Текст книги "12 лучших рассказов о Шерлоке Холмсе (по версии автора)"

– Надеюсь, у вас не было больше нервных припадков?

Шерлок Холмс от души расхохотался.

– В свое время дойдет и до этого, – сказал он. – Я расскажу все по порядку и покажу вам, как дошел до каждого из моих выводов. Пожалуйста, останавливайте меня, если что-либо покажется вам неясным.

В искусстве сыска чрезвычайно важно уметь отличить в массе фактов случайные от существенных. Иначе энергия и внимание рассеиваются вместо того, чтобы сосредоточиться, как это необходимо. В данном случае, с первой минуты у меня не было сомнения, что ключ ко всему происшествию следует искать в клочке бумаги, вынутом из руки мертвеца.

Прежде чем идти дальше, я хотел бы обратить внимание на то обстоятельство, что если бы рассказ Алека Каннингэма был верен и нападавший, застрелив Вильяма Кирвана, убежал моментально, то, очевидно, не он вырвал бумагу из рук убитого. А если это сделал не он, то сделал сам Алек Каннингэм, потому что к тому времени, как спустился старик, на месте происшествия было уже несколько слуг. Вроде бы просто, но инспектор не обратил внимания на эту сторону дела, потому что точкой его отправления была невозможность участия местных помещиков в подобного рода преступлениях. Ну, а у меня нет никаких предрассудков, я всегда послушно иду по всякому следу и, таким образом, в самой первой стадии следствия я уже стал подозрительно поглядывать на роль, сыгранную мистером Алеком Каннингэмом.

Я очень тщательно изучил уголок оторванной бумаги, переданный мне инспектором. Сразу стало ясно, что он составляет часть весьма важного документа. Вот он. Не бросается ли вам в глаза что-либо особенное?

– Почерк очень неровный, – сказал полковник.

– Не в этом дело, – улыбнулся Шерлок Холмс. – Нет ни малейшего сомнения в том, что записка писана двумя лицами по очереди. Обратите внимание на букву «Т», написанную твердым почерком и с черточкой над буквой в словах «узнаете», «придете» и сравните ее с той же буквой в слове «четверть», написанном более слабым почерком. Достаточно весьма поверхностного анализа, чтобы убедиться, что слова «узнаете», «может быть» написаны более твердой рукой, а «что» – более слабой.

– Клянусь Юпитером, теперь это ясно, как день! – воскликнул полковник.

– Очевидно, задумано было скверное дело, и один из соучастников, не доверяя другому, решил, чтобы все делалось сообща. Руководителем был, конечно, тот, кто написал слова: «говорите» и «узнаете».

– Из чего вы заключаете это?

– Это можно вывести из сравнения почерков. Но есть и другие, более важные основания. Если вы станете внимательно рассматривать этот клочок, то придете к заключению, что человек с более твердым почерком первый писал слова, оставляя пустые места, которые должен был заполнять другой. Оставленные промежутки между словами были, иногда, слишком малы и второму пришлось писать, нарочно, сжато, чтобы вставить свои слова. Человек, написавший свои слова первым, без сомнения, и задумал все дело.

– Превосходно! – вскрикнул мистер Эктон.

– Теперь мы переходим к весьма существенному моменту, – сказал Холмс. – Может быть, вам неизвестно, что определение возраста человека по его почерку доведено экспертами до значительной точности. В нормальных случаях можно почти стопроцентно определить возраст данного человека. Я говорю в «нормальных», потому что болезнь и физическая слабость придают почерку характер старости, хотя бы больной и был молодой человек. В данном случае, смотря на смелую, твердую руку одного и несколько неуверенный, хотя еще четкий почерк другого, мы можем сказать, что один – молодой человек, а второй – пожилой, хотя еще не дряхлый.

– Превосходно! – повторил мистер Эктон.

– Но далее есть еще один момент, более тонкий и интересный. В обоих почерках есть что-то общее, свойственное, очевидно, лицам, состоящим в кровном родстве. Вам это может быть более заметно в отдельных буквах, мне же это ясно по многим мелким чертам. Я не сомневаюсь, что в этой записке выразилась семейная манера письма. Конечно, я сообщаю вам только главные результаты моих исследований. Остальное интересно только для экспертов. Как бы то ни было, все способствовало подтверждению моего впечатления, что эта записка написана Каннингэмами – отцом и сыном.

Дойдя до этого заключения, я, конечно, постарался вникнуть в подробности преступления и посмотреть, куда они меня поведут. Я пошел с инспектором к дому и осмотрел все, что можно было видеть там. Как я убедился, рана умершему была нанесена из револьвера на расстоянии четырех ярдов с небольшим. Платье не почернело от пороха. Очевидно, что Алек Каннингэм солгал, что выстрел последовал во время борьбы кучера с вором. Затем и отец, и сын сходились в указанного места, где убийца выскочил на дорогу. Но тут как раз открывается низина с сырым дном. Так как в низине не оказалось никаких следов, то я пришел к убеждению, что Каннингэмы не только опять солгали, но что в деле вовсе и не было никакого постороннего лица.

Оставалось отыскать мотивы этого странного преступления. Для этого я, прежде всего, попытался найти причину странной кражи в доме мистера Эктона. Из нескольких слов полковника я понял, что между вами, мистер Эктон, и Каннингэмами шел судебный процесс. Мне тотчас же пришло в голову, что они вломились в вашу библиотеку с намерением добыть документы, которые могли бы повлиять на исход дела.

– Совершенно верно, – сказал Эктон, – не может быть ни малейшего сомнения в их намерениях. У меня неопровержимые права на половину их имения, и если бы им удалось найти одну бумагу – к счастью, она хранится в несгораемом шкафу моего поверенного – они, наверно, выиграли бы процесс.

– Ну, вот видите! – кивнул Холмс Это была смелая, отчаянная попытка, в которой я вижу влияние молодого Алека. Не найдя ничего, они попытались отвести от себя подозрение, придав нападению вид обычного грабежа, для чего унесли первые попавшиеся вещи. Это было достаточно ясно, но все же многое оставалось темным для меня. Главное было добыть недостающую часть записки. Я был уверен, что Алек вырвал ее из руки убитого, и подозревал, что он спрятал ее в рукав халата. Куда иначе он мог девать ее? Единственный вопрос состоял в том, не избавился ли он от улики. Стоило употребить все усилия, чтоб удостовериться в этом, и потому мы все отправились в дом.

Каннингэмы подошли к нам, как вероятно вы помните, когда мы стояли у кухонной двери. Само собой разумеется, очень важно было не напоминать им о существовании записки, иначе они сейчас же уничтожили бы ее. Инспектор только собирался сообщить им, какую важность мы придаем этому документу, как со мной сделался припадок, и разговор принял другое направление.

– Боже мой! – со смехом сказал полковник. – Неужели вы хотите сказать, что мы потратили наше сочувствие на притворную болезнь?

– С профессиональной точки зрения, это было проделано изумительно, – сказал я, с удивлением глядя на человека, постоянно поражающего меня новыми проявлениями своей изобретательности.

– Это искусство часто бывает полезно, – заметил Холмс. – Оправившись, я прибегнул к уловке и заставил старика Каннингэма написать слова «три четверти двенадцатого», чтобы иметь возможность сличить их со словами на записке.

– А я даже не догадался, что вы притворяетесь! – воскликнул я.

– Я видел, Ватсон, как вас огорчила моя рассеянность, – смеясь, сказал Холмс. – Мне было жаль, что приходится огорчать вас. Мы все пошли наверх. Увидав во время осмотра уборной, что халат висит за дверью, я опрокинул столик, чтоб отвлечь их внимание, и шмыгнул обратно в уборную, чтоб осмотреть карманы. Но только я нашел (как и ожидал) записку в одном из карманов, как на меня набросились оба Каннингэма и, наверно, убили бы меня, если бы вы не подоспели вовремя. Я и теперь еще чувствую, как молодой Каннингэм сжимает мое горло, а старик чуть не вывихнул мне руку, стараясь вырвать бумагу. Они, как видите, догадались, что я понял все, и внезапный переход от полной безопасности к полному отчаянию заставил их совершенно потерять голову.

У меня со стариком Каннингэмом был короткий разговор о мотиве преступлении. С ним можно разговаривать, но сын его – сущий демон, готовый застрелиться или застрелить кого угодно, если бы у него в руках очутился револьвер. Когда старик Каннингэм увидел, что улики против него так вески, он потерял мужество и сознался во всем. Оказывается, Вильям тайком проследил за своими хозяевами в ночь нападения на дом мистера Эктона и, получив таким образом власть над ними, пытался шантажировать их. Но мистер Алек слишком опасный человек для того, чтоб с ним можно было вести подобного рода игру. С его стороны было исключительно гениальной выдумкой воспользоваться недавними грабежами в здешней местности для того, чтоб отделаться от человека, которого он боялся. Вильяма заманили в ловушку и застрелили. Будь записка у них в руках, и обрати они больше внимания на некоторые подробности, весьма возможно, что подозрение никогда бы не пало на них.

– А записка? – спросил я.

Холмс сложил два обрывка бумаги:

«Если вы придете в три четверти двенадцатого к калитке, вы узнаете кое-что, что может очень удивить и может быть очень полезно вам, а также Энни Моррисон. Только никому не говорите об этом!»

– Я ожидал найти что-нибудь в этом роде, – сказал он. – Конечно, мы не знаем, кто такая Энни Моррисон и какие отношения связывали ее с Алеком Каннингэмом и Вильямом Кирваном. Результат, однако, показывает, что барышня эта была небезразлична кучеру, а потому западня была устроена очень искусно… Ну что же, мой дорогой Ватсон, я полагаю, что наш отдых в деревне увенчался полным успехом, и завтра я вернусь на Бейкер-стрит с новыми силами.