Текст книги "Дибук с Мазлтов-IV"

– А чем ты занимаешься в свободное время? – спросила мать. – Надеюсь, не шляешься по злачным местам, а? Ты там, Шарон, за ним давай присматривай. А то у него сейчас очень опасный возраст. Поверь мне, я-то знаю.

Женщины лукаво переглянулись, а отец похлопал Мюррея по плечу.

– Там злачных мест нет, – сказал Мюррей. – Я там один.

– А кто твои соседи? Они живут от тебя далеко? – спросил отец.

– Никаких соседей нет. Я там абсолютно один.

Мать Мюррея нахмурилась.

– Бред какой-то, – проворчала она.

Шарон молча встала и понесла свою тарелку в раковину. Остальные тоже молчали.

– Кстати, Мюррей, – сказала наконец Шарон, – завтра утром у нас свадьба. Твоя мама позвала всех твоих друзей.

– Интересно будет узнать, как они все поживают.

На следующий день после полудня Шарон, Мюррей и его родители отправились в еврейский культурный центр. Наскоро украшенный зал быстро заполнился родственниками и друзьями. Специально присланный фотограф сфотографировал Мюррея для городской газеты, поскольку его высокие оценки и полученная им награда сделали его местной знаменитостью. Мюррей улыбался, пожимал руки и представлял всем жену, но, к своему ужасу, обнаружил, что не помнит имен близких родственников и друзей. Наконец официальная часть закончилась и ему с Шарон, а также его лучшему школьному другу Билли Корману удалось выбраться из толпы и уединиться.

– Тут у нас все изменилось, – сказал Корман.

– Вижу, – заметил Мюррей. – Куда, например, девался этот большой, ну как его там…

– Могендовид, – подсказала Шарон.

– Вот-вот, он самый. Он раньше вроде бы висел вон на той стене. Такой большой, тяжелый, из нержавеющей стали.

– Не знаю, – ответил Корман. – Сюда как-то приходил инспектор, проводку проверял в новом крыле. Ну и сняли его вместе с панелями, чтобы какие-то там провода подсоединить. А потом забыли повесить обратно. Так с тех пор и не собрались.

– Умно, – сказала Шарон. – Они, наверное, своих инспекторов таким трюкам в специальных школах обучают.

– В смысле? – не понял Корман.

– Просто у моей невесты слишком радикальные взгляды, – пояснил Мюррей. – Параноидально-радикальные, я бы сказал.

Корман посмотрел на него испуганно.

– Радикалы – люди опасные, – попытался он пошутить, но Мюррей и Шарон шутку не оценили.

Настало время прощаться. К пяти часам Мюррей и Шарон должны были явиться на станцию ТЕЛЕТРАНСа. Родители пожелали им удачи. Мать поцеловала Мюррея и заплакала. Гости проводили их напутственными криками. Они вышли из культурного центра, поймали такси, приехали на станцию, зарегистрировались у стойки. Клерк, зевнув, показал, где находится портал. Мюррей вошел первым, Шарон последовала за ним. Через несколько секунд они уже стояли на травянистом лугу планеты Залман. Было раннее утро; солнце взошло совсем недавно.

– Небо у тебя тут какого-то странного цвета, – сказала Шарон.

Она с трудом продиралась сквозь высокую густую траву цвета морской волны, которая то и дело хлестала ее по лицу. Шарон это раздражало.

– Придется тебе к этому привыкать, – заметил Мюррей. – Мне вот, например, удалось. Смотри, а вон и наш дом. Мне не терпится узнать, как там мои животные.

– Что именно тебе удалось? – поинтересовалась Шарон.

– Они не такие, как на Земле, – сказал Мюррей. – Так что ты в случае чего не пугайся.

– Знаешь что, Мюррей, не я все это затеяла, ясно? У меня нет никакого желания разыгрывать из себя смелого первопроходца. И вообще, по-моему, тебя наградили какой-то очень сомнительной наградой. Ты не боишься, что я тут сойду с ума?

– Поверь, Шарон, наша ферма тебе понравится, – сказал Мюррей. – Да и работы сейчас не так уж и много.

– Для тебя, может, и не много. А для меня – есть у меня такое нехорошее предчувствие – предостаточно.

– Да честное слово, наша ферма тебе понравится!

– Я смотрю, – буркнула Шарон, – здорово они тебе тут мозги прокомпостировали, дурачку. Н-да, хорошенькую пару мне эта компьютерная сваха подыскала, ничего не скажешь.

Мюррей промолчал.

– Смотри, – сказал он через некоторое время, подняв с земли маленькое желеобразное существо. – Это один из представителей местной фауны. Если приложить его к другому такому же, они срастутся. Они производят такие серые штуковины, которые можно есть.

– Фу, какая гадость! – сказала Шарон.

– На, подержи, – предложил Мюррей. – Тебе надо избавиться от страха перед ними.

– Это не страх, – ответила Шарон, – это отвращение.

Первые несколько дней дела у них шли не слишком хорошо. Шарон отказывалась есть даже овощи с огорода. Но через какое-то время голод взял свое, и она согласилась попробовать. Съев несколько овощей и вареных комьев, она признала, что на вкус они довольно сносны, но стоило ей вспомнить, что именно она съела, как сразу же бросилась в туалет. На следующий день она в туалет уже не побежала, а еще через какое-то время привыкла к новой еде окончательно. С этого момента она стала помогать Мюррею в работе, хотя от своего отвращения к желеобразным «мячам» так никогда и не избавилась.

В конце лета, когда работы было уже не так много, как весной во время посевной, и еще не так много, как осенью во время сборки урожая, Мюррей пришел домой на обеденный перерыв и обнаружил, что Шарон приготовила для него нечто новенькое: гамбургер из мяса тупаря.

– Ты чудо, – сказал Мюррей.

– Я подумала, тебе это должно понравиться. Когда ты в последний раз ел настоящий мясной гамбургер?

– Давно, очень давно. Когда я собирался ехать на Землю жениться, одна из вещей, о которых я мечтал, была до отвала наесться гамбургеров, пицц и дешевых чипсов.

– Боже, как я тебя понимаю. Я бы, наверное, все сейчас отдала, чтобы пожрать в какой-нибудь некошерной придорожной забегаловке. Да, это было бы здорово. Но увы, от нас это не зависит. Если у человека нет возможности выбирать, он никогда и не ошибется. По сути, Представители отняли у тебя главное – свободу воли.

Мюррей вздохнул:

– Опять ты за свое, Шарон. Хватит. Эта планета – мой маленький рай. Здесь полностью забываешь, Ева ты или Змий. Если тебя послушать, то получается, что Представители – это какие-то мерзкие чудовища. Ну сколько ты знаешь людей, у которых есть своя собственная прекрасная, чистая планета? Такие подарки из дурных побуждений не дарят.

– Вот уже несколько тысяч лет нам вдалбливают этот айнрэдэниш.[36]36
  Айнрэдэниш (идиш) – чепуха.


[Закрыть] С одной стороны, вроде бы говорят: «Зарабатывайте деньги, приобретайте имущество», а с другой – «Только не слишком сильно высовывайтесь». И всякие нухсшлепперы[37]37
  Нухсшлеппер (идиш) – рохля.


[Закрыть] вроде тебя покорно этому следуют. А стоит нам объединиться, нас сразу же обливают холодной водой и гасят наш порыв. Мало того что нас выгнали из собственной страны, так нам еще и объединяться не дают. Даже когда мы собираемся в совсем уже крошечные группки, эти махеры,[38]38
  Махер (идиш) – деляга.


[Закрыть] стоящие у власти, нас сразу же разгоняют.

– У тебя просто расовая паранойя какая-то, – сказал Мюррей. – Мой отец тоже все время на эту тему гундел. Бред все это. Тебе, наверное, просто нравится чувствовать себя гонимой. Если тебе дарят коня, ты обязательно должна заглянуть ему в зубы.

– Ты что, не понимаешь, что подаренный тебе конь – троянский? Молодцы они, эти Представители, здорово все придумали, не подкопаешься. В самом деле, кто посмеет обвинить их в геноциде? Даже ты не понимаешь, что они с нами делают.

– Ну и что же они, по-твоему, с нами делают?

– Ты знаешь, что такое «диаспора»?

– Нет.

– Когда-то это слово означало евреев, живущих за пределами Израиля. Раньше по всему миру жило очень много евреев. Но теперь это уже не так. Правда, в разных частях света сохранились пока еще несколько разрозненных общин, и плюс к тому пара миллионов евреев живет в Израиле, который Представители превратили в некое подобие парка аттракционов. Однако теперь они решили рассеять нас еще больше. Рассеять, так сказать, и без того рассеянных. Это куда эффективнее, чем убивать. Никто не протестует, никто не мстит. Ты вот, например, когда посещал родителей, выглядел довольным, верно?

– Ладно, допустим, – сказал Мюррей, устало протирая глаза. – Тогда, может, потрудишься объяснить, зачем им все это надо?

– А ты у этой своей дурацкой машины спроси.

Мюррей не понял и нахмурился, но послушно направился к ТЕКТу.

– Давай, давай, – подтолкнула его Шарон. – Спроси его, например, что такое «еврей».

Мюррей спросил. Ответ на экране появился незамедлительно:

**Роуз, Мюррей С.:

Еврей – разновидность человека**

– Вот зачем им это надо, – сказала Шарон. – Другой причины им для этого не требуется.

Идеи Шарон были столь же чужды Мюррею, как и идеи деда Залмана, но после некоторого размышления он понял, что возразить ему на это, в сущности, нечего, и подумал, что какая-то правда в ее словах, как и в том, что говорил дед, возможно, все-таки есть.

Лето кончилось. Прошло несколько недель, и Мюррей задал ТЕКТу еще несколько вопросов.

– Сколько других людей получили собственные планеты?

ТЕКТ ответил:

**Роуз, Мюррей С.:

Семь тысяч четыреста двенадцать**

– Какой процент этих людей составляют полные или частичные евреи?

ТЕКТ ответил:

**Роуз, Мюррей С.:

Тридцать девять процентов**

– А сколько процентов населения Земли составляют полные или частичные евреи?

ТЕКТ ответил:

**Роуз, Мюррей С.:

Менее полпроцента**

На первый взгляд обвинения, выдвинутые Шарон, этими цифрами подтверждались, однако Мюррей все же никак не мог поверить в то, что раздача планет оказалась заговором с целью уничтожения еврейского народа. Вполне возможно, что евреи просто лучше других учились. Об этом свидетельствовал хотя бы экзамен за двенадцатый класс. Но тут ему пришла в голову неожиданная мысль.

– А сколько вообще во Вселенной планет, на которых можно жить, не считая Земли? – спросил он у ТЕКТа.

**Роуз, Мюррей С.:

Шестьсот тридцать шесть**

– Та-ак. А сколько человек, помимо Мюррея и Шарон Роуз, живут на планете Залман?

**Роуз, Мюррей С.:

Двадцать два**

Проинформировав Шарон об ответах ТЕКТа, Мюррей сказал:

– Хочу перед тобой извиниться. Похоже, твои взгляды точнее отражают реальное положение дел, чем мои. Я, видимо, наивен или просто глуп. Если Представители врут нам даже в таких мелочах, не исключено, что они врут и о других вещах тоже.

– Если бы здесь жили еще двадцать два человека, получился бы маленький штетл. – Шарон печально улыбнулась. – Это именно то, о чем евреи испокон веков и говорили.

– Теперь, наверное, уже поздно руками махать. – Мюррей вздохнул.

– Нам-то уж точно поздно, – сказала Шарон. – Мы предали наших предков, продали свое первородство. И за что? За какие-то серые комки.

Мюррею и так было не по себе от сделанных им открытий, но слова Шарон и вовсе вывели его из себя. Он перешел в нападение.

– Ну и что прикажешь мне теперь делать, а? – спросил он раздраженно. – Объявить им войну, что ли?

– Нет, – мягко произнесла Шарон. – Просто нам надо попытаться сохранить то немногое из нашего культурного наследия, что еще можно сохранить. – Тебе это никогда в голову не приходило?

– Я не виноват, что меня так воспитывали, – буркнул Мюррей.

– Верно, не виноват. Но если продолжишь, так сказать, упорствовать во грехе, тогда действительно будешь виноват.

Мюррей стукнул кулаком по столу:

– Ты что же, хочешь, чтоб я вернулся на Землю и возглавил восстание, да? Чтоб я стал новым Маккавеем?

– Там на этой штуке лампочка мигает, – сказала Шарон. Мюррей обернулся и с удивлением увидел, что на экране появилось сообщение.

– Думаешь, они нас подслушивают?

– Возможно, – хмуро ответила Шарон. – Какая, в сущности, разница?

Мюррей бросился к ТЕКТу. По экрану бежали новости:

**07:33:02 27 мая 469 г.**

**Роуз, Мюррей С.:

Извещение о разрешении на размножение (подробности ниже)**

**Роуз, Мюррей С:

Канцелярия Представителя Северной Америки шлет вам свои искренние поздравления. Принято решение, что в связи с необычными и суровыми условиями вашего проживания на планете вам и вашей жене, миссис Шарон Ф. С. Роуз, разрешено зачать ребенка. Представитель уверен, что вы будете этому рады так же, как он**

**Роуз, Мюррей С.:

Посылка с таблетками и инъекциями, необходимыми для успешного производства потомства, будет отправлена вам через двадцать четыре часа после этого сообщения. Местонахождение посылки будет обозначено красным огоньком. Дабы не причинить вреда здоровью миссис Шарон Ф. С. Роуз и ее ребенка, содержимое посылки необходимо использовать немедленно по получении**

**Роуз, Мюррей С.:

Ваш ребенок будет мужского пола, вес три килограмма, волосы каштановые, глаза карие, предполагаемый рост в будущем один метр семьдесят семь сантиметров, праворукий, аллергия отсутствует, опасность диабета в возрасте двадцати двух лет, слух нормальный, зрение нормальное, уровень интеллекта Б+, трезвенник, молчаливый, сильный, трудолюбивый, по современным стандартам некрасивый. Поздравляем!**

**Роуз, Мюррей С.:

Ребенок родится восемнадцатого июля 470 г. между 05:00:05:45**

**Роуз, Мюррей С.:

Неисполнение указа будет рассматриваться как неуважение к волеизъявлению Представителя и сознательное пренебрежение своими обязанностями**

– Поздравляю, – сказал Мюррей, – Представитель нанес новый удар.

– Ты заметил, что каждый раз, как этот ганев[39]39
  Ганев, гонев (идиш) – жулик, вор.


[Закрыть] наносит удары, он наносит их по мне? – спросила Шарон.

Мюррей посмотрел на нее с недоумением, но она засмеялась, и он почувствовал облегчение.

– Заставляя нас рожать ребенка, они нейтрализуют нас как революционную силу, – сказала она. – Что ж, по крайней мере, научу его обращаться с желеобразными «мячами». Рабочих рук на этой планете явно не хватает.

– Что ты такое несешь? – возмутился Мюррей. – По-твоему, наш ребенок, он…

– Да я пошутила.

– А я уж было подумал, что ты собираешься относиться к нему не как к сыну, а как к наемному работнику. Невозможно понять, когда ты шутишь, а когда говоришь серьезно.

– Это ты меня еще плохо знаешь, – сказала Шарон. – Я еще и не на такое способна.

– Ладно. Скажи лучше, как ты собираешься растить его без куриного бульона?

Шарон засмеялась.

– Я знала, что ты об этом спросишь. Не проблема. Можно приготовить отличный бульон из костей тупаря. Тупариный суп, представляешь себе? Бр-р!

– Да, после такого супа наш богатырь вполне сможет отправиться на Землю и как следует надавать им там!

Шарон вдруг посерьезнела.

– Знаешь, Мюррей, я все-таки никак не могу поверить, что мы единственные, кто понимает происходящее. Конечно, самых умных Представители постарались услать куда подальше. Но ведь эти люди еще не утратили способность мыслить, верно? Что касается нашего ребенка, то Мессией он, конечно, и не станет. Но не исключено, что на одной из этих планет какой-нибудь Мессия все-таки да родится.

– Звучит оптимистично, – заметил Мюррей. – Это ты себя так утешаешь, да?

На этот раз уже Шарон посмотрела на него с недоумением. Но он тоже засмеялся.

– Будешь надо мной смеяться, хохем,[40]40
  Хохем (идиш) – умник, мудрец.


[Закрыть] получишь по лбу. Нет, серьезно. Когда-то евреи были угнетенными, верили во всякие глупости и не имели своего вождя. Но потом появился Моисей. А сегодня на Земле все угнетены, не только наше маленькое племя, и никто не знает, что делать. Я думаю, что сейчас человечеству нужен не вождь, а целый народ, который восстанет и поведет других за собой. Евреи могут стать для человечества тем, чем когда-то стал для них Моисей.

– Если я не ошибаюсь, – сказал Мюррей с улыбкой, – то перед приходом Мессии должен явиться пророк Элиягу, не так ли? Значит, именно я-то как раз этим пророком и буду. Здорово. Мать будет мной гордиться.

– Нет, – сказала Шарон. – Этим пророком будем мы оба. Тем более что в данный момент с нами пребывает его дух. Ведь сейчас Суккот.

– Что-что сейчас?

– Праздник такой. В честь сбора урожая. Что-то вроде Дня благодарения. По еврейскому обычаю мы должны построить в поле шалаш и устраивать в нем трапезы. Это должно напоминать нам о временных жилищах, в которых евреи укрывались в годы своих скитаний. Если угодно, можно также воспринимать как символ временного господства над нами власти Представителей. Вообще-то для шалаша полагается использовать иву и мирт, но мы их чем-нибудь заменим. Главное ведь не форма, а содержание, верно? Мюррей чмокнул Шарон в щеку.

– Ты прелесть, – с чувством произнес он. – Чокнутая правда немножко. Но прелесть.

– А ты, люфтменч,[41]41
  Люфтменч (идиш) – малахольный


[Закрыть] дубина стоеросовая.

– Ладно, – сказал Мюррей со вздохом. – Давай скорее сделаем ребенка и свалим отсюда.

– Успокойся. Мы ждали этого так долго, что можем и еще немножко подождать.

– И чем же ты предлагаешь заняться?

– Принеси-ка мне для начала синие бобы с огорода. А потом пойдем строить шалаш.

Мюррей кивнул и направился к выходу.

– Кстати, у меня тут для тебя кое-что есть, – сообщила Шарон и достала из кармана маленькую шапочку.

– Что это? – спросил Мюррей.

– Ермолка. Бери, не бойся.

Мюррей нерешительно взял ермолку и надел на голову.

Пора было приниматься за работу.

Роберт Шекли
Город – мечта, да на глиняных ногах

«Ешь, ешь, дитя мое!» – вечный призыв еврейской мамочки. Она давно уже превратилась из «идише момэ» в Мать-Землю, культурную метафору, уже не просто еврейскую, а еврейско-американскую. Она всегда ворчит, просит, предупреждает, служит и страдает – и все из-за безграничной любви. Воплощение еврейской вины, советчик, мнения которого не спрашивали, вечный утешитель, матриарх в переднике. У нее есть послушный сын, единственная настоящая любовь. Если он не слушается, то она будет страдать и нести ответственность за этот позор.

Образ еврейской мамочки исчез из мейнстрима. Теперь это лишь комедийный штамп, гарантирующий несколько смешков. Но… вот Бельведер, прекрасный город, он говорит с вами во сне, отличное место, где можно спокойно отдыхать, соблазнительно-дразнящее нечто, потерянное в прошлом, которое можно обрести только в будущем.

Дж. Данн

Кармоди никогда всерьез не думал уезжать из Нью-Йорка. И почему он все-таки уехал – непонятно. Прирожденный горожанин, он давно свыкся с неудобствами жизни в крупном центре. В его уютной квартирке на 290-м этаже, оборудованной по последней моде «Звездолет», стояли двойные герметичные рамы и фильтрующие воздухозаборники, которые закрывались, когда общий показатель загрязнений атмосферы достигал 999,8. Кислородно-азотная рециркуляционная система, безусловно, не блистала новизной, но была вполне надежна. Устройство для очистки воды устарело, спору нет, но, в конце концов, кто пьет воду?

Даже с шумом, непрерывным и вездесущим, Кармоди свыкся, так как знал, что спасения от него нет, ибо древнее искусство звукоизоляции давно утрачено. Таков уж удел горожанина – вечно слушать бульканье в трубах, ссоры и музыку соседей. Однако и эту пытку можно облегчить, самому производя аналогичные звуки.

Конечно, кое-какие опасности подстерегали вас ежедневно по пути на работу, но скорее мнимые, чем реальные. Загнанные в угол снайперы продолжали свои тщетные протесты с крыш, и время от времени им удавалось подстрелить какого-нибудь ротозея-приезжего. Как правило, все же они безбожно мазали. Повсеместное ношение легких пуленепробиваемых поддевок вырвало, образно выражаясь, у несчастных снайперов жало, а неукоснительное соблюдение запрета на покупку орудий и снарядов окончательно поставило на них крест.

Таким образом, ни один из этих факторов не мог вызвать неожиданного решения Кармоди покинуть Нью-Йорк, по общему мнению – самый увлекательный город в мире. Взыграли пасторальные фантазии, не иначе. Либо случайный порыв. Либо просто из вредности.

В общем, как-то раз Кармоди развернул «Дейли таймс ньюс» и увидел рекламу образцового города в Нью-Джерси. «Приезжайте жить в Бельведер – город, который о вас позаботится», – приглашала газета. Далее шли утопические обещания, которые нет нужды приводить здесь.

– Черт побери! – сказал Кармоди. – Приеду.

Так он и сделал.

Дорога вышла на опрятную зеленую равнину. Кармоди вылез из машины и огляделся. В полумиле впереди он увидел городок; скромный дорожный знак гласил: «Бельведер».

Построен Бельведер был не в традиционно американской манере – с кольцом бензоколонок, щупальцами бутербродных, каймой мотелей и защитным панцирем свалок, – а скорее наподобие раскинутых на холмах итальянских городков, что поднимаются сразу, без преамбул.

Кармоди это пришлось по душе. Он двинулся вперед и вскоре очутился в городе.

Бельведер казался сердечным и доброжелательным, щедро предлагал свои улицы, откровенно распахивал широкие витрины. Проходя по городу, Кармоди открывал для себя все новые и новые прелести. Например, площадь, похожую на римскую, только поменьше размером. Посреди площади был фонтан с мраморной скульптурой мальчика и дельфина; из пасти дельфина истекала струйка чистой воды.

– Надеюсь, вам нравится? – раздался голос из-за левого плеча.

– Очень мило, – согласился Кармоди.

– Я сам все сделал и установил, – сообщил голос. – Убежден, что фонтан, несмотря на архаичность замысла, эстетически функционален. А площадь в целом, вместе со скамейками и тенистыми каштанами, точная копия площади в Болонье. Меня не сдерживал страх выглядеть старомодным. Истинный художник использует все необходимые средства, будь они тысячелетней давности или новоявленные.

– Полностью с вами согласен, – сказал Кармоди. – Позвольте представиться. Я – Эдвард Кармоди.

И с улыбкой повернулся.

Но за левым плечам никого не оказалось, как, впрочем, и за правым. На площади вообще никого не было.

– Прошу прощения, – произнес голос. – Я не хотел вас удивлять. Я думал, вы знаете.

– Что я знаю? – спросил Кармоди.

– Ну, про меня.

– Выходит, не знаю. Кто вы? Откуда говорите?

– Я – голос Города, – сказал голос. – Иными словами, с вами говорит сам Бельведер.

– Неужели? – язвительно поинтересовался Кармоди. И сам себе ответил: – Да, очевидно. Что ж, город так город. Большое дело.

Он отвернулся от фонтана и прогулочным шагом пошел по площади, словно разговаривал с городами каждый день и сыт этим по горло. Он бродил по улицам и проспектам, заглядывал в витрины, рассматривал здания, а у одной статуи даже остановился, но ненадолго.

– Ну как? – спросил чуть погодя голос Бельведера.

– Что как? – тут же отозвался Кармоди.

– Как я вам нравлюсь?

– Нормально, – ответил Кармоди.

– Всего лишь нормально? Это все?

– Послушай, – рассудительно произнес Кармоди, – город есть город. Увидишь один, считай, что видел все.

– Неправда! – обиженно воскликнул Бельведер. – Я разительно отличаюсь от других городов! Я уникален!

– Неужто? – презрительно фыркнул Кармоди. – Мне ты представляешься просто кучей разнородных частей. У тебя итальянская площадь, несколько типично греческих зданий, ряд готических сооружений, нью-йоркский многоквартирный дом в старом стиле, калифорнийская бутербродная и Бог весть что еще. Где тут уникальность?

– Уникальна сама комбинация, рождающая исполненное смысла единое целое, – ответил Город. – Мои составные части, даже из прошлых эпох, вовсе не анахронизмы. Каждая символизирует определенный уклад и как таковая вполне уместна в тщательно продуманном образе жизни. Не угодно ли немного кофе и, может быть, бутерброд или свежие фрукты?

– Пожалуй, кофе, – сказал Кармоди.

Он позволил Бельведеру провести себя за угол к кафе, расположенному прямо на улице. Кафе как две капли воды походило на салун времен Веселых девяностых, от механического пианино до канделябров из граненого стекла. Как и все остальное в городе, оно было безукоризненно чистым, но совершенно безлюдным.

– Приятная атмосфера, вы не находите? – спросил Бельведер.

– Сойдет, – бросил Кармоди. – На любителя.

На столик перед Кармоди опустился поднос из нержавеющей стали, на котором стояла чашка пенящегося капуччино. Кармоди сделал глоток.

– Хороший кофе? – поинтересовался Бельведер.

– Да, весьма.

– Я горжусь своим кофе, – тихо промолвил Город. – И своей стряпней. Не угодно ли чего-нибудь отведать? Омлет, например, или суфле?

– Ничего, – отрезал Кармоди. Он откинулся на спинку кресла и вздохнул. – Значит, ты образцовый город?

– Да, имею честь быть образцовым, – чопорно ответил Бельведер. – Причем самой последней и, убежден, лучшей модели. Меня создала объединенная исследовательская группа из Йельского и Чикагского университетов на субсидии Рокфеллеровского фонда. Детальной разработкой занимались в основном в Массачусетском технологическом институте, хотя отдельные проблемы решали в Принстоне и в корпорации РЭНД. Строительство вела «Дженерал электрик», а финансировали проект Форд, Фонд Карнеги и еще некоторые организации, пожелавшие остаться неизвестными.

– Любопытная у тебя история, – с оскорбительной небрежностью промолвил Кармоди. – А там, через дорогу, не готический ли собор?

– Видоизмененный романский, – сообщил Город, – рассчитанный на все вероисповедания. Вместимость триста человек.

– Не сказал бы, что много – для такого-то домищи!

– Строго в соответствии с замыслом. Моей целью было добиться сочетания внушительности с уютом.

– А где, кстати, жители этого города? – спросил Кармоди.

– Они все ушли, – скорбно произнес Бельведер. – Они покинули меня.

– Почему?

После короткой паузы Город ответил:

– В моих отношениях с населением произошел досадный сбой. Точнее, даже недоразумение. Пожалуй, следует сказать, целый ряд недоразумений. Подозреваю, и подстрекатели сыграли свою роль.

– Но что именно произошло?

– Не знаю, – признался Город. – Честно, не знаю. Просто в один прекрасный день все ушли. Только представьте!.. Но я уверен – они вернутся.

– Сомнительно, – обронил Кармоди.

– Я убежден, – сказал Бельведер. – И кстати, почему вам не остаться здесь, мистер Кармоди?

– Да я, собственно, не задумывался.

– А вы подумайте. Вообразите – самый современный город в мире целиком в вашем распоряжении!

– Заманчиво, – кивнул Кармоди.

– Так решайтесь, хуже не будет, – уговаривал Бельведер.

– Ну хорошо, я согласен, – сказал Кармоди. Его заинтересовал город Бельведер. И все же он чувствовал тревогу. Хотелось знать – почему ушли отсюда жители?

По настоянию Бельведера Кармоди провел ночь в гостинице «Георг V», в роскошном номере для новобрачных. Город подал завтрак на веранде и сопровождал трапезу квартетом Гайдна. Утренний воздух был великолепен; если бы Бельведер не предупредил его, Кармоди никогда бы не подумал, что он кондиционированный.

Позавтракав, Кармоди откинулся на спинку кресла и предался созерцанию западного района Бельведера – ласкающей взор мешанины из китайских пагод, вьетнамских мостиков, японских каналов, зеленого бирманского холма, калифорнийской автостоянки, норманнской башни и прочих красот.

– Отличный открывается вид! – одобрил он.

– Я рад, что вам нравится, – отозвался Город. – Над проблемой стиля бились с первого дня моего зарождения. Некоторые настаивали на согласованности, требовали гармоничных форм, сливающихся в гармоничное целое. Но образцовые города почти все такие – однообразно скучные творения одного человека или одной группы людей. Настоящие города – другие.

– Да ведь ты и сам в определенном смысле ненастоящий, разве не так? – спросил Кармоди.

– Разумеется! Но я не пытаюсь это скрыть. Я не какой-нибудь фальшивый «город будущего» или псевдофлорентийский ублюдок. От меня требуется практичность и функциональность, но в то же время и оригинальность.

– Ну что ж, Бельведер, на мой взгляд, ты неплох, – заявил Кармоди во внезапном приступе благодушия. – А скажи, все образцовые города разговаривают подобно тебе?

– Конечно, нет. До сих пор ни один город, образцовый или какой-нибудь другой, не произнес ни слова. Но жителям это не нравится – город кажется слишком большим, слишком властным, слишком отчужденным. Потому меня и снабдили искусственным разумом и голосом для его выражения.

– Понимаю, – проговорил Кармоди.

– Дело в том, что искусственный разум одухотворяет меня, а это очень важно в наш век обезличивания. Разум позволяет мне быть чутким, творчески отвечать на запросы жителей. Мы можем договориться – горожане и я. Путем постоянного и осмысленного диалога мы можем выработать динамичную, гибкую, воистину жизнеспособную городскую среду. И можем улучшать друг друга, не утрачивая в значительной мере своей индивидуальности.

– Чудесно, – сказал Кармоди. – Беда только, что тебе не с кем вести диалог.

– Это единственный изъян, – признался Город. – Но сейчас у меня есть вы.

– Верно, – согласился Кармоди, недоумевая, почему слова Города прозвучали для него не очень приятно.

– А у вас, естественно, есть я, – продолжил Бельведер. – Отношениям всегда следует быть взаимными. Теперь, дорогой Кармоди, позвольте показать вам некоторые мои достопримечательности. А потом займемся вашим поселением и упорядочением.

– Моим… чем?

– Я неудачно выразился, – извинился Город. – Есть такой научный термин. Но вы понимаете, безусловно, что взаимные отношения накладывают обязательства на обе заинтересованные стороны. Иначе и быть не может, так ведь?

– Если только стороны не занимают позицию невмешательства, – заметил Кармоди.

– Нам это ни к чему, – сказал Бельведер. – Невмешательство подразумевает отмирание чувств и неминуемо приводит к отчуждению. А теперь, пожалуйста, пройдите сюда…

Кармоди последовал приглашению и увидел все великолепие Бельведера. Он посетил электростанцию, очистные сооружения и предприятия легкой промышленности, осмотрел детский парк, музей и картинную галерею, концертный зал и театр, боулинг, биллиардную, картинговые треки и кинотеатр. Он устал и не прочь был отдохнуть. Но Город во что бы то ни стало хотел показать себя, и Кармоди пришлось любоваться пятиэтажным зданием «Америкэн экспресс», португальской синагогой, статуей Ричарда Бакминстера Фуллера,[42]42
  Ричард Бакминстер Фуллер (1895–1987) – американский архитектор, дизайнер, инженер и изобретатель, автор множества проектов, которые считаются утопическими.


[Закрыть] автобусной станцией «Грейхаунд» и иными достопримечательностями.

Наконец турне завершилось. Кармоди пришел к выводу, что красота заключена в глазах зрителя, ну и малая ее часть – в ногах.

– Самое время немного перекусить, а? – заметил Город.

– Чудесно, – сказал Кармоди.

Его провели в модный французский ресторан, где он начал с рotage au рetit рois[43]43
  Potage au рetit рois (фр.) – суп из зеленого горошка


[Закрыть] и закончил рetits fours.[44]44
  Petits fours (фр.) – птифуры, сорт печенья.


[Закрыть]

– А теперь ломтик сыра бри? – предложил Город.

– Нет, спасибо, – отказался Кармоди. – Я сыт. Честно говоря, я прямо лопаюсь.

– Но сыр не отягощает желудок. Может, кусочек отменного камамбера?

– Уже просто не полезет.

– Рекомендую фрукты – очень освежает нёбо.

– Если здесь и надо что-то освежать, то только не мое нёбо.

– Ну по крайней мере, яблоко, грушу, кисть винограда?

– Спасибо, нет.

– Пару вишенок?

– Нет! Нет!

– Обед без фруктов нельзя считать полноценным.

– А я считаю, – заявил Кармоди.

– Многие важные витамины содержатся только во фруктах.

– Значит, перебьюсь без них.

– Ну хоть половинку апельсина? Я сам почищу… Цитрусовые совсем не калорийны.

– Я не могу больше есть.