Текст книги "Порог невозврата"

Jopa

Поднявшись на второй этаж, они зашли в просторную приемную. Молодой человек посадил Агзамова в кожаное кресло, а сам пошел доложиться. Вдруг дверь открылась, и оттуда вышел, кто бы мог подумать – сам Гадиков, собственной, как говорится, персоной. Агзамов не поверил своим глазам, но пока он чухался, Гадиков размашистой походкой пошел к выходу из приемной. На Агзамова он не обратил ни малейшего внимания, как будто это была чья-то тень или того хуже, пустое место. Пока Агзамов собирался с мыслями, Гадикова и след простыл.

– Что он тут делал? – недоумевал Агзамов. Он мог представить Гадикова в парламенте, в Доме правительства, на какой угодно высокой трибуне, но чтобы он шлялся по казино и, причем, в разгар рабочего времени, это не укладывалось в голове Агзамова.

Бесшумно открылась дверь, и знакомый молодой человек пригласил Агзамова в кабинет. Пройдя через двойные двери, Агзамов с большим пакетом денег в правой руке вошел в очень большой, просторный, как море, кабинет, чей хозяин казался далекой ирреальной точкой, уткнувшейся в какие-то записи. Агзамову казалось, что он очень долго шел до него, ноги почему-то стали ватными, дыхание то и дело пресекалось, и когда он дошел до стола хозяина, он обрадовался только одному – возможности сесть, поскольку ноги его почти не держали.

«Надо же, какой страх умеет внушить этот человек?» – мелькнуло в сознании Агзамова. Он поставил пакет подле столика, а сам плюхнулся в кресло. Помощник помог ему сесть и вышел. Агзамов проводил его долгим взглядом, как бы не желая с ним расставаться, и только потом посмотрел в сторону хозяина кабинета, да так и обомлел. За столом сидела жопа – или у этого человека настолько оплыли щеки, что напоминали ягодицы, накрытые сверху париком, из-под которого еле проглядывали щёлочки глаз, а из наплыва щёк еле виднелась кнопочка носа, а еще ниже – что-то наподобие узеньких губ.

Агзамов чуть не выблюнул от омерзения. Он смотрел на невероятного объекта или субъекта, не зная, что от них ждать и вообще, отказываясь верить собственным глазам.

Вдруг это нечто икнуло и бормотнуло:

– Ты что – жопу не видел?

– На таком уровне н-нет! – остолбенело выдавил Агзамов.

– На каком это на таком? – приподняло «голову» жопа.

– На вы-высоком! – выпалил Агзамов. – Слишком высоко от уровня пола.

– Что ты гонишь? – обиделась жопа. – Любая жопа приговорена к своему полу. Попробуй пришпандорить половые признаки, если у них нет обратной стороны!

– Причем тут пол? – вырвалось у Агзамыча. – Ты же сидишь в кресле собственника казино, распоряжаешься огромными деньгами, судьбами людей. Люди тебя боготворят, а ты оказывается, всего лишь задница?

– А чем плоха задница, или, грубо говоря, жопа? На протяжении всей вашей жалкой жизни все ваше тело сидит на мне, в то время когда все почести достаются голове, все экскременты проходят через меня, естественно я научился быстро распознавать опасность, не зря вы говорите: «жопой чую», но чую-то я, а не вы. Я – огромное чувствилище, и это мое самое главное достоинство. Я знаю, куда ветер дует, а вам это и не снилось! А ветер дует так, что только подставляй жопу! Кстати, мы нынче все любим нефтяные потоки, а ведь это ископаемый продукт, тоже своеобразные экскременты, так теперь ведь от них крутится вся мировая энергетика и вся мировая экономика! Так кто теперь важнее – жалкая голова, на которую вы все молитесь, или я – жопа, ничтожнейшая из ваших ценностей?

– Ну, это риторика, – обиженно бормотнул Агзамов.

– Э, не скажи! – подняла указующий палец жопа. – В таком случае, ты глубоко архаичный человек. На Западе давно уже отказались от метафизики, от запредельных миров и больших россказней, или, как поёт лучший из их философов, от фаллологоцентризма. И куда это всё по-твоему ведет – к феминоцентризму? Увы, этому никогда не бывать! Мужчина никогда не отдаст своего господства! Значит, это ведет к коллапсу идентичности – вот к чему это ведет! Нет теперь ни Востока, ни Запада, ни этносов, ни наций, ни мужчин и ни женщин, есть только одна большая жопа, подключенная к нефтепроводу и подтираемая нефтедолларами. Все уходит в трубу или, точнее, в жопу. Тысячелетия мы делали культ из головы, теперь настала эпоха жопы. Принцип в том, чтоб распознавать, кому подтирать и внушить другим, чтобы подтирали тебе. Цивилизация переходит на тактильный уровень. Кто этого не понимает, не понимает в жизни ничего!

Ораторствующий на ногах Зад рухнул в кресло, и взялся было за сигару, да так и застыл – ее некуда было всунуть. Ведь губы-то на этой маске были декоративные. Тогда он с сожалением посмотрел на нее и протянул Агзамову.

– На, закури, где ты еще такое покуришь?

Агзамов чиркнул зажигалкой и с удовольствием выпустил клуб дыма.

При этом, он не преминул поехидствовать.

– Хотелось закурить Вам, а курю я, все-таки неудобно, когда зад на месте головы…

Тут Зад не выдержал, хлопнул рукой по столу и выпалил:

– Да ты знаешь, кто я такой?! Я тебе сейчас покажу! – и с этими словами он стал снимать с себя голову или то, что было вместо нее. Это оказалось нелегким делом. Зад словно прирос к его шее.

– Помоги же! – вскинулся он на Агзамова.

Они стали тянуть вместе, но зад не поддавался. То, что было под задом, барахталось и материлось. В пылу борьбы Агзамов нечаянно нажал на «кнопочку» носа и тут – о, чудо! – зад катапультировался самопроизвольно. Но то, что увидел Агзамыч вместо зада, ужаснуло его еще больше. Там было лицо, чуть ли не самого известного человека в стране, того, кого прочили в преемника президента, самого крупного медиамагната, приемного сына от первой жены. Теперь он сидел в черной тюбетейке в надлобном выступе которого была наклейка с изображение ощеренной волчьей пасти.

– Это Вы? Так Вы что – под Сивым Арланом ходите?

Агзамов в изнеможении опустился на кресло.

– Как бы нет так, – рассмеялся Нуриев. – Это он подо мной ходит. А за жопу прости. Я тебе тут просто перформанс сделал. Ты хоть знаешь, что такое перформанс?

– По-моему, это больше на хэппенинг похоже, тебе же удалось вовлечь меня в свое действо, – задумчиво произнес Агзамов, – и вдруг рассердился: – Какой фигляр! Я тут всего лишился, остался без прошлого и настоящего, а он тут мне лекции о жопе читает. Вон доигрался до того, что жопа к лицу чуть не приросла.

– Ну, ты, давай поосторожнее, – помрачнел Нуриев. – Я же не виноват, что твое время прошло.

– Я жив-здоров, в полном расцвете сил, я еще столько смогу сделать, что тебе и не снилось.

– Возможно-возможно… Но ты не понимаешь, что изменилось время и что этому времени ты не нужен.

– Как не нужен? Кто ты такой, чтобы определять, кто нужен, кто не нужен?

– Все определяет время… Но на деле явственно слышалось, что все определяет не кто иной как он, этот расползшийся в самодовольной улыбке сукин сын.

Агзамову вспомнились строки из древнетюркского памятника: «Время распределяет Тенгри. Сыны человеческие пришли все, чтобы умереть». Ишь, кем он себя вообразил, этот мордастенький теленок, хозяином времени, т. е. самим богом на грешной земле. Как же им не хватает воображения, хотя бы элементарного чувства юмора, как же они обделены тактом и вниманием к окружающему миру. Агзамову захотелось встать и ударить его, но вместо этого он выдавил из себя:

– А тебе не кажется, что и ты не вечен, что лет через пять будешь жрать баланду и выносить лагерную парашу и реально узнаешь, что жопу носят не на голове, когда в него будут втыкать вот такие вот сигары, а может быть что и похуже! – и жестко погасил сигару об стол этого гада.

Но тот как будто и не слышал Агзамыча.

– Да, все определяет время. И время теперь на моей стороне, – произнес он раздумчиво. А я… я могу помочь тебе. Вот сам подумай – мне сейчас 40, через год – президентские выборы. Президентом должен стать я! Так помоги мне в этом! Ты – сын легендарного писателя, сам знаменит, как бог. Да мы с тобой…

Тут Агзамов невольно рассмеялся: «Ты же сам только что сказал, что времени я не нужен!» – и повторил его напыщенную позу.

– Зато мне ты нужен! – поставил точку Нуриев. Он вышел из-за стола и, подойдя вплотную к Агзамову, сунул ему в нос пистолет.

– Ну, ты – хамло интеллигентское! Ты знаешь, с кем разговариваешь? Я – твой царь и бог, понял!

– П-понял, – выдавил из себя Агзамов, – приподнимаясь под дулом пистолета.

– Сядь! – припечатал его к креслу Нуриев. Сам сел в кресло напротив. – Теперь выслушай меня спокойно. – Ты думаешь, чё я тут кручусь в игорном бизнесе? Вон папа хотел меня генералом сделать. Меня-то, эндодермиста, генералом? Да народ уржался бы до ослиного рева! А тут денег немеряно, больше чем в нефтяном секторе. А деньги мне нужны – чтобы всех купить и самому стать президентом. Представляешь, у меня Россия куплена! Еще чуть-чуть и Америку куплю. И хана тогда моему папаше! Недолго ему осталось забавляться с молодой женой! Он сам мне женою станет! Ох, и попил он у меня кровушки! Ох, и поиздеваюсь же я над ним!

Нуриев опять вскочил с кресла и расхаживал перед Агзамовым туда и сюда, словно по острию ножа, наслаждаясь каждым своим словом и словно бы нахлынувшей от этих слов крамольной, скабрезной свободой.

Агзамов смотрел на его петушиную поступь и вспоминал известное выражение о том, что революцию задумывают мечтатели, осуществляют герои, а плодами пользуются проходимцы. И в самом деле, о такой ли участи он мечтал, диссидентствуя в советские годы? Ему казалось, что он, как Моисей, сформирует за годы брежневско-кунаевского безвременья гордую нацию свободных людей, чьи корни берут начало в седой старине. Но ныне все это обернулось против него. Во-первых, вылезли эти «декабристы» с их никому не нужным наивным национализмом, потом на гребне оказался Айтматов со своим невесть откуда взявшимся манкуртизмом, тут потоком хлынула возвращенческая литература (все вдруг вспомнили, откуда у них ноги растут, казахи стали считаться древнее Древнего Египта), на волне которой Президент, уже ставший тогда Президентом, разогнал Верховный Совет под ничтожным предлогом, а там уже один таможенный генерал ломал стаканы в телеэфире, не пародируя, а подражая Жириновскому.

Между прочим, так изображались альтернативные выборы уже несменяемого Президента. И вот, за несколько лет исчезли молодчики в малиновых пиджаках, а возникли солидные дяди с солидным бизнесом, а за ним и гуттаперчевые племянники с совершенно железной хваткой любителей вечной и безнаказанной халявы. И вот, самый наглый из них, подмявший под себя все, что приносит доход в этой небедной стране, предлагает ему Агзамову сомнительную сделку. Вот так они и выходят в люди, не оставляя всем другим этого шанса, а потом милостиво предлагают сделку, как самый выгодный шанс! Агзамова опять чуть не стошнило, но он сдержал себя.

После продолжительного молчания он спросил Нуриева:

– У вас есть какая-та программа действий?

– А не нужно никакой программы. Вон мой папа объявил программу! И толку? Все над ней только смеются. Вы знаете, я пока хоть и поддерживаю у нас всякую исламскую бодягу, в душе являюсь упертым западником. В наше время не надо изобретать велосипеда. Я скажу: «Засуньте в жопу ваш бешбармачный язык, изучайте английский. Пошлите к чертям Россию, вы никогда ее не переиграете, а она вас – в любую минуту. Поэтому сотрудничайте со Штатами. Короче, я начну с того, на чем закончили «Битлы» – свободная продажа наркотиков, свобода сексменьшинствам, да здравствует Шри Ауробинда! Кстати, место этого гуру можете занять Вы! – великодушно закончил Нуриев.

Агзамов встал и хлопнул по столу. Его как будто прорвало.

– Тогда вы не продержитесь у власти и трех дней! Таких, как ты, надо называть «йеху»!

– Нехуй? Как «нехуй»? Вы же культурный человек? – искренне удивился Нуриев.

– Тебе ли говорить о культуре, – поморщился Агзамов. – Ты для начала хоть Свифта прочти.

– Да читал я его. Это он же первый изобретатель теории относительности. У него Гулливер то маленький, то большой. Никакой определенности. Так и у нас теперь. Наша страна то общий дом, то хижина дяди Тома, надо чё-то делать, нельзя же всю жизнь сидеть между двух стульев. Мы не Восток и не Запад. Мы – Чучмекистан! Представляете, надо делать карьеру на глупости людей, на самом святом, на чувстве патриотизма. Надо так раздуть плачевное положение казахского языка, чтобы люди последнее отдавали, и чтобы все это шло в мой, и только мой карман. Вы же сами писали, казахи – народ эпический, им ничего не надо, только слава нужна, пусть весь род сдохнет, но их конь должен быть первым! Так этот конь я и есть! Не всем же казахам виллы приобретать в Великобритании, ходить под руку с Клинтоном, покупать Наоми Кэмпбелл на ночь!

Агзамычу казалось, что он сходит с ума, но он ощутил, что почти поддается очарованию речи этого молодого, не пуганого никем подонка. Он вдруг ощутил, что Нуриев – существо однозначное (Маркузе сказал бы, одномерное) и что именно поэтому он очень убедителен, он попросту не допускал иных вариантов.

– А что же вам от меня нужно? – выдавил, наконец, из себя Агзамов.

– От Вас? Просто ваше присутствие. Мы отныне везде должны показываться вместе. Кроме того, Вы всегда так красиво говорите… Я бы молчал везде, а вы бы говорили…

– Но… о чем говорить?

– Какая разница? О чем угодно! О подвигах, о доблести, о славе, – козырнул эрудицией Нуриев. – Вы еще о себе любите порассуждать. Так и карты вам в руки.

– И где это нужно говорить?

– Ну, в посольствах там разных, на приемах, на всяких великосветских раутах. Представляете я такой крутой, а вы такой красноречивый.

У Агзамыча потихоньку стала кружиться голова. Ведь как бы он ни выдавал себя за аскета, по натуре был сибаритом и денди, одевался с иголочки, всегда мечтал пользоваться успехом у женщин, да и пользовался в принципе, хотя ему всегда было мало. И вот теперь на старости лет судьба, хоть и задним числом предоставляет ему шанс наверстать упущенное. Он будет общаться с королевскими особами и подписывать… вернее, присутствовать при подписании международных договоров. Но…

– Позвольте, – повернулся он к Нуриеву. Но… Вы же никто! Кто вас допустит до всяких этих раутов.

Но Нуриев уже подходил к нему с какими-то документами.

– Вот скоро будет создана партия, я стану председателем партии. А вот это документы на то, что я член Международной правозащитной организации. А это подлинная печать хана Аблая, прямым потомком которого я являюсь. Попробуйте доказать обратное, все нотариально заверено.

От удивления привставший было Агзамов сел и откинулся на кресло, а Нуриев, наклонившись над столиком, стал выдавать ему как мальчишке.

– Да ты врубись, ведь все это придумал папа, ну, чтобы заслать меня в оппозицию, чтобы я морочил им головы и держал под контролем. А я сейчас со всеми договариваюсь и решил разыграть свою партию, вернее, свою игру, где в оконцовке Президентом стану я, а не Папа. Так что ты ни в чем не проиграешь, официально я буду одним из активистов оппозиции. Впрочем, кем бы ни выглядел, успех неизбежен.

Логика была железной, но именно она и раздражала Агзамова. В последнее время он стал понимать, что всегда попадает впросак со своим прекраснодушием и со своим желанием помочь великому делу. Почему-то всегда получалось так, что к таковому вечно примазывались всякие проходимцы, а в дураках потом оставался Агзамыч. Как бы не вышло так и на этот раз. Вдруг его пронзило: а что если вся эта история случилась с ним только оттого, что этому слащавому идиоту захотелось погреться в лучах его еще не закатившейся славы. Ведь Агзамов был на пике популярности и спихнуть его с этого пьедестала не было никакой возможности. Так, значит все, что с ним случилось, было кознями этого подонка! Каков подлец, а? Значит, это он запугал его шофера и секретаршу, зная о его нежной впечатлительности? А дальше как по нотам – отобрал квартиру, довел до бешенства, потом «шлакушник», побег, подстроил ограбление в подземном переходе, подсунул эту девку, а теперь выступает этаким благодетелем. Нет, не на того напал, теперь и я попробую сыграть с ним свою игру.

– Мне надо подумать, – осторожно посмотрел он на Нуриева.

– Вас что-то смущает? – спросил Нуриев.

– Не по мне все это, – искренне признался Агзамов. – Не люблю я вас, так называемых новых хозяев жизни. Но ты даже в этой породе существо какое-то особенное. Чего тебе не хватает? Вы и так целое государство превратили в частную семейную лавочку! Здесь вам и так принадлежит всё – от нефти до последнего задрипанного барана – чего же тебе не хватает? Тебя и так будут продвигать по служебной лестнице, поговаривают, что именно тебя готовят в преемники – что еще надо?

– Оторваться от семьи – вот что мне надо! Если бы ты знал, как я ненавижу свою семейку! Они все – глубоко архаичные люди! Мой отец как был партократом, так и остался. А знаешь что такое партократ? Это член жречества, советско-азиатский брахманизм в нем так и сидит. Он кормит всех вокруг себя, чтобы они его кормили. А между тем, его окружение озабочено только тем, как бы слопать его самого. И слопают! Я точно знаю – ведь у меня на них на всех есть компроматы! И прощай тогда мое преемничество! Так почему бы мне их не опередить?! Я бы задал такой импульс развитию государства, оно ракетой бы полетело!

– Куда? – иронично вопросил Агзамов.

– Как «куда»? В рай либерализма, в страну равных возможностей! В цивилизацию. А я бы обкорнал всем бороды, как Петр Первый. Папа не понимает, что Америке нет альтернативы, и демократии – тоже, и пусть они сейчас мусолят идею о просвещенном монархе и либеральном султанате, где гарантия, что она опять же не подсунута Америкой? Сейчас Россия не в счет, только Америка правит миром. И мой Папа у них в кулаке, как мышь на длинной веревочке. Он столько взял кредитов, что не расплатится и за всю жизнь, еще и потомству придется расхлебывать все, что он натворил. Поэтому я и не хочу, чтобы его кредиты висели на мне!

– Но разве тебе позволят прийти к власти? Ведь в нации проснулось её достоинство, она просто растопчет тебя. Все эти годы неожиданно свалившегося суверенитета, она все пыталась поверить в свою независимость, и на этом пути прощало все своему первому лидеру, но больше она никому ничего не простит!

– Ничего подобного! Казахи как были холопами русских, так и остались. Не зря узбеки говорят, что если хочешь стать русским, сначала стань казахом!

– А что плохого мы видели от русских?

– Да ты пойми, они сами сейчас в жопе со своим православием! Вроде и отказаться от него нельзя, но и бухнешься в него, утонешь в дерьме! Значит, надо отказаться от политесов, жить черным хлебом реальности, но своей реальности, а не средневековой. Весьма возможно, что на этом пути надо отказаться и от национальной идентичности, отрубить, так сказать, хвост атавизма!

– И кем ты тогда будешь? Мальчиком из пробирки? Гомункулом либерализма?

– Ладно, Агзамыч, – вдруг улыбнулся Нуриев. – Ты победил. Обещаю подумать над этим вопросом. Ну, как, ты со мной?

– Мне тоже надо подумать, – буркнул Агзамов.

– Я вижу, ты мне не веришь, – задумчиво произнес Нуриев.

– Ну, что ж я тебе докажу, что можно быть под колпаком не только у Мюллера.

Он взял пульт и нажал на кнопку. На стене слева от стола вспыхнул огромный экран, на котором возникло множество кадров, от обилия которых пестрило в глазах.

– Ну-с, какую прослойку граждан нашей страны вы хотели бы наблюдать. Нашу политическую элиту, интеллигенцию, «шмурдяков» и бомжей?

– А что – вы и за ними наблюдаете? – съерничал Агзамов.

– С них как раз глаз спускать нельзя. На остальных всегда можно найти рычаги влияния, а этим все пофиг. Ни кола, ни двора. За что их возьмешь, разве что за яйца.

– Давай тогда начнем с них, – серьезно сказал Агзамов.

В тусклом предутреннем свете показалась однокомнатная квартира, где у стены сидел в кресле рослый русский мужик с длинными волосами и допивал остатки водки из 200-грамового стакана, а рядом, свернувшись в калачик, валялся темноволосый казах, рядом с которым лежал огромный фолиант, раскрытый где-то посередине. На проигрывателе образца 70-х годов повизгивала виниловая пластинка, с иглой, застрявшей на последнем обороте. Русский парень был похож на шведского шкипера или на Иисуса Христа, или на хиппи, которые в Алма-Ате нет-нет, да промелькивали. Приглядевшись, Агзамов признал в нем русского гиганта из «шлакушника».

– Я этого, кажется, видел, – неуверенно произнес Агзамов.

– Я даже вам скажу, где вы его видели, – веско сказал Нуриев. – В КПЗ, или как говорят в народе, «шлакушнике».

– Да, а вы откуда знаете? – наивно спросил Агзамыч и осекся при одной мысли, что все это время тоже был под наблюдением.

– Нет-нет, что вы, за вами слежки не было, – успокоил его Нуриев, как будто угадав его мысли. – Просто у них такой образ жизни, что их постоянно загребают менты. – Это самая несчастная порода людей, я их называю «гении-кустари». Они, надо сказать, очень талантливы, но не умеют ладить с обществом, вписываться в конъюнктуру. Ведь талантом надо делиться, знать под кого лечь, а эти мнят себя уже готовыми оракулами, непризнанными пророками. У них на все есть свое суждение, их никогда нельзя переубедить. Даже между собой, каждый раз начиная во здравицу, кончают за упокой. В общем, грызутся как собаки, но друг без друга не могут. Они действительно единственные, которые в наших условиях разбираются в модернизме и постмодернизме.

– А нам это нужно?

– Кто его знает? По крайней мере, надо что-то знать об этих вещах. Вообще-то не мне бы Вам об этом говорить.

– А по мне, все это говно, словесный мусор, нам надо нациестроительством заниматься.

– Уау, слово-то какое сложное! Это даже не выговорить. Вы нацпаты – очень странные, кто вам сказал, что нация – это соответствие прошлому? Вы же, именно, оттуда черпаете свои представления о нации, из прошлого! И кто вам сказал, что вообще возможно соответствие чему-то?

– Но ты же сам чему-то соответствуешь?

– Ничему я не соответствую! Я расставил игорные столы и очищаю карманы игроков, разбивая их мечты на соответствие каким-то заветным, сакральным числам. Я как раз богатею там, где люди хотят меня обанкротить! Так кто умнее? И дело даже не в уме, а в образованности. И знаете, кто меня образовал? Вот эти двое! Я прикинулся «шмурдяком»-алкоголиком, таскался с ними по пивбарам, злачным местам, по всяким конференциям, ведь они иногда переодеваются в чистое и выступают на ученых собраниях. И однажды от кого-то из них я услышал слова Гераклита: «Мир – ребенок играющий в кости!». И для меня сразу все встало на свои места, что нет ни бога, ни черта, ни смысла, ни бессмыслицы, я не стал лезть в политику, я открыл казино.

– Зачем тогда теперь лезешь? – неприветливо спросил Агзамов.

– Я понял, что у нас нет чистого рынка. Это стало моим вторым открытием. Рынок – это свободная конкуренция товаров, а у нас нет этого. У нас все управляется оттуда, – он кивнул на потолок. – А там сидит мой папа и держит в своих руках нити всех интриг. Слышал, недавно Бекжанов умер. Ну, этот наш Леви-Стросс или скорее Миклухо-Маклай. Он и в самом деле из казахов хотел сделать что-то вроде папуасов.

Нуриев нажал на кнопку пульта и на экране появился высокий, худощавый Бекжанов, известный писатель и этнограф. Агзамов не любил его, они были антиподами. Агзамыч искал величие казахов в глубокой древности, в сакской, тюркской предистории, а этот дальше 19 века, оплеванного Абаем и Левшиным, не забирался. Между тем, на экране возник кабинет президентского любимца Акбасова. Там сидели Акбасов и Бекжанов и о чем-то жарко спорили, размахивая руками и брызгая слюной. Вдруг Акбасов полез в ящик стола и вытащил оттуда кинжал. Бекжанов выхватил у него кинжал и полоснул себя по горлу. Кровь фонтаном брызнула в лицо Акбасову. Нуриев выключил монитор.

– Вот такое вот харакири, – подытожил Нуриев, положив пульт на стол. – Думаете, это все просто так, что, Бекжанову жить надоело? Это Папа приказал ему исчезнуть из жизни, ибо тот все время лез с идеей Казахстан для казахов, а как это возможно в наше время, остальные народы ведь тоже не букашки. И Папа это прекрасно понимает, а вот вы, писатели, вечно воду мутите. Но Папа ошибался насчет Бекжанова, он-то как раз был не опасен, всего лишь демагог и позер, но в его верноподданичестве не приходилось сомневаться. Вот кто опасен! – Нуриев снова схватился за пульт и включил монитор. Показался большой ресторан. Видимо, там шел чей-то юбилей. Вскоре Агзамов стал узнавать присутствующих.

За центральным столом сидел Бакай Жакаюмов, живой классик казахской литературы, автор бессмертной эпопеи «Нескончаемая даль». О нем говорили, что он появился на свет сразу со своей многообещающей трилогией, да так и не расстается с ней до сих пор, все исправляет, исправляет, добивается невиданного совершенства. Добился он этого совершенства или нет, никто так и не понял, но все понимали, что надо хвалить его уже за саму попытку. Вот и хвалили его все, начиная с Луи Арагона, который почему-то добровольно взвалил на себя шефство над киргиз-кайсацкой литературой. В этом году юбиляру исполнялось восемьдесят пять, а его нетленному шедевру – пятьдесят пять. Агзамову вспомнилась притча про пройдоху-алкаша, который выходил из своей каморки с тремя копейками в кармане, но благодаря своей незаурядной общительности к обеду уже сидел в ресторане, а ночью засыпал в самой дорогой гостинице в объятиях самой шикарной девицы, какая только возможна. Вот и Жакаюмов обладал не то что обаянием, а какой-то железной хваткой, из тисков которой невозможно было вырваться ни гению, ни титану, ни самому Господу Богу, если автор неувядаемой эпопеи хотел их использовать в свою пользу. Возможно, поэтому вещичка, кое-как исполненная в стиле соцреализма, верно служила своему хозяину вот уже более полувека. Агзамов повернулся к Нуриеву.

– Да, это юбилей Жакаюмова, – усмехнулся тот. – Ему в очередной раз переиздали его вечную книгу и подарили очередной джип. Правда, он хотел Звезду Героя, но Папа не дал, он ее бережет для себя. Теперь наш Баке обижен и собирает заговор против Папы. Смотрите, кто сидит рядом с ним.

Скользнув взглядом по экрану, Агзамыч увидел рядом с классиком Нукенова и Нуркенова, самых перспективных молодых политиков после Президента. «Один белый, другой серый – два веселых гуся!» – почему-то вспомнилась Агзамову легкомысленная песенка. Но эти молодцы были отнюдь не легкомысленны, а очень даже серьезны. Уже в тридцать лет они были опытными царедворцами, а сейчас к сорока годам потихоньку приближались к престолу. Причем их обоих приблизил к себе сам Хозяин. Если первый отличался крайним аккуратизмом и исполнительностью, второй был очень инициативным и крайне преданным президенту человеком, его так и называли «тень Ноль Первого». Сейчас он втолковывал Жакаюмову, что идти против Папы бесполезно, его авторитет как никогда высок. Жакаюмов ему отвечал на это, что терять ему нечего и что он не за себя старается, а за Нуркенова, которому давно пора стать Президентом. Нукенов все это время сохранявший строгий нейтралитет и бесстрастное выражение лица, вдруг отпросился у Жакаюмова в туалет, и только было направился к двери, как Нуркенов резко дернул его за полу пиджака, да так резко, что оттуда выпал диктофон, аккуратно записывавший весь этот крамольный разговор. Нуркенов нагнулся, резко выхватил с пола диктофон и стал совать его в лицо Нукенову. Приподявшийся было со своего места Жакаюмов, обратно рухнул в кресло. Его ноги подкосились при одной мысли, что его записывали.

Нуриев выключил монитор.

– Дальше не интересно. Будет просто банальный мордобой и выяснение отношений. Жакаюмова заберут на скорой. Но в принципе, никто ни о чем не узнает. Кроме меня, конечно! Теперь ты видишь, что мои шансы реальны? У меня столько компромата на всех, что пусть только попробуют пикнуть!

Тут взгляд его упал на пакет с деньгами, притулившийся подле столика.

– Да, продолжил Нуриев. – Возьмите свой пакет с деньгами. Это ваш выигрыш. Ваш законный выигрыш.

Агзамову почему-то всё стало по барабану. Он взял пакет с деньгами и двинулся к выходу.

– Агзамыч, подождите!

Нуриев, сев в свое кресло, нажал на кнопку. Вошел помощник.

– Проводите господина Агзамова. Сделайте всё как надо.

Через некоторое время Агзамов ехал в такси с Машей и большим дипломатом, как он полагал, аккуратно упакованных долларов. Агзамову было над чем поразмышлять, он чувствовал себя чуть ли не переродившимся. У него не то что миллиона, никогда лишнего рубля не было, поэтому он всегда жил за счет своего авторитета. А тут, выходит, он впервые разменял свой авторитет на деньги, и, к тому же, он никогда не имел дела с продажными женщинами, а теперь спокойно едет со шлюхой, которая, возможно, еще и шпионка этого несносного Нуриева. Последнее обстоятельство настолько его занимало, что он не стал расставаться с Машей, решив во что бы то ни стало выяснить, кто она такая. А Машу настолько впечатлило, что он спустился с солидным и явно не пустым дипломатом, что она тут же чуть не кинулась ему на шею. Но он хмуро отстранил ее, еще свежи были воспоминания о том, что она, возможно, агентка. Агзамов решительно не знал, что с ней делать, но она, видимо, прекрасно знала, что делать с ним.

– Ну, что теперь в кабак? – весело спросила она.

– В кабак, так в кабак, – не стал возражать Агзамов. Он так устал после этого казино, что ему явно надо было развеяться.