Текст книги "12 лучших рассказов о Шерлоке Холмсе (по версии автора)"

Да, это действительно страшное место. Поток, раздувшийся от таянья снегов, низвергается в страшную пропасть, из которой брызги подымаются вверх, словно дым от горящего дома. Сама пропасть находится между черными, как уголь, скалами. Образуется узкий колодезь, и вода кипит там, на неизмеримой глубине, и с силой выбрасывается вновь на зубчатые края горы. Кружится голова от несмолкаемого грохота и движения зеленой воды, непрерывно извергающейся в пропасть, а также и от густой завесы брызг, вечно волнующейся и поднимающейся кверху. Мы стояли у края, заглядывая в сверкающую воду, разбивающуюся далеко внизу о черные скалы, и прислушиваясь к диким звукам, вылетающим из бездны вместе с брызгами.

Тропинка идет полукругом около водопада, и открывается полная картина его, но она сразу обрывается, и путешественнику приходится возвращаться по тому же пути. Мы уже были близки к цели, когда увидели молодого швейцарца, бегущего к нам навстречу с письмом. На конверте был адрес нашего отеля. Хозяина писал, что через несколько минут после того, как мы ушли, в отель приехала какая-то англичанка в последней стадии туберкулеза. Она провела зиму в Давосе, а теперь ехала к друзьям в Люцерн, но у нее пошла кровь горлом. Она умирает, и для нее было бы большим утешением видеть подле себя доктора англичанина. Добряк Штейлер прибавлял в конце, что счел бы мое согласие за большое одолжение, так как дама решительно отказалась принять местного доктора. Как отказать в просьбе соотечественнице, умирающей на чужбине! Но мне не хотелось оставить Холмса одного. Наконец, мы решили, что с ним останется молодой швейцарец в качестве проводника, а я вернусь в Мейринген. Мой друг намеревался пробыть еще некоторое время у водопада, а затем спуститься с горы к Розенлау, куда я тоже должен был прийти к вечеру. Спускаясь с горы, я видел, что Холмс стоит, прислонясь к горе, и, сложив руки, смотрит в поток. Больше мне было не суждено увидеть его.

Когда я спустился с горы, то оглянулся еще раз. Водопада не было видно, но я разглядел дорожку, огибавшую склон горы. По ней быстро шел какой-то человек. Темная фигура его ясно обрисовывалась на зеленом фоне. Я его заметил, но скоро забыл о нем, занятый своим делом.

Через час я дошел до отеля в Мейрингене. Старик Штейлер стоял на крыльце.

– Ну что? Ей не хуже, надеюсь? – поспешно проговорил я.

Недоумение выразилось на лице хозяина, и при первом содрогании его бровей сердце у меня замерло.

– Вы не писали записки? – спросил я, вынимая письмо из кармана. – В отеле нет больной англичанки?

– И не бывало, – ответил он. – Но на конверте адрес отеля! А! Вероятно, записку написал высокий англичанин, приехавший после того, как вы ушли. Он говорил…

Но я уже не слушал объяснений хозяина. Содрогаясь от ужаса, бежал я вниз по деревенской улице к тропинке, с которой только что спустился. Бежать до водопада пришлось больше часа. Альпийская палка Холмса стояла по-прежнему у скалы, куда он поставил ее. Но самого Холмса не было, и я тщетно звал его. Ответом мне был только собственный голос, повторяемый эхом окружающих скал.

При виде альпийской палки я похолодел, и чуть было не лишился сознания. Итак, Холмс не ушел в Розенлау. Он оставался на этой тропинке в три фута, по одну сторону которой высились отвесные скалы, а по другую – зияла бездонная пропасть, оставался до тех пор, пока не настиг его враг. Молодой швейцарец тоже исчез. Вероятно, он был подкуплен Мориарти и ушел, оставив соперников наедине друг с другом. Что же случилось потом? Кто мог сказать, что случилось?

Минуты две я не мог собраться с силами, ужас ошеломил меня. Потом я вспомнил метод Холмса и попробовал применить его к разыгравшейся трагедии. Увы! Это было очень просто! Мы с ним дошли до конца тропинки, и альпийская палка указывала место нашей остановки. Темная почва всегда сырая от брызг, и на ней даже птица оставила бы следы. В конце тропинки были ясно видны два ряда следов человеческих ног, оба в противоположном направлении от меня. Обратных следов не было. На расстоянии нескольких ярдов от конца тропинки почва была вся вытоптана и превращена в грязь, а кусты терновника и папоротника, окаймлявшие пропасть, вырваны. Я лег ничком и стал глядеть вниз. Брызги летели вокруг меня. Стемнело, и я видел только блестящие от сырости черные скалы и далеко внизу сверкающие, разлетающиеся брызги воды. Я крикнул, но в ответ до моего слуха донесся все тот же дикий рев водопада.

Однако мне все-таки удалось получить последний привет от моего товарища. Я уже говорил, что его альпийская палка осталась прислоненной к скале, которая выступала над тропинкой. На вершине скалы я заметил что-то блестящее и, подняв руку, достал серебряный портсигар, который он всегда носил с собой. Портсигар придавливал к земле маленький клочок бумаги. Развернув бумагу, я увидел три странички, вырванные из записной книжки Холмса и адресованные мне. Как на характерную особенность моего друга, могу указать, что выражения были так же точны, а почерк так же тверд и разборчив, как будто записка была написана в его кабинете.

«Мой дорогой Ватсон! Пишу эти строки, благодаря любезности мистера Мориарти, который ждет окончательного решения возникших между нами вопросов. Он рассказал вкратце, как ускользнул от английской полиции и узнал о нашем местопребывании. Эти подробности только подтверждают мое мнение о его умственных способностях. Я рад, что буду иметь возможность освободить общество от дальнейшего пребывания Мориарти в его среде, хотя боюсь, что заплачу за это ценой, которая опечалит моих друзей и в особенности вас, дорогой Ватсон. Но я уже говорил вам, что моя карьера достигла наивысшего предела, и что для меня не могло быть иного конца. Для полноты признания скажу вам: я был убежден, что письмо из Мейрингена не что иное, как западня, и отпустил вас в уверенности, что произойдет нечто вроде случившегося теперь. Скажите следователю Патерсону, что бумаги, нужные для уличения шайки, хранятся в ящике «М», в синем конверте с надписью «Мориарти». Перед отъездом из Англии я сделал все распоряжения насчет моего имущества и передал их моему брату Майкрофту. Прошу вас передать мой поклон миссис Ватсон и верить в искреннюю преданность

Вашего Шерлока Холмса».

Все остальное легко передать в нескольких словах. Осмотр экспертов подтвердил, что борьба кончилась так, как она должна была кончиться, то есть, оба противника упали в пропасть, сжимая друг друга в смертельном захвате. Всякая попытка найти тела была признана совершенно безнадежной, и там, на дне страшного пенящегося водоворота нашли вечный покой опаснейший из преступников нашего времени и искуснейший из борцов с преступниками. Молодой швейцарец исчез, конечно, он был одним из многочисленных агентов, состоявших в распоряжении Мориарти. Что касается шайки преступников, то многие, вероятно, помнят записку, в которой Холмс подробно излагал ее организацию, и тот гнет, под которым ее держал умерший предводитель. Судебный процесс дал скудные сведения об этом ужасном человеке, и, если мне пришлось теперь подробно описать его жизнь, то это вызвано недобросовестными защитниками, которые старались обелить его память нападками на того, кого я всегда буду считать лучшим и умнейшим из всех известных мне людей.

Пустой дом

Весною 1894 года весь Лондон был взволнован, а свет глубоко потрясен убийством молодого барона Рональда Адэра, погибшего при чрезвычайно странных обстоятельствах и совершенно непонятным образом. Публика была информирована об этом преступлении лишь в общих чертах, так как полицейское расследование не имело успеха и, кроме того, в интересах дальнейших поисков, детали этого необыкновенно трудного случая должны были храниться в тайне. И только теперь, спустя десять лет, я имею возможность дополнить недостающие звенья и познакомить читателя с окончательным результатом расследования. Хотя это было так давно, но и теперь я еще чувствую трепет, когда вспоминаю о страшном преступлении и его трагическом раскрытии. Вместе с тем меня снова охватывают радость и удивление, наполнившие мою душу, когда, наконец, кара постигла преступника. Пусть читатели, которые интересовались моими прежними рассказами о деятельности и характере одного замечательного человека, простят меня за то, что я тогда же не сообщил всего, что знаю об этом деле. Я не преминул бы это сделать, считая такие сообщения своим долгом. Но этому препятствовало обещание, данное мною тому самому человеку, и только около двух месяцев тому я получил разрешение огласить эту историю.

Весьма понятно, что, благодаря тесной дружбе с Шерлоком Холмсом, я глубоко заинтересовался этим преступлением, и так как его уже не было, то сам тщательно изучил и исследовал вопросы, связанные с убийством Адэра. Для собственного успокоения я даже припомнил методы покойного друга, правда, с незначительным успехом. Прочитав результаты следствия по делу об убийстве Рональда Адэра, которое привело к обвинению «неизвестного» в преднамеренном убийстве, я больше чем когда-либо почувствовал, какую незаменимую утрату понесло общество в лице Шерлока Холмса. В этом загадочном деле было необходимо выяснить некоторые пункты, и старания полиции были бы направлены на истинный путь, благодаря его наблюдательности, ловкости и остроумию. Каждый день, обходя своих пациентов, я раздумывал над этим случаем, не приходя, однако, к удовлетворительному объяснению.

Рискуя рассказать историю, которая уже некоторым известна, я все-таки напомню факты, которые выяснились на предварительном следствии.

Рональд Адэр был вторым сыном графа Мэнтуса, бывшего в то время губернатором одной из австралийских колоний. Мать Рональда приехала из Австралии в Англию, чтобы сделать глазную операцию, и поселилась с сыном Рональдом и дочерью Гильдой в доме номер 427 на Парковой улице, в Лондоне. Молодой человек вращался в лучшем обществе, он не имел, насколько известно, врагов и особенных пороков. Он был помолвлен с мисс Эдит Вудлей из Карстэрса, но за несколько месяцев до его смерти брак расстроился по взаимному соглашению, и не было никаких указаний на то, что этим было глубоко задето чувство молодых людей. Во всем остальном жизнь Адэра протекала в небольшом аристократическом кружке, так как он был человек спокойного характера и не любил излишеств. А между тем этот безобидный молодой человек погиб в ночь на 30 марта 1894 года между десятью и одиннадцатью часами, погиб чрезвычайно странным и неожиданным образом.

Рональд Адэр любил поиграть в карты, но никогда не играл по-крупному, чтобы проигрыш мог его огорчить. Он был членом карточных клубов – Бальзвинского и Кавендишского, а также кружка «Багатель», в котором, как было установлено в ходе дознания, играл в вист после ужина в роковой вечер. Днем он также там играл. По показаниям его партнеров – мистера Мюррея, сэра Джона Гарди и полковника Морана – они играли в вист, и игра закончилась почти вничью. Адэр мог проиграть не более пяти фунтов, что, ввиду его значительного состояния, никоим образом не могло его расстроить. Он играл почти ежедневно в том или другом клубе, но играл осторожно и обыкновенно уходил с выигрышем. Свидетельскими показаниями установлено, что за несколько недель до того он вместе с полковником Мораном выиграл за один вечер у Годфруа Милнера и лорда Бальмораля 420 фунтов. Вот все, что выяснило следствие.

В вечер совершения преступления Адэр вернулся из клуба ровно в десять часов. Его мать и сестра были в гостях у родственницы. Служанка показала под присягой, что слышала, как он вошел в переднюю комнату второго этажа, где обыкновенно проводил время. Она затопила камин и, так как он дымил, то открыла окно. Из комнаты не доносилось ни единого звука. Когда в двадцать минут двенадцатого вернулась графиня с дочерью, она захотела пожелать сыну покойной ночи. Но дверь оказалась запертой изнутри, а на ее зов и крик никто не откликался. Она подняла тревогу, прибежали люди и взломали дверь. Несчастный молодой человек лежал на полу, возле стола. Его голова была размозжена револьверной пулей, но в комнате не оказалось никакого оружия. На столе лежали две десятифунтовые бумажки и семнадцать фунтов, десять шиллингов золотом и серебром; деньги были разложены в несколько столбиков. Подле них лежал лист бумаги, на котором были написаны имена некоторых клубных приятелей, под каждой фамилией были проставлены числа, из чего заключили, что молодой человек хотел перед смертью свести баланс проигрышей и выигрышей.

Подробное расследование всех обстоятельств еще больше запутало это загадочное дело. Во-первых, нельзя было объяснить, почему молодой человек заперся изнутри. Правда, можно было предположить, что это сделал убийца, выпрыгнувший затем через окно. Но последнее находилось на высоте, по крайней мере, двадцати футов, а на клумбе с цветами под окном не было никаких следов; цветы и почва не были тронуты, не было также видно следов и на узкой тропинке между домом и улицей. Следовательно, молодой человек сам запер дверь. Но что же было причиной его смерти? Никто не мог вскарабкаться до окна или выпрыгнуть из него, не оставив следов. Если предположить, что убийца стрелял через окно, то это был поистине выдающийся случай, чтобы револьверная пуля была так метко направлена. Кроме того, Парковая улица – одна из самых оживленных, а в ста метрах от дома находится извозчичья биржа, но ни один человек не слышал выстрела. А между тем труп с огнестрельной раной был неопровержимым доказательством того, что выстрел был произведен и, судя по характеру раны, привел к моментальной смерти.

Таковы обстоятельства убийства на Парковой улице, осложнившиеся еще тем, что не было никакого мотива для совершения преступления: Рональд Адэр, как я уже упомянул, не имел врагов, а из комнаты не похищены ценности или деньги.

Много раз я обдумывал эти факты, стараясь найти объяснение, которое не противоречило бы ни одному из них и которое могло бы стать исходной точкой, что, по мнению моего бедного друга, должно быть первым условием дальнейшего расследования. Однако должен сознаться, мои попытки имели мало успеха.

Однажды вечером я шел по Парковой улице и около шести часов очутился на углу Оксфорд-стрит. Перед домом, который я хотел осмотреть, стояла большая толпа зевак, глазевших на одно из окон дома. Стройный худощавый человек в синих очках, сильно смахивающий на переодетого сыщика, высказывал свое мнение по поводу случившегося, остальные слушали его, обступив со всех сторон. Я протиснулся ближе к оратору, но его выводы показались мне настолько нелепыми, что я тотчас же отошел разочарованный. При этом я толкнул пожилого человека, стоявшего позади меня, и несколько книг, бывших у него под мышкой, рассыпались по мостовой. Я быстро помог ему поднять их, но все-таки успел мельком прочитать странное заглавие одной из них: «Происхождение поклонения деревьям». Из этого я вывел заключение, что это какой-нибудь бедный библиофил, собирающий ради заработка или из любви к коллекционированию старые книги. Я пробормотал какое-то извинение, но книги, с которыми я, к несчастью, так неосторожно обошелся, представляли для их владельца огромную ценность, потому что он проворчал что-то себе под нос, презрительно повернувшись ко мне спиной, и я видел, как его сгорбленная фигура и седые бакенбарды исчезли в толпе.

Мои наблюдения за домом номер 427 по Парковой улице мало способствовали разъяснению интересовавшей меня задачи. Дом был отделен от улицы низкой стеной с решеткой, высотой около пяти футов. Следовательно, легко можно было перелезть в сад, но окно было совершенно недоступно, так как около него не было ни водосточной трубы, ни чего-либо другого, что дало бы возможность самому искусному гимнасту взобраться наверх. Разочарованный больше прежнего, я повернул свои стопы обратно в Кенсингтон.

Не прошло и пяти минут после моего возвращения, как в кабинет вошла служанка и доложила, что кто-то желает меня видеть. К моему удивлению, это был не кто иной, как тот самый удивительный библиофил. Его остроконечное, худощавое лицо было обрамлено седыми волосами; под мышкой он держал не меньше дюжины своих драгоценных томов.

– Вы удивлены, сэр, что видите меня здесь? – сказал он странным, хриплым голосом.

Я кивнул утвердительно головой.

– Видите ли, – продолжал он, – когда я случайно, ковыляя за вами, заметил, что вы вошли в этот дом, то, как порядочный человек, сказал себе: «Ты сейчас же пойдешь к этому вежливому господину, скажешь ему, что если и был несколько груб, то без всякого злого умысла, и поблагодаришь его за любезность, с которой он поднял книги».

– Вы придаете слишком большое значение таким пустякам, – отвечал я. – Позвольте спросить, откуда вы меня знаете?

– Осмелюсь сказать, что я ваш сосед, моя маленькая книжная лавка находится на углу Церковной улицы, и вы окажете мне большую честь, если когда-нибудь посетите меня. У меня имеются книги: «Птицы Англии», «Священная война», другие произведения, из которых каждое представляет собой большую ценность. Пятью такими томами вы могли бы заполнить этот пробел на второй полке вашего книжного шкафа, а то она имеет некрасивый вид, не правда ли?

Я оглянулся, чтобы посмотреть на полку. Когда я повернулся обратно, напротив меня у письменного стола стоял улыбающийся Шерлок Холмс. Я вскочил, вытаращив на него свои глаза, и, простояв так две-три секунды, в первый и, по-видимому, в последний раз в жизни лишился чувств. Я помню только, как какой-то туман застлал мои глаза, а когда очнулся, то почувствовал, что воротник у меня расстегнут, а на губах остался запах водки. Холмс стоял, нагнувшись над моим стулом, с фляжкой в руке.

– Мой дорогой Ватсон, – прозвучал хорошо знакомый голос, – приношу тысячу извинений. Я не имел понятия, что вы стали таким нервным.

– Холмс! – воскликнул я, схватив его за руку. – Неужели это и в самом деле вы? Возможно ли, что вы еще живы? Возможно ли, что вам удалось выбраться из той ужасной пропасти?

– Погодите минутку, – сказал он. – Оправились ли вы уже настолько, чтобы выслушать меня? Я серьезно испугал вас своим неуместным драматическим появлением.

– Я уже чувствую себя прекрасно, но, право, Холмс, я не верю своим глазам. Боже мой, я не могу себе представить, что вы, именно вы стоите в моем кабинете! – я снова схватил его за рукав и почувствовал худую, жилистую руку. – Да, правда, вы не дух, – сказал я. – Дорогой друг, я вне себя от радости, что снова вижу вас. Садитесь и рассказывайте, как вы выбрались из этой ужасной пропасти.

Холмс сел напротив меня и с его обычным спокойным видом закурил сигару. Длинный сюртук букиниста оставался на нем, но белый парик, борода и книги лежали на столе. Он казался еще тоньше и проницательнее прежнего, но орлиное лицо имело такой бледный оттенок, как будто он недавно перенес продолжительную болезнь.

– Я рад, что снова могу выпрямиться, как следует, – начал он. – Небольшое удовольствие для человека моего роста укоротить себя на целый фут, и оставаться в таком положении в течение нескольких часов. А теперь, друг мой, вы должны мне сказать, желаете ли быть сегодня моим помощником; нам предстоит трудная и опасная работа. Быть может лучше будет рассказать все после ее окончания.

– Я сгораю от любопытства и хотел бы узнать сейчас же.

– Так вы не пойдете со мной сегодня ночью?

– Когда и куда вам угодно.

– Право, вы такой же, каким и были. Мы еще успеем пообедать, прежде чем отправимся. Ну, а что касается пропасти, то выбраться из нее было не очень трудно, по той простой причине, что я там никогда и не был.

– Вы там никогда не были?

– Нет, Ватсон, никогда, хотя все, что вы прочли в моей записке – правда. Я и сам ничуть не сомневался, что для меня все кончено, когда передо мной появилась зловещая фигура профессора Мориарти. В его глазах я прочел непоколебимую решимость. Мы обменялись с ним несколькими словами, после чего я получил любезное разрешение написать коротенькую записку, которую вы затем нашли. Я положил ее вместе с портсигаром и палкой на узкую тропинку и пошел вперед, а Мориарти следовал за мной по пятам. Дойдя до конца крутой дорожки, я остановился в ожидании нападения. У него не было при себе оружия, потому он бросился и обхватил меня своими длинными руками. Он знал, что вопрос идет о жизни или смерти, и напряг все силы, чтобы отомстить мне. Мы очутились на краю пропасти. К счастью, я знаком с японской борьбой, которая уже не раз сослужила мне службу. Я вырвался из его объятий и толкнул его; Мориарти на секунду пошатнулся, хватаясь руками за воздух, но, несмотря на все усилия, не мог удержать равновесия и с ужасным криком полетел вниз. Я видел, как он по пути ударился о выступ скалы и шлепнулся в воду.

Я с содроганием слушал Холмса, а он спокойно покуривал свою сигару.

– Но, черт возьми! – воскликнул я. – Я сам своими глазами видел следы двух людей по направлению к пропасти и ни одного обратного.

– Это случилось вот как. В тот момент, когда исчез профессор, для меня совершенно ясно вырисовалось мое собственное положение. Оно было не очень благоприятным. С одной стороны, я хорошо знал, что не один Мориарти поклялся меня уничтожить. Осталось еще, по крайней мере, три человека, жажда мести которых ни в коем случае не уменьшится после смерти их главаря. Все они были опасными противниками, и раньше или позже кто-нибудь из них, наверное, застукал бы меня. С другой стороны, я не сомневался, что они будут действовать более свободно и открыто, если весь мир будет считать меня мертвым. Когда затем представится удобный случай их обезвредить, я снова бы вынырнул и показал, что еще жив. Все это я успел сообразить раньше, чем профессор достиг дна Рейхенбахского водопада, – так быстро работал мой мозг.

Я встал и осмотрел утес позади меня. В вашем поэтичном описании, которое я с большим интересом прочел несколько месяцев спустя, вы говорите, что этот утес совершенно гладкий. Это не совсем верно. Существовало несколько выступов, где слои отделяются друг от друга и на которые могла встать нога. Однако скала так высока, что мне казалось невозможным взобраться до ее вершины. Вернуться же по старой тропинке я не мог, так как оставил бы на ней свежие следы. Правда, я мог бы повернуть задом наперед свои сапоги, как это приходилось мне не раз делать в подобных случаях, но наличие трех пар различных следов легко могло бы возбудить подозрение. Поэтому я все-таки должен был решиться на акробатические упражнения. Это было невеселое занятие, мой дорогой Ватсон. Я, право, не обладаю пылким воображением, но даю вам слово, мне казалось, будто я слышу голос Мориарти, кричавшего из бездны. Подо мной ревел водопад. Малейший неверный шаг мог быть роковым. Не один раз, когда оторвавшиеся пучки травы оставались у меня в руках или нога скользила по влажным краям скалы, я считал себя погибшим. Однако мало-помалу я взбирался наверх и, наконец, достиг сравнительно обширной площадки, покрытой мхом, где я мог удобно укрыться. Там я растянулся на земле с комфортом, когда вы пришли исследовать подробности моей смерти.

Сделав неопровержимые, но ошибочные выводы, вы вернулись в гостиницу, я же остался в своем укромном месте. Я воображал, что моим злоключениям наступил конец, но совершенно неожиданное обстоятельство убедило меня, что мне предстоят новые мытарства. Внезапно сверху скатился огромный камень, он пронесся над моей головой и с грохотом упал на дно пропасти. В первый момент я подумал, что это случайность, но в следующий уже понял, в чем дело. Взглянув наверх, я заметил лицо какого-то человека, и в ту же минуту второй камень попал как раз в мою площадку, подле моей головы. Назначение этих камней было для меня ясно: у Мориарти были сообщники, из коих один сторожил, в то время, когда профессор напал на меня. На некотором расстоянии, невидимый мной, он был свидетелем смерти своего друга и моего спасения. Он подождал, пока вы ушли, а затем взобрался на скалу, чтобы по возможности довершить то, что не удалось его главарю.

Я не имел времени раздумывать над этим. Снова увидел злобное лицо, выглянувшее из-за уступа, и понял по его выражению, что вскоре последуют новые камни. Тогда я пополз обратно вниз по крутой скале. В хладнокровном состоянии я вряд ли решился бы на это путешествие, потому что оно было в тысячу раз труднее подъема. Но я не имел возможности думать об опасности, потому что, когда уже повис на краю бездны, мимо пролетел третий камень. На полпути я поскользнулся, но благодаря милостивой судьбе очутился на тропинке, весь изодранный и в крови. Я тотчас же вскочил на ноги и пустился бежать, прошел ночью через горы десять миль и через неделю очутился во Флоренции, в полной уверенности, что ни одна живая душа не знает, что со мной сталось.

У меня был только один поверенный – брат Майкрофт. Тысячу извинений, дорогой Ватсон, но это было, безусловно, необходимо, чтобы меня считали покойником. А вы не написали бы такого убедительного отчета о моей трагической кончине, если бы сами не были убеждены в ней. Несколько раз в течение последних трех лет я собирался вам написать, но меня удерживало опасение, что ваша привязанность ко мне может ввести во искушение, вы сделаете какую-нибудь неосторожность и разоблачите мою тайну. По той же причине я и сегодня вечером отвернулся от вас, когда вы подняли книги, потому что малейшее выражение удивления или волнения на вашем лице обратило бы на меня внимание, а это могло бы иметь непоправимые последствия. Майкрофту я должен был довериться, чтобы получать необходимые денежные средства. Дела в Лондоне не приняли желаемого направления, потому что из шайки Мориарти оставались еще два члена, и как раз мои самые смертельные враги. Поэтому я два года путешествовал по Тибету, посетил Лхассу и провел несколько дней у Далай-ламы. Вы, вероятно, читали о произведших сенсацию исследованиях норвежца Сигерсона, но, конечно, не подозревали что это вести от вашего друга. Затем я проехал через Персию, завернул в Мекку и нанес короткий, но интересный визит калифу в Хартум. Описание моего пребывания у калифа было напечатано в журнале министерства иностранных дел. Вернувшись в Европу, я провел несколько месяцев на юге Франции, где работал в химической лаборатории над соединениями каменноугольной смолы. Закончив удовлетворительно эту работу и узнав, что в Лондоне остался только один из моих врагов, я решил вернуться, а таинственное преступление на Парковой улице ускорило мой приезд. Оно меня заинтересовало не только само по себе, но показалось благоприятным обстоятельством для приведения в исполнение моего плана. И вот я спешно приехал в Лондон, отправился на Бейкер-стрит, поверг миссис Хадсон в истерику и нашел, что Майкрофт сохранил мою комнату и вещи в том самом порядке, в каком я их оставил. Таким-то образом, мой милый Ватсон, я очутился сегодня в два часа дня в моем старом кресле, имея одно только желание – увидеть своего друга Ватсона в другом кресле, которое он так часто, в былые дни, украшал своей персоной.

Такова была замечательная повесть, выслушанная мною в тот апрельский вечер, повесть, которую я считал бы чистейшим вымыслом, если бы не видел перед собой длинную худощавую фигуру и острое оживленное лицо, которое никогда в жизни не надеялся увидеть. Не знаю, каким путем Холмс узнал о моей печальной утрате, выказав свое сочувствие скорее обращением, чем словами.

– Работа, это лучшее средство против горя и печали, – сказал он, – а у нас на сегодняшнюю ночь имеется такая работа, которая при счастливом исходе должна внушить человеку сознание, что он не напрасно жил на свете.

Мои просьбы рассказать подробнее, в чем дело, были напрасны.

– До наступления утра вы узнаете достаточно, – отвечал он. – Теперь же поговорим о трех последних годах. Это займет нас до половины десятого, когда придется отправиться в пустой дом и пережить интересное приключение.

Мне живо вспомнилось доброе старое время, когда мы в назначенное время сидели с Холмсом в кэбе, с револьвером в кармане и трепетом ожидания в сердце. Холмс был серьезен и молчалив. При свете уличных фонарей я видел, как насупились его брови и сжались губы. Я не знал, за какой дичью мы собираемся охотиться в темной чаще преступного лондонского квартала, но по лицу этого выдающегося охотника я видел, что дело будет опасным, а мимолетная улыбка на его обыкновенно неподвижном мрачном лице не сулила ничего хорошего нашим врагам.

Я думал, что мы поедем на Бейкер-стрит, но на углу Кавендишской площади Холмс приказал извозчику остановиться. Я заметил, как он огляделся вокруг, выходя из кэба, и затем осматривался на каждом углу, дабы удостовериться, что никто за нами не следит. Мы шли по темным улицам и переулкам. Холмс знал местность и уверенно вел меня через настоящий лабиринт конюшен, сараев, складов, о существовании которых я и не подозревал. Наконец, пройдя через узкий переулок, с двумя рядами древних зданий, мы очутились на Манчестерской улице. Здесь он быстро свернул в узенький проход, прошел через большие деревянные ворота в пустынный двор и отворил ключом заднюю дверь дома, находящегося в его конце. Мы вошли, и он снова запер дверь на ключ.

Хотя было совершенно темно, однако, я тотчас же заметил, что дом необитаем. Пол скрипел, а мои руки, случайно прикоснувшиеся к стене, нащупали клочья рваных обоев. Холмс сжал своими холодными пальцами мою руку и повел меня по длинному коридору, пока я, наконец, не увидел тусклый свет окна над дверью. Тут он свернул направо, и мы вошли в большую пустую комнату. Там было совершенно темно, только в окно проникал слабый тусклый свет с улицы. Но фонарь был так далеко, а окно так запылено и грязно, что мы с трудом могли определить, где находимся. Мой спутник тихонько хлопнул меня по плечу и шепнул на ухо:

– Знаете, где мы находимся, Ватсон?

– Это, наверное, Бейкер-стрит, – отвечал я, всматриваясь через окно.

– Конечно. Мы находимся в доме Комдэна, напротив нашей старой квартиры.

– Но зачем мы здесь?

– Отсюда такой великолепный вид на вон те живописные колонны. Подойдите, пожалуйста, поближе к окну, дорогой Ватсон, но только берегитесь, чтобы вас не заметили, и посмотрите на наше старое гнездо, место зарождения многих интересных приключений. Посмотрим, смогу ли я еще после трехлетней разлуки вас поразить.

Я осторожно приблизился к окну и посмотрел на знакомое окно. Крик удивления вырвался из моей груди. Штора была спущена и комната ярко освещена. На занавеси был ясно виден силуэт тени человека на стуле. Можно было отчетливо различить широкие плечи и остроконечное лицо. Силуэт был точной копией Холмса. Я был до такой степени поражен, что протянул руку, чтобы убедиться, стоит ли он еще подле меня. Он трясся от сдерживаемого хохота.