Текст книги "Ход слоном"

– Никита Сергеевич передал через Веру, что в честь праздника объявляется послабление режима, – объяснила Инна.

– А почему же Вера сама мне об этом не сказала? – спросил я. – И сама, кстати, могла бы с нами посидеть. Все удобнее, чем через стенку подслушивать.

На этих словах я осекся. Потому что исполнял в сущности те же обязанности, что и Вера и шутить таким образом было с моей стороны верхом некорректности. К счастью, Инна никак не проехалась по поводу столь злостного нарушения шпионской этики – наверное, в честь праздника.

Что было дальше? Если честно, то праздничный вечер я помню смутно, а новогоднюю ночь не помню вообще. Я напился. Напился так, как не напивался вот уже много месяцев. От всей души надеюсь, что в ту ночь я не сделал и не сказал ничего непотребного, хотя наверняка бубнил какой-то бред, склонившись над салатом, потому что утром Инна, увидев мою перекошенную рожу, сказала тоном врача, разговаривающего с особо тупым пациентом:

– Ну-ну, Альберт Эдуардович, не стоит понапрасну напрягать и без того больную голову! Поверьте мне на слово: все было пристойно. Скажу больше: давненько я так не смеялась. А вы, оказывается, умеете быть остроумным!

Мне было нехорошо. Подташнивало, голова раскалывалась ровно пополам – аккурат по воображаемой линии, соединяющей середину лба с серединой затылка, причем чем ближе к затылку, тем тошнотворнее была боль. Но хуже всего были отвратительная внутренняя дрожь и немотивированная тревога, от которых были бессильны все антипохмельные средства вместе взятые.

Хорошо хотя бы, что утром я проснулся в своей комнате, а не за столом мордой в салате и не на прикроватном коврике у Инны. Пытаясь утешиться этой мыслью, я усилием воли собрал свой организм за вчерашним неубранным столом и приступил к завтраку. Завтракать после пьянки – это святое. Это, пожалуй, единственный принцип, которому я ни разу не изменил.

Для начала я оторвал от остывшей гусиной тушки ногу и положил в свою вчерашнюю тарелку. Ногу украсил яблоками, пропитавшимися гусиным жиром, потом, подумав, положил в тарелку слегка заветрившийся за ночь соленый помидор. За неимением водки налил полстакана виски и, стараясь выглядеть максимально естественно, приподнял стакан, сделав им в воздухе легкое движение в сторону хозяйки комнаты.

– С Новым годом, Инна Игоревна! Пусть он будет для вас удачным.

– Кушайте и пейте на здоровье, дорогой Алик, желаю и вам того же!

Виски вошел в меня с трудом, я чуть не поперхнулся. Быстро вернув на стол стакан я молниеносно пихнул в рот помидор, после чего принялся за гусиную ногу.

Мясо было жестковатым и ароматным – то есть настоящим. Я почти мгновенно (между еще двумя глотками виски) сожрал всю ногу и принялся с наслаждением грызть и обсасывать вкуснейшие, тонкие и плоские сделанные то ли из жесткого хряща, то ли из мягкой кости пластинки, с которыми обязательно имел дело каждый, кому хоть раз в жизни посчастливилось обгладывать гусиную ногу.

Еще через глоток жизнь наладилась почти окончательно, и, если не считать редких, все слабеющих уколов совести, чувствовал я себя все лучше. Инна тоже пила виски, закусывая свежей дыней – по ее убеждению, алкоголь вообще нужно пить исключительно под фрукты, которые способствуют его максимально приятному усвоению и практически полному выведению из организма.

– Ну, а теперь, дорогой Алик, – сказала она, с наслаждением закуривая сигарету и щурясь на меня сквозь самый вкусный первый дым, – самое время немного прогуляться. Ночью слегка подморозило, даже выпало некое подобие снега. Как вы смотрите на то, чтобы продышаться, а уже потом продолжить начатую беседу?

Смотрел я на это без особого восторга: на столе оставалась большая часть гуся и почти полбутылки виски, не говоря уже о пропитавшихся гусиным жиром кусочков яблок и айвы, хрустящих соленых, явно домашних огурчиках, не утративших за ночь скользкой свежести маринованных грибках, отварном говяжьем языке с хреном и прочих замечательных вещах.

Тем не менее, желание клиента – закон, а я был все-таки на работе. Поэтому пришлось изображать энтузиазм и с набитым ртом говорить, что «надо же, какое совпадение, вот как раз, в этот самый момент я думал предложить то же самое». Допив уже на ходу остававшийся в стакане виски и схватив со стола небольшую кисть винограда, я пошел к себе, чтобы одеться для прогулки.

Мой номер, находящийся через коридор, служил мне исключительно в качестве ночлежки. Кровать, тумбочка, кресло, полупустой шкаф для вещей и телевизор, который за год включался раз или два – вот и вся обстановка. Да, была еще чистая и удобная ванная комната, которую прислуга драила ежедневно, что мне особенно нравилось.

Я сменил легкие домашние брюки на плотные и широкие штаны-карго с карманами на коленях, надел теплую куртку, вязаную шапку, кроссовки и зашел за Инной. Эсэсовки Веры на месте не было. Интересно, подумал я, за какие такие заслуги ей дали отгулы, тогда как я должен работать сверхурочно? Впрочем, эта мысль задержалась ненадолго – я ведь и сам был очень не прочь встретить Новый год здесь. И компания что надо, а уж про стол я вообще молчу!

Зато другая мысль заставила меня нахмуриться. Это какую же прерванную беседу имела в виду Инна, когда сказала, что мы продолжим начатый разговор? Неужели вчера ночью мы говорили о чем-то важном, а я по причине пьянства все напрочь забыл? Мои работодатели в лице Аркаши будут очень недовольны, так и работу потерять недолго. А с другой стороны, как они узнают, что я, как сказали бы у нас во дворе, упорол такой косяк, если кроме нас с Инной за столом никого не было? Хотя о чем это я – в этом заведении каждое помещение наверняка прослушивается – вплоть до сортиров и каптерок со швабрами.

В парке, желая поскорее внести ясность в свою дальнейшую судьбу, я осторожно спросил у Инны, о какой беседе шла речь и еще осторожнее добавил, что, поскольку, скорее всего, я был накануне в состоянии, о котором сегодня сожалею, то не могла бы она хотя бы в общих чертах напомнить о предмете вчерашнего разговора?

– Нет, вы мне положительно нравитесь! Я никогда не встречала мужчину, которому удавалось бы смешить меня второй день подряд! – Инна дважды хлопнула в ладоши, аплодируя моему умению смешить в состоянии алкогольной прострации. – То, о чем пойдет сейчас речь, к теме нашей вчерашней беседы не имеет никакого отношения. Чтобы вы не мучались, скажу, что ночью вы развлекали меня рассказами о многочисленных женщинах в вашей жизни. Советую сесть за мемуары, они точно будут иметь успех. Кроме шуток, Альберт Эдуардович. Но только не сейчас, а несколько позже. Когда у вас будет достаточно средств, чтобы вы могли позволить себе не тратить драгоценное время на общение с пожилыми дамами.

– Это вы о каких средствах говорите, Инна Игоревна? – спросил я и сам подивился гадким интонациям, так явно прозвучавшим в моем голосе.

– Ну конечно же не о тех, которыми вы в данное время располагаете, – еще более змеиным голосом ответила Инна. – Не знаю, сколько вам платят, но не думаю, что этого будет достаточно на безбедную спокойную жизнь Вот я и хочу предложить вам заработать. Вы ведь не прочь заработать?

– Платят мне достаточно, – гордо, но, боюсь, не совсем искренне ответил я.

Мне ужасно хотелось спросить, как именно я могу заработать, но я решил, что называется, держать лицо. Затянувшись сигаретой и выдохнув дым в собственные ноздри (достигается путем максимально возможного выпячивания нижней губы во время выдоха и означает высшую степень равнодушия), я притворился, что поглощен созерцанием высокой, одиноко стоящей на поляне ели.

Снежок, выпавший под утро, только слегка присыпал ее и теперь красиво блестел на солнце. Бутылочного цвета дерево на фоне голубого неба, холодный чистый воздух, подмерзшая за ночь земля, по которой так пружинисто и легко шагалось в новых дорогих кроссовках – все это ни с того ни с сего наполнило меня ощущением, что все хорошо, а дальше будет только лучше. Ощущение из детства, каким-то чудом сохранившееся до сих пор. Только легко думать, что все хорошо, когда ты еще маленький: все, кого любишь и кто любит тебя – вот, они рядом. Но думать так в зрелые годы, а уж тем более в старости – это уже, извините, диагноз.

Впрочем, возможно, я еще не протрезвел после вчерашнего, а утренняя выпивка только добавила мне оптимизма и уверенности в завтрашнем дне. К тому же, в обложке моего паспорта находилась банковская карточка с почти десятью тысячами долларов, а дома (я с удивлением поймал себя на том, что мысленно назвал «домом» эту секретную богадельню) меня ждал недоеденный гусь, недопитый виски и полный стол закуски.

– Вы нравитесь мне все больше и больше – хочу, чтобы вы об этом знали, – сказала Инна. – Не часто встретишь человека, довольного собственным материальным положением. И все-таки лишних денег не бывает. К тому же… Боюсь, я вынуждена сказать вам неприятную вещь. Судя по некоторым признакам, довольно скоро вы лишитесь работы, которой так довольны.

Черт побери, это еще что за дела! Что она несет и кто она вообще такая? Это она мне так угрожает, что ли? Но чем я ее обидел? Выгонят меня – возьмут другого, и не факт, что новый шпион окажется лучше.

Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове и наверняка отразились на лице, потому что Инна вдруг взяла мою руку, подняла ее на уровень груди и погладила ее своей рукой в тонкой кожаной перчатке.

– Дело вовсе не в вас, дорогой Алик, – мягко произнесла она. – Дело во мне. Еще несколько месяцев, и меня здесь не будет. А без меня надобность в ваших услугах, увы, отпадет автоматически.

– Вы уезжаете? – ошарашенно спросил я. – Или вас перевозят в другое место?

От хорошего настроения не осталось и следа. Вот так всю жизнь: только-только все начнет налаживаться, как случается какая-нибудь дрянь, и ты оказываешься в положении еще худшем, чем до этого.

– Вы не поняли. Я просто хотела сказать, что покидаю этот мир. Слово «умираю», по моему глубокого убеждению, в данном контексте не подходит. А если точнее, то это люди традиционно вкладывают в него искаженный смысл. Вы ведь не станете отрицать, что слова – это только оболочки, наполненные тем, чем их заполняют? Ведь не станете? То, что большинство людей называют умиранием, по сути только переход в новое состояние. Другое дело, что наша наука не имеет об этом явлении ни малейшего представления, но ведь это не означает, что самого явления не существует. Почему же вы молчите?

Молчал я потому, что новость меня в буквальном смысле оглушила. В голове стоял легкий звон, а уши заложило, как в скоростном лифте или самолете. Наверное, нужно было сказать что-то приличествующее случаю, я же не нашел ничего лучшего чем спросить:

– Откуда вы это знаете?

– От верблюда! – ответила Инна и засмеялась. – Простите, ради Бога, сама не знаю, почему вдруг так ответила, но очень уж захотелось! Как в детстве, когда хочется шалить просто так. А если кроме шуток, то у меня больное сердце – помните, я вам как-то говорила? И еще: помните, в конце осени ко мне привозили врача? Он мне, конечно, ничего не сказал, но я внимательно следила за выражением его лица, и все поняла без слов. Кстати, задолго до моего… как бы это поточнее сказать… Да, до моего помещения сюда один очень хороший кардиолог предупредил, что через несколько лет мне непременно потребуется операция. И лучше всего за границей, там больше шансов на успех.

– Ну и пусть операция, – с облегчением сказал я. – Пусть везут за границу, да и у нас сейчас все делают, могут и в отдельную палату, и охрану поставят, я сам…

– Поздно, – спокойно ответила Инна. – Время упущено. Или почти упущено, но сейчас это не имеет никакого значения. Меня отсюда не выпустят, тем более за границу. Поэтому я решила сыграть ва-банк, поставив на вас. Да мне и не на кого больше ставить – это я говорю, предупреждая ваш вопрос.

– Что значит «поставить на меня?», – пролепетал я, ощущая тошнотворный холодок, возникший в области сердца и скатившийся куда-то в живот. – Вы что же, думаете бежать с моей помощью?

– Какая ерунда! – Инна оглянулась, ища куда бросить окурок, и, не найдя подходящего места завернула его в салфетку и сунула в карман пальто. – Для побега у меня элементарно не хватит сил, да и бежать мне некуда. И, самое главное, какой смысл? Зачем проводить остаток жизни в бегах, когда можно дожить в комфорте и при должном уходе? Но в чем-то вы, Алик, правы. Я действительно хочу устроить побег. Только не себе, а неким, мыслям, идеям, результатам исследований – словом, информации, которую не хочу отдавать в грязные и неумные руки.

– Вы имеете в виду секретные сведения из вашего «сундука» или то, что оставил ваш отец? – спросил я. – Вы же говорили, что уничтожили его тетради? И потом, откуда вы знаете, что я соглашусь вам помогать и какой мне резон это делать?

– Я имею в виду и то, и другое. Разработки и идеи отца я дополнила современными расчетами и исследованиями, которые только подтвердили их ценность. Отцовские тетради действительно были сожжены, но предварительно я резюмировала их содержимое, сделав что-то вроде выжимки. Теперь о ваших резонах. У вас, как и у меня, нет выбора, вот и все.

– Выбор всегда есть, – ответил я голосом киногероя. – Послать к чертовой матери все ваши сожженные тетради и направленные землетрясения и жить на пенсию. Уверяю вас, мне хватит.

– Ага, вы знаете про землетрясения, значит, вас хорошо проинструктировали. Тем лучше – меньше потребуется времени на объяснения. Не пошлете, Алик, и вот почему. Во-первых, вы умный человек с задатками романтика и авантюриста – да-да, я их сразу в вас почувствовала! Но беда в том, что всю свою жизнь вы провели в борьбе с собственной сущностью, вместо того, чтобы просто отдаться ей и жить в гармонии с собой. А вы? Занимались тем, что неинтересно, общались с теми, кого не уважали – ну и так далее.

Сейчас, на склоне лет, перед вами открывается – может быть, последняя – возможность круто изменить жизнь. Провести ее остаток ярко, интересно, насыщенно… Черт возьми, прожить еще три, пять, десять жизней!

– Во-вторых, – Инна сделала шаг вперед и теперь стояла, глядя мне прямо в лицо, – если даже вы струсите и решите отсидеться на убогую пенсию, то сделать это вам не позволят ваши нынешние работодатели. Вы же почти год общаетесь со мной и можете знать много того, что знать не положено. Да и сами они рассказали вам достаточно, чтобы вы могли представлять для них опасность. Мало ли с кем вы решите поделиться по пьяной – уж извините! – лавочке.

– Почему же по пьяной? – заносчиво возразил я. Меня, конечно, не на шутку испугала перспектива быть убранным в качестве ненужного свидетеля, однако слова Инны о бездарно прожитой жизни и возможности что-то исправить произвели на меня гораздо более сильное впечатление.

– Почему же по пьяной? – я все еще пытался сопротивляться. – Напишу обо всем в отчете, как и надлежит согласно инструкции.

– Ах, да ничего вы не напишете! – Инна продолжала смотреть мне в лицо. – Для них такой отчет будет самым лучшим подтверждением того, что вы опасны. Нет, я не утверждаю, что вам обязательно устроят автомобильную катастрофу или алкогольное отравление с летальным исходом, но всю оставшуюся жизнь будут держать на очень коротком поводке, это уж точно. И очень хорошо, если это будет местечко вроде этого, хотя лично мне кажется, что для вас они найдут что-нибудь попроще.

– В любом случае, – переключаясь с убеждающего на резюмирующий тон (немедленно вызвавший из глубин моей памяти нашу школьную сволочь-математичку, которую я не вспоминал лет сорок) сказала Инна, – вы можете поступать, как подсказывает вам здравый смысл. Я все равно расскажу вам то, что собиралась. Не выслушать меня вы не можете по двум причинам. Во-первых, вас уже сейчас поедом ест любопытство, к тому же вы заинтригованы возможностью хорошо заработать – и только попробуйте мне соврать, что это не так! А во-вторых, слушать меня – ваша обязанность. Вы можете что-то упустить в отчете, ненамеренно, конечно, а вот не выслушать – не имеете права!

– Ну да, – сказал я примирительным тоном. – Рассказывайте, если хотите, но имейте в виду: я вас за язык не тяну и помогать вам не собираюсь. Никогда не был пешкой в чужой игре, предпочитаю играть в собственные игры, пусть даже достойные исключительно пешек.

– Браво! – сказала Инна, но на этот раз без тени насмешки. – Прекрасно сказано. А теперь о деле. Помните, мы говорили о том, что наша планета – это живой организм, некое существо, которое в один прекрасный момент может взять да и стряхнуть с себя надоевших паразитов, то есть нас с вами?

– Что-то припоминаю, – сказал я как можно более равнодушнее, хотя все мое существо немедленно сделало стойку. – Это о том, как и в какое место нужно уколоть слона?

– Именно! Вы максимально точно и кратко описали теорию направленных землетрясений. Правда, между слоном и землей есть существенная разница. Если заставить отряхнуться слона, с его тела слетит все что на нем находится. Планета же огромна, и, конечно, можно заставить… нет, не нравится мне это слово… нет, не заставить… Вот! Вызвать в ней непреодолимое желание отряхнуться, как слон, от головы до хвоста. Вызвав тем самым апокалипсис, потому что такой встряски никто на земле не переживет. Изменится климат, материки и океаны поменяются местами, да мало ли что еще. Повторюсь: такое теоретически возможно и даже осуществимо практически. Нужно только знать, куда уколоть слона, а в том, чем колоть, недостатка, к сожалению, нет…

Впрочем, желающих пойти на такой шаг, то есть устроить искусственный конец света, найдется немного. Решения подобного рода принимают политики, а среди них не бывает фанатиков, готовых ради идеи уничтожить все человечество, как не оправдавшее доверие. Вместе с собой любимым, разумеется.

Но совсем другое дело – устроить мини-конец света в одном отдельно взятом недружественном регионе. При этом не нужно расходовать материальные и человеческие ресурсы, не нужно тратить время ни на саму войну, ни на дипломатическую подготовку к ней, наконец, не нужно внушать согражданам, равно как и гражданам других государств мысль о собственной правоте, что тоже очень и очень накладно.

– Только представьте, Алик, какая колоссальная экономия! – Инна подошла ко мне, взяла под руку и чуть ли не силой поволокла гулять дальше. Слова об искусственном апокалипсисе не произвели на меня особого впечатления – я никогда не сомневался, что люди в своем вечном стремлении к совершенству обязательно придут к чему-то подобному и в конце концов истребят друг друга.

Впечатлило и напугало меня другое. Если моя подопечная действительно имеет хоть какое-то отношение к созданию оружия такой мощи, то мои дела и вправду плохи. Но я ведь в принципе знал, на что шел, так что винить, если что, некого. Хорошо, если в конце концов выяснится, что она обыкновенная сумасшедшая. Тогда и вопросов ко мне не будет никаких, и заначку какую-никакую я успел накопить. Может, все и обойдется. А Инна между тем вдохновенно рассуждала об экономии:

– Не нужно проводить армейских операций – это раз. Никаких танков, ракет, самолетов, военных кораблей, цинковых гробов, беженцев, лагерей для интернированных, митингов протеста, воплей оппозиции, дипломатических нот, международного осуждения и пособий для инвалидов. Во-вторых, и это, пожалуй, главное: сторона, подвергшаяся нападению, так и не поймет, откуда нанесен удар, да и был ли он вообще, этот удар. Явление природы, стихия – может случиться везде и с каждым. Сторона– агрессор может все отрицать и уличить ее во лжи будет практически невозможно.

– Силу удара стихии можно рассчитать заранее, если, конечно, знать куда и с какой силой уколоть слона, – продолжала Инна. Я же подумал, что отныне слоны, к которым я всегда относился с симпатией, будут мне неприятны. Чем больше знает человек, тем меньше вещей, вызывающих у него приятные ассоциации. Вот нравились мне раньше слоны, а теперь стали противны.

– И вы хотите сказать, что знаете, куда и с какой силой колоть?

Задавая этот вопрос, я отчаянно надеялся, что Инна отделается туманным ответом типа «теоретически да, но нужно провести серию дорогостоящих экспериментов, чтобы подтвердить или опровергнуть догадки, хотя я уверена, что двигалась в правильном направлении…». Но вместо этого она закурила новую сигарету и, в точности как я несколько минут назад, выпятила нижнюю губу и, пустив струю дыма в собственные ноздри, просто сказала:

– Представьте себе, знаю.

Про себя я выругался, а вслух произнес:

– И вот этим своим знанием вы хотите поделиться со мной?

– Именно.

– А я не хочу ничего знать! – почти выкрикнул я. – И вообще, я ничего в ваших формулах даже не пойму, я по образованию гуманитарий, и в школе по физике больше тройки никогда не получал, – добавил я уже спокойней.

– А и не надо никаких формул, – тоном доброй и терпеливой медсестры ответила Инна. – Я же вам на пальцах объясняю, просто для информации и общего развития. И все вы прекрасно поймете. Знаете, кто-то сказал: если ученый не может объяснить десятилетнему ребенку, чем он занимается, то это не ученый. Правда, у нас с вами несколько иной случай. Я давно не ученый, а вам давно уже не десять лет.

– Но продолжим. Ответ на вопрос «чем колоть слона?» довольно прост. Ядерный заряд малой мощности подходит для этой цели просто идеально. Можно, конечно, использовать тот же тротил или динамит, но в этом случае потребуется очень большое количество взрывчатки. Итак, атомная мини-бомба, взорванная в нужном месте. Здесь мы подходим к главному и самому сложному вопросу: куда колоть?

– Как вы может быть слышали, земная кора не монолитна, а представляет собой сложную систему так называемых пластов или платформ, многие из которых находятся в постоянном движении. Мы этого движения не замечаем, поскольку происходит оно в сравнении с течением человеческой жизни прямо-таки с микроскопической скоростью. Что, как вы понимаете, вовсе не означает, что движения нет. Оно есть и, более того, именно подвижности тектонических пластов мы обязаны большими и малыми землетрясениями, то и дело сотрясающими нашу многострадальную планету.

– То есть столкнулись два пласта – получилось землетрясение. Где активнее всего происходит движение пластов, там выше вероятность землетрясений. Ученые относительно давно выделили основные сейсмически опасные районы земного шара и теперь пытаются – правда, без особого успеха – предсказывать удары стихии.

– А вы что же, и предсказывать можете? – я уже почти совсем пришел в себя и потому задал вопрос максимально ехидным тоном.

– Нет, предсказывать не могу, – серьезно ответила Инна. – Это намного труднее, чем – как бы поточнее выразиться… сделать самому. Вы еще не дослушали, Алик, а уже перебиваете. Это невежливо в разговоре с дамой, которая к тому же говорит о весьма серьезных вещах. Так вот, места, где тектонические пласты соприкасаются друг с другом, образуют что-то вроде линий, которые часто тянутся на несколько тысяч километров. Сама для себя я называю эти линии «нервами Земли», а те места, где они пресекаются – «нервными узлами».

– Что у вас было в школе по биологии? – неожиданно спросила Инна. – Впрочем, можете не отвечать, я по вашему лицу вижу, что не выше натянутой для аттестата «четверки». Нервный узел – это, другими словами, болевая точка, воздействие на которую наиболее болезненно. Но если человек или животное теряют сознание или испытывают болевой шок, то удар в нервный узел земли приводит к глубинным тектоническим сдвигам и, как следствие, землетрясениям.

– Так ведь ученые наверняка уже выяснили, где проходят и пересекаются все эти ваши нервные линии, – сказал я. – Чего проще: заложил в точке пересечения ядерный заряд, взорвал – и можно посылать президенту дружественного государства телеграмму со словами искреннего сочувствия. Что вам может быть известно такого, о чем не знают ваши бывшие коллеги из многочисленных «сундуков»?

– Вы правы, но лишь частично, – ответила Инна. – Ученые действительно знают места расположения «нервных узлов», но лишь приблизительно. Это ведь не какая-то точка на поверхности земли с определенными координатами. Учитывая огромные размеры планеты, это может быть целый район размером с мегаполис или даже небольшую республику. Представьте, что вам поставлена задача: найти в Москве панельную пятиэтажку. Не намного легче, чем искать иголку в стоге сена.

– Но определить такую территорию – это только начало дела. Главное – вычислить и найти точку воздействия – вот что действительно трудно. Скажу только, что параллельно с чисто кабинетной работой требуются долговременные и весьма специфичные экспедиции в «поле», которые непременно вызовут у местных властей ненужные вопросы. Это ведь раньше стоило только шепнуть секретарю обкома, как все вокруг становились слепоглухонемыми, а сейчас, если судить по тому, что показывают по телевизору, каждый назначенный Москвой воришка-губернатор уже через полгода чувствует себя удельным князем. Да и системы тотального контроля за информацией давно уже нет…

– И это, заметьте, в России, – продолжала Инна. – А что же тогда говорить о сложностях, связанных с работами за рубежом, в тех же бывших республиках Советского Союза!

– Сейчас мы подходим к самому главному месту в моем рассказе. – Инна остановилась, чтобы закурить новую сигарету. За утро она высадила не меньше половины пачки. Неужели тоже волнуется?

– Не то чтобы один нервный узел, – сказала она, немного помолчав, – а целый конгломерат нервных узлов планеты Земля находится как раз на территории бывшей советской Средней Азии. Это «нервное место» расположено на стыке трех новообразованных стран – с нестабильными режимами, кучей территориальных претензий друг к другу и четко обозначенными интересами целого ряда региональных и мировых держав, что выражается в наличии иностранных военных баз, различных гуманитарных миссий и сотен неправительственных организаций, занимающихся всем, кроме того, чем им положено заниматься по уставу.

– Но в советские времена, – Инна мечтательно улыбнулась, – это была всего лишь глухая окраина империи. Любая экспедиция могла месяцами болтаться по тамошним горам, не вызывая ни у кого ни малейших вопросов. Геологи и геологи – вот и все объяснение. Ходят какие-то люди по горам, ищут чего-то, а чего – не наше дело. Начальству виднее.

Вот в этом, как я поняла уже много лет спустя, и заключалась работа моего отца – искать оптимальные точки воздействия на болевые центры земли.

– Еще в то время? – я недоверчиво присвистнул. – А как же американцы? Они ведь наверняка занимались чем-то подобным?

– Вы не могли не читать, – сказала Инна, – что в конце сороковых – начале пятидесятых годов советское правительство не жалело денег на создание атомного оружия. Проект курировал сам Берия. Про сейсмическое оружие никто ничего толком не писал, но это не значит, что над ним не работали. И я уверена, что в этой области мы намного опередили американцев. В том числе и по объективным причинам.

– Это по каким же? – спросил я. – Секрет атомной бомбы мы у них украли в процессе разработки, а идею искусственных землетрясений, значит, еще раньше? Неужели на стадии возникновения мысли, так сказать, научного озарения?

– Насколько мне известно, – спокойно продолжала говорить Инна, не обратившая ни малейшего внимания на мою блестящую иронию, – идея направленных землетрясений возникла у нескольких ученых из разных стран практически одновременно. Такое в науке случается. Однако серьезно работать над ее реализацией начали только в Советском Союзе и США. Правда, в Штатах исследования по данной теме довольно скоро заморозили – слишком уж фантастично все это показалось конгрессменам, чтобы выделять разработчикам огромные средства. То ли дело атомная бомба – вот это действительно реально!

Потом, насколько мне известно, интерес к сейсмическому оружию возник на Западе снова, но к тому времени мы обогнали их на целое десятилетие. В Союзе на такие дела денег не жалели, да и мозги в стране тогда еще были. Но уже к концу 70-х финансирование программы составляло чуть ли не половину от необходимых средств, ну а потом началась перестройка.

Ученые периода позднего СССР допустили одну принципиальную ошибку. Они искали точки воздействия в местах, как можно более удаленных от государственных границ и максимально безлюдных. Их логика понятна: линии соприкосновения тектонических пластов проходят в самых разных местах, в том числе в медвежьих углах, которых у нас хватает, так почему же не свести риск расшифровки проекта к минимуму?

Отец придерживался другой точки зрения. Он верил, что нашел один из нервных узлов планеты и был убежден, что воздействие отсюда будет не только точным и эффективным, но и максимально щадящим. Он не хотел наносить большой ущерб природе не только района воздействия, но и страны противника. Об этом я прочитала в отцовских тетрадях, представлявших собой что-то общее между дневниками и научной работой…

– Как это прекрасно, – перебил я, – напускать на страну стихийное бедствие и заботиться, чтобы оно не причинило вреда ее флоре и фауне! А люди – они подпадали под понятие «природа»?

– Зря вы так, – нахмурилась Инна. – Знаете ведь, какое тогда было время. Почему отец занимался этой работой, по своей ли воле, какие у него были мотивы – мне ничего не известно. Может, его и убили за то, что думал не так как было положено думать советскому ученому.

– Я не хотел вас обидеть, – смущенно ответил я. – И тем более вашего отца. Простите ради Бога.

– Я не обиделась, – улыбнулась Инна. – И бросьте извиняться, лучше слушайте дальше. У меня есть уверенность, что отец включал в свои официальные отчеты далеко не все, что заносил в свои тетради. Возможно, он понимал, что его открытия будут использованы в неправедных целях, а может, просто опасался врагов, которых полным-полно у каждого талантливого ученого.

– А почему вы так уверены, что ваш отец утаил какие-то результаты своих исследований? – спросил я.

– Конечно, утаил. И не какие-то, а самые важные! – сказала Инна торжествующим тоном. – А уверена я по следующей причине: если бы это было не так, то результаты проведенных испытаний были бы куда более обнадеживающими.

– Вы хотите сказать, – произнес я недоверчиво, – что в СССР проводились испытания сейсмического оружия? Что были искусственно созданные, направленные на конкретную цель землетрясения?

– Конечно. Но, повторяю, испытания проходили не совсем удачно. То есть воздействие было, но точность нанесенного сейсмического удара никуда не годилась. Но зато – при полной секретности и без всяких утечек информации! Ну кому пришло бы в голову связывать подземный ядерный взрыв (поскольку такие взрывы однозначно фиксировались в других странах, скрывать их не было смысла, и они легко сходили за обычные подземные испытания ядерного оружия) где-нибудь на Ямале с землетрясением, случившимся спустя неделю в Закавказье?