Текст книги "Колокол"

Глава 20

Нагромождения золотистых, пузырившихся облаков быстро бежали по небу, то заслоняя, то открывая солнце. День был из тех, что в марте радуют, а в сентябре утомляют. Дора сражалась с белой лентой.

Бессонная ночь вместе с тревогой за то, как ей теперь казалось, колоссальное предприятие, в которое она так очертя голову ринулась, довели ее чуть ли не до безумия. То, как Тоби, по ее определению, накинулся на нее в амбаре, в любое иное время привело бы ее в восторг. При воспоминании о его страстных ребячьих поцелуях, еще не остывшем в ее душе, на нее накатывала нежность, и она понимала, что не осталась тогда равнодушной к чарам этого упругого юношеского тела и свежего неуверенного личика. Но возбуждение от краткого объятия Тоби поглощалось большей заботой о колоколе. Она чувствовала себя жрицей, посвященной отныне обряду, который вообще личные отношения делали неважными.

Схватка в амбаре внезапно оборвалась вмешательством колокола. Никто из них не мог уяснить, насколько силен был звук, – так каждый был занят в предыдущий миг своими действиями. Они решили, что звук был не очень сильный – просто ударило что-то, и с полным голосом колокола это никак не сравнишь. Но все равно, даже если слабо ударить об этакую махину, шуму должно быть предостаточно, и они тревожно ждали в наступившей тишине каких-нибудь звуков со стороны Корта. Их не было, и они немедленно приступили к следующей части операции, которая была выполнена с быстротой и сноровкой, делавшими Тоби честь. Единственно, о чем он сожалел – так он Доре и сказал, – что она представить себе не может, сколь трудно было то, что они только что успешно совершили. Колокол теперь, подвешенный на втором тросе, висел в нескольких футах от земли. Трос был перекинут через балку и протянут в дверь амбара, а его конец, в кольцо которого был продет лом, был надежно закреплен в развилине бука. Два заговорщика замаскировали, как только могли, место действия сучьями и вьюнами и собрались расходиться по домам. Когда они шли, на сей раз вместе, по бетонной дороге в Корт, Дора держала Тоби за руку. Расставаясь у кромки леса, они встали друг против друга в лунном свете. Дрожа от нервического ликования, Тоби взял Дору за плечи и стал поворачивать лицом к лунному свету. Он глядел на нее, изумленный и обрадованный ее уступчивостью, потом обнял ее и, насильно заставляя принять свой поцелуй, скрутил ее так, что едва не упал с нею наземь.

После этих романтических приключений следующий день для Доры занялся так, что это ее слегка отрезвило. Пол, тщетно проискав ее и по ходу дела насажав в руку колючек от куста дрока, был расстроен, когда, вернувшись, нашел ее в постели; расстроен он был и когда они очнулись утром от короткого сна. Вкусы своей жены он знал достаточно хорошо, чтобы подозревать, что обычно она не предается уединенному общению с природой, да к тому же ночью, и не скрывал, что рассказ ее о прогулке при луне находит неубедительным. Без колебаний называл он и имена, когда выстраивал альтернативную версию. Запуганная перед завтраком, Дора была в слезах, она искренне сочувствовала страданиям Пола и считала себя на сей раз несправедливо обвиняемой и лишенной возможности все объяснить. Пол, все сильнее расстраивающийся, настоял тогда, что утро они проведут вместе; он вывел ее на прогулку, которая была пыткой для них обоих, и вообще вел себя так, будто она его пленница. Это исключало для Доры всякую возможность связаться с Тоби, с которым во время их милого прощания минувшей ночью она забыла условиться о свидании на следующую ночь. Исключало это для нее и возможность навестить колокол, она же собиралась посвятить часть дня тому, чтобы очистить, подготовить его к предстоящему театральному появлению. Одна Дора оставалась утром только на те десять минут, когда Марк Стрэффорд вынимал Полу шип из пальца. Но Дора не осмелилась искать Тоби в такой короткий промежуток и удрученно просидела в гостиной, пока не вернулся Пол, по-прежнему черный от злости и сильно пропахший деттоловой мазью.

Ланч прошел мрачно. Все, похоже, были взбудоражены. Тоби, который явно уловил волны подавляемой ярости, исходившие от мужа Доры, выглядел подавленно и старался никому не смотреть в глаза. Миссис Марк волновалась из-за приезда епископа. Майкл выглядел больным. Марк Стрэффорд был повержен в уныние извещением о прибытии на следующей неделе ревизора. Кэтрин казалась более нервозной, чем обычно, а Пэтчуэй был зол от того, что ветер оборвал все бобовые плети. Один только Джеймс обращал на всех безмятежное радостное лицо, создавая вокруг себя атмосферу здоровой, энергичной уверенности, слушал себе самозабвенно чтение миссис Марк из Франсуа де Сале[49]49
  Франсуа де Сале (1567–1622) – епископ, канонизирован в 1665 г.; автop многочисленных богословских сочинений.


[Закрыть] и вроде бы совершенно не замечал, что все остальные отнюдь не так безмятежны, как он сам.

После обеда Пол продолжал с маниакальной бдительностью надзирать за своей женой. Дора теперь уже всерьез тревожилась о ночных приготовлениях. Укрывшись в уборной, она умудрилась написать Тоби короткую записочку, которую вложила в простой конверт и сунула в карман. Записка гласила: «Прости, что не договорилась с тобой о встрече. Жди у сторожки в два часа ночи». Передать это мальчику она надеялась, только полагаясь на хорошо известную неспособность Пола пробыть больше определенного числа часов вдали от своей работы. Ближе к трем она с радостью заметила, что он начинает томиться, а еще через полчаса он отбыл в направлении приемных, сдав свою пленницу на руки миссис Марк, которой потребовалась ее помощь в украшении нового колокола.

Этим они сейчас и занимались. Новый колокол, водруженный на тележку, стоял на гравийной площадке у трапезной. Двери в трапезную были распахнуты настежь, за ними открывались столы, покрытые по такому случаю скатертями и сервированные «а-ля фуршет», чаепитие из-за ненадежной погоды было невозможно провести, как первоначально рисовала себе миссис Марк, на открытом воздухе. Благодаря помощи тех, кого Джеймс именовал деревенским гаремом Пэтчуэя, угощение предстояло отменное. К этому времени все уже разглядели колокол и все выразили свое восхищение. Стоя посреди площадки, сверкая на мигающем солнце гладкой полированной бронзой, как золотом, он выглядел донельзя странно и все же был исполнен могущества и значительности. Поверхность у него была ровная, за исключением каймы с орнаментом, обхватывавшей его чуть повыше обода, и надписи, составленной епископом, ревностным почитателем старины: «Defunctos ploro, vivos voco, fulmina frango»[50]50
  «Мертвых оплакиваю, живых призываю, молнии ломаю» (лат.). Слова эти почти точно воспроизводят надпись на колоколе в Шаффгаузене, отлитом в 1486 г.: «Vivos voco. Mortuos plango. Fulgura frango». Ф. Шиллер поставил эту надпись эпиграфом к «Песне о колоколе» (1799).


[Закрыть]. Ha плече у колокола было также написано – видеть это Доре было странно – «Gabriel vocor».

На колокол был накинут облегающий cо всех сторон покров из белого шелка. Покров был собран из нескольких оставшихся с войны лоскутков парашютной материи, которые нашлись у миссис Марк в том, что она именовала «хламовник», – огромной залежи всяческого тряпья. Материя была тяжелой и слегка блестящей. Хлопчатобумажная кайма, теперь оборкой разложенная на тележке, была присборена на нитку по более узкому краю. На верхушке колокола белый купол, сойдясь у одной точки, снова раскрывался и спускался по бокам колокола каскадом бесчисленных белых лент, которые надо было прихватить понизу рядами крупных петель и под конец привязать одну к другой у основания в виде каймы из фестончиков. Таким образом изображалось платье для свадьбы или для первого причастия. Если действительно думать о колоколе как о послушнике, готовящемся вступить в орден, то, по современным понятиям, он был слишком уж разодет, но по крайней мере для послушников обычно носить белое. Дора, которой в изделии миссис Марк виделась скромная застенчивость миленькой ночной сорочки, с облегчением отметила, что покров сшит одним куском, так что можно легко его снять, не повредив оборок и воланчиков. Возле колокола стоял стол, покрытый камчатной скатертью, это был импровизированный алтарь. Тяжелые камни удерживали скатерть на месте. Множество собранных деревенскими детьми полевых цветов, из которых ни у кого не было времени сделать гирлянды, охапкой лежали неподалеку, готовые к тому, чтобы в последний момент ими усыпали тележку, а пока ветер быстро уносил с них лепестки.

Ленты хлопот доставляли больше, чем предвидела миссис Марк. Отчасти виновата была и погода. Из-за весело развевавшихся и хлопавших по себе и друг другу с щелканьем, почти как у кнута, полосок сатина, которые до сих пор прикреплены были только к верхушке, колокол походил скорее на майское дерево, чем на невесту. Постепенно непослушные ленты были прикреплены к шелку по рисунку из крошечных крестиков, нанесенному карандашом миссис Марк накануне вечером, но и когда их прикрепили, трепетавшие петли давали ветру такую опору, что торопливая наметка, особенно если это была работа Доры, часто снова обрывалась. Джеймс предложил откатить тележку на конный двор, где она была бы больше укрыта, но миссис Марк, пребывавшая в совершенной панике и ожидавшая, что с минуты на минуту приедет епископ, предпочла, чтобы та осталась, где была, на виду, на площадке.

Дора, у которой от беспокойства еще больше, чем обычно, все валилось из рук, мучилась с лентой. Она уже вынуждена была один раз ее расправлять вплоть до верхушки, так как дала ей нечаянно скрутиться. Лента в ее потных руках становилась сероватой. Письмо к Тоби по-прежнему было у нее в кармане; она бы отпросилась на минутку у миссис Марк, чтобы его отдать, если бы только выяснила, где Тоби, но этого в суматохе, похоже, никто не знал. Мальчик как сквозь землю провалился. Дора надеялась, что тот наверняка появится на крещении, равно надеялась она и на то, что Пол, углубившись в свои занятия, забыв о времени, не появится или по крайней мере припоздает. Поскольку Дора без конца отрывалась, высматривая Тоби, а миссис Марк без конца отрывалась, высматривая епископа, дела у них продвигались довольно медленно.

За работой миссис Марк беседовала с Дорой. Соображать Доре пришлось недолго – она мигом смекнула, слушая, что ей говорится, к чему та клонит. Миссис Марк сама ли или по чьему-то наущению, изготовилась метать в нее серию нравоучений и после довольно-таки отвлеченного начала становилась теперь совершенно откровенной. В другое бы время Дора рассвирепела. Сейчас, однако, тяжкие обязанности роли жрицы заметно ее отвлекали, да и сознание собственной невиновности придавало ей независимости. Это правда, что она позволила Тоби обнять себя, но относилось-то это объятие к более крупному предприятию, и предполагаемое обвинение в том, что она фактически преследовала молодого человека, не по справедливости оценивало причастность Доры к проблемам более высокого порядка. Благородно негодуя, Дора вполуха выслушивала грубые и довольно-таки игривые попытки миссис Марк прочесть мораль.

– Я надеюсь, вы не будете возражать против того, что я говорю о таких вещах, – говорила миссис Марк. – В конце концов, мы здесь все ведь не на каникулах. Я знаю, вы не привыкли к такого рода обстановке. Но нужно помнить, что кое-какие маленькие шалости, которые были совершенно безвредными в другом месте, здесь смотрятся иначе – ну, вы ведь знаете, мы стараемся жить определенной, совершенно особой жизнью, по определенным, особым нормам. Если мы сами будем жить по этим правилам, а гости наши – нет, что же тогда получится, хаос, да и только, ведь так? Само собой разумеется, что так. Я знаю, звучит это ужасно занудно и рассудочно, и вашим лондонским друзьям, уверена, мы бы показались чересчур старомодной компанией. Но когда пытаешься жить в соответствии с идеалами, часто выглядишь смешным. К чему я это говорю – человеку неопытному при такой манере по-приятельски обращаться с другим полом недолго и до греха, если он к такому обращению непривычен. Поэтому мы должны быть очень осмотрительны, верно? О господи, я слишком важничаю, да?

– А вот и епископ! – сказала Дора, радуясь, что может оборвать эти несвязные наставления известием, от которого миссис Марк вконец ополоумеет.

Машина уже вывернула с аллеи и мчалась по другой стороне озера.

– О господи, о господи! – сказала миссис Марк, не зная, то ли приметывать дальше ленты, то ли кинуться в трапезную – глянуть напоследок, все ли там в порядке. Она пометалась в дверях, сорвала с себя халат, швырнула его под стул и ринулась наверх, за Джеймсом, которого там явно не было.

Дора стояла у колокола подбоченясь и наблюдала, как машина замедляет ход на переправе через три моста в конце озера. Машина с виду была какая-то знакомая. Модель, видно, распространенная. В глубине дома сзывала всех миссис Марк, потом она начала причитать, что в самый ответственный момент все куда-то запропастились. Дора безмятежно наблюдала за машиной. Ответственности за успех последующих церемоний она не несла и поистине испытывала к ним чувства, схожие с теми, что, должно быть, испытывал Илия, когда наблюдал за стараниями жрецов Ваала[51]51
  См.: Ветхий Завет, 3-я и 4-я Книги царств.


[Закрыть].

Машина уже ехала по последнему отрезку дороги, ведущей к дому. Миссис Марк, по-прежнему кудахча, снова появилась на площадке. Машина въехала на пологий откос и остановилась ярдах в тридцати. Из нее выбрался мужчина. Это был Ноэль Спенс. Руки у Доры упали.

– О Боже милостивый! – сказала она.

– И вовсе это не епископ! – сказала миссис Марк.

– Да это мой знакомый, журналист. О господи! – Дора бегом кинулась к Ноэлю.

Ноэль стоял у машины, положив одну руку на крышу, и улыбался ей так, словно он просто заехал за ней, чтобы отвезти ее пообедать. Дора добралась до него, скатившись по гравию, и встала – резкая, свирепая, как бычок.

– Уезжай! Уезжай немедленно. Садись в машину, ради бога, пока никто тебя не видел, и уезжай. Понять не могу, что тебя дернуло сюда приехать. Я же тебе говорила не приезжать. Ты все испортишь.

– Нечего сказать, очаровательный прием, – сказал Ноэль. – Не кипятись, дорогая. Уезжать я не намерен. Я приехал работать. Собираюсь сделать материалец про это дело с колоколом. Забавная мысль, как ты считаешь?

– Я так не считаю. Ноэль, ну имей совесть. Здесь ведь Пол. Если он тебя увидит, то подумает, будто я тебя приглашала, и закатит жутчайшую сцену. Дорогой, ну, пожалуйста, уезжай. Ты только доставишь мне страшные неприятности, если не уедешь.

– Послушай-ка, радость моя, – сказал Ноэль. – Как ты знаешь, я обычно проявляю ангельское терпение во всем, что тебя касается. Ты, может, даже воображаешь, что старого дядю Ноэля не волнует, что ты делаешь. Ты можешь просто закатиться к нему, если хочешь утешиться, и снова укатить, когда твоей душе угодно. И он всегда будет ждать тебя с джином и мартини. Ну ладно, в какой-то степени так оно и есть. Только вот с недавних пор меня эта роль перестала устраивать. У меня всегда были признанные обязанности в отношении тебя, так, может, я получил и кое-какие права? Как ты знаешь, позавчера я был чертовски рад тебя видеть и был – не скажу, что слегка, – раздражен, когда ты смылась. Я обычно не томлюсь по тому, чего нет, не тот я человек. Но я почувствовал, что хочу поскорее снова тебя увидеть, и потом я был немножко обеспокоен твоим странным состоянием. Эти монашки, подумал я, так и лезут к тебе в душу. Затем, как ни странно, мой редактор, знакомый со стариком епископом, который снизойдет и освятит ваш колокол, пронюхал про это дело совсем из другого источника и попросил меня поехать. Вот я и подумал, что при подобных обстоятельствах не ехать – чистое легкомыслие.

– Ах, черт бы все это побрал! Но дело-то в том, что здесь Пол. Можешь ты вбить это себе в башку? Христа ради, уезжай, пока он тебя не увидел.

– Я сыт по горло разговорами про Пола, – сказал Ноэль. – Пол обращается с тобой отвратительно, и ты его, если разобраться, никогда по-настоящему не любила. Думаю, если мы с ним потолкуем с глазу на глаз, нам это не повредит. Не уверен, что не скажу Полу все, что я думаю!

– Не может быть, чтобы ты говорил всерьез, – простонала уже обезумевшая Дора. – Ты же не знаешь, что он такое. Ты же видел его только на вечеринках. Вот-вот приедет епископ, тогда все соберутся, и Пол устроит сцену – я этого не вынесу.

– Противная ты девчонка, – сказал Ноэль. – Ублажаешь Пола, пока хватает сил терпеть, потом сбегаешь, потом начинаешь бояться – и снова принимаешься ублажать. Ты должна или окончательно ему подчиниться, или бороться с ним. Безотносительно ко всему остальному, ты по отношению к Полу ведешь себя нечестно. Ты так никогда на самом деле и не узнаешь, хочешь ты с ним остаться или нет, если не дашь ему отпор – открыто, на равных, а не попросту сбегая. И догадка моя такова: едва ты начнешь бороться, ты поймешь, что оставаться с Полом не можешь. Вот в этом-то я и заинтересован. На тебя нельзя положиться, ты грязнуля, невежда, и вообще ты совершенно несносна – но так или иначе мне хотелось бы видеть тебя снова у себя.

– Да ты что – влюбился, что ли, в меня? – в ужасе завопила Дора.

– Я такой терминологией не пользуюсь, – сказал Ноэль. – Давай скажем, что я просто скучаю по тебе. Так что теперь, девочка моя, с глаз долой, из сердца вон – это уже не про меня.

– О боже мой! Слушай, Ноэль, у меня на это прямо сейчас нет времени. Прости меня, я ценю это и все такое, и я знаю, что ты говоришь всерьез, и я тебе все обязательно объясню, но понимаешь, прямо на сейчас у меня запланировано одно дело, никакого отношения к Полу не имеющее. И если мне еще будет нагоняй за тебя, все жутко осложнится. Так что, будь ангелом, уезжай, пока ничего не случилось.

– Извини, Дора, – сказал Ноэль. – Но на сей раз дядя Ноэль намерен делать то, что хочет он, а не ты. Куда мне поставить машину? Думаю, лучше освободить дорогу для «Роллс-ройса» епископа.

– Теперь ты меня изводишь! – чуть не в слезах сказала Дора.

– Вот уж и впрямь! – сказал Ноэль. – Когда я собираюсь действовать по своему усмотрению, а не по твоему, у тебя это называется «изводишь». Я почти сочувствую Полу. Загоню-ка я ее в этот двор, место вроде подходящее.

Он сел в машину, включил двигатель и потащился по кругу, потом вполз в открытые ворота.

Дора наблюдала за ним, впадая в отчаяние. По тому, как он держался, она знала, что он решил во что бы то ни стало остаться. Умолять его дальше бесполезно. Раз так, она сама должна предпринять какие-то другие шаги, чтобы избежать взрыва. Если он произойдет, Пол наверняка затеет с ней ссору на всю ночь. Но ближайшая ее забота – предотвратить сцену открытого насилия. Собственные ее обряды должны быть все же кульминационной точкой церемонии, и хотя некоторая толика беспорядка и неудач на первых порах ее бы не огорчила, ей вовсе не хотелось, чтобы вся затея с треском провалилась; и в любом случае она попросту опасалась прилюдного безобразного гнева Пола. Она повернула назад и пошла по гравийной площадке. Там был колокол, и там была миссис Марк, по-прежнему приметывавшая ленты, из них только две или три развевались по-прежнему, словно флаги. Ум Доры, приноровившись за недолгую практику к генеральским замашкам, работал. Тратить время на дальнейшие пререкания с Ноэлем смысла нет. Оставшееся время надо использовать иначе. Но как?

Первым побуждением Доры было помчаться прямо к Полу и самой все ему рассказать, прежде чем он узнает каким-то другим способом. Но как сообщить ему это мягко, успокоить его, объяснить? Она побежала по площадке, минуя миссис Марк, которая смотрела на нее вопросительно и порывалась что-то сказать. Но еще прежде, чем добраться до ступеней, она живо представила себе эту сцену и изменила решение. Едва только Пол узнает о том, что здесь Ноэль, он будет глух к любым ее дальнейшим разъяснениям. От гнева и ревности он перестанет соображать, что к чему, и ринется в атаку, сметая все с пути. Удержать его она никогда не могла. Да и кто мог бы? Она снова побежала назад, минуя миссис Марк, которая опять посмотрела на нее вопросительно и порывалась что-то сказать, и начала подниматься по ступеням на балкон. Ноэль, появившись с конного двора, пересек площадку и принялся догонять ее на лестнице со словами: «Дора, может, мы договоримся встретиться где-нибудь попозже?» Дора, не обращая внимания, бросилась через холл в коридор. Она решила пойти и обратиться к Майклу. Вполне возможно, что Майклу удалось бы убедить Пола в том, что ради общины не надо устраивать публичной сцены в этот исключительный день.

В конторе у Майкла Дора никогда не бывала, но приблизительно знала, где она. Отыскав дверь, она постучала и без дальнейших церемоний ввалилась. Она ворвалась так быстро, что застала кусочек из предыдущей сцены – до того, как ее участники поняли, что она оборвалась. Майкл сидел на стуле, сильно подавшись вперед, и, упираясь локтями в колени, протягивал руки. Тоби сидел на полу прямо перед ним, подвернув одну ногу под себя, а другую согнув в колене. Одной рукой он обнимал поднятую ногу, а другой подался в каком-то жесте к Майклу. Когда Дора вошла, они поспешно поднялись.

– А, привет, Тоби, – сказала Дора, – вот ты, оказывается, где. Простите, Бога ради, Майкл, что беспокою вас, но произошло нечто ужасное.

На лице у Майкла был написан испуг.

– Что?

– Совсем неожиданно приехал мой давний знакомый, журналист; он будет писать про колокол. Но когда Пол узнает, что он здесь, он тут камня на камне не оставит. Вы должны пойти и уговорить его не делать этого.

Она вроде ясно изложила суть дела.

На лице у Майкла было написано облегчение. Тут он взглянул на Тоби. Тот промямлил что-то вроде «я, наверно, лучше пойду». Дора начала было что-то говорить ему, но он вышел, даже не глянув на нее. Майкл потянулся было за ним, дошел до двери, но потом вернулся со смущенным и расстроенным лицом. Дора была непоколебима. Генеральские замашки давали о себе знать.

– Вы понимаете? – сказала она Майклу.

– Да, то есть нет… Этот человек, этот репортер, сейчас здесь, и вы думаете, что Пол устроит сцену ревности, так? А вы не можете убедить его уехать?

– Он не уедет. И вам нет смысла его уговаривать. Чего я хочу, так это чтобы вы не позволили Полу разойтись. Я собираюсь выложить все прямиком Полу.

Она повернулась и снова припустилась бежать. Она слышала за собой шаги Майкла. Протопав по не застланной ковром лестнице и холлу, они выскочили на улицу.

На площадке Ноэль разговаривал с миссис Марк. Они изумленно примолкли при виде зрелища, которое являли собой Дора и Майкл.

– Все сегодня, похоже, в страшной спешке, – сказал Ноэль.

– Ах, Майкл, не уходите, ведь вот-вот епископ приедет! – сказала миссис Марк.

Майкл, который спустился уже на траву, побежал обратно успокоить миссис Марк. Дора не сворачивала с дороги к дамбе. Когда она добралась до середины дамбы и почти выдохлась, она увидела Пола – он показался из дальней двери. Дора начала неистово махать ему. Приблизившись к краю дамбы, она заметила темный «Роллс-ройс», медленно выезжавший на аллею из ворот у сторожки.

Дора спешила навстречу Полу, который, увидев, что она ему машет, прибавил шагу. Ей издали был виден его хмурый взгляд.

– Ноэль здесь! – крикнула она.

– Кто?

– Ноэль Спенс. Ну, ты знаешь. – Пол был напряжен и холоден.

– Ты говоришь, здесь Ноэль Спенс. Орешь об этом так, будто собираешься сообщить мне приятную новость. Он приехал к тебе?

– Он приехал делать репортаж о колоколе. Пол, миленький, не заводись!

– Он приехал к тебе. Ты его приглашала?

– Конечно же, не приглашала. Ты что, думаешь, я сумасшедшая? Он просто приехал взять интервью для своей газеты.

– Хорошо, вот я и дам ему интервью. Я ему такое интервью дам, он у меня в жизни его не забудет!

Пол быстро зашагал по дамбе.

Дора бежала рядом, все еще что-то говоря и пытаясь удержать его за руку. Дамба была не слишком-то широкой, чтобы по ней могли идти рядом двое, да еще и спорить. Вдалеке теперь виднелась машина епископа, она пересекала мосты в дальнем конце озера. Пол побежал.

На краю дамбы поотставшая Дора сделала рывок и, догнав, схватилась за него. Когда она это делала, она увидела Майкла, который сбегал к ним по травяному косогору от дома. Дора отчаянно вцепилась в руку Пола и пыталась его оттащить, крича при этом:

– Пол, я не виновата, я не хотела, чтобы он приезжал. Не порть все своей яростью!

Пол обернулся к ней. Оторвал ее руку от своей и спокойно, но оскалив зубы, сказал:

– Бывают мгновения, когда я тебя ненавижу!

Затем он толкнул ее, и она отлетела назад, в высокую траву.

Пол побежал дальше. Майкл кинулся ему наперерез, раскинув руки, как человек, который не дает животному вырваться с поля. Дора поднялась из травы, куда упала, нашла туфлю, которая с нее слетела, и тоже побежала к площадке. Машина епископа как раз приближалась к дому. Дора миновала Майкла с Полом, которые уже встретились, остановились и, похоже, говорили оба разом, Дора не думала, что они нуждаются в ее помощи.

«Роллс-ройс» появился на площадке с величавой снисходительностью очень большой машины, едущей медленно. Он остановился у подножия ступеней, совсем рядом с колоколом. Миссис Марк, которая в конечном итоге осталась держать форт одна, поспешила вперед. Мгновением позже на балконе появился Джеймс и заспешил вниз, кубарем скатываясь по ступеням. Из трапезной с праздным видом выплыл Ноэль, жующий булочку. Дора подошла, тяжело дыша, и тут же скорчилась от нестерпимых колик в боку.

Епископ, который, по-видимому, сам вел машину, медленно выбирался из нее с приветливой неторопливостью важной персоны, которая знает, что, когда бы и куда бы она ни приезжала, она сразу становится центральной фигурой на сцене. Это был крупный дородный мужчина с курчавыми волосами, в очках без оправы, одетый в простую черную сутану с лиловой реверенткой. Его большое, мясистое лицо медленно повернулось, пылая дружелюбием. Он вытащил из машины трость и слегка на нее опирался, когда здоровался за руку с миссис Марк, Джеймсом, Ноэлем, а потом и с Дорой, которую никак не пожелал обойти вниманием, хотя она нерешительно топталась на заднем плане. Дора подумала, что он принял ее за прислугу.

– А вот и я! – сказал епископ. – Надеюсь, не опоздал? Мой очаровательный шофер покинул меня – женщина, спешу заметить, она же и мой секретарь. Заботы материнства призвали ее к исполнению более высоких обязанностей. Ей нужно присматривать за тремя детьми – и это не считая меня! Так что, сильно попортив нервы себе и другим автомобилистам на дороге, я сам довез себя до Имбера!

– Мы так рады, что вы смогли приехать, сэр, – сказал Джеймс, сияя. – Мы знаем, как вы заняты. Для нас это так много значит, что вы будете присутствовать на нашей маленькой церемонии.

– Да, думается, все это весьма волнующе, – сказал епископ. – А это и есть экспонат номер один? – Он тростью показал на белый холмик колокола в лентах.

– Да, – сказала миссис Марк, покраснев от волнения. – Мы подумали, надо как-то его принарядить.

– Что ж, очень мило, – сказал епископ. – Вы миссис Стрэффорд, как я понимаю? А вы мистер Мид? – сказал он Джеймсу. – Наслышан о вас от настоятельницы, храни ее Господь.

– О нет, – сказал Джеймс. – Я Джеймс Тейпер Пейс.

– А! – сказал епископ. – Так вы тот самый человек, которого так недостает в Степни! Я там был всего несколько недель назад на открытии нового молодежного центра, и имя ваше часто упоминалось всуе. Или, скорее, не всуе. Что за нелепое, право, выражение. Имя ваше, несомненно, упоминалось за дела ваши и, безусловно, с искренним воодушевлением.

Настал черед Джеймсу краснеть.

– Мы должны были представиться, – сказал он. – Боюсь, сэр, мы можем предложить вам очень жалкий комитет по приему. Это действительно миссис Стрэффорд. Это миссис Гринфилд. Майкл Мид как раз идет сюда по траве с доктором Гринфилдом. А этого джентльмена я, боюсь, не знаю.

– Ноэль Спенс, из редакции «Дейли рекорд», – сказал Ноэль. – Я то, что называют репортером.

– Вот и прекрасно! – сказал епископ. – Я надеялся, что тут будут джентльмены из прессы. Как вы сказали – «Дейли рекорд»? Вы уж простите меня, я теперь стал таким старым глухим чудаком – совсем ничего не слышу на это ухо. Уж не закадычный ли друг мой Холройд пустил вас по моему следу? Ведь он сейчас редактор вашего известного листка?

– Совершенно верно, – сказал Ноэль. – Мистер Холройд пронюхал про эту живописную церемонию и отрядил меня сюда. Он шлет вам поклон, сэр.

– Чудный малый, – сказал епископ, – в лучших традициях британской журналистики. Я всегда считал, что церкви глупо чураться огласки. Мы как раз нуждаемся в огласке, если она, конечно, верного толка. Возможно, как раз такого толка. Что это там? Нет, увольте, я сейчас ничего есть не буду. Одну только добрую старую английскую чашку чаю, если можно. После своей поездки в Америку я ценю ее больше, чем когда бы то ни было. Затем, может, приступим к нашей маленькой службе, если братия в сборе? А пировать будем после. Я вижу, там столы уставлены яствами.

Майкл с Полом снова остановились, прямо у ступеней на площадку, и всё разговаривали. Они двинулись обратно к дамбе. Миссис Марк наблюдала за ними с отчаявшимся видом. Дора – прибито, с дурным предчувствием. Епископу подали чашку чаю. Ноэль что-то любезно ему щебетал о членах «Атенеума»,[52]52
  «Атенеум» – название многих английских литературных и научных обществ и клубов. Наиболее известен клуб, существующий в Лондоне с 1824 г.; в числе его основателей были Вальтер Скотт и Томас Мур.


[Закрыть] хорошо знакомых им обоим. Джеймс стоял рядом, улыбаясь и заметно робея. Отец Боб Джойс, с несвойственной ему поспешностью неся нечто, потом оказавшееся чашей со святой водой, поставил ее на стол и засуетился вокруг колокола, помахав важной особе со сдержанной фамильярностью одного из избранных, решившего не отнимать у малых сих счастливого случая побыть с ней рядом. Пришел Питер Топглас с фотоаппаратом и присоединился к разговору с епископом, с которым он, оказывается, был знаком. Дора стояла, угрюмо теребя одну из белых лент на колоколе. От ее нервозного дерганья наметка оборвалась, и лента развернулась на ветру, который так и не стих. С конного двора появился с мрачным видом Тоби, его подхватила миссис Марк и представила. Джеймс попросил у миссис Марк чашку чаю, но та шепотом ему сказала, что лучше сейчас чашек не трогать – их ровно столько, чтобы разом обнести всех, а времени вымыть их после службы нет. Появился Пэтчуэй и принялся жаловаться Джеймсу на опустошительные налеты голубей, но миссис Марк тут же его одернула и велела снять шляпу. Из дома по ступеням спустилась Кэтрин. Она была одета в одно из лондонских платьев и проявила вроде бы некоторое внимание к своей внешности. Искусный тугой пучок был высоко поднят на затылке, вьющиеся локоны, обычно спадавшие на лоб, были коротко подстрижены. Лицо ее теперь казалось ненормально вытянутым и бледным, а улыбка, когда ее представляли епископу, была хоть и милой, но мимолетной. Она быстро отступила назад и облокотилась о балюстраду, задумавшись и, похоже, забыв, где она.