Текст книги "Порог невозврата"

Назавтра, проснувшись, он не обнаружил рядом с собой вчерашней девушки. Только запах духов все еще витал в спальне, как тогда, двадцать лет назад, когда на одной из вечеринок он сидел рядом с Лейлёй… Отбросив одеяло, он обнаружил на простыне пятна крови… Теперь он не знал, что и думать.

С тех пор у Атымтая опять пошли веселые, языческие стихи, как у Катулла. Таинственная девушка так больше и не появилась. Но разве тайна может исчезнуть? Она так и жила в его душе с уже давно прошедшего времени ее единственного ночного визита. Не потому ли теперь, когда он шел по улице, как всегда величественно вышагивая, на губах его блуждала непроизвольно счастливая улыбка?

Конечно, суровый современный читатель заподозрит меня в мистификации, запросит всяческие объяснения, скажет, что так не бывает. Что я могу на это ответить? Я тоже не знаю, как все это объяснить. Может, это была юная поклонница Атымтая, бесконечно влюбленная в его поэзию и настолько воплотившаяся в Лейлю, что решила исправить ошибку судьбы и слиться со своим обожателем, как Галатея с Пигмалионом? Возможно, это дух Чингисхана, довольный почти религиозной преданностью Атымтая, решил послать ему девственницу? Но в любом случае эта девушка могла забеременеть и объявить потом, как Дева Мария, что непорочно зачала супергениального ребенка! И в любом случае, если ранее в нем мера страдания зашкаливала настолько, что почти застила свет, после этого загадочного визита он понял, что бывает мера радости и порой всего лишь одна ее щепотка перевешивает горы страдания. Ибо то, что нечаянно, то и божественно. Мифы о воздаянии – всего лишь мифы. Нет ни кармы, ни воздаяния. Есть только то, что ты взрастил в своей душе и пустил в свободный полет. Есть только это. И оно обязательно к тебе вернется.

Истина Коркыта
Рассказ

Все началось с того дня, когда молодой хазрет заблудившись в степи, попал к старому баксы и отогрелся у него в пещере. Здесь впервые Коркыт услышал музыку кобыза, впервые узнал о существовании Тенгри – древнего тюркского бога.

Вернувшись через полгода в город, он пошел в ханаку к суфиям-ясавийа и стал играть им на кобызе. Косматые дервиши в разноцветных латаных-перелатаных халатах слушали его со слюной на губах. Даже великий шутник Дурман-ходжа засунул свой огромный член в штаны и перетянул бедра веревкой.

Ободренный Коркыт вместе со всей братией пошел в мечеть, где как раз шла пятничная молитва. Сухопарый имам, взгромоздясь на михраб, читал проповедь на ломаном арабском. Коркыт усмехнулся. Когда-то он столько усилий приложил, чтобы усвоить множество языков – от арабского до хинди. Теперь они стали не нужны ему – все до единого. Теперь он будет говорить только на языке Тенгри, на родном языке, на языке кобыза.

Вдруг все повалились на колени и стали молиться. Коркыту, видящему перед собой только округлые спины и раздвоенные абрисы задниц, на мгновение показалось, что у этих людей, видно, и нет лиц. Наверно, они и рождены безликими, придатки к своим гениталиям, не более. А их Аллах, видимо, похож на Дурман-ходжу с таким же неимоверно огромным членом, чтобы пронзить их всех, этих задоликих тварей, способных только на покорность.

Вытащив из холщового мешочка кобыз, Коркыт провел смычком по его струнам. Раздался протяжный, стонущий, вибрирующий, странный звук. Спины молящихся так и замерли, лица впечатались в коврики, задницы не в силах постичь смысл свершившегося, стали похожи на подушки, набитые гагачьим пухом.

Коркыт повел смычком в другую сторону, звук настолько разросся, что ему стало тесно в мечети. Казалось, что эти величественные своды, содрогаясь, вот-вот раздвинутся и все, включая сухопарого имама, станут добычей шайтана.

В мертвящей тишине Коркыт играл и играл, медленно двигая смычком то в ту, то в другую сторону. Казалось караваны верблюдов, стада коров и табуны кобылиц, мыча и волнуясь, решили рассказать неспешную историю степи, которая вне человеческого языка и разумения. Да, язык животных и птиц – вот язык кобыза. Шевеление всего бессознательного – вот разумение кобыза. Корень «коб», «кобу» означает возбуждение, рост, эрекцию. Кобыз – это инструмент для пробуждения спящего бога. Эти несчастные не знают, что их Бог – Тенгри, а не Аллах. Бесчисленными поклонами они вбили своего бога в землю и теперь молятся чужому, богу запретов и наказаний, не заслуженных людьми. Но ничего, Коркыт разбудит тюркского бога, таково было знамение полученное им в пещере старого баксы.

Люди постепенно стали поворачиваться к музыканту и увидели, что перед ними не шайтан, а хрупкий юноша, водящий смычком по непонятному инструменту.

Больше всех был разочарован лавочник Берди Бермес. С возгласом «Эй, щенок! Как ты смеешь играть в мечети! Это храм божий!» он вскочил на ноги и бросился на Коркыта. Правоверные ринулись было за ним, но путь им преградил Кара-ходжа, отец Коркыта.

– Вы же мусульмане, а не стадо быков. Постойте, не торопитесь. Это мой сын, которого я ищу вот уже полгода.

Толпа ахнув, попятилась от Кара-ходжи, известного святостью и крутым нравом.

Коркыт продолжал играть на кобызе.

– Сын мой, брось этот непотребный инструмент и поздоровайся с отцом.

Коркыт смотря поверх голов, продолжал играть.

– Сын, я не привык повторять.

В ответ звучала только заунывная музыка кобыза. Как холодное прикосновение смерти, она проникала в сердце и разрывала кишки, холодила печень, орган родства и побратимства.

– Коркыт, мои внутренности спеклись от тоски по тебе, но если ты не встанешь, я прокляну тебя.

Коркыт продолжал играть, как будто ведя одному ему понятный разговор поверх всего на свете. Мусульмане, не смея шелохнуться, ждали неизвестно чего.

Кара-ходжа подошел к сыну и пнул кобыз. Тот со звоном и визгом отлетел в сторону.

И только тогда Коркыт увидел отца.

– Куке, что ты здесь делаешь? – изумился Коркыт, поднявшись на ноги.

– Ты разве не видишь, сынок? Я здесь молюсь.

– Кому?

– Аллаху.

– Наш бог Тенгри! Отец, почему ты скрывал это от меня все время.

– Тенгри – это шайтан. Нет бога кроме Аллаха…

– …и Мухаммед – пророк его! – хором поддержали счастливые соплеменники.

– Я был в пещере баксы Койлыбая. Видел балбалы, читал книги написанные на уйгурском. Там сказано, что мы – тюрки, и, следовательно, ничего общего с арабами не имеем. Отец, ты предал веру предков. Койлыбай мне сказал, что раньше ты был великим шаманом.

– Заткнись, щенок! Эй, правоверные, выкиньте этого недоноска из мечети. Это не мой сын. Это сын шайтана.

Тут же разномастные руки подхватили Коркыта и выкинули из мечети. Вслед за ним полетели обломки кобыза.

Очнулся опальный хазрет в пещере старого баксы. Правда, поначалу он не знал об этом. Его преследовали видения. То ему снилась волчица, пришедшая среди ночи и зализавшая его раны. То ему снился отец, сдирающий с себя лицо, словно спутанную паранджу. То он летел по дну скользкой реки и река не имела конца. И еще одно виденье он помнил очень отчетливо. К нему лежащему на городской свалке, пришел баксы и долго плясал над ним, а потом вырвал его сердце и вложил свое, а потом целуя сердце спящего хазрета, ушел в никуда.

Когда Коркыт проснулся, южное солнце щедро освещало что-то уже знакомое, но больше чужое. Молодой человек сел и тут же ему на голову упала колотушка. Рухнув на спину Коркыт, рассмеялся. Он понимал, что этого не должно было быть. И все же, за каких-то полгода с ним случилось такое, о чем он и помыслить не мог. Он всегда относился к отцу больше, чем с почтением. Отец был очень авторитетным человеком в их городе. Но всякий раз, когда ему предлагали место имама, он деликатно отказывался. Именно отец пробудил в Коркыте влечение к чужим языкам и, при первых его успехах в арабском, заставил вчитаться в Коран. Поначалу Коркыт с суеверным ужасом складывал буквы в слова, а слова в предложения. Потом он к этому привык, а затем… стал думать. Вот тут-то все и началось. Коран объявлял Мухаммеда единоличным посланником Аллаха. Следовательно, надо было верить Мухаммеду, а не Аллаху. Но Мухаммед был арабом, а отец Коркыта был тюрком. Так кем должен был быть Коркыт?

Кроме того, познакомившись с Кораном, Коркыт понял что в нем нет ничего чудесного, что весь он состоит из предписаний и запретов, из разных россказней, которые не могут идти ни в какое сравнение с легендами и сказками Дешти-Кипчака. И отец в нем всячески поддерживал любовь к наследию предков. Так что же с ним случилось сегодня? Это и был последний вопрос, сразивший Коркыта не хуже колотушки.

Все еще продолжая смеяться, Коркыт уже понимал, что находится в пещере старого баксы. Вот стены изборожденные сценами войны, охоты и жертвоприношений. Вот очаг, чьи угли давно остыли. Видимо, баксы ушел собирать лечебные травы, или дремлет вон там, за пологом из звериных шкур.

Но стоило Коркыту пошевелиться, как он издал отчаянный вопль и снова впал в беспамятство. Когда в какой-то из дней он очнулся, у порога лежал старый баксы со стрелой, вонзенной в спину.

В ужасе Коркыт встал и выбежал из пещеры. Но там его ждал еще больший ужас. В десяти шагах от входа валялся труп отца с лицом искореженным гримасой страдания. Казалось, это лицо молило лишь об одном – об отмщении. Коркыт склонившись над отцом, закрыл ему глаза и рот. Нет, мстить он не будет. С местью надо кончать. Правда, долг мести – это один из заветов Тенгри. Но, видимо, и боги бывают неправы. Все беды кочевников-тюрков в неукоснительном соблюдении закона возмездия. Вот и шли они род на род, племя – на племя и только оттого, что где-то когда-то в каком-то дремучем веку кто-то кого-то оскорбил по отцу или матери. Что за несчастный обычай, когда за проступок какого-то глупца-недоноска отвечает не он сам, а весь его род, все его племя? Здесь нужны другие способы. Надо удалять таких отщепенцев из племени и пусть выживают как могут. Пусть живут как собаки, если не могут жить как люди.

Кара-ходжа убив в бешеной ярости шамана, сам умер от ужаса перед содеянным. Или, возможно, старый шаман проклял его. Видно, и в сердце святого старца билось обычное человеческое сердце, ранимое и трепетное, не принимающее козней и насилия.

Нет, он мстить не будет. И другим не позволит. Первое, что впишет в свою священную книгу, это слова «отказ от мести». Ибо месть каждый раз восстанавливает прошлое, а Коркыт видел себя поводырем настоящего, которое лишив его самых дорогих людей, оставило жертвой кишащих, как змеи вопросов.

Чучмек-наме
(ложноклассическое эссе о новых старых варварах)

Чучмек – дореволюционное обозначение нацменов, то же самое что «шланг», «совок», только с восточным оттенком.

Из авторского блокнота

Я играл роль Гамлета, Полония, теперь играю тень отца Гамлета, следующая роль – череп Йорика.

Михаил Козаков

Как водится, начнем с диалога.

– Что такое новые варвары?

– Боюсь, что это все те же старые чучмеки…

– А что такое чучмеки?

– Это существа, в которых зоология преобладает…

– Над чем?

– Да надо всем. Понимаешь, чучмек – сплошное тело, тело без органов.

– Думаю, наоборот. По всей видимости, чучмек – это сплошной орган, орган без тела.

– Да, тяжелый случай. А он, орган этот… мужской или женский?

– Дурак, органы у нас только государственные!..

* * *

Итак, ближе к телу. Чучмек – это не «кацап» и не «калбит», а как раз существо без этнических признаков, созданное в отечественной пробирке «дружбы народов» и потому крайне падкое на политическую демагогию. В разное время его (чучмека) называют по-разному, но раз в четыре года он удостаивается обольстительного прозвища «электорат», от которого теряет последние остатки разума.

Но, как известно, язык без костей и печатный станок тоже. Так знайте, что это – орудия чучмека. Посредством них он воспроизводит себя и свое потомство. При этом мне вспоминается высказывание одного аргентинца, правда, не Марадоны. Этот чудак любил повторять по поводу и без повода: «Он ненавидел зеркала и совокупления, они умножали людей». Что касается чучмека, тот, напротив, бесконечно любит и то, и другое, и вообще, всяческого рода множества и преумножения.

Так легче скрыться и скрыть что угодно: вплоть до собственной импотенции и гермафродитизма. Словом, чучмек – это двуспинное животное с двумя языками, облизывающими друг друга. Когда у него спрашивают «Да» или «Нет», он вместо этой жалкой альтернативы найдет красивую фигуру умолчания, впоследствии очень похожую на кукиш…

Чучмека можно определять бесконечно. Ибо он неопределим в принципе. В нем не за что ухватиться. Это нечто округлое и рыхлое, бесформенная масса, так никогда и не побывавшая на гончарном круге. Любой гончар, который брался придать ему форму, сам тонул в море первобытного хаоса. Он даже не успевал сойти с ума. Умирал заживо, как добыча в чреве питона.

И все же, что такое чучмек? Это гуманоид без окон и дверей с хитрыми гляделками вместо глаз. Туда ты можешь сунуть хоть миллионы тыщ, но в ответ получишь только шиш, или повестку в судебные инстанции. Тем не менее, не надо думать, что чучмек – только интриган и зануда. Ему нужны и культура, и искусство, и религия, и философия, короче, все, что хотите, вплоть до йоги, только без самого йога.

Носитель культуры для чучмека все равно, что вошь, которую надо давить и давить. Вы можете хрустнуть от первого же щелчка, но это не значит, что земля вам будет пухом. О, это далеко не так! Вам, еще при жизни обобранному до последних трусов, сверкая в могиле голыми останками, придется отдать последнее – свое имя.

Чего только чучмек не сотворит с вашим добрым именем: и пригладит, и причешет, и повесит на самом видном месте и все это для того, чтобы самому покрасоваться на вашем фоне! Ибо чучмеку всегда фатально не хватает легитимности, и, прежде всего, в собственных глазах. Вот почему ему нужны эти нескончаемые юбилеи. Астральная пустота, заменяющая ему душу, как огромная нескончаемая зевота, вопиет об удовлетворении. Вот он и жрет все, что попадается ему на пути, вплоть до собственных испражнений!

И вы невольно задумываетесь над этимологией лексемы «чучмек». Не означает ли она «чуш-мек», т. е., мекать чушь, нести околесицу. Вот и весь мир представляется чучмеку такой околесицей или декорацией, перед которой он должен сняться. И порой думаешь, как хорошо, что Бог умер. Он, видимо, не хотел быть задником для чучмека. Впрочем, Богу не повезло больше всех. Он до сих пор крайне популярен у чучмеков. До такой степени, что Ему впору самому написать сатанинские стихи.

Другим излюбленным идолом у чучмеков является культ предков. Все, что выжило из ума, потеряло последние зубы и страдает недержанием речи, вызывает у чучмеков нескончаемую эрекцию. А это опять-таки оттого, что в любое время дня и суток, они, кровь из носу, хотят выглядеть лучше, чем есть. Поэтому культ предков, который исчерпал свое позитивное содержание еще в бронзовом веке, дошел у чучмеков до таких крайних пределов, что уже боязно за нацию. Вот, наконец, и прозвучало это слово, перед которым чучмеки лебезят, как иудеи перед своим таинственным големом, принося своему божеству, подобно израильтянам, человеческие жертвы.

Порой чучмеки представляются мне неким божьим наказанием, выпрыгнувшим вдруг неизвестно откуда, чтобы пожрать наше настоящее. Помните цитату, приводимую Ортегой-и-Гассетом о вертикальном вторжении варварства. Это как раз о них, о чучмеках! Такую неблагодарность перед щедростью бытия, неисповедимой глубиной познания и сознания редко где встретишь!..

Разновидности чучмека неисчерпаемы. Чучмек – чиновник, чучмек – отец нации, чучмек – телеведущий… Ну, про первый типаж можно было бы и не упоминать. Достаточно сказать, что у нас даже капитализм с чиновничьим рылом и мафиозными подтяжками. Как в Америке 30-ых годов. Как в Англии эпохи Кромвеля. Вы думаете, у нас чиновников готовят в КИМЭПЕ или Кембридже? Что вы, их подбирают с улицы, с водокачки, «от сохи», из тюремного изолятора… А что, так ближе к народу! Да и безопаснее как-то. Не обжулят, по крайней мере. «На лапу» дать не забудут. Он на то и народ, чтобы быть благодарным. А о том, что без электората выше завмага не прыгнешь, об этом лучше не думать. Нет, надо же, что этому народу каждому по отдельности можно морду набить, зарплату заморозить до конца света, пенсию прикарманить, зато собравшись вместе, этот муравейник может сделать из тебя Президента. Только умеючи надо работать с этим быдлом. А не то сожрут раньше времени.

Не забывайте, что каждый чучмек – это потенциальный кандидат в Президенты и по совместительству, отец нации. Этот патриарший синдром характерен для всех чучмеков – от любого брокера на бирже до классиков чучмекской литературы. Итак, о двух трансмутациях мы поговорили, переходим к третьему сорту. И в самом деле, если чиновники у нас помирают от мании величия, то телеведущие такие скромняги, что не обнаруживают даже вторичных половых признаков. Кто бы ни вел передачу, мужчина или женщина, такое впечатление, что это – никто. Помните разговор циклопа с Одиссеем? «Ты кто?» – кричал циклоп, обливаясь кровавыми слезами. «Я – Никто», – отвечал Одиссей, удаляясь под брюхом барана. Так и здесь такая ситуации, как будто наши телеведущие – хорошо замаскированные говоруны под чьим-то загадочным брюхом. Конечно, жалко их, бедных, но зачем рваться на экран, если сказать нечего?! С другой стороны, цензура на телевидении ныне столь свирепствует, что «телемэтры» стали удаляться в беседку и с сальной, онанирующей улыбкой лезть в подсознание собеседника.

Чучмека привлекают только чучмеки и ничто иное. Напрасно вы будете совать ему томики Канта или Махамбета. Их имена для чучмеков как обозначения обратной стороны луны, можно шею сломать, пока букву к букве привяжешь. А шея для чучмека нужна, ибо плавно переходит в голову, которая озабочена только тем в чью бы задницу залезть, лишь бы не простудиться на сквозняке самостоятельной мысли.

Когда вы видите пауков в банке, пожирающих друг друга знайте, что это чучмеки. Ибо у них есть свое жречество, семантика которого восходит к таким романтическим понятиям как жрать, пожрать, выжрать. Оное жречество вид имеет вполне человеческий и несчастные иностранцы ведущие с ними умные разговоры даже представить не могут, что перед ними все те же чучмеки. Однако, возможно, что эти богатенькие дяденьки из-за бугра сами тоже порождение своего жречества. Ведь жречество всего мира ныне заинтересовано, чтобы на свете было как можно больше чучмеков.

Но что касается наших чушегонов, о них разговор особый. Это существа, которые хотят сидеть одновременно на тридцати стульях и на каждом из них чувствуют себя весьма респектабельно. Что касается темы

«Чучмек и время» здесь нас ждут такие открытия, что куда там Эйнштейну! Если по утверждению последнего, все относительно, чучмек полагает, что не совсем и даже ни чуточки. Ибо он все соотносит с собой и, что самое потрясающее, любое соотнесенное явление оказывается хуже чучмека. Ну, например, чучмек и Юлий Цезарь. Ясно, что Цезарь хуже. Или, к примеру, чучмек и пророк Мухаммад. Здесь все гораздо щепетильнее. Чучмек понимает, что пророк – это, как ни крути, пророк. Но, с другой стороны, чем он лучше чучмека? Также женщин любит и к вину неравнодушен. Иначе зачем ему запрещать винопитие и это самое… прятать женские прелести?

И вообще, все эти запреты… с одной стороны, они близки чучмеку, когда они предписаны для прочих, с другой стороны, он вроде бы и сам должен им следовать. Последнее обстоятельство представляется чучмеку крайне непорядочным. Ведь запрещать должен он другим, а не ему другие. Вот эта нежелательная инверсия делает отношения чучмека с пророком крайне сложными и порой непредсказуемыми. Для пророка, разумеется…

Когда чучмек не в силах сравняться с чем-то или кем-то, он тут же втаптывает оное в грязь и предает анафеме и остракизму. Попробуй при таком раскладе стать вровень с чучмеком! То-то же… Таким образом, чучмек – единственное живое существо, проеодолевшее необратимость времени. Вплоть до полного моратория. Чучмек как скала обтекаемая потоками времени, обращенными в постыдное бегство. Когда я вижу по видику Большие Американские Каньоны, мне думается что там побывали наши чучмеки, которые так и остались в виде скал, выступов и утесов. Америка пошла дальше, а каньоны свои сохранила в качестве музея под открытым небом, демонстрирующего печальные плоды самозабвенного чучмекства. Видимо, неслучайно Абай в «Восьмистишиях» обращается к своим соплеменникам как к утесу, отказывая им в одушевленности:

 
Но утес, он на то и утес,
Крик мой, канув, нигде не пророс.
 

На мой взгляд, и ныне утилизация одушевленного в неодушевленное продолжается. Насколько далеко зашел процесс минерализации, или как выражался Рене Генон, «отвердения», можно судить по отношению чучмеков к проблеме смены поколений. Как известно, без физического омоложения трудно ожидать перемен и в духовной сфере. Что до чучмеков, они так «уперты» на своих былых авторитетах, как будто солнце способно светить только в прошлом.

Да… не дай бог истинному таланту родится среди чучмеков! До возраста Мафусаила его будут считать ребенком, а потом произведут в молодые. До тех пор любой старикан еще с младенчества страдающий идиосанкразией и ипохондрией будет приводить их в восторг до полного помешательства. Я называю данный феномен кащеизмом. От слов каша и Кащей. Таким образом, чучмекская литература – это похлебка Кащея, где тут и там выныривают таланты-не чучмеки и тут же тонут в кащеевой хляби.

Честно говоря, литература – дело сугубо индивидуальное. Однако, чучмеки признают писателем только того кто значится в их длинных нескончаемых списках, начало которых теряется в кабинетах «кремлевского горца». Поэтому напрасно во главе реестра вы будете искать Булгакова или Гоголя. Список наших классиков выглядит следующим образом: Ляпкин-Тяпкин, Коробочка, Воланд, Манилов, Коровьев, Ноздрев, Аннушка и прочие рыбы нелитературной свежести. И только где-нибудь ближе к концу вы наткнетесь на имена тех, кто породил в муках танталовых эти «шедевры» рода человеческого.

Впрочем, по мне, что чучмек-писатель, что чучмек-читатель все один крен. Уверяю вас, что это не описка. Конечно, для нас не секрет как появляются дети, но что касается чучмека, он – порождение крена и, потому, рождается с креном. Причем неважно в какую сторону. Важна обреченность на крен. В любом деле и в любом начинании.

Если чучмек мыслит, то значит обязательно попирая логику. Если он помогает, будьте уверены, что скоро сведет в могилу. Мне как-то помогал один министр, так я уже шатаюсь от истощения – нервного и иного. Так что бойтесь любви чучмека, ибо она паче ненависти! Любовь чучмека, как липучка для мух: чем больше хочешь взлететь, тем больше в ней увязаешь.

Словом не ждите от чучмеков ничего хорошего. И пока не научитесь неприятию всего чучмекского, не надо браться ни за какую деятельность. Она будет напрасной. Сейчас стало модно злоупотреблять эпитетом «новый». Новые русские, новые казахи, новые неореалисты, журнал Новый мир, который, кстати, древнее всех новоявленных новых.

Что до меня, я с опаской отношусь к этому определению. Судите сами: чем отличается старый чучмек от нового? На мой взгляд, лишь степенью мимикрии. Старый старается скрыть, что он старый, а новый нагло демонстрирует, что он новый. И попробуйте не поверить в это, когда он даже в туалет с айфоном ходит. А эти пейджеры, заменяющие ныне кинжалы?! Не правда ли, интересно, когда громила с внешностью абрека хватается за пояс и вытаскивает оттуда коробочку с гулькин нос вместо холодного оружия? Вы думаете «абреку» спущена срочная информация? Ничего подобного! Ему просто напомнили, что пора идти в сауну. Ведь так-то он не запомнит, нечем.

И вообще, на мой взгляд, все эти новые, подобно собакам Павлова, живут условными рефлексами. Только неизвестно кто на них ставит эксперимент и ради чего? Как могла произойти такая радикальная смена ценностей, что людей теперь не отличишь от автоматов, когда не хозяин едет в машине, а машина вместо хозяина? Когда не ты решаешь за компьютером, а компьютер решает вместо тебя? С такими темпами скоро совсем исчезнет необходимость в человеке.

Что тогда станет со всеми нами? Наверное, будем согнаны в резервации и оттуда славить новых чучмеков, придумавших все это светопреставление. Что касается соответствия означающего означаемому, то нет ни первого, ни второго, а только голая витальность с одуряющим тоталитарным душком, который чем дальше, тем явственнее.

Видимо, неслучайно у нас такой пиетет перед властью, как будто нас породили не путем зачатия, а особым указом царствующей фамилии. Да, чучмеки – это метафизики, еще до Платона и Аристотеля изобретшие особый ее вид – метафизику власти. Суть ее в том, что как мир есть всего лишь отображение вечных идей, так и чучмеки не что иное, как истечение власти. Если у чучмека имеются эрогенные зоны, они откликаются только на отеческую ласку вождя и ни на что больше.

Как видите, народ выдрессирован так, что даже фаллос, этот глупыш и бесстыдник, забыл о женском лоне, ибо ждет указаний жречествующего чучмека. Мой друг с дефектом речи то и дело путает слова тюрк и трюк. С невозможности их адекватной артикуляции он и стал заикой. Да и для меня зачастую лексема тюрк ассоциируется с трюкачеством.

Что и говорить, наши чучмеки – трюкачи каких поискать!. Один их трюк с демократией чего стоит! Ведь они чего хотели того и добились – демонократии. Однако, чтобы не смущать мировое сообщество убрали противительную частицу но. Да и зачем частицы, которые сопротивляются! Для таковых у них давно открыта лаборатория на Капитолийском холме, загадочное сооружение, имеющее вход, но не имеющее выхода. Там наше министерство министриирует, т. е., из нормальных людей создает министров. А ненормальным удаляет мениск. Вот там-то я и сижу и оттуда пишу эти строки.

Меня охраняют полтора тиранозавра и 799 шакалов. Дело в том, что один тираннозавр уже почти сожрал другого. Так что и ему, и шакалам есть чем поживиться. Вообще, если бы не тираннозавры, шакалы подохли бы с голоду. Ведь нас-то, нечучмеков стерилизуют и в зубы им мы не попадаемся. Это сделано для того, чтобы не заразить шакалов сверхчучмекскими идеями. И то верно. Ведь что такое чучмек? Это чучело, набитое больше предрассудками, чем соломой. Поэтому он и в огне не горит, и в воде не тонет. И ничуть не изменился с эпохи динозавров и птеродактилей.

Ну, что же, за мной пришли. К моим вискам поднесут два электрода и включат высоковольтку. Чудовищная энергия вытянет мой дух из тела и я превращусь в бесцветное сияние, точно такое же как от вашего торшера или бра… Впрочем, это все чушь. Чучмеки – это твари, на истинную сущность которых проливает свет тюркское «чучмак» – бояться, впадать в ужас. Нашему жречеству нет дела до моей писанины. Они правильно полагают, что замалчивание убивает ничуть не хуже, чем открытая травля. Мне не будут удалять мениск и тем более, производить меня в министры. Меня просто вышлют из страны. Удалят как гнилой зуб из здоровой пасти. И каждый из нас будет знать, что дело не во мне, а в них самих, чучмеках.

Здесь меня посетила мысль, которая, наверное, должна была бы посетить меня с самого начала: «А зачем я это все, собственно, пишу?» Если чучмекам не дано ничего иного, пусть чучмекствуют. Как говорится, богу богово, а твари т-варево. И, тем не менее, нигде не сказано, что чучмекство – это лучший способ бытия. Что касается священных книг, таких как Библия, Коран, «Размышления» Абая, в них вообще отсутствует понятие чучмека. Значит, это местное изобретение. Откровенно говоря, я и сам чувствую себя чучмеком среди людей, не разумеющих по-чучмекски. Так может быть есть более глубокие основы бытия и мышления, чем наше пресловутое чучмекство?

Тотальная чучмекизация, ставшая ныне единственной нашей реальностью не столь безобидна, чтобы над ней только посмеиваться. Это чудовищная сила, обгоняющая саму себя и, потому, препятствующая естественному духовному становлению наших народов. Многие ценности в наше время, не успев появиться на свет становятся ненужными. Например, возможно ли ныне говорить о национальной идее, когда страна на наших глазах превращается в огромную биржу или акционерное общество с неограниченной безответственностью? Как возможно возрождение культуры, когда никто не хочет влагать деньги в новые имена и свежие идеи?

Если в нормальных странах творческая личность, однажды состоявшись, приобретает все большую и большую известность, у нас над ним увеличиваются лишь круги забвения. И каждый из нас задыхается в своем кругу, как рыба, выброшенная на берег. Как ни странно, этой ничтожной рыбешке, чтобы выжить нужно целое море. Так и для нас все разговоры бесплодны, если мы не в состоянии выйти из своих пресловутых кругов и образовать общество, нацию, государство. И только тогда мы предадим забвению само забвение…