Текст книги "Ход слоном"

6

Сердце сначала ткнулось снизу в горло, а потом стремительно покатилось куда-то в пах. Кажется, от неожиданности я даже вцепился обеими руками в край стола и сидел так некоторое время с выпученными глазами.

– Не возражаете? – промурлыкала Анна и, отодвинув пластмассовый стул, уселась напротив, непринужденно закинув ногу на ногу.

Несмотря на нервное потрясение я не мог не заметить, что она была в полосатом пляжном сарафане, приоткрывавшем по-девичьи острое, загорелое колено. Я даже различил на этом колене тоненький, золотистый от солнца волосок Как ни странно, вид этого волоска подействовал на меня успокаивающе – наверное, любой человек, оказавшийся в непривычной и страшной обстановке, успокаивается, узнав среди пугающих и непонятных вещей что-то очень привычное и знакомое.

– Ну вот и хорошо, – улыбнулась Анна, словно прочитав мои мысли. – Вообще, надо сказать, держитесь вы молодцом. Только не стоит так много пить с утра, тем более, что ясный ум вам может понадобиться уже очень скоро.

– Неужели? – выдавил из себя я. Мне хотелось произнести это как можно более язвительным тоном, но поскольку со вчерашнего вечера я вообще не раскрывал рта, то заржавевшие голосовые связки выдали не звучный ответ уверенного в себе мужчины, а жалкое сипенье старого, загнанного в угол бандерлога.

– Представьте себе. Я, между прочим, здесь для того, чтобы вам помочь. И сделаю это, независимо от того, будете вы сотрудничать или нет. Хочу только заметить, что не только я рассчитываю на ваше сотрудничество, но и кое-кто еще. И эти кое-кто с вами церемониться не будут. Эту ночь вы пережили, а следующую? И стоит ли жить, трясясь от страха при виде даже невинных ленинградских бухгалтерш, в кои-то веки сбежавших к морю от мокрого снега и вечно пьяных мужей? Кстати, ваши соседки по пляжу, так же как и их одноразовые кавалеры, совершенно ни при чем.

В словах Анны меня поразило даже не то, что она знала все о моих страхах и подозрениях. Самое сильное впечатление произвело на меня произнесенное ею слово «сотрудничество». В России так не говорят, это слово как – будто из американского фильма: там тоже никто никого не заставляет, но все сотрудничают друг с другом как сумасшедшие. И попробуй-ка не посотрудничай.

– А что, собственно, произошло? – я из последних сил пытался валять дурака. – Десять дней все было хорошо, и я был никому не интересен, а сейчас все словно с цепи сорвались. Мне, конечно, лестно ваше внимание, Анна, но, боюсь, вы по ошибке принимаете меня за кого-то другого…

На этом месте я уже собрался было пригласить ее поплавать в районе рифа, но осекся. Черт, она же обратилась ко мне по имени! Какие уж тут ошибки. Я замолчал, угрюмо глядя в стакан с узу, в котором давно растаял лед.

– А произошло, Альберт Эдуардович, следующее, – с какой-то жуткой легкостью продолжала говорить Анна. – Накануне днем на пляже был зарезан ваш приятель, охранник Хасан. Зарезан, прошу заметить очень профессионально. Не хочу никого пугать, но в случае необходимости исполнитель с присущим ему блеском проделает то же самое и с вами.

– По вашему приказу? – спросил я и с тоской подумал о своей хрущевке на Коломенской, о крошечной кухоньке и о толстых сдобных баранках со сладким чаем.

– Нет, что вы! – женщина кивком подозвала официанта и закурила сигарету. На пачке красного Marlboro красовалась крупная, размером с треть коробки надпись, пугающая курильщиков раком легких. Написано было по-английски. – Я повторяю, Альберт Эдуардович: я здесь, чтобы вам помочь.

– И даже против моей воли?

– И даже против вашей воли. – Подошел официант, и Анна, не спросив меня, заказала две порции узу со льдом. – Немного позже вы все поймете, и согласитесь с тем, что я говорю сейчас разумные вещи. Но продолжим. Смерти охранника Хасана предшествовало одно трагическое событие, имевшее место в далекой России. А именно: страшный пожар в одном закрытом подмосковном пансионате.

Меня уже ничего не удивляло. Я просто сидел и тупо смотрел влево от себя, где между финиковых пальм синело море, по которому бежали маленькие белые барашки. В это время года здесь часто дуют ветры.

– Были жертвы, – как ни в чем не бывало продолжала Анна Сергеевна. – В том числе и в левом крыле здания, где, если не ошибаюсь, вы работали. Там найдено три обгоревших до неузнаваемости тела: охранника и двух женщин. Одна молодая, другая примерно моих лет или немного старше. В левом крыле, насколько мне известно, могла быть только одна пожилая женщина – ваша подопечная, не так ли?

Я неопределенно пожал плечами, закурил и сделал хороший глоток из принесенного официантом стакана. «Все пропало, – подумал я равнодушно. – Ну и ладно. Скорее бы уже». Я с удивлением заметил, что новость о гибели Инны подействовала на меня отрезвляюще. В голове наступила полная ясность, но самое главное – на меня снизошло великое безразличие. «Инны больше нет, – думал я, – ну вот и все. С кем же я буду теперь болтать во время прогулок, кому рассказывать разные истории, и кто будет рассказывать свои истории мне?» Черт, оказывается, за время нашего общения я успел привязаться к этой сумасшедшей.

– Только напрасно вы думаете, что все пропало, – женщина тоже сделала глоток и сморщилась. – Гадость какая, словно лекарство пьешь! Короче, я, как и обещала, вам помогу. Но и вы помогите мне. Я, как вы уже наверное поняли, знаю многое, но кое-какие детали могут быть мне неизвестны. Вот и расскажите мне все о знакомстве и последующих отношениях с вашей подопечной. О чем вы с ней говорили, что она вам рассказывала, о чем просила. А чтобы вы не чувствовали себя… ну, скажем, предателем, я скажу, что мне известно о направленных землетрясениях и о том, что вы задумали с нашей неподражаемой Инной Игоревной. Так что мне не нужны ваши секреты – только детали.

«Чертова баба, – подумал я. – До чего же умна, интересно, как с такой обращаться в нормальной жизни? И есть ли у нее она, эта нормальная жизнь? Ладно, раз она все знает, то на самом деле никаких проблем. Расскажу все, вдруг действительно поможет»

– Ну что же, – сказал я вслух и поманил пальцем официанта. – Раз вы хотите деталей, то они у вас будут. Но учтите: мой рассказ может быть слишком долгим, а польза от него слишком маленькой.

– Вот об этом можете не беспокоиться, – засмеялась Анна. – Мы с Инной старые знакомые, и все, что касается ее, мне очень интересно. К тому же до вечера еще далеко, а здесь, в баре, ветерок и прохладно. Как шумят пальмы!

Я сделал вид, что пропустил мимо ушей пассаж о том, что «до вечера еще далеко», но внутренне напрягся. Что это она наметила на вечер? Чтобы заглушить опять поднявшуюся словно тина со дна тревогу, я сделал основательный глоток и начал рассказывать.

7

Если честно, то без малого год, проведенный в санатории или как он там назывался, был не самым худшим в моей жизни. Уже хотя бы потому, что не припомню людей, с которыми я общался бы с таким удовольствием, как с Инной, с которой мы чуть ли не с первого дня стали называть друг друга по имени, хотя на «ты» так и не перешли.

Начну с того, что она вовсе не была зловещей старухой, мечтавшей о гибели человечества – это я тоже сообразил чуть ли не в первый день. Она вообще ни о чем не мечтала, что и лежало в основе ее бешеного обаяния. Чертовски приятно общаться с человеком, который ничего не желает, ни о чем не жалеет, а просто живет здесь и сейчас, находя удовольствие в простых, но забытых большинством людей вещах.

Например, во время прогулки она часто подбирала опавшие листья, какие-то камешки, веточки и подолгу, с наслаждением рассматривала и нюхала их, нисколько не стесняясь ни меня, ни немногочисленных соседей по заведению, время от времени случавшихся поблизости.

С таким же зрелым, глубоко осознанным удовольствием она курила, пила виски (как я уже говорил, сухой закон на нее отчего-то не распространялся), надевала очки, читала, рассказывала и слушала чужие рассказы. Все, абсолютно все она делала словно смакуя и от души радуясь тому, что делает.

Когда я сказал ей об этом, она рассмеялась и вдруг без всякого перехода рассказала историю своей семьи. Дело было примерно через неделю после того, как меня приставили к Инне в качестве шпиона, поэтому я еще немного стеснялся. Сказал и тут же пожалел – еще подумает, что держу ее за идиотку. Или, что еще хуже, начнет держать за идиота меня.

– Вы, Альберт – разрешите называть вас по имени? – все очень точно подметили. Именно так: жить с удовольствием. И ни в коем случае не торопясь! Какой толк в нервотрепке, спешке и недовольстве собой и окружающим миром? Это контрпродуктивно и разрушительно – достаточно посмотреть, что творится на свете. Знаете историю, случившуюся однажды с Ходжой Насреддином? Однажды вор сорвал с его головы шапку и убежал. Насреддин спокойно пошел в обратном направлении, дошел до кладбища и с комфортом расположился на траве. «Что ты здесь делаешь, Ходжа? – спросили его, – ведь вор побежал совсем в другую сторону!» «Ничего, – спокойно ответил Насреддин, куда бы он не побежал, все равно рано или поздно придет сюда».

– Можете даже называть меня Алик, – обрадовавшись ее реакции выпалил я, а про себя подумал: болтун находка для шпиона. Интересно, как при такой словоохотливости она до сих умудрилась не разболтать все свои секреты? – А вы, значит не только восточными коврами интересуетесь, но и вообще всем восточным?

– Именно, Алик, именно! – воскликнула Инна с таким чувством, что я даже слегка отпрянул от стола в ее комнате, за которым мы сидели. – Всем! И прежде всего – восточной кухней, о которой в этом заведении не имеют ни малейшего представления. Когда я заказываю плов, мне приносят банальную рисовую кашу с мясом, когда я прошу лагман, мне хотят скормить жуткий гибрид борща и лапши, а про шашлык в местном исполнении я вообще молчу, хотя и не понимаю: как можно так испохабить мясо, чтобы оно перестало быть сводящей с ума сочащейся ароматной плотью, а превратилось в нечто высушенное, неживое и отдающее сгоревшей проводкой, словно несчастное животное долго убивали на электрическом стуле?

…Отец Инны, Игорь Летрих, происходил из старинной семьи давно обрусевших немцев и считался одним из лучших геологов в СССР. Инна была единственным ребенком в семье, и к моменту ее рождения отец уже руководил подразделением одного серьезного института в Ташкенте.

Помимо вопросов геологии институт занимался еще и закрытыми разработками. Молодой доктор наук часто брал жену и маленькую дочку в командировки, и к 10 годам Инна объездила с отцом всю Среднюю Азию. А в 1955 году во время одной из дальних командировок Игорь Летрих скоропостижно скончался от инфаркта.

– Знаете, Алик, – говорила Инна, – я никогда не верила, что папа умер своей смертью, да и мама до самого последнего дня говорила, что его убили. Папа был очень здоровым человеком и никогда ни на что не жаловался. Он мог день напролет ходить по горам с тяжеленным рюкзаком за плечами, потом весь вечер собирать дрова для костра и целую ночь поддерживать огонь, чтобы нам с мамой было уютно.

– Мы часто спали не в палатке, а просто завернувшись в одеяла – земля теплая, сухая, в небе звезды величиной с кулак, цикады поют… А какие там запахи! Знаете, как пахнет цветущая дикая маслина? Сладко-горький ночной аромат, такой ни одному парфюмеру в жизни не воспроизвести, да это и к лучшему – потому что обязательно должны быть вещи, не поддающиеся подделке! Да… В общем, лежишь, пьешь воздух, перемигиваешься со звездами и чувствуешь, как тебя переполняет ощущение счастья – еще немного и что-то большое и теплое лопнет внутри и рванет наружу.

– До сих пор помню, как перед тем как заснуть я поворачивалась на правый бок и клала под щеку ладонь, и как чудесно эта ладонь пахла дымом кизиловых дров и теплой, прогретой за день солнцем землей… Я, знаете ли, могу запросто забыть черты лица, но вот запахи, как и слова с именами, запоминаю навсегда. Часто я даже думаю не словами, а образами, навеянными запахами. Забавно, правда?

– Что-то тянет меня сегодня на лирику, – засмеялась Инна и щелкнула зажигалкой. Это была Zippo, отличная вещь, хотя несколько крупноватая для женщины.

– А я ее люблю, – сказала она, перехватив мой взгляд. – Знаете, сколько ей лет? Я ее у фарцовщика купила, когда еще студенткой была. За бешеные по тем временам деньги. Настоящая, американская. Не Китай, как все сейчас. Вы же помните, мы все бредили джазом, Америкой, которая была для нас символом свободы. Хоть как-то приобщиться к свободе и той недоступной жизни тогда можно было через каким-то непостижимым для нас образом попадавшие в Советский Союз предметы – тряпки, пластинки или вот зажигалки, как у меня… Но к Америке мы еще вернемся.

– Да, я о папе говорила. Это случилось в горах на границе Киргизии и Китая, куда папа выезжал особенно часто. Что-то они там все время искали, сначала я думала, что золото, уран и редкоземельные металлы, которые намного дороже золота. Уран в тех местах в свое время тоже папа нашел, только шахты потом закрыли и добывать стали в Казахстане – открытым способом, а не шахтным, как в Киргизии. Что, как вы понимаете, намного дешевле. Но первая советская атомная бомба, была сделана именно из киргизского урана.

– Так вот, как я поняла позже, папа занимался не только поисками золота и урана. Нам потом сообщили, что у него случился сердечный приступ, но это официальная версия. Членов экспедиции было человек десять, и был среди них один сотрудник, с которым папа хоть и не дружил, но отношения поддерживал хорошие. Интересная деталь: в тот раз в Киргизию не поехали те, с кем папа обычно ходил в экспедиции – только тот сотрудник, который, наверное, не числился, где надо, как папин друг. Спустя много лет, уже при позднем Брежневе, этот человек нашел нас с мамой в Москве.

– Он сам позвонил и сказал, что хочет навестить нас. Мама его звонку не очень обрадовалась, она решительно отсекла все старые папины связи, думаю, ей было просто тяжело общаться с этими людьми, какими бы хорошими они не были. Но этот человек, как я уже говорила, не был папиным другом. Он заехал всего на полчаса, привез цветы и коробку конфет.

– Потом, помню, было неловкое чаепитие – с сосредоточенным отпиванием раскаленного чая, который никак не желал остывать, и плавящимися в горячих пальцах конфетами. Наш гость некоторое время ходил вокруг да около, а потом прямо сказал, что, по его убеждению, отца убил кто-то из членов экспедиции, и он даже догадывается, кто именно.

– Дело в том, что в состав экспедиции незадолго до отъезда были включены двое никому незнакомых людей, которых руководство института представило московскими коллегами. Обычные люди, ничего особенного. Пришли словно ниоткуда и ушли в никуда. Оба они были рядом с отцом, когда с ним случилось то, что назвали сердечным приступом. Пил человек чай из кружки и вдруг схватился за сердце и завалился набок. Кстати, первую помощь ему тоже пытались оказать эти двое, но, естественно, безуспешно.

– Все дело в том, сказал наш гость, что, помимо поисков редкоземельных металлов, папа занимался совершенно секретными разработками, связанными с созданием оружия колоссальной разрушительной силы. И обладание таким оружием однозначно сделало бы любую страну если не самой сильной, то уж самой опасной на планете, это точно.

– Представляете, говорил он, что какой-нибудь Габон или Монголия могут одним нажатием кнопки нанести любому государству такой ущерб, оправляться от которого придется годами. А уж окажись такая сила в руках Советского Союза, окончательная и бесповоротная победа идей марксизма-ленинизма стала бы делом каких-нибудь нескольких месяцев.

…Игорь Летрих далеко продвинулся в своих исследованиях. Пожалуй, даже слишком далеко. И кто-то наверху посчитал, что будет лучше, если работу по теме продолжит кто-нибудь другой, более благонадежный, чем этнический немец, обладающий к тому же слишком независимым характером.

Дальнейший рассказ Инны был напрочь лишен лирики. Примерно после третьей чашки чая гость перешел собственно к цели визита. Был конец 1970-х, когда советских евреев стали выпускать за границу. Он тоже собрался уезжать и, по возможности, не с пустыми руками. Может быть, после Игоря остались какие-нибудь записи, пусть даже самые обрывочные и незначительные – неважно, он купит все и, что называется, не глядя. Была предложена цена – очень хорошие по тем временам деньги, на которые можно было даже купить какие-нибудь «Жигули» престижной третьей модели.

Вдова Игоря Летриха ответила, что никаких записей ее муж не оставил. Гость же мягко, но настойчиво просил поискать, обещая все сохранить в тайне, но женщина твердо стояла на своем. Никаких записей нет и никогда не было, никаких заметок Игорь Летрих дома не делал и документов со службы не приносил. Дома, конечно, знали, что он занимался секретными разработками, о которых никто в семье не имел ни малейшего представления.

Гость ушел, сказав, что позже позвонит и попросив еще раз хорошенько подумать.

Мать Инны после этого два дня ходила сама не своя, а потом уехала на дачу к подруге – побродить по лесу и развеяться. С дачи она привезла пухлую папку – фактический отчет о работе, проделанной ее мужем по программе сверхоружия. «Почитай, что там, – сказала она дочери, – и реши, что делать с этим дальше. Если за эти бумаги не глядя дают такие деньги, значит, стоят они как минимум раз в десять дороже. Поэтому посмотри – может, они пригодятся тебе самой».

Я был не на шутку заинтригован всей этой историей, тем более, что было очень похоже на то, что папка покойного геолога очень интересовала Аркадия Валериановича и моих таинственных работодателей.

– И что это были за документы? – спросил я как можно равнодушнее.

– Не были, а есть! – засмеялась Инна, сделав ударение на слове «есть». – Именно поэтому я и нахожусь в этом живописнейшем месте. Да и вы, я подозреваю, тоже!

– Ну, в общем… – замялся я, потому что, согласитесь, не очень приятно, когда тебе фактически в лицо говорят, что ты приставлен в качестве соглядатая и шпиона.

– Не обижайтесь Алик, – Инна, словно утешая, погладила меня по руке, отчего я почувствовал себя еще гаже. – Просто мне кажется, что всегда лучше называть вещи своими именами. Некоторые считают это цинизмом, а я – самой настоящей честностью. К тому же, в мире четких определений и ясных понятий легче и веселее жить.

– Теперь о документах. К тому времени я уже была молодым специалистом и – ну надо же было случиться такому совпадению – мне предложили перейти на работу в «почтовый ящик».

– То есть вы пошли по отцовским стопам? – спросил я, успокоившись.

– Да. Разве я не говорила, что в качестве профессии выбрала геофизику? Папа сумел внушить мне такой интерес к этой науке, что я просто не мыслила себя в качестве кого-нибудь другого. Ну вот, а в «почтовом ящике» мне пришлось заниматься, по сути, папиной темой.

– Направленными землетрясениями? – едва не спросил я, но прикусил язык. Пусть лучше она сама скажет, чем, а уж я составлю для Аркаши жирный отчет. Хотя было у меня подозрение, что все сказанное Инной ему хорошо известно. По крайней мере, сказанное до сих пор.

– То есть секретным оружием? – произнес я вслух.

– Землей, Алик, – очень серьезно и без малейшей тени улыбки ответила Инна. – Нашей с вами планетой Земля, которая, если вы об этом еще не догадываетесь, суть живое, страдающее существо… Но об этом в другой раз, у меня во рту пересохло от столь длительного монолога. И вообще, не прогуляться ли нам в парке?

Мне показалось странным, что моя подопечная так спокойно да еще по собственной инициативе рассказала мне о документах, за которыми идет такая серьезная охота. Мне, приставленному к ней шпиону! И когда я, видимо, находясь под впечатлением от ее слов о том, что лучше всего называть вещи своими именами, сказал ей об этом, Инна только рассмеялась.

– А нет больше никаких документов! Уничтожены. Говоря, что они есть, я имела в виду, что существуют они исключительно в моей голове. Все, что представляет интерес и может быть использовано, скажем так, в практических целях, я запомнила. Память у меня, дорогой Алик, практически феноменальная – вот в ней все бумаги и хранятся. При этом извлечь из нее что-то помимо моей воли практически невозможно. Я женщина немолодая, к тому же у меня больное сердце. Поэтому применение в отношении меня психотропных средств или пыток исключено. Настоятельно прошу отразить эту мысль в вашем отчете.

Я смущенно пробормотал что-то вроде «что вы, какой отчет…», но в тот же вечер исправно изложил на бумаге содержание нашего разговора, а утром следующего дня передал свой донос Тимуру.

Так проходили недели и месяцы. Днем мы гуляли, смотрели телевизор, болтали о самых разных вещах, а по вечерам я добросовестно строчил совершенно бесполезные, как я догадывался, отчеты. Каждую субботу после обеда Тимур увозил меня в Москву, а в понедельник утром привозил обратно. Он же раз в месяц выдавал мне конверт с деньгами, за которые я нигде не расписывался.

Деньги я почти не тратил. В пансионате меня кормили вместе с Инной, а в Москве практически единственной статьей расходов были воскресные посещения ресторанов. Поэтому я открыл счет в банке и каждый месяц аккуратно вносил на него большую часть своей зарплаты.

В принципе, такая жизнь меня более чем устраивала. Работа не пыльная, деньги платят хорошие, подопечная – чудо, с такой и бесплатно приятно было бы общаться, а уж за две-то тысячи долларов! Вот только все чаще беспокоил нехороший вопрос: а надолго ли все это? Какая польза загадочной аркашиной фирме от моих пустых отчетов? Инна прекрасно знает, для чего я к ней приставлен, а если бы даже и не знала, то все равно ничего бы мне не рассказала. Молчание в ее положение – самая надежная гарантия того, что ее не найдут в каком-нибудь подмосковном водоеме или на шоссе, перееханную трактором.

И что же из этого следует? Не поймут ли в один прекрасный день мои работодатели, что толку от меня как от козла молока и не выгонят, как не справившегося? Или, что гораздо хуже, утопят в водоеме или опять же переедут трактором?

Но при этом они не могут не знать, что Инна вовсе не идиотка и не станет выбалтывать приставленному к ней соглядатаю секреты, от которых зависит ее жизнь? Тогда какой смысл держать при ней меня?

От всех этих вопросов моя бедная голова буквально пухла, и мало-помалу я все больше убеждался, что хорошие и даже относительно хорошие деньги просто так нигде и никому не платят. Это точно, что тяжелые мысли накладывают отпечаток на внешний вид. Сначала я сам почувствовал, что практически перестал немотивированно улыбаться, что раньше со мной частенько случалось. А потом, в один из приездов в Москву, ко мне подошел один из дворовых алкашей и участливо спросил:

– Что, Алик, проблемы? А ты плюнь на все! Может, возьмем красненького, посидим, поговорим, а?

Ни хрена себе, подумал я, если даже им заметно, что у меня мозги набекрень, то что же они со мной сделали, эти сволочи? Зачем-то я им нужен. Но зачем? И почему именно я?

Была во всей этой истории еще одна странность. Как я уже говорил, пансионат с его охраной и глухим забором вокруг напоминал изготовившуюся к длительной осаде крепость. Сначала я думал, что так оно и должно быть, раз тут секретные ученые сидят под замком, отсюда и режим, и запрет общаться с другими жильцами, и персонально для меня введенный сухой закон.

Но прошло немного времени, и я стал сомневаться в необходимости подобных мер. Никто из здешних стариков не только не пытался заговорить с Инной, но даже и приблизиться к ней. Я внимательно хотя и издалека смотрел на пациентов, и чем дольше я их наблюдал, тем тверже убеждался в том, что они – самые обыкновенные сумасшедшие. А я, следовательно, нахожусь в сумасшедшем доме. Прелестно.

Охрана, все эти строгости, пульты, сигнализации и мониторы – ничего из этой понатыканной техники, похоже, не имело ровно никакого смысла.

Во время наших прогулок (в помещении наше общение почти исключительно сводилось к издевательскому обсуждению телевизионных сериалов и ток-шоу, которые мы с удовольствием смотрели во время длинных чаепитий) Инна время от времени возвращалась к теме своей работы, но ничего интересного не рассказывала. Занималась геофизикой, изучала последствия антропогенного воздействия на планету – вот, пожалуй, и все.

Вот только однажды, в который уже раз выдав не новую в общем-то мысль, что земля – это живое существо, уставшее от нашей жадности, глупости и варварства, и что недалек тот день, когда она просто стряхнет с себя окончательно и бесповоротно опостылевшее ей человечество, Инна сказала:

– Это будет примерно как если бы слон или другой большой зверь, которого много лет поедом едят поселившиеся на нем паразиты, просто возьмет да и стряхнет их с себя. Только ведь, дорогой Алик, эту встряску можно и приблизить, если, зная анатомию слона, просто уколоть его в нужное место. Понимаете, о чем я?

От неожиданности я поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся. Разговор происходил, как всегда, во время прогулки. Была уже поздняя осень, деревья и кусты стояли уже почти голые, и я зачем-то оглянулся по сторонам – не подслушивает ли кто? Наверное, выглядел я при этом крайне глупо, потому что Инна рассмеялась и легонько шлепнула меня по спине.

– Ну отчего вы так впечатлительны? – спросила она, блестяще скопировав знакомую по старым фильмам интонацию светских дам. – Разве я сказала что-то необычное и пугающее?

– Так вот чем вы занимались в своем «сундуке», – просипел я сквозь кашель. – разрабатывали сценарии конца света! Когда, чем и в какое именно место уколоть слона – я правильно вас понял?

– В общих чертах. Так и отразите в сегодняшнем отчете: в общих чертах. Ваше начальство получит подтверждение давно уже имеющейся у него информации, что уже само по себе ценно, а вы – возможность поработать здесь еще.

Ответить на это мне было нечего, и я промолчал. Вечером все было отражено слово в слово, а в следующий приезд в Москву со мной встретился Аркаша.

– Все идет замечательно, Алик! – говорил шеф, пожирая шашлык. – У нас твоей работой довольны, если все будет так же и дальше, то поговорим о прибавке к зарплате.

Я заметил, что сеточка из красных прожилок в районе аркашиного носа стала значительно гуще, а в глаза, и раньше водянистые, словно добавили бесцветной жидкости, почти совсем лишив их голубого цвета.

– А за что прибавка? – спросил я. – Я же ничего интересного не сообщаю. И потом: она знает, что я… ну это самое… к ней приставлен, что ли.

– Знает – и пусть себе знает, – равнодушно махнул рукой Аркаша. – Тебе не все равно? Платят вовремя? Вовремя. Ну и расслабься!

– Да я-то как раз и не напрягаюсь особо, – ответил я, – и, видимо осмелев от выпитого, выдал сокровенное:

– Просто я думаю, что скоро вашим надоест мне платить просто так. Вот только когда именно надоест? И что тогда? И вообще, зачем я вам, если отдачи от моей работы никакой?

– Давай выпьем, – вздохнул Аркаша. – Что будет дальше – никто не знает. А что будет еще дальше, знают все, потому что конец у всех один. А ты бы думал поменьше! Раз платят, значит, нужен. Главное, отчеты свои пиши так же подробно, и все будет хорошо. Ну, быть добру!

Наступил декабрь, а за ним и Новый год. Накануне Тимур передал просьбу начальства: провести новогоднюю ночь в пансионате. Конечно, сказал он, контрактом предусмотрен воскресный отдых, а поскольку Новый год может быть приравнен к воскресенью, то я вправе требовать двойной, а то и тройной оплаты, и руководство фирмы, не дожидаясь озвучивания данных требований, с радостью пойдет мне навстречу…короче, нужно было быть здесь.

Ну и ладно, мне же лучше. Во-первых, как и все одинокие люди, я терпеть не могу праздников, а во-вторых, заработать лишнюю копейку никогда не лишне. Было еще и «в-третьих». Мне было интересно с Инной. Я не мог припомнить ни одной женщины из моей богатой в этом плане жизни, с которой мне было бы хотя бы наполовину так же интересно, как с ней.

А может, это из-за возраста? Может быть, когда перестаешь видеть в каждой встречной потенциальную сексуальную партнершу, начинаешь замечать что-то другое, по-настоящему стоящее? То самое, что не проходит бесследно после определенного, словно кем-то заранее отмеренного, количества совокуплений?

Утром 31 декабря я объявил Инне, что новогоднюю ночь проведу в пансионате. Она искренне обрадовалась, впрочем, тут же отпустив в мой адрес колкость насчет тягот службы.

Этот день прошел как обычно. Мы обедали, гуляли в парке, потом долго пили чай, обсуждая телевизионных звезд, устроивших по случаю праздника настоящее состязание в глупости и пошлости. Часов в 8 вечера мы снова вышли в парк.

Шел мелкий дождь, было тепло и сыро. В последнее время московские зимы все чаще бывали мягкими и дождливыми, что приводило в негодование заядлых лыжников и прочих благополучных любителей зимних забав, а всяких там бомжей, дворовых пьяниц, в том числе меня, наоборот, радовало. Еврозима – это тоже европейская ценность, гарантирующая свободу от сковывающего все живое холода.

Я сказал об этом Инне. Она как-то странно – без тени улыбки, что в ее случае было действительно странно – посмотрела на меня и так же серьезно ответила:

– Свободу, говорите? А что с ней делать, с этой свободой, вы знаете? Очень немногие действительно хотят свободы, большинство ее боятся и потому ненавидят. А евро, как вы изволили выразиться, зима – так это действительно для бомжей. А вы разве бомж?

– По сути, да, – ответил я и, поощряемый вниманием Инны, выложил ей историю всей своей жизни, начиная примерно с учебы в школе и на филфаке и заканчивая нынешней работой в должности соглядатая.

– Да, интересно, – заметила опять же без тени улыбки Инна, когда я закончил. – Мне кажется, есть смысл продолжить рассказ о вашей жизни завтра.

– Нет, вы рассказали не все, – перебила она, заметив, что я хочу возразить. – Вернее, вы не все знаете о своей жизни, потому что она закончится еще нескоро. Вот и попробуем пофантазировать на эту тему вместе! На языке ученых это называется – моделировать. Обожаю это слово.

Вернувшись, мы увидели накрытый на две персоны стол и Веру, как две капли воды похожую на изображавшую праздничное настроение эсэсовку из «Семнадцати мгновений весны». Но, в отличие от той, из фильма, которая досиделась до того, что ее в конце концов пристрелили, наша унтершарфюрерша лязгающим голосом поздравила нас с наступающим праздником и удалилась в свою комнату.

Я посмотрел на стол повнимательнее: что-то показалось мне необычным. Спиртное! На столе стояли две бутылки со спиртным. Ballantines – явно для Инны, любительницы виски, на которую не распространялся сухой закон и литровая Smirnoff. Поскольку других гостей на празднике предусмотрено не было, то я решил, что водка – для меня.