Текст книги "Колокол"

Глава 24

Пол платил таксисту. Несколько мгновений он высчитывал причитавшиеся чаевые. Они прошли на станцию. Пол купил утренние газеты. Как всегда, они приехали задолго до прихода поезда. Сели рядом на платформе, Пол читал газеты, Дора смотрела вдаль, за железную дорогу. Солнце озаряло желтовато-горчичное поле, а над низким горизонтом в зеленой кайме деревьев стояла дымка. Было снова солнечно, но прохладно; пыльные миражи позднего лета уступали место золотым красотам осени, в которых больше резкости и мучительной эфемерности.

Остаток предыдущего дня Дора провела в постели. Все были очень добры к ней, все, кроме Пола, естественно. Но главной заботой была Кэтрин. Возвращенная в Корт, она целый день оставалась в совершенном беспамятстве. Вызвали доктора. Прописав успокоительное, он покачал головой, упомянул о шизофрении и обмолвился про клинику в Лондоне. Поздно вечером, после всяческих споров и колебаний были сделаны все приготовления для того, чтобы отправить Кэтрин как можно раньше.

Пол, который и сам пребывал в состоянии, недалеком от шизофренического, разрывался между колоколом, изучая его, и женой – попрекая ее. По счастью, колокол отнял большую часть его времени; и рано поутру, после длительного телефонного разговора с кем-то из Британского музея, он решил ехать в Лондон десятичасовым поездом. Из-за этой спешки времени на сборы не оставалось, и было решено, что Дора поедет на следующий день, прихватив багаж. Чемодан побольше, забитый блокнотами Пола, отправлялся вместе с ним. Дора же должна была довольствоваться оберточной бумагой и веревкой да взять такси от Паддингтона, если понадобится. Сам колокол, старый колокол, тоже ехал в Лондон, контейнером, для обследования экспертами.

Краешком глаза Дора увидела, что в газете есть что-то про Имбер. Видеть этого ей не хотелось. Она пристально смотрела вперед, на горчичное поле. Пол же читал с жадностью.

Немного погодя, протянув ей газету, он сказал:

– Прочти это.

Дора с минуту невидящим взглядом смотрела в нее, потом сказала:

– Да, вижу.

– Нет, ты прочти как следует. Каждое слово прочти. – Пол продолжал держать перед ней газету.

Дора начала читать. В статье, озаглавленной «ВДАЛИ ОТ ШУМНОЙ ТОЛПЫ», было написано следующее:

«Немного найдется дней в истории каких-либо религиозных общин, которые были бы так богаты событиями, как последние сутки в Имбер-Корте, пристанище англиканской светской общины, запрятанной в дебрях Глостершира. Событием номер один стало обнаружение двумя гостями общины старинного резного колокола, который много веков пролежал на дне живописного озера, окружающего дом. Колокол этот – якобы собственность близлежащего Имберского монастыря, англиканско-бенедиктинской обители, которая, по странному стечению обстоятельств, должна была вот-вот установить современный колокол. По слухам, старинный колокол должен был «чудом» подменить современный на затейливой церемонии его крещения вне стен монастыря. Чуда, однако, не произошло, и вот вместо этого не посвященным в тайну поднесен был другой сюрприз (событие номер два) – трезвон колокола в глубокой ночи, призывающий их на сборище в лесу, которое напоминало скорее шабаш ведьм, чем строгий обряд англиканской церкви.

Сюрпризы поджидали и дальше. Следующий день, пятница, начался торжественно – без всяких ведьм. Благословленный епископом в митре, новый колокол медленно шествовал себе по живописной дамбе, которая пролегала через Имберское озеро, к воротам женского монастыря. Событие номер три произошло с театральной внезапностью, на полпути через дамбу. Колокол вдруг опрокинулся в озеро и бесследно исчез под водой. В ходе последующего расследования было сделано предположение, что беда случилась не из-за несчастного случая, а из-за диверсии, и подозрение пало на одного из братьев.

Однако, едва только заварилась кутерьма вокруг этой тайны, как последовало событие – или катастрофа – номер четыре. Один из братьев общины, на сей раз сестра – братство-то принимает оба пола – та, что вскоре и сама должна была податься через имберскую дамбу в монашество, повредилась умом и бросилась в озеро. К счастью, она осталась цела и невредима – ее спасла мисс Дора Гринфилд, гостья общины, при помощи монашенки, любительницы водного спорта, которая, скинув с себя рясу и нырнув в исподнем в воду, дала возможность полюбоваться совершенно уникальным зрелищем. Неудачливой претендентке в самоубийцы оказывается медицинская помощь.

Имберское братство, замыслившее предоставить мирянам блага религиозной жизни, оставаясь при этом в миру, существует менее года. Когда оно не занято религиозными обрядами, оно возделывает свой сад. С чего бы вдруг разыграться этой драме? Представитель, тесно связанный с общиной, упоминал о расколе и личных неладах, но члены братии отнюдь не горели желанием объясняться и заверяли нас, что жизнь в Им-бере обычно мирная.

Братство – самоуправляемое общество, не подчиненное никаким определенным церковным властям. Обетов безбрачия и бедности они не дают. Кто же их поддерживает? Добровольные пожертвователи. Обращение за пожертвованиями вскоре должно распространяться, а за ним последует и приток братьев и сестер. Занимает община очаровательный дом XVIII века в обширном парке».

– Ну, все прочла?

– Да.

– Радует тебя то, чего ты добилась?

– Не очень.

– Не очень? Ты хочешь сказать, что тебя это все же сколько-то радует?

– Меня это вовсе не радует.

– Надеюсь, ты хоть понимаешь, что причинила непоправимый вред этим прекрасным людям?

– Да.

– Чья это была идея? Гэша? Или Спенса?

– Моя.

– И ты продолжаешь утверждать, будто не имеешь никакого отношения к тому, что случилось с новым колоколом?

– Никакого.

– Интересно – и что я задаю тебе вопросы! Ведь я все равно ни одному твоему слову не верю.

– Ох, Пол, ну прекрати же… – Глаза у Доры наполнились невыплаканными слезами.

– Понять тебя не могу. Я уж начинаю сомневаться: а здорова ли ты психически? Может, тебе показаться психиатру в Лондоне?

– Не буду я показываться психиатру.

– Будешь как миленькая, если я так решу.

Отдаленный шум поезда прокатился по неподвижному воздуху. Они разом повернулись и посмотрели на путь. Показался поезд, он был еще далеко. Пол встал, поднял чемодан и подошел к краю платформы.

На дворе станции началась суматоха. Дора обернулась и увидела только что подъехавший «Лендровер». Из него высыпали Марк Стрэффорд, миссис Марк, сестра Урсула, Кэтрин и Тоби. По станции загромыхал поезд.

Пол был занят тем, что выискивал в первом классе пустое купе поближе к выходу с угловым местечком по ходу движения. Миссис Марк поторапливала Кэтрин, выходя прямо на платформу, за ними следовала сестра Урсула. Марк с Тоби пошли в билетную кассу. Миссис Марк увидела Дору и направила Кэтрин в противоположную сторону. Марк пошел за женой, дал ей билеты. Появился Тоби, увидел Дору, отвел глаза, оглянулся и как-то нерешительно помахал ей рукой, затем сел один в ближайший вагон. Марк и миссис Марк потратили некоторое время на поиски подходящего вагона для Кэтрин. Нашли такой, миссис Марк втолкнула Кэтрин и взобралась сама. Они захлопнули дверь, и сестра Урсула, стоя на платформе, с улыбкой разговаривала с ними через окошко. Марк вернулся поглядеть, где Тоби, нашел его, приоткрыл дверь и, стоя одной ногой на наружной площадке, разговаривал с ним.

Пол убрал свои вещи, открыл окно и, высунувшись, неодобрительно глядел на Дору.

– Завтра около трех ты должна быть на Найтсбридже. Я буду ждать тебя дома.

– Хорошо.

– Ты поняла все мои указания относительно упаковки?

– Да.

– Ладно, до свидания. Не буду разыгрывать фарс, целуя тебя.

– Ох, Пол, не будь таким противным. – Слезы потекли у Доры по щекам. – Ну скажи мне что-нибудь хорошее, пока не уехал.

Пол смотрел на нее холодными глазами.

– Да, теперь ты хочешь, чтобы я утешал тебя – когда тебе плохо. А тогда, в марте, когда я пришел домой и обнаружил, что ты от меня ушла, – кто меня утешал, а? Вот и подумай об этом. И нечего меня лапать. Я в данный момент не испытываю к тебе сексуального влечения. Я уж сомневаюсь: появится ли оно теперь вообще.

– Закройте все двери, пожалуйста, – прокричал носильщик, как бы возникший из далекого мира Паддингтонского вокзала.

Марк отступил назад, захлопнул дверь и стоял, громко смеясь тому, что только что сказал Тоби.

– Пол, ну прости меня…

– Вот уж этого совсем недостаточно. Советую тебе хорошенько подумать – если ты, конечно, способна на это. – Пол порылся в бумажнике. – Вот здесь кое-что, над чем ты могла бы задуматься. На и верни мне это в Лондоне, я всегда ношу это при себе.

Пол протянул ей конверт. Дали свисток. Поезд тронулся.

Пол сразу поднял окно и скрылся. Дора стояла и смотрела на поезд. Увидела Тоби – он сидел, зажавшись в угол, лицо скривившееся, тревожное. Когда вагон проходил мимо, она ему помахала, но он притворился, будто не видит. Кэтрин и миссис Марк были в одном из последних вагонов, и поезд уже набрал скорость, когда они подъехали к Доре. Миссис Марк глядела на Кэтрин. Кэтрин глянула на Дору – торопливый, всматривающийся, неулыбчивый взгляд почти смеженных глаз. Потом она исчезла.

Дора повернула к выходу. Марк с сестрой Урсулой как раз подходили обратно к залу с кассой. Перед тем как скрыться, они обернулись и уклончиво улыбнулись ей, явно не зная, звать ее с собой или нет. Они вышли, и Дора услышала, как завелся мотор «Лендровера». Он тихо урчал на холостом ходу. Они, вероятно, ждали, пока она выйдет.

Дора снова села на скамью и бессмысленно уставилась на желтовато-горчичное поле, бледное жнивье и темные деревья вдали. Дымка уже редела. Мотор продолжал работать вхолостую. Затем тон стал выше, и Дора услышала, как скрипнули колеса «Лендровера» по гравию – это Марк Стрэффорд резко вывернул машину. Она погромыхала вдаль – за ворота и вниз по дороге.

Дора поднялась и пошла с перрона.

Станция была прямо за деревней, на стороне Корта. По полю вилась дорожка, обнесенная высокой, переросшей зеленой изгородью, и через четверть мили от нее отходила тропинка в Корт. Дора подумала, не перебраться ли ей через полотно и не отправиться ли в деревню. Но смысла в этом не было – кабачки-то пока закрыты. Она свернула в темный туннель дорожки. Шум поезда и машины замер вдали. Она шагала под тихое журчание – должно быть, от скрытого в канаве крохотного ручейка. Шла вперед, сунув руки в карманы.

Рука ее наткнулась на конверт, который дал ей Пол. Она опасливо вытащила его. Наверняка что-нибудь неприятное. Она открыла его.

В конверте было два коротеньких письмеца, оба писала она сама. Одно, помеченное, как она видела, первыми днями их помолвки, гласило:

«Милый-милый Пол, как чудесно было прошлой ночью – и как невыносимо больно уходить от тебя. Я лежу, не сплю и схожу по тебе с ума. Не могу дождаться вечера, так что заброшу тебе это в библиотеку. Уходить от тебя – мука, зато как чудесно думать, что скоро-скоро мы будем совсем вместе. Мечтающая всегда быть с тобой, милый мой Пол, вечно-вечно любящая тебя Дора».

Дора внимательно прочла это послание, затем посмотрела на другое, которое гласило:

«Пол, я больше не могу. Все было так ужасно в последнее время – и для тебя ужасно, я же знаю. Так что я ухожу – ухожу от тебя. Остаться не могу, и ты прекрасно знаешь почему. Знаю, я тварь и сама во всем виновата, но терпеть больше нет сил, и остаться не могу. Прости за бессвязную записку. Когда ты возьмешь ее в руки, меня уже не будет. Не пытайся меня вернуть и не беспокойся о вещах, которые я оставила, – все необходимое я взяла. Дора.

P. S. Потом я еще напишу, только сказать мне больше нечего».

Это была записка, которую Дора оставила на Найтсбридже в тот день, когда уходила. Потрясенная, она перечитала оба письма, сложила и пошла дальше. Так Пол всегда носит их в своем бумажнике и хочет получить обратно, чтобы носить и дальше. Тем хуже для него. Дора разорвала письма на мелкие клочки и разбросала их по обочине живой изгороди.

Глава 25

После событий предыдущего утра Майкл был занят. Он вызвал доктора к Кэтрин, беседовал с ним и до, и после осмотра, и когда тот заглянул вторично. Провел вместе с Маргарет Стрэффорд некоторое время у постели Кэтрин. Поговорил с епископом и проводил его с достоинством, какое только возможно было при таких обстоятельствах. Обследовал вместе с Питером деревянную секцию дамбы и обнаружил, что две из свай были подпилены чуть ниже уровня воды. Связался по телефону с фирмой подрядчиков, которая согласилась немедленно приехать, восстановить дамбу и вытащить колокол из озера. Побеседовал с мастером, приехавшим с докучливой расторопностью. Ответил не меньше чем на двадцать телефонных звонков от представителей прессы, поговорил с полудюжиной журналистов и фоторепортеров, которые прибыли на место. Навестил Дору. Принимал решения относительно Кэтрин.

И о чем бы в течение этого дня Майкл ни думал, он думал о Кэтрин. Откровение, явленное ему у озера, удивило его так сильно, что до сих пор у него в голове все не укладывалось. До сих пор, вспоминая ту сцену, он в ужасе содрогался, изумление и жалость переполняли его. Было, помимо его воли, в этой реакции и отвращение. Его всего передергивало, когда он вспоминал объятия Кэтрин. В то же время он корил себя, переживая, что не догадывался или не пытался догадаться о том, что на самом деле происходит у Кэтрин на душе, и что теперь, когда это несколько прояснилось, сделать он почти ничего не может. Свою мысль о ней он старался обратить в непрестанную молитву.

В том, что Кэтрин любила и любит его, в любом случае было нечто противное природе. Майкл не знал, как это для себя определить, обычные слова тут, казалось, совсем не подходят. Он говорил себе – только почувствовать не мог, – отчего бы, собственно говоря, Кэтрин не привязаться к нему так же, как к любому другому, говорил и что привязанность эта, хоть и неуместная, означает честь быть избранным. Он не был уверен: хуже будет или лучше, если предположить, что, раз уж Кэтрин оказалась душевнобольной, любовь ее становится как бы недействительной.

Теперешнее ее состояние и впрямь внушало глубокие опасения. Днем она частью спала. Остальное время лежала в постели, плакала, обращалась – вне зависимости от его присутствия – к Майклу, кляла себя за разные преступления, которых, возможно, и не было, бредила о колоколе. Ник, которого известили Стрэффорды, пришел к ней вскоре после того, как ее принесли. Там был доктор, и ему пришлось подождать. Когда его впустили, он безмолвно сел рядом с сестрой и сидел, держа ее за руку с ошеломленным, убитым лицом, не находя, что сказать. Она же почти автоматически цеплялась то за его руку, то за рукав, но прямым вниманием не выделяла, обращаясь к нему только с немногими своими здравыми замечаниями, когда просила открыть или закрыть окно или принести подушку. Наверно, он был настолько частью ее самой, что не мог быть ей в то же время опорой или угрозой. Он провел с ней почти весь день, отлучаясь, лишь когда она спала или когда ее навещал кто-нибудь еще – тогда бродил в одиночестве по саду. Выглядел он сильно удрученным, но ни с кем не разговаривал, да ни у кого и времени-то не было в сутолоке этого безумного дня поговорить с ним. Майкл несколько раз проходил мимо и в первый раз выдавил из себя какие-то слова соболезнования. Говорить с Ником было страшно – Кэтрин, казалось, лежала между ними, как труп. Ник в ответ на слова Майкла кивнул и пошел своей дорогой.

Только поздно ночью были наконец закончены все приготовления к отправке Кэтрин в Лондон. Миссис Марк должна была ехать вместе с ней и погостить у живших поблизости друзей, чтобы ежедневно, если это сочтут желательным, навещать ее в клинике. Она обещала звонить в Имбер, как только появятся какие-то новости. Когда выяснилось, что Кэтрин действительно лучше уехать, у Майкла малодушно отлегло от сердца. Он сейчас больше чего бы то ни было хотел, чтобы Кэтрин могла уехать и чтобы за ней ухаживали где-нибудь в другом месте. Ее присутствие рядом вселяло в него страх и чувство вины, смутное, угрожающее – точно не оглашенный еще обвинительный акт.

Изнеможенно рухнув в постель, Майкл скоро обнаружил и другие причины, гнавшие сон. На следующее утро Имбер будут склонять газетные заголовки. Как бы ни была подана эта история, Майкл не обольщался иллюзиями относительно того, чем обернется она для общины. После такого катастрофического поворота событий обращаться за денежной помощью в ближайшем будущем просто невозможно. Не рухнуло ли все предприятие в целом – этим вопросом Майкл старался не задаваться. Время покажет, что можно спасти, и Майкл не терял надежды. Что более всего занимало его теперь – настолько, что он даже умудрился отодвинуть несколько в сторону неотступную мысль о Кэтрин, – так это неотступная мысль о Нике.

Питер Топглас первым заподозрил, что падение колокола в озеро было не случайным. Он все сам осмотрел, затем обратил внимание Майкла на то, каким образом повреждены деревянные опоры. Майкл с Питером ни с кем своим открытием не делились, но репортеры, похоже, каким-то образом пронюхали про это. Майкл был изумлен тем, что показал ему Питер, и, едва убедившись, что все действительно произошло не случайно, уже знал наверняка, кто за это в ответе. Он даже смутно, благодаря интуиции, сопутствовавшей его теперешнему шоковому состоянию, догадывался о мотивах Ника. Если Ник хотел воспрепятствовать призванию сестры, он преуспел в этом, вероятно, куда больше, чем предполагал.

Мысль о Нике, раз уж она завладела им, начала поглощать его сознание; и часов около трех ночи он едва не встал, чтобы отправиться в сторожку. Он решил увидеться с Ником в самом начале следующего дня. С некоторым облегчением, которое на подсознательном уровне было скорее удовольствием, он чувствовал, что несчастья последних дней как бы проложили меж ним и Ником тропу. Временами ему едва ли не чудилось, что несчастья эти для того и задуманы были. Дарованная ему теперь возможность считать Ника разом и преступником и страдальцем делала просто необходимым разрушение барьера между ними. Молясь теперь за него, Майкл вновь испытывал то трудноуловимое чувство, будто их обоих не отпускает Господь, будто каким-то непостижимым образом Он переплетает нити их участия друг к другу. Теперь Майкл знал: он должен поговорить с Ником. В такой отчаянной ситуации он должен сполна сыграть роль того, кем и был на самом деле, – единственного друга Ника в Имбере. Вреда от этого – после всего столь ужасного – не будет, простая обязанность откровенно и напрямик поговорить с Ником наконец-то вменяется ему. Майкл с беспокойством спрашивал себя: а не вменялась ли и раньше ему эта обязанность, не закрывал ли он на нее глаза, но оставлял этот вопрос без ответа, и, внезапно обретя покой, с чувством облегчения и явной радости при мысли о том, что будет говорить завтра с Ником, он сладко уснул.

Следующее утро открылось по полной программе забот и треволнений. Майкл оставил отправку Кэтрин на Стрэффордов, при помощи Джеймса, а сам тем временем расправлялся с продолжавшимися телефонными звонками, один был и от епископа – тот читал в это время утренние газеты и горел желанием, чтобы Майкл составил письмо для «Таймс» для опровержения столь явно извращенных фактов. Было уже около одиннадцати, когда Майкл смог на минутку оторваться от дел. Почувствовав, что наконец-то можно уйти, он вышел из конторы, спустился по ступенькам на площадку. Ник вместе с Кэтрин ехать отказался. Но Маргарет Стрэффорд особо и не настаивала, поскольку держалась мнения, что Кэтрин в эту пору лучше будет без брата; да он и сам довольно-таки туманно объявил, что вскоре последует за ней. Майкл предполагал застать его в сторожке – по всей вероятности, в компании с бутылкой виски. Он не представлял себе, чтобы у Ника достало решимости, да и попросту сил для того, чтобы организовать скорый отъезд из Имбера.

Выйдя на площадку и увидев, каким голубым еще раз стало небо, как приветлив и ярок солнечный свет, он почувствовал, как затеплилась в нем надежда: ужасы, через которые все они прошли, растают, померкнут. Может, все еще и будет к лучшему. И когда нашло на него это чувство надежды, целительного провидения, он без огорчения или дурного предчувствия узнал его – оно всегда труднообъяснимым образом примешивалось к его старой-престарой любви к Нику, к острой радости вновь очутиться на пути, который ведет к нему.

– Эй, Майкл, погодите минутку, – раздался позади голос Марка Стрэффорда.

Майкл остановился, оглянулся и увидел Марка, который свешивался к нему с балкона.

– Джеймс хочет вас видеть, – сказал Марк, – он у себя в конторе.

Майкл повернул обратно. Особого желания видеться с Джеймсом у него сейчас не было, но он почти автоматически первоочередным делом признал зов Джеймса. Все прочее уже казалось ему потаканием собственным желаньям и в конечном счете частью его личных забот. Он пошел обратно, вверх по ступеням. Взбираясь по лестнице к конторе Джеймса, Майкл думал о том, как не похоже это на Джеймса – вызывать его таким вот образом. Когда Джеймс хотел его видеть, он обычно сам разыскивал его и, где бы ни находил, при всех излагал свое дело. Майкл подошел к двери, постучал и вошел.

Комната была небольшая и почти совсем пустая. Конторкой Джеймсу служил расшатанный дубовый стол во многих зазубринах, по обе стороны которого стояло по парусиновому садовому стульчику. Письма и бумаги горой лежали в ящиках на полу. Позади стола на стене висело распятие. Пол был некрашеный и ничем не покрытый, потолок – в паутине трещин. Звонкий осенний солнечный свет подчеркивал обилие пыли.

Когда Майкл вошел, Джеймс стоял позади стола и ерошил темные всклокоченные волосы. Майкл сел напротив него, Джеймс плюхнулся в свой парусиновый стульчик, тот охнул и провис.

– Кэтрин отправили нормально? – спросил Майкл.

– Да.

Джеймс старался не смотреть Майклу в глаза и перекладывал что-то с места на место на столе.

– Вы хотели меня видеть, Джеймс? – спросил Майкл. Он был поглощен своими мыслями и спешил.

– Да, – Джеймс помолчал, переложил все на прежнее место. – Простите меня, Майкл, это очень трудно.

– В чем дело? У вас такой расстроенный вид. Что-нибудь еще случилось?

– И да, и нет. Послушайте, Майкл, я говорить обиняками не умею, да вы бы и сами этого не захотели. Тоби все рассказал мне.

Майкл глянул в окно. Опять у него это странное ощущение deja vu. Где прежде все это уже случалось? В наступившем молчании мир, похоже, давал вокруг него слабую трещину – с виду он еще не менялся, но готов был вот-вот разлететься на куски. Беда постигается не сразу.

– И что же он рассказал?

– Ну, вы же знаете, что произошло между вами. Прошу простить меня.

Майкл глянул на распятие. Он еще не мог заставить себя смотреть на Джеймса. Глухое раздражение, странно сопутствовавшее ощущению полного краха, удерживало его в состоянии спокойствия и здравого смысла. Он сказал:

– Почти ничего не произошло.

– Это с какой стороны посмотреть, – сказал Джеймс.

В осенней дали прогремел ружейный выстрел. Мысли Майкла изумленно вернулись к Пэтчуэю и голубям. Тот реальный мир был теперь так далек. Он подумал: есть ли смысл давать Джеймсу свою версию этой истории? Решил, что нет. Оправдания и объяснения будут тут неуместными, к тому же у него и нет оправданий. Он сказал:

– Ладно. Теперь вы узнали обо мне кое-что, не так ли, Джеймс?

– Мне очень жаль, – сказал Джеймс и снова начал перекладывать все на столе, разглядывая то и дело свою руку.

Теперь Майкл глянул на Джеймса. Несмотря на свою комнату-келью, славный Джеймс на роль Главного Инквизитора явно не годился. Любой на его месте извлек бы для себя из этой сцены некую толику удовлетворения или интереса. Но не Джеймс. Наблюдая за проявлениями его боли, его страдания, за нервозными его движениями, Майкл на миг представил себе, каким он должен видеться Джеймсу: чудовищность преступления и отвратительные противоестественные наклонности, которые оно обнажает. Джеймс, конечно, прав. Многое произошло.

– И когда же Тоби вам исповедовался? – сказал Майкл. Он старался успокоиться, думать о Тоби, а не о себе. Думать о своей жертве.

– Позапрошлой ночью. Он пришел ко мне в комнату после одиннадцати. Он бродил под дождем, был ужасно расстроен. Мы проговорили с ним много часов кряду. Он рассказал мне все и о затее с колоколом – я имею в виду тот, другой колокол, – и о том, как они все спланировали с Дорой, и о том, как вытаскивали колокол из озера. Но до этого мы добрались только к самому утру. Столько времени проговорили мы о вас.

– Как это мило с вашей стороны, – сказал Майкл. Раздражение его мало-помалу обретало почву. – И что же вы сказали Тоби?

– Я был с ним достаточно серьезен, – сказал Джеймс. Он искоса глянул на Майкла. Короткая вспышка враждебности мелькнула меж ними в воздухе и погасла. – Я думал, что он вел себя глупо, даже в каком-то смысле дурно, – и по отношению к вам, и по отношению к Доре, так я ему прямо и сказал. В конце концов он и сам чувствовал, что это дурно – раз уж решился на такой довольно-таки крутой шаг, как исповедь, и должен сказать, это было самое разумное и замечательное, что он мог сделать. Потому и отнестись к этому следовало со всей серьезностью, подобающей случаю. Иначе не было бы толку.

– И где же сейчас Тоби?

– Я отправил его домой.

Майкл вскочил со стула. Ему хотелось крикнуть, стукнуть кулаком по столу. Он спокойно сказал Джеймсу:

– Ну и глупец же вы.

Он подошел к окну и стал смотреть наружу.

– Когда он уехал?

– Он уехал сегодня утром. Я отправил его с первым поездом. Машина с Кэтрин подобрала его у сторожки. Извините, что не смог обговорить с вами все вчера, но тут столько всего навалилось. Я должен был принять решение. И я решил, что лучше ему с вами не видеться больше. Он явно чувствовал, дело это – ну, вы знаете – грязное и нечистое. Он попытался очиститься – хотя бы перед самим собой – тем, что рассказал обо всем. И я подумал, что лучше ему уехать, пока он чувствует, так сказать, что в какой-то мере он вернул себе невинность. Останься он и поговори с вами, он бы снова упал в эту грязь – если вы понимаете, что я имею в виду.

Майкл барабанил пальцами по окну. По-своему Джеймс прав. Но сердце у него страшно болело за Тоби – ведь его отправили отсюда, взвалив ему на плечи его несовершенства, обременив виной, втянув – благодаря напущенной Джеймсом суровости – в механизм греха и покаяния, с которым ему, может, и обращаться-то не дано. Как это типично для Джеймса – делать что-то простое и достойное и в то же время чертовски безмозглое. Отправив Тоби домой, он запечатлел в его душе все случившееся как нечто ужасающее. Да любой иной выход из положения был бы предпочтительнее. В то же время, думая о том, что он бы дорого дал за возможность на свой лад окончить эту драму, он вовсе не был уверен, что его способ оказался бы лучшим.

– Отчего же я глупец? – спросил Джеймс.

– Не было никакой нужды напускать эту чертову суровость, – сказал Майкл. – Настоящая-то вина на мне. Отправив Тоби домой, вы заставили его чувствовать себя преступником и обратили все происшедшее в страшную катастрофу.

– Не понимаю, отчего бы ему не нести полную меру ответственности, – сказал Джеймс. – Он ведь уже не маленький.

Майкл глянул в окно на великолепную аллею, ведущую к сторожке. И сказал:

– Интересно, почему это ему взбрело в голову идти к вам с исповедью?

– А почему бы и нет? Он был очень обеспокоен. Думаю, натолкнуло его на эту мысль кое-что, сказанное Ником Фоли. Видимо, Ник знал об этом, он пристыдил Тоби и сказал, что тот должен пойти и во всем сознаться. На мой взгляд, это первое разумное дело, которое сделал Ник со дня своего приезда в Имбер.

Майкл продолжал барабанить по стеклу. От слепящего блеска озера у него защипало в глазах. Он повел головой вперед, потом назад, словно помогая своему сознанию вобрать в себя то, что он только что услышал. Он был сражен и говорить не мог. «Так Ник знал об этом». Месть его не могла быть более совершенной. Соблазнить Тоби – это было бы грубо. Вместо этого Ник заставил Тоби сыграть ту же роль, которую сыграл сам тринадцать лет назад. Тоби действительно был его дублером. Майкл надеялся спасти Ника. А Ник просто погубил его во второй раз – и в точности тем же способом.

Майкл повернулся к конторке и посмотрел сверху на Джеймса, который опять принялся ерошить волосы.

– Да, похоже на то, – сказал он Джеймсу. – Прошу меня простить, если сказал что со зла. Уверяю вас, я считаю себя во всем виноватым. И нет смысла сейчас вдаваться в это. Конечно, я сложу с себя все полномочия – или как там это делается – и уеду из Имбера.

Джеймс начал было возражать.

Тут раздался сильный стук в дверь, и вошел Марк Стрэффорд. Бледный, расстроенный, он испуганно выглядывал из своей бородки.

– Простите, что вламываюсь так. Я был у переправы и слышал в сторожке какой-то непонятный шум. Думаю, это Мерфи, только он как-то очень странно воет. Уж не случилось ли там чего?

Майкл отпихнул его и, перемахивая через три ступеньки разом, слетел с лестницы. Едва касаясь земли, миновал площадку и побежал по тропинке к переправе, в полнейшей панике шумно хватая ртом воздух. Позади слышался дробный топот Марка с Джеймсом. Он добрался до переправы намного раньше их, прыгнул в лодку и отчалил один. Переправа, похоже, займет уйму времени – лодка катилась лениво, тычась носом то вправо, то влево, поскольку вперед ее толкало всего лишь одно весло, и, когда Майкл яростно вонзал его в воду, его подернутым пеленой глазам виделись мерцающие, словно в зеркале, фигуры Джеймса и Марка, которые остались позади на пристани. Он добрался до противоположного берега, выпрыгнул, и лодка тут же умчалась, с силой утянутая обратно к дому.

Майкл, спотыкаясь, побежал по траве, по-прежнему хватая ртом воздух. До чего же далеко еще сторожка… Теперь он уже совершенно отчетливо слышал непрерывный вой Мерфи. Вой был жуткий. Он побежал быстрее, но у деревьев вынужден был перейти на шаг. Дыхание не налаживалось. Скрючившись от мучительного страха, он едва не падал. Последние сто ярдов он еле плелся.

И вот он почти у сторожки. Дверь открыта. Майкл окликнул Ника. Ответа не было. Прямо перед дверью он остановился. В проеме что-то лежало. Глянул пристальнее и увидел, что это протянутая рука. Майкл переступил порог.

Ник застрелился. Разрядил дробовик себе в голову. Чтобы бить наверняка – вложил дуло в рот. Дело он, несомненно, довел до конца. Майкл отвернул лицо и отступил назад. Стоявший над телом Мерфи, скуля, последовал за ним.