленный эфир стал причиной временной смерти.

Остин, сгорбившись, сидел на подножке автомобиля. Это его кашель я слышал сверху. До этого он молчал, но сейчас, оглядывая машину, принялся что-то бормотать себе под нос.

– Юный болван! – ворчал он. – Глаз да глаз за ним, ничего нельзя оставить!

– Что случилось, Остин?

– Масленки открыты, сэр. Кто-то решил побаловаться с машиной. Полагаю, это мальчишка-садовник, сэр.

Лорд Джон виновато улыбнулся.

– Я не знаю, что со мной, – продолжал Остин, неуверенно вставая на ноги. – Кажется, произошло нечто странное, когда я мыл машину. Помню, как я ударился о подножку. Но клянусь, что я никогда не оставил бы открытыми эти краны в системе смазки.

Изумленному Остину вкратце рассказали о том, что случилось с ним и нашим миром, объяснив заодно и причину утечки масла. С глубочайшим недоверием он слушал о том, как любитель вел его машину, но особый интерес вызвал наш короткий рассказ о спящем городе. Мне запомнились его слова, которые он произнес, дослушав до конца.

– Значит, вы были рядом с Английским банком, сэр?

– Да, Остин.

– Вы были возле банка, где хранятся все эти миллионы, когда все вокруг спали?

– Именно так.

– Эх, не было там меня! – простонал Остин и снова продолжил уныло мыть машину из шланга.

Внезапно раздался шорох колес по гравию. Старая повозка остановилась у самой двери дома Челленджера. Я увидел, как из нее вышел молодой человек. В следующий миг служанка, взъерошенная и смущенная, словно ее только что разбудили от глубокого сна, подала на подносе его визитную карточку. Взглянув на нее, Челленджер засопел от ярости, и его густые черные волосы, казалось, начали подниматься дыбом от злости.

– Газетчик! – засопел он, а затем с пренебрежительной улыбкой добавил: – С другой стороны, это нормально, что весь мир торопится узнать, что я думаю о происшедшем.

– Вряд ли репортер приехал именно за этим, – сказал Саммерли, – поскольку он отправился в путь в этой повозке еще до того, как все произошло.

Я тоже посмотрел на карточку: «Джеймс Бакстер, „Нью-Йорк монитор“, корреспондент в Лондоне».

– Вы поговорите с ним?

– Ну уж нет, увольте.

– Но, Джордж! Вам стоит быть более тактичным и добрым по отношению к другим людям. Вы ведь определенно кое-что вынесли для себя из того, что нам пришлось пережить.

Челленджер только цокал языком и упрямо качал большой головой.

– До чего ядовитое племя, верно, Мэлоун? Худший паразит в современной цивилизации, легкая добыча для шарлатанов и помеха для уважающего себя человека! Сказали ли они обо мне хоть одно доброе слово?

– А вы о них сказали? – ответил я вопросом на вопрос. – Пойдемте, сэр, этот человек проделал долгий путь, чтобы встретиться с вами. Уверен, что вы не станете ему грубить.

– Что ж, – проворчал профессор, – вот вы и пойдете со мной и сами с ним поговорите. Я заранее протестую против столь нахального вмешательства в мою личную жизнь. – Вразвалку следуя за мной, он продолжал что-то глухо рычать себе под нос, словно выведенный из себя мастиф.

Щеголеватый молодой американец достал свой блокнот и тут же перешел к делу.

– Я приехал сюда, сэр, – начал он, – потому что американцы очень хотели бы услышать больше об этой опасности, которая, по вашему мнению, нависла над миром.

– Я не знаю ни о какой опасности, которая в данный момент грозит миру, – резко ответил Челленджер.

Корреспондент посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Сэр, я имел в виду вероятность того, что Земля может войти в пояс отравленного эфира.

– Сейчас я такой опасности не вижу, – сказал Челленджер.

Журналист выглядел теперь еще более озадаченным.

– Но вы ведь профессор Челленджер, верно? – спросил он.

– Да, сэр, меня зовут именно так.

– В таком случае, я не понимаю, как вы можете говорить, что нет такой опасности. Я ссылаюсь на письмо, опубликованное этим утром под вашим именем в «Лондон таймс».

Теперь наступила очередь Челленджера удивляться.

– Этим утром? – переспросил он. – Но сегодня не было утреннего выпуска «Лондон таймс».

– Ну разумеется, был, сэр, – сдержанно возразил американец, – вы ведь знаете, что «Лондон таймс» выходит ежедневно. – Он достал из внутреннего кармана номер газеты. – А вот и то письмо, о котором я говорил.

Челленджер тихо засмеялся и потер руки.

– Я, кажется, начинаю понимать, – сказал он. – Так вы прочли это письмо сегодня утром?

– Да, сэр.

– И сразу же приехали, чтобы поговорить со мной?

– Да, сэр.

– Заметили ли вы что-нибудь необычное по дороге сюда?

– Что ж, честно говоря, ваши люди показались мне более энергичными и, в общем, более человечными, чем когда-либо. Носильщик стал рассказывать забавную историю, а в этой стране для меня это было непривычным.

– Что-нибудь еще?

– Да нет, сэр, больше ничего не припоминаю.

– Хорошо, а теперь скажите, в котором часу вы отъехали от вокзала Виктория?

Американец улыбнулся.

– Я приехал взять у вас интервью, профессор, а сейчас уже непонятно, кто кому задает вопросы. Вы делаете вместо меня бóльшую часть моей работы.

– Некоторым образом меня это действительно интересует. Так вы помните, в котором часу это было?

– Конечно. Была половина первого.

– А когда вы приехали?

– В четверть третьего.

– И вы сразу наняли извозчика?

– Именно так.

– Как вы думаете, как далеко отсюда до вокзала?

– Ну, я полагаю, около двух миль.

– То есть, по-вашему, сколько времени вы добирались сюда?

– Да около получаса, наверное; с такой дряхлой лошадью это неудивительно.

– То есть сейчас должно быть три часа?

– Да, или минут двадцать четвертого.

– Взгляните на свои часы.

Американец посмотрел на часы, после чего удивленно уставился на нас.

– Послушайте! – воскликнул он. – Они отстают. Или эта доходяга определенно побила все мыслимые рекорды. Но с другой стороны, солнце сейчас стоит довольно низко. Стоп, я что-то совсем запутался.

– Неужели вы, поднимаясь по холму, действительно не заметили ничего необычного?

– Ну, кажется, я припоминаю, что в какой-то момент меня неудержимо стало клонить в сон. Помню, что собирался тогда сказать что-то извозчику, но он совершенно не обращал на меня внимания. Еще помню, что почувствовал головокружение, но, думаю, это из-за жары. Вот, пожалуй, и все.

– То же самое происходило и со всей человеческой расой, – сказал мне Челленджер. – Все люди в один момент вдруг почувствовали головокружение. Никто из них до сих пор не понимает, что произошло. Все они будут продолжать прерванные дела, так же, как Остин подхватил этот шланг, а игроки в гольф вновь приступили к игре. Ваш редактор, Мэлоун, снова будет заниматься своей газетой и несказанно удивится, когда поймет, что одного выпуска не достает. Да, мой юный друг, – добавил он, обращаясь уже к американскому репортеру с видом потешающегося гения, – возможно, вам интересно будет узнать о том, что мир уже проплыл через отравленный поток, который протекает, словно Гольфстрим в океане эфира. А также запишите себе, – для вашего же удобства в будущем, – что сегодня не пятница, двадцать седьмое августа, а суббота, двадцать восьмое августа, и что вы просидели без чувств в этой повозке на холме в Ротерфилде двадцать восемь часов.

И «прямо на этом», как сказал бы мой американский коллега (американцы вообще намного свободнее обращаются с английским языком), я могу заканчивать свой рассказ. Это, как вы, должно быть, понимаете, лишь краткие заметки, а более подробная версия моего рассказа была опубликована в понедельник в выпуске «Дейли газетт». Это был рассказ, признанный всеми как самая значительная журналистская сенсация всех времен. Газета разошлась тиражом более чем в три с половиной миллиона экземпляров. На стене моего рабочего кабинета в рамочке висят те незабываемые заголовки:

МИРОВАЯ КОМА ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОСТЬЮ В ДВАДЦАТЬ ВОСЕМЬ ЧАСОВ

БЕСПРЕЦЕДЕНТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

ПРЕДСКАЗАНИЯ ЧЕЛЛЕНДЖЕРА СБЫЛИСЬ

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ НАШЕГО КОРРЕСПОНДЕНТА

ЗАХВАТЫВАЮЩИЙ РАССКАЗ

КИСЛОРОДНАЯ КОМНАТА

НЕОБЫКНОВЕННОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ НА АВТОМОБИЛЕ

МЕРТВЫЙ ЛОНДОН

ВОЗВРАЩЕНИЕ НЕДОСТАЮЩЕЙ СТРАНИЦЫ

СИЛЬНЕЙШИЕ ПОЖАРЫ И ПОТЕРЯННЫЕ ЖИЗНИ

ЖДАТЬ ЛИ НАМ ПОВТОРЕНИЯ?

Под этим славным перечнем броских фраз были помещены девять с половиной колонок статьи, содержащей первый, он же последний и единственный, рассказ об истории планеты, насколько одиночный наблюдатель вообще способен описать один долгий день ее существования. Челленджер и Саммерли написали об этом событии совместный научный труд, но освещение для широкой общественности досталось мне. Конечно, я теперь могу спеть «Ныне отпущаеши»[172]172
  …«Ныне отпущаеши»… – В обыденной речи употребляется как возглас облегчения от какого-то тяжкого бремени (по завершении долгого трудного дела и т. п.). Источник – в Библии; Евангелие от Луки рассказывает о старце Симеоне, которому было обещано, что он не умрет, пока не увидит Мессию, и когда младенца Иисуса родители принесли в Иерусалимский храм, чтобы представить перед Богом и совершить положенный обряд, старец Симеон взял Иисуса на руки и воскликнул: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову твоему, с миром; ибо видели очи мои спасение твое, которое ты уготовил перед лицом всех народов» (Лука 2:29–31). (Коммент. канд. филол. наук доцента А. П. Краснящих)


[Закрыть]. Что еще остается делать журналисту после такого, как не снимать напряжение?

Но я не хотел бы заканчивать на сенсационных заголовках и моем личном триумфе. Лучше позвольте мне привести несколько высокопарных строк, которыми одна из лучших ежедневных газет окончила свою замечательную передовую статью – статью, которую любой здравомыслящий человек непременно сохранил бы.

«То, что человеческая раса ничтожна перед лицом могущественных невидимых сил, окружающих нас, давно стало банальностью, – писала „Таймс“. – Одно и то же предупреждение получали мы и от пророков прошлого, и от философов современности. Но, как любая часто повторяемая истина, со временем она потеряла часть своей актуальности и неоспоримости. Чтобы вернуть ей убедительность, необходим был наглядный урок, некий реальный опыт. Только что мы пережили суровое, но благотворное испытание, наш разум все еще потрясен внезапностью удара, наш дух смирился с осознанием человеческой ограниченности и бессилия. Мир заплатил страшную цену за этот урок. Нам еще не известен размах несчастья, но уничтоженные огнем Нью-Йорк, Орлеан и Брайтон – это одна из величайших трагедий в истории человечества. Когда будут подведены итоги аварий на железной дороге и в море, это дополнит страшную картину катастрофы, хотя уже сейчас есть данные о том, что в подавляющем большинстве случаев машинистам в поездах и капитанам пароходов удалось остановить двигатели до того, как действие яда стало ощутимым. Однако не материальный ущерб, не колоссальные потери и людей, и имущества стали главными для нас. Все это со временем может быть забыто. Но что не забудется никогда и что поражает и будет поражать наше воображение, – это осознание возможностей Вселенной, нанесшей удар по нашему невежественному самодовольству, показавшей, насколько узка дорожка материального существования и насколько огромной может быть пропасть по обе стороны от нее. Серьезность и смирение – вот основные чувства, которые поселились с сегодняшнего дня в наших сердцах. Возможно, они и станут той основой, на которой новая, более усердная и почтительная раса сможет выстроить свой более достойный храм».