Текст книги "12 лучших рассказов о Шерлоке Холмсе (по версии автора)"

Пять косточек апельсина

Просматривая свои записки о делах Шерлока Холмса между 1882 и 1890 годами, я встречаю массу странных и интересных расследований. Решить, какие из них стоит выбрать для публикации, а какие лучше пока скрыть от любопытной публики – вот, поистине, тяжелейшая задача. Некоторые запутанные случаи уже получили широкую огласку, благодаря вездесущим газетчикам, которые, как обычно, переврали факты. Иные загадки были разгаданы лишь по случайному стечению обстоятельств, а потому могут нанести ущерб репутации моего друга, который прослыл, и не без оснований, сыщиком, выстраивающим безупречную систему логических доказательств, прежде, чем разоблачить преступника. Впрочем, в моем архиве немало и таких дел, которые показывают абсолютное превосходство Холмса над полицейскими следователями, не способными сделать правильные выводы из ими же обнаруженных улик. То, о котором я поведаю вам сегодня, как раз относится к числу последних.

Летом 87-го года у нас была целая серия приключений, записи о которых я храню. Здесь можно вспомнить дело Общества нищенствующих любителей, которые создали тайный клуб в подвале мебельного склада или историю о крушении британской шхуны «Софи Андерсон», или, наконец, отравление Кэмбервэлла. В последнем случае, как вы помните, Шерлок Холмс изучил часы мертвеца и доказал, что они были заведены двумя часами ранее, и, следовательно, покойный ушел спать в течение этого времени – этот факт имел огромное значение для прояснения дела. Все это происходило летом, осень же началась спокойно. До равноденствия не случилось ровным счетом ничего интересного, а потом зарядили дожди. В последние дни сентября разбушевался настоящий шторм. С самого утра завывал ветер, и ливень стучал в окна, так что даже здесь, в самом сердце Лондона, – этой огромной крепости, построенной руками человека, – мы были вынуждены скрываться от непогоды. С наступлением вечера шторм усилился. Шерлок Холмс угрюмо сидел у камина, просматривая свою картотеку преступников, в то время как я погрузился в книгу с прекрасными морскими историями Кларка Рассела. Вой шторма извне, казалось, сливался с бурей, о которой я читал, и шум дождя напоминал плеск морских волн. Моя жена в ту пору гостила у своей матери, поэтому в течение нескольких дней я снова жил в своей прежней квартире.

Неожиданно раздался звонок.

– Кто может заявиться в ненастный вечер? – удивленно спросил я Холмса. – Может быть, кто-то из ваших друзей?

– У меня нет друзей, дорогой Ватсон. Кроме вас, разумеется, – усмехнулся он. – А вы и так уже здесь, так что предположение ваше можно считать ошибочным.

– Тогда, возможно, это клиент.

– Если так, то дело у него серьезное. Из-за какого-нибудь пустяка человек не выйдет из дома в столь поздний час, да еще и в такую ужасную погоду. Но я полагаю, что это, скорее всего, одна из приятельниц миссис Хадсон, нашей домовладелицы.

Однако и это предположение оказалось ошибочным. В коридоре послышались шаги, а потом в нашу дверь постучали. Холмс протянул длинную руку, повернул лампу от себя, чтобы осветить свободное кресло, и только потом сказал:

– Войдите!

На пороге появился молодой мужчина, ему было около двадцати двух лет, ухоженный и элегантно одетый. Мокрый зонт, который он держал в руке, и длинный блестящий плащ подтвердили, что на улице бушует буря, но бледное лицо посетителя не было связано с непогодой. Он был охвачен беспокойством и тревогой.

– Приношу свои извинения, господа, – сказал он, поднося к глазам золотое пенсне. – Боюсь, я принес в вашу уютную комнату частицу шторма и дождя.

– Повесьте пальто и зонтик поближе к камину, они быстро просохнут, – посоветовал Холмс, внимательно разглядывая молодого человека. – Вы прибыли с юго-запада?

– Да, из Хоршэма. Но как вы узнали?

– Эта смесь глины и мела, которую я вижу на ваших ботинках, весьма своеобразна. Но это не важно. С чем пожаловали к нам, на Бейкер-стрит?

– Я пришел за советом.

– Совет – это легко.

– И за помощью!

– А вот это уже не всегда так просто.

– Я слышал о вас, мистер Холмс, от майора Пэндегаста. Вы спасли его во время скандала в тэнкервильском клубе.

– Припоминаю… Его несправедливо обвинили в мошенничестве с картами.

– Да! И майор сказал, что вы можете решить все, что угодно.

– Это слишком лестная характеристика, чтобы быть правдой.

– Но ведь вы никогда не проигрывали!

– Меня побеждали четыре раза – трижды мужчины и один раз женщина.

– Но что это по сравнению с количеством ваших успехов?

– Да, можно сказать, что в целом я добился успеха.

– Тогда вы сможете помочь мне, не сомневаюсь! – воскликнул молодой человек.

– Давайте попробуем, – улыбнулся Холмс. – Подвигайте кресло к огню и расскажите о вашем деле.

– Дело у меня необычное… Я знаю, что с другими к вам не приходят, мистер Холмс, и все же сомневаюсь, что вы когда-либо слышали о более загадочной и необъяснимой цепи событий, чем те, которые произошли в моей семье.

– Вы заинтриговали меня, – сказал Холмс. – Прошу, расскажите мне и доктору Ватсону основные факты с самого начала. Впоследствии я спрошу вас о деталях, которые покажутся мне наиболее важными. Пока же обещаю не перебивать.

Молодой человек подвинул кресло и взгромоздил промокшие ноги на каминную решетку.

– Меня зовут Джон Опеншоу, – начал он. – Но мои собственные дела, насколько я понимаю, не имеют ничего общего с этим кошмаром. Неприятности достались мне по наследству, поэтому, чтобы предоставить все известные мне факты, придется вернуться на несколько десятков лет назад. У моего деда было два сына – мой отец Джозеф и мой дядя Элиас. У отца была небольшая фабрика в Ковентри, которую он расширил после изобретения велосипеда. Отец запатентовал шины «Опеншоу», которые были прочнее всех прочих. Этот бизнес имел такой успех, что отец смог продать его и уйти на пенсию, обладая при этом значительным капиталом.

Дядя Элиас в юности уехал в Америку, в поисках лучшей жизни, и, в конце концов, разбогател. Стал плантатором во Флориде. Во времена войны Севера и Юга он храбро сражался и дослужился до чина полковника. Когда генерал Ли капитулировал, мой дядя возвратился на плантацию, где прожил еще три года. Но потом дела пошли хуже некуда, рабов освободили, земля перестала приносить доход и в 69-м или 70-м, не помню точно, дядя вернулся в Европу и купил поместье неподалеку от Хоршэма. Был он человеком нервным и очень жестоким, с соседями старался не общаться, а если приходилось, то все обычно заканчивалось перебранкой или даже потасовкой. Сомневаюсь, что дядя Элиас когда-нибудь появлялся в городе. У него был сад и два или три поля возле дома, там он мог прогуливаться или заниматься физическими упражнениями. Хотя, какие прогулки?! Он редко выходил из своей комнаты. Иной раз запирался на неделю и никого не хотел видеть. Пил бренди и очень много курил, и не впускал никого, даже родного брата. Только ко мне, своему единственному племяннику, он испытывал некое подобие светлых чувств. Я часто и подолгу гостил в его поместье. Дядя любил играть со мной в шашки, когда был трезв, а когда напивался до бесчувствия, то мне приходилось улаживать дела с прислугой или торговцами. Я чувствовал себя полным хозяином в его доме. Знал, где хранятся ключи от всех дверей, мог ходить куда угодно и делать, что вздумается. Лишь бы не тревожить дядю, когда он запирался в своей комнате. Единственное место, куда дядя запрещал заходить даже мне, не говоря уже об остальных, была каморка на чердаке, под самой крышей. Когда я был мальчишкой, любопытство часто подталкивало меня заглянуть в эту запретную комнату через замочную скважину. Но всякий раз я видел лишь полдюжины старых сундуков и свертков, собранных в дальнем углу.

Четыре года назад дядя получил странное письмо с заграничной маркой. Это было удивительное событие, поскольку на моей памяти он никогда не получал писем. Все его счета оплачивались заранее, а друзей у него попросту не было. Дворецкий торжественно принес письмо на подносе, когда мы садились за обеденный стол.

– Из Индии! – воскликнул дядя, взяв конверт в руки. – Штемпель Пондишерри! Что это может быть?

Он поспешно разорвал письмо и на скатерть высыпались несколько сушеных апельсиновых косточек. Я засмеялся, глядя как дядя пересчитывает их пальцем, но потом поднял глаза и увидел его лицо. Смех тут же застрял у меня в горле, настолько дядино лицо было ужасно. Его губа отвисла, глаза налились кровью, а кожа стала серой, как оконная замазка. Он впился взглядом в конверт, который все еще держал в дрожащей руке и закричал:

– Боже мой… Боже мой, старые грехи настигли меня!

– Что это, дядя? – испуганно спросил я.

– Смерть, – прошептал он и, встав из-за стола, удалился в свою комнату, оставив меня трепещущим от ужаса. Я поднял конверт и увидел три буквы «К», нацарапанные красными чернилами на внутренней стороне клапана, прямо над резинкой. Внутри не было ничего, кроме тех самых сушеных косточек. Я пересчитал, их оказалось ровно пять. Чего же так испугался дядя Элиас?

Я отправился к нему, чтобы задать этот вопрос, и встретил дядю на лестнице. В одной руке он держал заржавленный ключ от тайной каморки на чердаке. В другой – небольшой латунный ящик, похожий на кассу.

– Они могут делать, что угодно, но я все равно их переиграю! О да, я поставлю им мат, – бормотал он. – А, вы здесь, Джон? Очень кстати. Немедленно пошлите в Хоршэм, за адвокатом, и скажите горничной, чтобы в моей комнате тотчас же разожгли камин.

Я сделал, как он приказал. Вскоре приехал адвокат, и меня пригласили в дядину комнату. Огонь в камине горел ярко, а на решетке была масса черного пушистого пепла, какой возникает при сжигании бумаги. Латунная коробка стояла рядом – открытая и пустая. Когда я взглянул на коробку, я сразу заметил, что на крышке выбито тройное «К», в точности как на конверте.

– Я хочу, чтобы ты, Джон, засвидетельствовал мою волю, – сказал дядя. – Я оставляю свое имение, со всеми его преимуществами и недостатками, моему брату, твоему отцу. Впоследствии оно, без сомнения, перейдет к тебе. Если тебе в нем будет уютно, наслаждайся жизнью. Если оно станет тебя в тягость, мой мальчик, то оставь поместье своему заклятому врагу. Мне жаль оставлять тебе столь обоюдоострое наследство, но я не могу предугадать дальнейший ход событий. Пожалуйста, подпишите бумагу, в том месте, где указывает адвокат, и покончим с этим.

Я поставил свою подпись, адвокат увез завещание. Этот случай напугал меня, но более всего пугало то, что, сколько бы я ни размышлял над этой историей, мне не удалось найти ни одного разумного объяснения. Смутное предчувствие беды не оставляло меня довольно долго, но любая тревога притупляется с течением времени. Шли дни, недели, но ничто ужасного не происходило. Разве что дядя стал запираться в своей комнате все чаще. Иногда, после пары бутылок, он выбегал в сад в пьяном бреду и, размахивая револьвером, кричал:

– Я не боюсь! Слышите? Никого не боюсь! Ни человеку, ни самому сатане, не позволю прирезать меня, как овцу!

Когда эти горячечные припадки заканчивались, дядя в панике бежал обратно в дом, запирал входную дверь и прислонялся к ней спиной, как человек, совершенно обессиливший от ужаса. В такие моменты я видел его лицо, даже в холодный день, покрытое испариной. Чтобы приблизить финал, мистер Холмс, и не злоупотреблять вашим терпением, скажу, что дядя устраивал пьяные безумства все чаще и, после одной такой выходки, не вернулся в дом. Я вооружил слуг и мы отправились на поиски. Дядя лежал лицом вниз в маленьком пруду в тенистой части сада. Не было никаких признаков насилия, а глубина воды здесь была всего два фута, так что присяжные, учитывая дядину вспыльчивость и эксцентричность, вынесли вердикт «самоубийство». Но я, неоднократно видевший, как дядя Элиас вздрагивает от самой мысли о смерти, не мог поверить в это. Вскоре мой отец, в соответствии с завещанием, вступил во владение имением. Также ему достались 14 000 фунтов, которые лежали на счету в банке.

– Подождите, – вмешался Холмс. – Я обещал не перебивать, но теперь, пожалуй, соглашусь, что ваш случай является одним из самых замечательных, которые я когда-либо слышал. Позвольте мне узнать дату получения вашим дядей письма и дату его предполагаемого самоубийства.

– Письмо пришло 10 марта 1883 года. Дядя умер через семь недель, в ночь на 2 мая.

– Я так и думал. Пожалуйста, продолжайте.

– Когда мой отец переехал в поместье, он, по моей просьбе, первым делом открыл дверь каморки на чердаке, в которую прежде людям ход был заказан. Мы тщательно осмотрели все сундуки, но нашли лишь латунный ящик, чье содержимое было уничтожено дядей. К внутренней стороне была приклеена бумажная этикетка с повторением троекратного «K» и надписью «Письма, меморандумы, квитанции и реестр». В остальном же на чердаке не было ничего важного, кроме огромного количества разбросанных бумаг и записных книжек, касающихся жизни моего дяди в Америке. Некоторые из них относились к военному времени и свидетельствовали, что полковник Опеншоу достойно выполнял свой долг и заслужил репутацию храбреца. Другие относились к послевоенному периоду, когда в южных штатах затеяли переустройство победители-северяне. По-видимому, дядя был озабочен политикой и являлся одним из лидеров оппозиции.

Итак, мой отец переехал жить в Хоршэм в 84-м году, и мы жили спокойно до января 85-го. На четвертый день после Нового года я услышал, как мой отец вскрикнул от удивления, распечатав конверт, пришедший с утренней почтой. Он вытряхнул на ладонь пять сушеных апельсиновых косточек и смотрел на них с затаенным страхом. Отец всегда смеялся над моими рассказами, которые он называл не иначе, как «Бредовые байки про полковника», но сейчас он выглядел напуганным и озадаченным одновременно.

– Что, черт возьми, это значит, Джон? – пробормотал он.

Мое сердце застыло, превращаясь в кусок свинца.

– Проверь, там есть буквы «ККК»? – сказал я.

Отец заглянул внутрь конверта.

– Так оно и есть, – воскликнул он. – Вот те самые буквы. Но что это написано над ними?

– «Положите бумаги на солнечные часы», – прочитал я, заглядывая через его плечо.

– Какие бумаги? Какие солнечные часы? – недоумевал отец.

– Солнечные часы в саду. Других нет, – сказал я, – но бумаги были уничтожены дядей.

– Глупости! – сказал отец, собирая остатки мужества. – Мы живем в цивилизованной стране, и нам не нужны подобные дурачества. Откуда пришло письмо?

– Из Данди, – ответил я, взглянув на штемпель.

– Нелепый розыгрыш… И что мне, прикажешь, делать с солнечными часами и бумагами, которых нет?

– Ты должен сообщить обо всем полиции.

– Чтобы надо мной посмеялись? Ну, уж нет.

– Тогда позволь мне сделать это! – умолял я.

– Нет, я запрещаю, – отрезал отец.

Он не хотел поднимать шум из-за того, что считал ерундой. Спорить было бесполезно, более упрямого человека мир не знал. Однако тревога поселилась в моей душе. Я предложил отцу уехать из поместья, хотя бы ненадолго, чтобы избежать опасности, а тут и повод подвернулся – пришло письмо от его старого друга, майора Фрибоди, командующего фортом в Портстауне. Отец согласился и отправился в дорогу на третий день, после получения апельсиновых косточек. Вскоре пришла телеграмма от майора. Он сообщил, что отец упал в меловой карьер, которых много в тех местах, его нашли без чувств, с разбитой головой. По версии следователя, он ехал в сумерках по незнакомой местности, а поскольку меловой карьер не был огорожен должным образом, суд присяжных вынес вердикт «несчастный случай». Не было ни следов насилия, ни следов, ни грабежей, ни сообщений о том, что на дорогах видели посторонних. И все же я был уверен, что вокруг отца был сплетен гнусный заговор.

Таким зловещим образом я получил свое наследство, мистер Холмс. Вы спросите, почему я не избавился от него? Потому что был твердо убежден в том, что все проблемы каким-то образом связаны с прошлым моего дяди, и что опасность будет угрожать мне в любом доме, а не только в поместье Опеншоу. Мой отец погиб в январе 1985 года, с тех пор прошло два года и восемь месяцев. Все это время я счастливо жил в Хоршэме, и уже начал надеяться, что проклятие рассеялось, а злой рок больше не довлеет над нашей семьей. Однако я успокоился слишком рано. Вчера утром я получил зловещее письмо.

Молодой человек вынул из жилетного кармана мятый конверт и, повернувшись к столу, вытряхнул пять засохших косточек апельсина.

– Вот этот конверт, – продолжил он. – Штемпель – Лондон, восточный округ. Внутри те самые слова, которые были в послании, полученном отцом: три буквы «K», а затем «Положите бумаги на солнечные часы».

– Что вы предприняли? – спросил Холмс.

– Ничего.

– Совсем ничего?

– Сказать по правде, – он уткнулся лицом в свои тонкие белые руки, – я чувствую себя беспомощным. Я чувствую себя одним из тех бедных кроликов, к которым ползет змея – извивается, оплетая кольцами непреодолимого, неумолимого зла, а я не в силах пошевелиться и оказать сопротивление. К чему сопротивляться? От этого зла не смогут уберечь никакие предвидения и никакие меры предосторожности.

– Так, так, так! – воскликнул Шерлок Холмс. – Нельзя предаваться отчаянию. Вы должны действовать, иначе погибнете.

– Я обратился в полицию, но они выслушали мой рассказ с улыбкой. Я убежден, что у инспектора сложилось мнение, что все письма – розыгрыш, и гибель моих родственников на самом деле была случайностью, как заявили присяжные. А мне никакие опасности не угрожают.

Холмс потряс в воздухе сжатыми кулаками.

– Невероятная глупость! – воскликнул он.

– Однако они назначили полицейского, который должен караулить у меня в доме.

– Он пришел с вами сегодня вечером?

– Нет. Его приказ заключался в том, чтобы оставаться в доме.

Холмс снова возмущенно взмахнул руками.

– Почему же вы сразу не пришли ко мне?

– Я только сегодня поговорил с майором Пэндегастом о своих проблемах, и он посоветовал приехать к вам.

– Мы упустили два дня! Два дня с тех пор, как пришло письмо. Мы должны были начать действовать вчера. Полагаю, у вас нет других доказательств, кроме того, что вы нам предоставили? Никаких наводящих на размышления деталей, которые могли бы помочь в расследовании?

– Есть одна вещь, – Джон Опеншоу порылся в кармане пальто и, вытащив обесцвеченную синюю бумагу, разложил ее на столе. – В тот день, когда мой дядя сжег бумаги, я заметил, что маленькие несгоревшие поля, лежавшие среди пепла, были именно этого цвета. Этот лист – единственный из всех! – я подобрал на полу его комнаты, и склонен думать, что это может быть одна из бумаг, которая вылетела из стопки других, подобных, и, таким образом, избежала уничтожения. Помимо упоминания апельсиновых косточек, я не вижу, чем эта бумага помогла бы нам… Думаю, что это страница из личного дневника. Несомненно, это почерк моего дяди Элиаса.

Холмс передвинул лампу, и мы оба склонились над листом бумаги, по неровному краю которого можно установить, что он, действительно, был вырван из записной книжки. Наверху написано: «Март 1869 года», а под ним следующие загадочные надписи:

«4-е. Пришел Хадсон. Все по-старому.

7-е. Посланы косточки Макколи, Парамору и Джону Суэйну из Сент-Огастина.

9-е. Макколи смылся.

10-е. Джон Суэйн смылся.

12-е. Навестили Парамора. Все окей!»

– Спасибо! – сказал Холмс, складывая бумагу и возвращая ее нашему посетителю. – А теперь вы ни в коем случае не должны терять ни секунды. У нас нет времени даже для того, чтобы обсудить то, что вы мне сказали. Вы должны немедленно вернуться домой и действовать.

– Что я должен сделать?

– У вас остался единственный шанс спастись. Вы должны положить этот лист бумаги, который вы нам показали, в тот самый латунный ящик. Сверху положите записку, в которой сообщите, что ваш дядя сжег все прочие документы, и что это единственный клочок, который уцелел. Сделав это, вы должны немедленно поставить латунную коробку на солнечные часы. Понимаете?

– Да, мистер Холмс.

– Не думайте сейчас о мести или о чем-то подобном. Впоследствии, мы сумеем добиться этого с помощью закона. Но нам еще только предстоит сплести сеть, тогда как их сеть уже готова. Первое, что нужно сделать, – это избавиться от насущной опасности, которая угрожает вам. Второе – раскрыть тайну и наказать виновных в гибели ваших родных.

– Благодарю вас, – сказал молодой человек, вставая с кресла и натягивая пальто. – Вы дали мне надежду. Я обязательно сделаю все, как вы советуете, мистер Холмс.

– Не теряйте ни мгновения. И будьте начеку, потому что – в этом нет никаких сомнений, – вам угрожает реальная и неминуемая опасность. Каким поездом вы вернетесь?

– Ночным, с вокзала Ватерлоо.

– Поспешите. У вас есть при себе оружие для самообороны?

– Да, револьвер.

– Это хорошо. Завтра я приступлю к вашему делу.

– Значит, увидимся в Хоршэме, мистер Холмс?

– Нет, нет, ваш секрет находится в Лондоне. Здесь я и буду искать его.

– Тогда я навещу вас через день или два, сообщу новости о коробке и бумагах.

Он пожал нам руку и попрощался. За окном все еще кричал ветер, и дождь плескался и стучал по окнам. Эта странная, дикая история, казалось, пришла из безумной стихии, обрушилась на нас, как водоросль во время шторма, – и теперь снова была поглощена ураганом.

Некоторое время Шерлок Холмс сидел в тишине, наклонив голову вперед и устремив глаза на мерцание огня. Затем он закурил трубку и, откинувшись на спинку стула, смотрел, как синие кольца дыма гнались друг за другом до самого потолка.

– Думаю, Ватсон, – заметил он, наконец, – что из всех наших приключений у нас не было ничего более фантастического, чем это.

– За исключением, может быть, «Знака четырех».

– Ну, да. За исключением, может быть, этого. И все же Джону Опеншоу, как мне кажется, грозят куда большие опасности.

– Но есть ли у вас, – спросил я, – определенное представление об этих опасностях?

– Не может быть никаких сомнений относительно их природы, – ответил он.

– Тогда кто этот «KKK» и почему он преследует эту несчастную семью?

Шерлок Холмс закрыл глаза и уперся локтями в подлокотники кресла, скрестив кончики пальцев.

– Настоящий логик должен уметь по одному факту вывести не только всю цепочку событий, которые к нему привели, но и все результаты, которые должны были бы следовать из него. Как Кювье мог правильно описать целое животное, созерцая лишь одну-единственную кость. Но, чтобы довести искусство размышлений до его высшей ступени, необходимо, чтобы логик был способен использовать все факты, которые ему известны. Однако, возможно ли, чтобы человек обладал всей полнотой знаний, которые могут быть полезны ему в каждом конкретном рассуждении? Помните, Ватсон, в первые дни нашей дружбы, вы очень точно определили пределы моих знаний.

– Да, – смеясь, ответил я. – Это был особенный аттестат. Если я правильно помню, по философии, астрономии и политике вы получили ноль. Ботаника – хм-м… с переменным успехом. Геология – уверенные знания в отношении грязевых пятен из любого региона в пределах пятидесяти миль от Лондона. Эксцентричная химия. Бессистемная анатомия. Уникальные сведения о преступлениях и преступниках. Скрипач, боксер, фехтовальщик, юрист… Думаю, это были основные моменты моего анализа.

– Что ж, – ухмыльнулся Холмс, – я повторю сейчас то, что сказал тогда. Человек не должен захламлять свой маленький чердак лишними знаниями. В наш век на каждом шагу можно найти библиотеку, книжный магазин или гору справочников, откуда можно почерпнуть любую информацию. Для особого случая, который был представлен нам сегодня вечером, нам, безусловно, нужно задействовать дополнительные ресурсы. Передайте мне, пожалуйста, Американскую энциклопедию, которая стоит на полке рядом с вами. Том на букву «К». Спасибо. Теперь давайте рассмотрим ситуацию и посмотрим, что из нее можно вывести. Во-первых, мы можем начать с уверенного предположения, что у полковника Опеншоу были очень веские причины для отъезда из Америки. Мужчины в его возрасте не меняют всех своих привычек, вряд ли добровольно предпочтут очаровательному климату Флориды одинокую жизнь английского провинциального городка. Стремление к уединению в Англии наводит на мысль, что мистер Элиас Опеншоу боялся кого-то или чего-то. Мы можем принять в качестве рабочей гипотезы, что именно этот страх изгнал его из Америки. Вы заметили штемпели зловещих писем, которые присылали полковнику и его родным?

– Первое пришло из Индии, кажется из Пондишерри, второе – из Шотландии, а третье – из Лондона.

– Из Восточного Лондона. Какой вывод вы делаете, мой дорогой Ватсон?

– Все это морские порты. Тот, кто отправлял эти письма, – скорее всего, моряк.

– Отлично. У нас уже есть ключ к разгадке. Не может быть никаких сомнений в том, что автор писем находился на борту корабля. А теперь давайте рассмотрим еще один момент. В случае с Пондишерри между угрозой и ее осуществлением прошли недели, в после письма из Данди – всего три или четыре дня. О чем это говорит?

– Не имею понятия.

– Судно, на котором находится убийца или убийцы, является парусным кораблем. Похоже, что они всегда посылают апельсиновые косточки, как предупреждение, непосредственно перед тем, как сняться с якоря. Вы видите, как быстро последовало действие, когда письмо пришло из Данди. Если бы убийца плыл из Пондишерри на пароходе, он прибыл бы почти одновременно со своим письмом. Но прошло семь недель. Я сразу понял, что эти семь недель сложились из разницы между скоростью пакетбота, который привез зловещее письмо, и парусника, доставившего отправителя.

– Вы правы, Холмс.

– Теперь вы понимаете, что молодому Опеншоу грозит ежеминутная опасность? Из Лондона до Хоршэма добраться не трудно, поезда ходят каждые три часа. Поэтому действовать надо быстро.

– Но что означать это безжалостное преследование несчастного семейства? – недоумевал я.

– Документы, которыми располагал полковник Опеншоу, очевидно, имеют жизненно-важное значение для человека на парусном судне. Хотя, я уверен, что там целая группа людей, и все они весьма находчивые и решительные. Один человек не сумел бы устроить два убийства таким образом, чтобы ввести присяжных в заблуждение. Таким образом, вы видите, Ватсон, «KKK» перестает быть инициалами человека и становится знаком целого общества, которое намерено вернуть свои документы любой ценой, потому и терроризирует семью Опеншоу.

– Но что это за общество?

– Разве вы никогда, – сказал Шерлок Холмс, наклонившись вперед и понизив голос, – никогда не слышали о Ку-клукс-клане?

– Никогда.

Холмс перевернул несколько листов Американской энциклопедии.

– Вот, – сказал он. – Название «Ку-клукс-клан» происходит от звука, с которым передергивают затвор винтовки. Это тайное общество создали в южных американских штатах после гражданской войны, отделения появились в Луизиане, Джорджии, обеих Каролинах и Флориды. Во главе Ку-клукс-клана стояли бывшие офицеры армии Юга. Они использовали жестокие средства для влияния на политиков, не разделявших их взгляды, для запугивания темнокожих избирателей, не останавливаясь даже перед убийствами. Намеченным жертвам накануне присылали предупреждение, в некоторых штатах это были листья дуба, в других – семена дыни или косточки апельсина. Получивший предупреждение должен был публично отречься от политических взглядов, либо уехать как можно дальше. Того, кто игнорировал предупреждение, вскоре находили мертвым, причем чаще всего это было обставлено как несчастный случай. Ку-клукс-клан хорошо организован, а планы общества настолько продуманы, что вряд ли найдется хотя бы один зарегистрированный случай, когда кому-либо удалось безнаказанно противостоять ему или когда бы за любое из этих убийств наказали кого-то из членов общества. В течение многих лет организация процветала, несмотря на усилия правительства Соединенных Штатов, и лучших слоев общества на Юге. В 1869 году движение внезапно прекратило свою деятельность, хотя с тех пор случались редкие вспышки активности… Заметьте, Ватсон, – сказал Холмс, откладывая книгу, – что внезапный распад общества совпал с исчезновением их архива и бегством Опеншоу из Америки. Не знаю, что тут было причиной, а что следствием. Но понятно, почему Ку-клукс-клан хочет вернуть бумаги. А может быть, этим занимаются несколько шантажистов, ведь в том латунном ящике наверняка хранилось немало компрометирующих сведений о первых людях на Юге…

– И вы делаете этот вывод по одной странице, которая не сгорела в камине полковника?

– Да, ведь там упоминались даты и три человека, которым послали предупреждение в виде косточек апельсина. Не помню их фамилий, назовем просто – А, Б и В. Далее, судя по записям, A и Б смылись, то есть покинули страну, а В остался и его навестили, что, уверен, имело зловещие последствия для В. Поэтому молодой Опеншоу должен сделать то, что я ему сказал. Возможно, удастся убедить тайную организацию, что никакой опасности разоблачения больше нет. Сегодня больше ничего сделать нельзя, так что передайте мне скрипку, дорогой Ватсон, и давайте попробуем забыть хоть на полчаса эту ужасную погоду и еще более жуткие поступки наших собратьев.

К утру буря утихла, и солнце приглушенно светило сквозь тусклую пелену, нависшую над большим городом. Когда я спустился, Шерлок Холмс уже завтракал.

– Извините, Ватсон, что я вас не дождался, – сказал он. – Я предвижу, что впереди у меня будет очень напряженный день, связанный с расследованием дела молодого Опеншоу.

– Какие шаги вы предпримете? – спросил я.

– Это будет во многом зависеть от первых результатов моего расследования. В конце концов, мне, возможно, придется поехать в Хоршэм.

– Вы не поедете туда сразу?

– Нет, я начну с Сити, – он позвонил в колокольчик. – Сейчас миссис Хадсон принесет вам кофе и что-нибудь перекусить.

В ожидании завтрака, я открыл утренний выпуск газеты и прочел заголовок, от которого по спине пробежал холодок.

– Холмс, – воскликнул я, – вы опоздали!

– Ах! – сказал он, отодвигая свою чашку, – я боялся этого.

Шерлок говорил спокойно, но я видел, что он был глубоко тронут новостью.

– «Трагедия у моста Ватерлоо», – прочитал я. – «Прошлой ночью около десяти часов полицейский констебль Кук из подразделения H, дежуривший возле моста Ватерлоо, услышал крик о помощи и всплеск воды. Однако ночь была очень темной и бурной, так что, несмотря на помощь нескольких прохожих, провести спасательную операцию было совершенно невозможно. Однако с помощью речной полиции тело, в конечном итоге, обнаружили. Погибшим оказался молодой джентльмен, которого, как следует из конверта, найденного в его кармане, звали Джон Опеншоу, и чья резиденция находится недалеко от Хоршэма. Предполагается, что он, возможно, торопился на последний поезд, уходящий от вокзала Ватерлоо, и что в спешке, в кромешной тьме, он сбился с пути и перешагнул через край одной из небольших пристаней для речных пароходов. На теле не было следов насилия, и не может быть никаких сомнений в том, что покойный стал жертвой досадного несчастного случая, который должен привлечь внимание властей к состоянию прибрежных причалов».