Текст книги "Колокол"

Она нежно прижала к нему ладонь, словно моля о чем-то. Колокол чуть тронулся с места. Она придержала его и стояла, положив на него обе руки. Внимая ему, она вновь поражалась чуду его воскресения и испытывала к нему благоговение, почти любовь. Думая о том, как она извлекла его из озера и вернула в родную воздушную стихию, она изумлялась и вдруг ощутила свою ничтожность. Ну как мог великий колокол стерпеть, что она притащила его сюда без всяких почестей и заставила начать свою новую жизнь на каких-то задворках? Да она тронуть его не смела. По правде говоря, она должна бы его бояться. Она и боится. Она отдернула руки.

Шелест дождя вокруг нее продолжался, очень слабый, он создавал искусственную тишину, более глубокую, чем может быть настоящая. Пол в амбаре под ее ногами был липким от воды, которая по-прежнему мерно капала с ее одежды. Дора стояла, напряженно вслушиваясь. Она поднесла одно ухо к колоколу, почти ожидая услышать его ропот – как в раковине, что хранит отголоски моря. Но от всех звуков, усыпленных в этом громадном конусе, не доносилось ни малейшего вздоха. Колокол безмолвствовал. Зачарованная, Дора опустилась на колени и просунула руку внутрь. Внутри было черно и страшно, как в обитаемой пещере. Она легонько коснулась громадного языка, висевшего в недрах в глубоком безмолвии. Чувство страха не покинуло ее, она поспешно вылезла и зажгла фонарик. С наклонной поверхности бронзы глянули на нее коленопреклоненные фигурки – крепкие, простые, прекрасные, нелепые, исполненные того, что не было для художника предметом праздных размышлений или фантазий. Сцены эти были для него более реальными и знакомыми, чем собственное детство. И он передал их правдиво. Знакомы они были и Доре, когда она стала глядеть на них снова при свете электрического фонарика.

Медленно обойдя колокол вокруг, Дора выключила свет. Продрогнув и закоченев от дождя, она едва не падала от усталости. Все слишком трудно, нужно возвращаться и ложиться спать. Но это невозможно. Не могла она оставить все в таком плачевном состоянии, ничего не решив и не поправив; не могла оставить колокол в двусмысленном положении на потребу лживых и злобных измышлений. Дора никак не могла его оставить, хотя слезы изнеможения и беспомощности жгли ей замерзшие щеки, – он будто один таил в себе какое-то решение. Слишком долго она с ним общалась и вот подпала теперь под его чары. Думала им распоряжаться и сделать из него свою игрушку, теперь же он ею распоряжается и поступать будет по-своему.

Дора стояла рядом с ним в темноте и тяжело дышала. Дрожь ужаса и возбуждения пробрала ее в предчувствии поступка – еще до того, как она осознала, что это будет за поступок. В памяти смутно всплывало сказанное: голос, говорящий правду, нельзя заставить молчать. Если уж нужно себя обвинить, то средство вот, под рукой. Но порыв ее был глубже этого. Она вновь протянула руку к колоколу.

Слегка подтолкнула его, и он тронулся. Стронуть его было нетрудно. Она скорее чувствовала, чем слышала, как шевелится внутри его язык, еще не касаясь боков. Колокол слабо вибрировал, по-прежнему почти неподвижный. Дора сняла плащ. Постояла еще с минуту в темноте, ощущая рукой, как тихо подрагивает перед ней эта громадина. Затем вдруг со всей силой навалилась на колокол.

Колокол подался вперед так, что Дора чуть не упала, и язык ударился о бок с ревом, от которого она закричала – так он был близок и ужасен. Потом отскочила назад, дав колоколу вернуться. Язык тронул второй бок уже послабее. Уловив ритм, Дора кинулась на удалявшуюся поверхность, затем посторонилась. Страшный гул поднялся, когда колокол, раскачиваясь теперь свободно, дал языку полную волю. Он возвращался, громадные очертания его были едва видны – чудовищный, движущийся кусок тьмы. Дора снова подтолкнула его. Теперь надо было только не давать ему остановиться. Грозный шум ширился, молчавший века голос ревел, что нечто великое вновь возвращается в мир. Поднялся звон – особенный, пронзительный, удивительный, слышный и в Корте, и в монастыре, и в деревне, и, как рассказывали потом, на много миль в обе стороны дороги.

Дора была так поражена, едва ли не уничтожена этим чудом, этим гулким звоном, что забыла обо всем, кроме своей обязанности – не дать колоколу умолкнуть. Она не слышала приближавшихся голосов, стояла ошеломленная, безучастная, когда минут через двадцать множество людей вбежало в амбар и столпилось вокруг нее.

Глава 23

К той поре, когда пришла Дора, первая часть церемонии закончилась, и должна была начаться процессия. Было минут двадцать восьмого. Дождь перестал, и солнце сияло сквозь тонкую кисею белых облаков, рассеивая холодный бледно-золотистый свет. Белый туман клубился над озером, скрывая воду и оставляя видной лишь верхушку дамбы.

Дора поспала. В Корт ее загнала миссис Марк, она рухнула в постель и вмиг потеряла сознание. Пришла в себя она снова около семи и сразу вспомнила о процессии. До нее доносились отдаленные звуки музыки. Все, должно быть, уже началось. Пола видно не было. Она поспешно оделась, едва ли понимая, отчего она чувствует, что присутствовать там чрезвычайно важно. Воспоминания о прошлой ночи были путаные и омерзительные, как с перепоя. Она припоминала, как слепил ее свет фонариков, как видела в их лучах колокол, по-прежнему раскачивавшийся. Множество людей окружило ее, они тормошили, расспрашивали ее. Кто-то накинул ей на плечи пальто. Был там и Пол, но он ничего не сказал ей – увидев колокол, он забыл обо всем на свете. В спальню он не вернулся, и она предполагала, что он до сих пор в амбаре. Они разделили между собой ночное бдение.

Дора чувствовала себя одеревенелой, неописуемо голодной и такой несчастной, будто из нее душу вытянули. В воздухе пахло бедой. Дора надела все самое теплое и вышла на лестничную площадку, из окна которой открывался вид на происходящее. Удивительная сцена ожидала ее. Несколько сот человек в полнейшем молчании стояло перед домом. Они сгрудились на площадке, столпились на ступеньках и балконе, выстроились вниз по тропинке к дамбе. Царило выжидающее молчание, которое наступает во время церемонии, когда на мгновение прерывается пение или речь. Стояли в молчании, ранним утром и наделяли сцену тем драматическим духом, который всегда присутствует, когда множество людей торжественно собираются на открытом воздухе. Все взгляды были обращены на колокол.

Епископ в полном облачении, с митрой и посохом, стоял лицом к колоколу, который по-прежнему был на площадке. Позади епископа несколько маленьких девочек, вцепившись ручонками в английские флейты, пытались дать проход одетым в стихари мальчикам, которых выталкивал вперед отец Боб Джойс. Епископ стоял с видом явного терпения, как добродушный человек, которого перебили, и не оборачивался, пока продолжалась молчаливая потасовка. Епископ, как выяснилось позднее, ничего о событиях ночи не знал. Уткнувшись здоровым ухом поглубже в подушку, он звона не слышал, и никто в такую рань не решился рассказать ему историю столь невероятную.

Маленькие мальчики теперь с успехом вытеснили девочек, которые рассыпались по кромке толпы и кидали беспокойные взгляды на своего учителя. Положение танцоров было еще менее завидным. Они наступали на пятки хору, полагая, что настал их черед. Укомплектованные лошадкой, шутом в цилиндре и скрипачом, вооруженные тросточками и носовыми платками, с ногами, украшенными колокольчиками и ленточками, они заметно смущались, так как их не горячили музыка и танцы. Им было велено начать танцевать прямо перед тем, как процессия тронется, и с танцами сопровождать ее до дамбы. Но такого стечения народа никто не предполагал, и теперь было ясно, что на площадке танцевать просто негде, а очистить место для танцев можно было, разве что попросив всех этих престарелых дам, которые приникли к балюстраде, перелезть через нее и спрыгнуть на траву. Шут продирался через хор мальчиков, чтобы посоветоваться с отцом Бобом. Отец Боб улыбнулся, кивнул, и скрипач, стоявший позади и доведенный до безумия тем, что все его ждут, вмиг заиграл «Монашеский марш». Кое-кто из танцоров начал было приплясывать, остальные на них зашикали. Отец Боб нахмурился, покачал головой, и скрипка стихла. Шут протискивался обратно, давая своим людям какие-то указания, явно их обескуражившие. Отец Боб похлопал легонько епископа по плечу, терпения у того в лице было больше, чем когда-либо. Епископ заговорил.

Что он говорил, Дора не слышала. Боясь, как бы чего не упустить, она сбежала вниз по лестнице и вышла на балкон, где было черно от зрителей. Она протолкалась вперед, к ступенькам, и умудрилась найти местечко, откуда все было видно. Епископ уже кончил говорить, и, очень медленно, колокол тронулся с места. Тележку спереди тащили и сзади подправляли две пары рабочих и человек, который прибыл с колоколом и имел разрешение войти в монастырь и установить его. Они торжественно тянули тележку за веревки, которые миссис Марк напоследок вымазала побелкой. Колокол двинулся по площадке к косогору, который спускался к дамбе. Сразу за колоколом шли Майкл и Кэтрин, за ними епископ, а потом хор. Следом, проступая из толпы, потянулись члены братства, все, как отметила Дора, крайне осунувшиеся. За ними – сердитые танцоры, они шли, а не плясали, колокольчики их позвякивали, платочки обвисли. За ними шел ансамбль флейтисток со своим учителем. А за ними гёрлз-гайдз[60]60
  Гёрлз-гайдз – организация, объединяющая девочек от 11 до 16 лет, близкая, по сути, к бойскаутам.


[Закрыть] и бойскауты. В хвост процессии подтянулось несколько мелких прелатов сельской церкви, считавших себя обязанными принять участие в шествии, а также кое-кто из толпы, предпочитавший привилегию шествия в процессии волнению наблюдать за ней со стороны. Когда они отошли, люди начали карабкаться на балюстраду, продираться на верхние ступени, чтобы фотографировать, налетая при этом на тех, кто катился вниз по ступеням и спрыгивал с площадки, чтобы занять хорошее местечко на косогоре или у кромки озера и наблюдать за следующим этапом происходящего. Дора осталась где была. Ей и отсюда достаточно хорошо видно, особенно теперь, когда балкон опустел. Она глянула вниз, на площадку, где по-прежнему было столпотворение, и в толпе увидела Ноэля – тот, оседлав одного из каменных львов у подножия лестницы, делал снимок. Отсняв кадр, он спрыгнул и побежал сбоку процессии. Гёрлз-гайдз, построившись у ворот конюшен, пробивались вперед с решительностью, делавшей честь их псевдовоенизированной организации, и в данный момент трудно было отличить процессию от окружавшей ее толпы. Ноэль, глянув наверх, увидел Дору. Он просиял. Потом мерно покачал из стороны в сторону футляром фотоаппарата и похлопал в ладоши. Дора уставилась на эту пантомиму. Затем до нее дошло, что Ноэль, конечно же, намекает на минувшую ночь. Он, должно быть, был там, и вот, мол, что он по этому поводу чувствует. Дора через силу улыбнулась и слабо махнула рукой. Ноэль кивал в сторону озера. Он не собирался упускать случая сделать еще один снимок. Дора покачала головой, и он рванул вперед через толпу. Она видела, как он, на голову выше других, обогнал гёрлз-гайдз и пробрался в начало процессии, которая уже приближалась к дамбе. Солнце начало прорываться сквозь белую пелену, и длинные тени забегали по траве. Запел хор. Дора видела, как в дальнем конце дамбы медленно открываются большие ворота.

Она осталась на балконе одна. Толпа по большей части скопилась на берегу, по обе стороны дамбы. Колокол медленно и плавно въезжал на совсем пологую горку от берега к дамбе и теперь был у всех на виду. Солнце сверкало, золотя его белый купол и белое облачение епископа. Ветер, уже не такой свирепый, теребил белые атласные ленты и ворошил белые цветы, которыми была усыпана тележка. Епископ шел, с трудом переставляя ноги, слегка склонив голову и опираясь на посох. Белые стихари на мальчиках из хора заколыхались, когда они важно подняли перед собой нотные листки. Колокол был уже на дамбе, двигаясь более медленно по слегка неровным камням. За ним следовали все остальные. Туман тихо лежал на воде, по-прежнему закрывая дамбу доверху, поэтому, когда процессия вереницей растянулась по озеру, стало казаться, что она шествует по воздуху. Дора сильно подалась вперед, чтобы лучше все видеть.

Запел хор. Самую замысловатую музыку придерживали для кульминации у монастырских ворот. А пока что пожелания отца Боба попирались местным сентиментальным гимном.

 
Выше колокол подъемли!
Между небом и землей.
Будет нам служить и Богу,
Будет голос нам благой.
Ранним утром, когда птица
Славит радостно Творца,
Воспоет он милость Божью,
Воззовет к Нему сердца.
И когда под вечер тени
Набегают чередой,
Будет петь он гимн вечерний
Вместе с первою звездой[61]61
  Перевод Т. Гущиной.


[Закрыть].
 

Пение продолжалось. Танцоры, робко идя парами, сошли уже с берега, и за ними следовали маленькие девочки, которые, похоже, очень мерзли в своих белых атласных платьицах. Колокол и впрямь двигался очень медленно и достиг едва ли середины дамбы, куда была вставлена деревянная секция – память об отважных монахинях XVI века. Дора отвлеклась на толпу. Ноэля теперь видно не было. На глаза ей попался Пэтчуэй – присоединиться к процессии он не пожелал и флегматично стоял позади толпы, откуда явно не мог ничего видеть. И тут что-то начало происходить. Дора быстро перевела взгляд в центр. У всех вырвался внезапный вздох. Пение хора сбилось. Колокол застопорился на деревянных досках посередине дамбы, и рабочие, похоже, сцепились вокруг него. Епископ дал знак хору податься назад. Процессия замерла. Музыка оборвалась, и поднявшийся потом глухой ропот прорезал громкий скрежет. Колокол, похоже, начал легонько клониться на один бок. Толпа возбужденно загудела. И очень медленно деревянные опоры просели, деревянный настил пошел под уклон, тележка накренилась – и колокол, на какой-то миг зависнув под почти немыслимым углом, рухнул боком в озеро, увлекая за собой тележку.

Все произошло настолько быстро, что Дора насилу глазам своим поверила. Вот процессия – все еще вереницей растянутая по дамбе на солнце. Вот пробоина в центре – на дальней ее стороне одиноко стоят двое рабочих. Слышно, как бурлит и булькает невидимая вода. Только колокол напрочь исчез. Толпа издала вопль – наполовину недовольный, наполовину одобрительный. Явившиеся на спектакль свое получали сполна.

Дора побежала по ступеням вниз и дальше, к озеру. Отец Боб Джойс теснил процессию назад, с дамбы, в то время как с обратного конца, с берега, дюжины людей напирали вперед. Кто-то – Дора не видела кто – провалился. Поднялся гам, один мальчик из хора плакал. Епископ, бросавшийся на солнце в глаза, все еще стоял там, где прежде был колокол, глядел в воду и разговаривал с рабочим. Туман потихоньку рассеивался, и видно было, как под деревянными сваями все еще пенится озеро в венчике из белых цветов. Ни колокола, ни тележки на поверхности видно не было. Несколько человек протиснулись-таки до епископа, перепрыгнули пролом и наблюдали за происходящим с той стороны. Монастырские ворота потихоньку закрыли.

Дора была теперь прямо у озера, по правую сторону от дамбы. От того, что случилось, она испытывала сильный ужас, смешанный с возбуждением. Отчасти она чувствовала, будто она в ответе за это новое несчастье, а отчасти – будто размеры его делают собственную ее выходку – по сравнению с ним – простительной. Добравшись до края толпы, она искала случая глянуть на все вблизи. И тут кто-то ее очень грубо отпихнул. Позднее Дора говорила, что, если бы не тот отчаянный толчок, она бы и внимания не обратила, не заинтересовалась бы. Она развернулась поглядеть, что это за нахал ее пихнул, и увидела, что это Кэтрин. Оттолкнув ее и выбравшись из толпы, Кэтрин пошла по тропинке, которая вела вдоль озера к лесу. Дора снова обратилась к событиям на дамбе. Потом задумчиво повернулась вслед Кэтрин, которая уже отошла на некоторое расстояние и быстро удалялась. На уход ее никто не обратил ни малейшего внимания.

Мягко говоря, это было очень необычно: чтобы Кэтрин и отпихнула кого-то со своего пути; да и то, что Дора увидела в ее лице, тоже было довольно необычно. Понятно, она должна была расстроиться, но выглядела она странной и огорченной сверх всякой меры. Дора заколебалась. Вокруг было полно людей, но никто знакомый на глаза не попадался. Спустя минуту она начала продираться обратно через траву и двинулась по тропинке, которой пошла Кэтрин, стараясь не выпускать ее из виду. Кэтрин ускорила шаг и нырнула в лес. Дора побежала. Кэтрин и впрямь выглядит совсем странно. Конечно, не ее это, Доры, дело. Однако она встревожилась и хотела удостовериться, что все в порядке.

В лесу-то она начала ее нагонять. Тропинка была завалена прутьями и ветками, сломанными бурей. Кэтрин впереди спотыкалась. Потом она тяжело упала, а когда поднялась, подоспела Дора.

– Кэтрин, подождите меня! У вас все в порядке?

Кэтрин была одета в старомодное платье для тенниса, теперь оно было в грязных пометинах от ее падения. Она пригладила платье и пошла помедленнее, не обращая внимания на Дору. Похоже, она плакала. Дора, которая не могла идти с ней рядом по узенькой тропинке, шла следом, теребила за плечо и спрашивала, все ли у нее в порядке.

Спустя несколько минут Кэтрин, отмахнувшись от Доры, приостановилась и, повернувшись вполоборота, сказала:

– У меня все в порядке, когда я одна.

Лицо у нее было странное, глаза широко распахнуты.

– Мне так жаль, – сказала Дора, не зная, оставить ее в покое или нет.

– Вот видите, – сказала Кэтрин, – это все из-за меня. А вы и не знали, да? Это был знак.

Она пошла дальше.

Дора, глядя ей в лицо, думала: Кэтрин сошла с ума. Мысль эта сразу стукнула ей в голову, когда ее грубо отпихнули в сторону, но тогда она показалась слишком фантастической, чтобы брать ее в расчет. Накануне-то Кэтрин казалась совершенно нормальной. Ни с того ни с сего люди с ума не сходят. Дора, никогда с сумасшедшими не сталкивавшаяся, стояла, похолодев от страха и ужаса, а белая фигурка Кэтрин тем временем исчезала на тропинке.

Когда она скрылась между деревьями, инстинкт стал подсказывать Доре: надо мчаться, что есть мочи, обратно в Корт, за помощью. Но она решила, что важнее бежать за Кэтрин и уговорить ее вернуться. В таком состоянии она может заблудиться в лесу, и ее не найдут. Не хотелось Доре и оказаться в дураках или наделать снова шума. Она, в конце концов, может и ошибаться относительно Кэтрин, а поднимать ложную тревогу, когда голова у всех и так кругом идет, будет более чем некстати. Она кинулась дальше и вскоре увидела впереди белое платьице Кэтрин.

Тут Доре пришло в голову, что они вот-вот окажутся поблизости от амбара, а там, может быть, все еще Пол. Это придало ей сил, и она припустила вперед, не переставая звать Кэтрин. Кэтрин внимания не обращала и, когда она во второй раз догнала ее, разговаривала, похоже, сама с собой. Глядя в это пылающее, обезумевшее лицо, Дора поняла, что инстинкт подсказывал ей правильное решение. Она схватилась за платье Кэтрин и принялась кричать Полу. Так они и вышли на поляну у амбара: Кэтрин, рвущаяся вперед, и Дора, с криками цепляющаяся за нее. Из амбара никто не откликался. Пол, должно быть, ушел – как впоследствии выяснилось, он вернулся в Корт по бетонной дороге звонить лондонскому коллеге. Дора с Кэтрин были в лесу одни.

Дора перестала кричать и сказала Кэтрин:

– Ну, пойдемте же домой, ну, пожалуйста.

Не оборачиваясь, Кэтрин оттолкнула Дору и ясным голосом сказала:

– Оставьте меня, Христа ради.

Дора, в которой наравне с тревогой начала потихоньку просыпаться злость, сказала:

– Знаете что, Кэтрин, кончайте эти глупости. Пойдете сейчас же со мной.

Кэтрин обернулась к ней, оскалясь вдруг в улыбке, которая напоминала ядовитые неувядающие улыбочки ее брата, и сказала Доре:

– Господь простер свою десницу. Белыми одеждами не скрыть порочного сердца, не войти во врата. Прощайте.

Они уже миновали волнорез и добрались до того места, где тропинка была совсем близко к краю и со стороны озера ее подпирал высокий камыш. Полоса из тины и зеленых водорослей пролегала меж берегом и чистой водой. Кэтрин отвернулась от Доры и вошла в воду.

Она рванулась так быстро, устремившись прямо через камышовую изгородь, что Дора осталась стоять, разинув рот и глядя на то место, откуда та только что скрылась из виду. Из-за камышей доносилось шумное хлюпанье. Дора вскрикнула и тронулась следом. Без колебаний ринулась она через зелень, снова вскрикнула, почувствовав, как уходит из-под ног земля. Она почти по колено увязла в тине. Кэтрин сумела сделать еще пару шагов и была чуть поодаль. Почти неторопливо, как трусиха купальщица, приседала она в вязком месиве из водорослей и илистой воды, изо всех сил стараясь забраться подальше от берега. Она легла на бок, и плечико ее платья, все еще странно чистое и белое, виднелось над водой.

Дора окликнула Кэтрин, потом вновь закричала. Только кто услышит? Все так заняты и так далеко. Она потянулась вперед, пытаясь дотянуться до Кэтрин, потеряла равновесие и шлепнулась туда, где было глубже. Вода захлестнула ей лицо. Яростно стараясь удержать голову наверху, она чувствовала, как скользкие водоросли тащат ее за конечности. Отчаянным усилием она все-таки подтянула под себя ноги и села в тину; вода доходила ей почти до горла. Впереди бултыхалась Кэтрин. Она теперь основательно погрузилась в воду – в нее, похоже, вцепились водоросли, и видно было, как их плети скачут вокруг одной из ее бьющих по воде рук. Дора потянулась вперед и ухватила-таки Кэтрин за руку, вновь и вновь повторяя ее имя, а потом завопила громко, пронзительно, что было мочи. Она попыталась потянуть Кэтрин на себя.

В следующий миг Дора обнаружила, что ее тащит вперед. Кэтрин, выдергивая свою руку, тянула ее за собой на глубину. Дора отпустила руку, но было уже поздно. Она была довольно далеко от берега. Ноги тщетно месили бездонную топь из водянистого ила и водорослей. Она колотила ладонями по воде, вопила и хлебала воду – голова запрокинута назад, руки наполовину запутаны в тине. Что-то темное распускалось перед ней на воде. Это были волосы Кэтрин. Как во сне, видела Дора исчезающее в темной трясине плечико Кэтрин, широко раскрытые, закаченные вверх глаза, распахнутый рот. Страх смерти обуял ее. Она отчаянно боролась, хватая ртом воздух, но водоросли держали ее, похоже, затягивая вниз, и вода подступала к подбородку.

И тут она услышала далекий крик. Как в тумане увидела через гладь озера черную фигуру, стоявшую у стены на углу монастырской территории, которая оканчивалась чуть дальше влево на противоположном берегу. Дора в последних муках смертельного ужаса вновь крикнула. Она видела, что фигура эта начинает сбрасывать с себя одежду. В следующий миг раздался всплеск. Больше Дора ничего не видела, собственная ее борьба была на исходе. Вода хлынула в ее хватавший воздух рот, водоросли держали связанной внизу одну руку. Ноги все глубже месили липкий ил. Она издала стонущий крик отчаяния. Черный туннель, казалось, разверзается под ней и она медленно в него погружается.

– Перестаньте сопротивляться, – сказал хладнокровный голос. – Держитесь спокойно, и вас не будет затягивать глубже. Попытайтесь дышать медленно и ровно.

На уровне своего лица и странно близко Дора увидела покачивающуюся на воде голову – по-мальчишечьи коротко остриженную голову, со свежим веснушчатым лицом и голубыми глазами. Дора уставилась на нее, видя ее с какой-то сумасшедшей ясностью, и в первый момент она действительно подумала, что это мальчик.

Дора перестала сопротивляться и, к своему удивлению, обнаружила, что ее не затягивает. Вода плескалась у края подбородка. Она попыталась дышать носом, но рот все равно раскрывался, испуганно хватая воздух. Замерев на мгновение, она с изумлением видела перед собой две головы на воде: круглую голову монахини, которая плыла в более чистой воде прямо за водорослями, осторожно пробираясь к Кэтрин, и поникшую голову Кэтрин – рот и одна щека уже покрылись водой, глаза остекленели. С такой же странной ясностью Дора заметила, что лицо у монахини почти сухое.

Монахиня что-то говорила Кэтрин и пыталась поддержать ее сзади и оттянуть из водорослей. Кэтрин не сопротивлялась. Она обмякла, словно была без сознания. Дора наблюдала. Кэтрин перевернули на спину, над водой поднялся ее подбородок, позади расплылись волосы, и монахиня запускала в них белую руку, чтобы покрепче ухватиться. Рябь докатилась до рта Доры, и она опять начала кричать. Борьба ее возобновилась – дыхание пошло прерывистыми вздохами. И ее снова затягивало. Вода, похоже, лилась ей прямо внутрь, Дора начала задыхаться.

Теплая илистая вода поднималась по ее щеке. И тут она услышала голоса, две сильные руки подхватили ее сзади, приподняли под мышки. Чуть высунувшись из воды и оглянувшись, она, все еще барахтаясь и хватая ртом воздух, увидела прямо над собой лицо Марка Стрэффорда. Он тащил ее к берегу, сам глубоко по пояс в тине. Там ее подхватили другие руки. Она без сил валялась на земле, вода бежала у нее изо рта. Крики продолжались, и, присев через минуту, она увидела Джеймса и Марка – они отчаянно старались выбраться и, умудряясь каким-то образом шагать по этой трясине, держали между собой на весу Кэтрин. С берега цепочкой заходила подмога – вытаскивать их всех на сушу. Где-то с полдюжины людей хлюпало теперь по илистому краю берега. Вдалеке покачивалась на воде голова монахини. Она сдала Кэтрин с рук на руки и подалась обратно, в чистую воду. Она что-то прокричала и поплыла вкруговую к волнорезу.

Дора снова рухнула лицом в траву. Она кашляла, отплевывалась и тихо, облегченно стонала. Кто-то спрашивал, все ли у нее в порядке, но она была еще в ином мире. Она слушала и не понимала, что может ответить – так она была изумлена, обнаружив, что жива. Кто-то вдруг склонился над ней и начал ритмично надавливать на спину. В горле у Доры заклокотало, и она села прямо. Голова закружилась, она закрыла глаза, но сидеть осталась, опираясь на одну руку.

– С ней все о’кей, – сказал Марк Стрэффорд.

Он переключил свое внимание на Кэтрин, но кто-то уже делал ей искусственное дыхание. Когда Дора стала смотреть, Кэтрин со стоном перекатывалась, отталкивая своего спасителя, потом тоже села. Глаза у нее были пустые, белое платье прозрачно облегало тело, длинные мокрые волосы стекали по груди. Она озиралась.

Вперед устремилась донельзя чудная фигура. Дора ошалело уставилась на нее: коротковолосая женщина, явно до пояса голая, а книзу от пояса – в черном. Потом только Дора поняла: это же монахиня в исподнем. Монахиня склонилась над Кэтрин, спрашивая, как та, а затем с улыбкой повернулась к Доре. Она ничуть не смущалась и с вежливым кивком приняла пальто, которое протягивала ей миссис Марк. По виду молодая женщина. Ее веснушчатое лицо было по-прежнему почти сухим.

– Это матушка Клер, – сказал Марк. – Похоже, вам все-таки на роду было написано встретиться.

Кэтрин поднялась на колени и глядела по сторонам, словно искала кого-то. Тут из лесу донеслись еще голоса, и появилось еще несколько человек – с вопросами и криками изумления. Был среди них и Майкл.

То была поистине странная сцена: большинство мужчин по пояс в грязи, две полуутопленницы, матушка Клер, накидывающая пальто на плечи. Майкл глядел на эту сцену с лицом человека, уже поимевшего достаточно сюрпризов и чувствующего, что этот должен быть последним. Но он был не последним.

Когда он прошел в середину этой группы и начал что-то говорить, Кэтрин, шатаясь, встала на ноги. И пошла на него, чудная донельзя – в длинных космах черных волос, рот приоткрыт. Все смолкли. И тут она со стоном кинулась к Майклу. Какое-то мгновение казалось, будто она собирается напасть на него. Но вместо этого она обвила руками его шею и прильнула к нему всем телом. Головой она уткнулась ему в куртку и с безумной нежностью все повторяла и повторяла его имя. Руки Майкла невольно заключили ее в объятия. Над ее склоненной, припавшей к нему головой видно было его лицо, вытянувшееся от изумления и ужаса.