Текст книги "Танцы со смертью: Жить и умирать в доме милосердия"

Наука и мудрость

Напряженная ночь для моей «Traummaschine»[200]200
  Машина снов (нем.).


[Закрыть]: сначала СПИД, я снова им болен. «Нет, не так, как в прошлых снах, – снится мне, – на этот раз по-настоящему».

Началось с синего пятна на коже, посередине предплечья, точно на том же месте, где у Ария была его стигма. И только с невероятным трудом, справляя ночную нужду, я смог выбраться из этого ужасного лабиринта, в котором моя смерть и мои бедные дети бессмысленно кружились вместе друг с другом.

Затем – кончина моей матери. Де Гоойер констатирует смертельный исход. Я там тоже врач и прослушиваю мать, чтобы быть абсолютно уверенным. Она не умерла, потому что через пять минут полной тишины я слышу, что где-то глубоко внутри что-то медленно расправляется, поднимается и начинает усердно скрестись с краю постели: ее сердце снова проснулось. Я в ужасе. По мне, так было бы лучше, если бы она действительно умерла. Я стыжусь этой мысли и звоню Де Гоойеру за советом. Однако не могу дозвониться. Пытаюсь связаться с Яаарсмой – напрасно. Замешательство всё растет. Представитель похоронного бюро требует наконец принять решение: хоронить или нет? Вокруг гроба разыгрываются страшные сцены: тетя Крис прикатила на велосипеде. Она склоняется над открытым гробом. «Да закройте же его, – думаю я, – иначе она вообще не умрет». Мать наполовину привстала и плача прощается с тетей Крис. Да ведь она же не умерла, понимаю я вдруг. Смерть – это вовсе не прощание в ходе погребальной процессии по пути к темной могильной яме. Я испытываю разочарование и в надежде на лучшие условия на следующей неделе пока что отменяю похороны, как, бывает, мы слышим об отмене футбольного матча.

У Пат не так уж много времени, чтобы принять решение: остаться здесь или отправиться в Англию. Ее мать почти каждый день звонит или говорит со мной, и сегодня утром я настаиваю на решении.

– Я хочу остаться здесь.

– Хорошо. Что сказать твоей матери, если она опять будет звонить?

– Может, лучше всего сказать, что я, м-м, ну да, что я, пока во всяком случае, остаюсь здесь. Ну я посмотрю. Сама не знаю.

Постюма звонит из больницы Хет Феем. Люкас Хейлигерс вчера поздно вечером поступил к ним и умер сегодня рано утром. Знаю ли я кого-либо, кто был ему близок? Нет, сразу, пожалуй, и не скажу.

Что же произошло? Его сосед, нерешительный молодой человек, занимавший одну из комнат в его квартире, вернувшись домой, нашел его со следами кровохарканья и почти без сознания. Он немедленно вызвал «скорую помощь». Переливание крови не помогло.

При нашей последней встрече я с неприязнью высвободился из его колючих объятий, и теперь, узнав о его смерти, чувствую угрызения совести. Словно я оттолкнул от себя утопающего.

Траурное объявление в газете:

Люкас Хейлигерс

9.9.1935–2.5.1991

кремация состоится в узком кругу

I Коринфянам 13

I Коринфянам 13: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я – медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества…».

И снова возникает у меня в памяти тот последний вечер.

Цитата из Коула Портера[201]201
  Cole Albert Porter (1891–1964) – американский композитор и автор текстов песен.


[Закрыть] «on friendship»: «If they ever put a bullet through your brain, I’ll complain» [«о дружбе»: «Если пуля в тебя попадет, мозг вышибя, я пожалею тебя»].

Ну в точности отталкивающее тебя, но при этом не лишенное юмора безразличие Патриции. Я поделился с ней, и она еще раз засмеялась.

Газетное интервью с профессором Де Грааффом, который много лет лечил Али Блум. Профессор рассказывает о том, почему он остановился на медицине: «Если вы меня спросите, мог ли я стать кем-либо другим, а не врачом, то, оглядываясь назад, отвечу: нет. Мой отец был врачом, первый в нашей семье. Он всегда был занят своей работой, мы его редко видели. Я думал, что эта профессия меня не интересует. Я хотел стать инженером-кораблестроителем. Но когда пришло время решать, мой выбор, к моему удивлению, был сделан в пользу медицины».

Последняя фраза звучит забавно. Конечно, это бессмыслица, как сказал бы Виттгенштайн, удивиться собственному решению. Только решения других людей могут вызвать у нас удивление.

Вероятно, Де Граафф хочет сказать нечто совсем другое, возможно, что-нибудь в таком роде: я вообще не хотел изучать медицину, мое сердце лежало к кораблестроению, но в конце концов я поддался нажиму семьи и переехал из Делфта, где у меня уже была комната, в Лейден[202]202
  Technische Universiteit Delft и Universiteit Leiden.


[Закрыть]. Нет, это было совсем не легко.

Визит Франка Бёйтендаала, нашего консультанта по психиатрии. Мы завершаем свои рутинные дела и немного болтаем, перед тем как расстанемся.

– А у тебя не возникает желания стать психиатром? – спрашивает он меня. Звучит как комплимент, и ответить нужно любезно.

– Ну, э-э, видишь ли, я прекрасно помню, что раньше представлял себе психических больных как что-то необыкновенное. Скажем, женщина-пастор из Дельф, надышавшись паров из потаенных глубин, изрекает впечатляющие пророчества о судьбе человечества.

Вместо этого приходится иметь дело с убогими горемыками, которые изводят себя вопросом, каков же всё-таки возраст этой оранжевой ящерицы, которая у них на глазах время от времени задом наперед бегает по столу. Короче говоря, никогда никаких глубоких вопросов. Пифия? Забудьте.

Не помню точно формулировку Фрейда, но не говорил ли он о трудности обращать так называемое страдание в действительное страдание?[203]203
  Вопрос обсуждается в: S. Freud. Studien über Hysterie [Этюды об истерии].


[Закрыть]

– А действительное страдание встречаешь именно здесь, в этой больнице?

Франк выражает респект и спрашивает, сколько часов я работаю. Неполный рабочий день? О да, из-за детей, разумеется. Я объясняю, что и не из-за детей я работал бы неполный рабочий день, потому что для меня эта профессия – адская машина: стоит попасть туда всего лишь одной ниточкой своей куртки, чтобы она затянула и искрошила всего тебя.

С этим Франк, пожалуй, согласен и указывает на то, что у врачей, работающих в больницах, порой отсутствует здоровая дистанция по отношению к профессии. Они слишком заняты своими больными, часто к неудовольствию собственной семьи.

– Франк, ты же не имеешь в виду, что врач беспокоится о судьбе своего больного?

– А разве нет?

– Разумеется нет. Врач, прежде всего молодой, в два часа ночи всё еще ворочается в постели из-за высокого – или низкого – уровня кальция или из-за резкого замечания доктора Буассевена, который всегда всё знает лучше и уже давно вычислил ядерный резонанс промежуточного костного мозга, и при обсуждении, в присутствии остальных, накинется на тебя с убийственными результатами своих вычислений: теперь каждому ясно, что пациент страдал параллельным пипозом (см. также Baffy, 1987) и что ты сам полный идиот[204]204
  См. примечание 142 наст. изд.


[Закрыть].

– Ну, я всё же думаю, это несколько… нет, мне кажется, ты слишком сгущаешь краски.

– Но, Франк, только представь себе, что больницы превратились бы в места, где врачи окружают своих пациентов любовью, по крайней мере – благожелательным вниманием. Тогда они выглядели бы совершенно иначе? И у врачей было бы совершенно другое выражение лица, когда ты здороваешься с ними в коридорах больницы? Но как это может быть по-другому? На чем делают акцент при обучении медицине?

– На интеллекте, может быть, и не слишком; скорее всего – на настойчивости.

– Славно сказано, но это значит сделаться твердолобым и оставаться таким на протяжении пяти-семи лет. Это никому не удается, и для каждого студента-медика есть риск где-нибудь на третьем или четвертом курсе пойти ко дну.

Чаще всего понимания того, что плыть обратно так же плохо, как продолжать плыть вперед, оказывается достаточно, чтобы хватило сил добраться до другого берега. Но насколько результатом всего этого будет причастность, говорю я ему, сколь велика будет эта причастность к судьбе больного, вот в чём вопрос.

– В больнице всюду, на всех стенах, написано невидимыми чернилами: мы хотим всё знать о вашем митральном клапане, и не приставайте к нам со всякими другими вещами.

– Митральном клапане?

– Ну это в переносном смысле, не всё же прибегать к штампам вроде «соматического лечения».

Должен ли этот юноша оставаться нашим консультантом? Нужно бы поговорить с Яаарсмой. Ведь он мыслит себе нашу профессию по старым католическим молитвам с картинками – подход, с которым встречаешься только в определенного рода телепрограммах.

Карма, реинкарнация, астрология и всё такое

За ланчем Яаарсма читает: «Для обитающих в саванне обезьян верветок угрозу представляют три хищника: леопард, орел и питон». На что Де Гоойер сразу же откликается: «Чепуха – в сравнении с такими вещами, как Уход за больными, Пациент и Семья».

Он умиленно рассказывает о статье по сравнительной неврологии с описанием мини-мозга: «Морская улитка аплизия часто используется для проведения исследований в процессе изучения основ биологии, потому что у нее очень простая нервная система, состоящая всего из 20 000 довольно больших нейронов». Он комментирует: «Уж они-то не станут ухмыляться над Finnegan’s Wake» [Поминками по Финнегану][205]205
  Экспериментальный роман (1939) Джеймса Джойса с бесконечными каламбурами и неологизмами с использованием многих языков.


[Закрыть].

Яаарсма не может пройти мимо «довольно больших нейронов»; это делает моллюска созданием не только ограниченным, но и нерасторопным.

Разговор переходит на науку – и мудрость. Де Гоойер утверждает, что наука действительно в состоянии более или менее выручать нас из беды. Для Яаарсмы ничего не может быть бессмысленней, чем вопрос и ответ в чисто научной плоскости в ситуации, если вы, например, только что потеряли жену.

«Возьмем царицу всех наук, математику. Вот что математика может сказать нам о жизни: если ты выбросил из окна человека, а за ним и второго, следовательно, ты выбросил из окна двух человек».

Патриция с каждым днем всё больше и больше исчезает в тумане. На ее изможденном лице застыло выражение легкого замешательства. Мне едва удается до нее достучаться, но всё же я каждый день пробую это делать.

– Привет, Холмс.

– …

– Ты похожа на мотылька, припорошенного пыльцой.

– …

– Да, да, на мотылька, ночной мотылек. Кто тебе сделал такую красивую прическу? Мике, конечно. По крайней мере, ты уже не выглядишь как умирающая наркоманка. Скорее как хиппи. Или ты не хиппи?

– …нет…

– Она заговорила! Ребята, включайте камеру. Ага, никаких хиппи, никаких рокеров, бандан, никакой мистики, ни философов, ни поэтов, а может, просто любишь посачковать? Ты не из сачков, Пат? Ты не одна такая.

Она смеется.

На одном из собраний встречаю Симона Хёйсманса. Мы с ним одного года рождения. Я помню его на лекциях. Он всегда сидел впереди, с выражением человека, который именно теперь хочет действительно чему-нибудь научиться. У него слабый подбородок и всё еще неважная кожа; касательно эротики – вынужденный домосед, упивающийся грезами о том, как он странствует в горах Шотландии.

Он рассуждает о Яаарсме и его обширных познаниях.

– В какой области? – спрашиваю я.

– Ну более или менее во многих, а? Не то чтобы он знал всё на свете, но найдется не так уж много тем, на которые он не мог бы порассуждать.

– Дорогой Симон, что знает Яаарсма о том, как Бисмарк льстил Вильгельму Первому, или Пруст льстил Монтескье, или Беетс[206]206
  См. примечание 72 наст. изд.


[Закрыть] льстил Богу, коли уж дело дошло до лести?

– Да, но я не это имею в виду.

– Нет, ты имеешь в виду обширные познания Яаарсмы в области медицины. Я работаю в той же больнице, что и Яаарсма, и скажу тебе, строго между нами, кое-что о его отделении, где я, естественно, время от времени его замещаю. Известно тебе, что у его пациентов депрессия, переломы тазобедренного сустава, декомпенсация, слабоумие, гипервентиляция, фибрилляция, и в конце концов летальный исход, случаются так же часто, как у твоих или у моих пациентов?

Бороться с привычкой переоценивать целительный эффект знаний в области медицины практически невозможно.

Миссис Холмс очень хотела бы, чтобы Патрицию посетил священник для последнего причастия. «Я крестила ее в свое время. И моя совесть требует, ну, вы меня понимаете».

Для полной уверенности я поговорил об этом с Михилом, ее мужем. «Думаю, это не помешает, – была его реакция, – хотя она, собственно, верила скорее в карму, реинкарнацию, астрологию и всё такое». Прежде всего это добавление «всё такое» является прекрасным завершением ее метафизики.

Через четыре часа после последнего причастия она умерла.

Де Гоойер объясняет, в чем состоит различие между ним и Яаарсмой: «Если я один еду в лифте, то буду долго думать, перед тем как пукнуть, хотя мне уже невтерпеж. И как раз после этого на следующем этаже сразу шестнадцать человек заходят в лифт. Яаарсма же, будучи в лифте один, сможет сдерживаться и пукнет со спокойной душой только после того, как эти шестнадцать человек уже зайдут в лифт».

Яаарсма, который подошел к нам чуть позже, прочитал Смерть Ивана Ильича и объявляет нам с трогательной наивностью: «Вероятно, случай костных метастазов при раке простаты, хотя это не совсем может объяснить устрашающие начальные боли». Как если бы кто-нибудь об Ode to a Nightingale [Оде к соловью] Китса сказал: «Вообще-то, имеется в виду певчий дрозд, ну да ладно».

Раз уж мы затронули эту тему, он рассказывает об астме Пруста, сифилисе Ницше, туберкулезе Кафки, эпилепсии Достоевского, глаукоме Джойса («I’m an international eyesore» [«Я международное бельмо на глазу»]) и мигрени Вестдейка.

Кроме этого, он привел результаты опроса, из которого следует, что 35 % жителей Нидерландов верят в жизнь после смерти и 12 % верят в привидения. Его комментарий: «Они выявили это в одном опросе; конечно, люди-то одни и те же».

Боязнь собаки, что ее ударят завтра

Херман, племянник Греет, останавливает меня в коридоре: «Ну а теперь плацебо. Ты обещал».

«Это не так просто. Не думаешь же ты, что можешь меня открутить, как водопроводный кран?» Так что в другой раз.

Не успел я завернуть за угол, как подумал о самом лучшем примере в этой области, о котором я знаю. Менеер А. и менеер Б. получают средство для роста волос в форме препарата, который нужно втирать в кожу головы. Менеер А. получает настоящий препарат, а менеер Б. плацебо. Фотографии того и другого сверкающего черепа в самом начале и затем через три месяца. Череп менеера Б. также демонстрирует заметный рост волос. Всё время хочется что-нибудь возразить против этого, но только не знаю что.

Проблема в том, что неясный стимул (суть которого я не могу хорошо описать) приводит к столь явным последствиям.

Предположим, кому-то дают действенное средство для роста волос, но при этом говорят: «Если смажешь им голову, будешь лучше слышать». Никого не удивит, что через три месяца волосы действительно вырастут, однако слух не изменится. Ведь исходя из биохимического воздействия применяемого средства было ясно, что речь идет именно о росте волос. (Я рассуждаю чисто теоретически, оставляя в стороне иррелевантный биохимический вопрос, существует ли на самом деле подобное средство.)

А теперь пусть кто-нибудь мажет голову йогуртом, что также приведет к росту волос. Удивлять будет следующее: как йогурт оказался способен вызвать реакцию, которую он (стоить лишь обратить внимание на биохимию) вызвать никак не может?

Но я думаю, это не йогурт, здесь другое: многозначительная информация, поступившая вместе с йогуртом, его ритуальное применение. Короче говоря, всё, что при применении йогурта не имело никакого отношения к биохимии, вливается в рост волос через другие каналы. Что за каналы? Какие именно?

Неврологические. В них визуальные, слуховые, тактильные, обонятельные и другие раздражители соединяются в одно сообщение: оно и становится средством для роста волос. Слияние раздражителей происходит в основном субкортикально, но в коре что-то должно проясниться при этом процессе. То есть человек должен был правильно понять поступившее сообщение, оно должно было приникнуть в него.

И тогда начинается самое интересное. Сообщение превращается в ряд раздражителей, которые вызывают тот же эффект, что и при применении настоящего средства для роста волос. То есть в ситуации с плацебо понятие средство для роста волос или сообщение это – средство для роста волос действительно становится средством для роста волос.

Моя проблема состоит в том, что я не знаю, как надлежащим образом сформулировать то, что мне здесь мешает. Я не могу правильно представить себе весь процесс с момента, в который сообщение это – средство для роста волос на короткое время вспыхивает в коре. Ибо теперь раздражители из коры должны достичь корней волос, а для этого, по моим сведениям, связь отсутствует, потому что корни волос нельзя произвольно стимулировать.

Сравним данную ситуацию с обращенной к человеку просьбой махнуть рукой. Сделать это для него не составит труда. При плацебо вроде бы рост волос возникает точно так же, как возникает движение руки, скажем, когда прощаешься.

Однако проблема в том, что ты не можешь заставить свои волосы расти, тогда как взмахнуть рукой, разумеется, можешь, ведь для передачи сигнала к росту волос не существует никаких неврологических путей – в противоположность сигналу махнуть рукой.

Нельзя сказать: «Те же самые неврологические пути используются при употреблении настоящего средства для роста волос, так как при употреблении настоящего средства мы исключили кортикальную связь, указав, что речь идет о средстве, улучшающем слух».

Необходима ли здесь кора? Думаю, да. Плацебо существует по милости сообщения: «Это настоящая таблетка». Поэтому представляется невероятным, чтобы плацебо оказывало влияние на животных. Хотя собака понимает мой жест – гулять! – но не провозглашение – я буду тебя лечить! – если я дам ей то или иное нелюбимое ею питье. Это имеет отношение к определенному уровню сознания, который Виттгенштайн иллюстрирует указанием, что собака может бояться непосредственно предстоящего ей удара, но не того удара, который может быть завтра: «Мы говорим: собака боится, что хозяин ударит ее, но не говорим: она боится, что хозяин завтра ударит ее. Почему?»[207]207
  Ludwig Wittgenstein. Philosophical Investigations, 650.


[Закрыть]

(Утверждение Ослера, что разница между человеком и животным заключается в склонности глотать таблетки, выглядит эпистемологическим попаданием в яблочко[208]208
  См. примечание 57 наст. изд. Эпистемология (др.-греч. ἐπιστήμη, научное знание, наука, достоверное знание; λόγος, слово, речь) – дисциплина, исследующая знание как таковое.


[Закрыть].)

Для возможности действия плацебо важно существование сознания; и, пожалуйста, не требуйте никакой более точной дефиниции. Сознания в том смысле, что плацебо не действует на пациентов в коме, на животных, а также в том случае, если вы предлагаете его скрытно.

Рассматривая с большей дистанции, можно сказать еще кое-что о предпосылках действия плацебо: раздражитель должен вызывать доверие. Если бы средство для роста волос требовалось намазывать на дверь вашей комнаты, вы бы никогда в него не поверили. Хотя это, конечно, связано с определенной культурой. Можно представить культуру, в которой было бы правдоподобно приносить средство для роста волос в жертву какому-нибудь волосатому богу. Но мы отдаляемся от феномена, который хотели разглядеть более пристально. Речь шла о наименьшем внутреннем круге процессов, которые составляют суть действия плацебо.

Рассматриваемая вплотную, проблема плацебо состоит в том, что существует странное соответствие между словесным раздражителем и физиологической реакцией. Я имею в виду в данном случае отличие от других неврологических путей, которые можно было бы назвать «психосоматическими путями». Кто-то получает язву желудка из-за стресса: например, из-за противоречивых требований: работы – и жены и ребенка; из-за нервной обстановки или страха перед экзаменом и так далее; во всяком случае не из-за сообщения: у тебя будет язва желудка!

Разве что сообщение означало бы: ты живешь в состоянии стресса. Существовал же исторический период, когда язва желудка была известна, а стресс – нет.

В случае сообщения: ты заработаешь себе язву желудка! – имеется в виду: ты испытываешь стресс. И в этом случае говорящий был бы в той же степени «удовлетворен», если бы с затронутой персоной случился инфаркт, ибо это тоже результат стресса.

Вернемся теперь к росту волос. Если йогурт, втираемый в кожу головы с сообщением: «Это приводит к росту волос», – вызывает быстрый рост ногтей, это нас никак не устроит. Тут не скажешь: «Ну да, хоть что-то стало расти быстрее».

Итак, у нас есть следующие элементы: (a) средство, (b) сообщение о нем, (c) результат. Я перечислю возможные ситуации и попробую показать, какими путями средство и сообщение могут привести к результатам.

1. Втирание средства для роста волос с сообщением: «средство для роста волос».

Результат: рост волос.

Путь средства: локальная биохимия.

Путь сообщения: от ушей к коре головного мозга.

2. Втирание средства для роста волос с сообщением: «йогурт».

Результат: рост волос.

Путь средства: локальная биохимия.

Путь сообщения: от ушей к коре головного мозга.

3. Втирание йогурта с сообщением: «йогурт».

Путь йогурта: локальная биохимия (непроходимый путь).

Путь сообщения: сквозь череп можно было бы видеть, как в коре буквально мелькает вопросительный знак: зачем в кожу головы втирают йогурт?

Результат: вся голова в йогурте.

4. Втирание йогурта с сообщением: «средство для роста волос».

Путь йогурта: локальная биохимия (непроходимый путь).

Путь сообщения: от ушей к коре. А потом? От коры к волосяному покрову?

Так как раздражитель должен воздействовать на волосы.

Результат: рост волос.

Но ведь этот последний путь не существует? Или лучше: раздражитель из коры с зарядом – я хочу, чтобы у меня на голове росли волосы, – должен был бы блуждать в коре и мог бы, как мне кажется, набрести на ногти на пальцах ног с таким же успехом, как и на волосы. Не так ли? А раздражитель, чтобы поднять руку, не может ли он точно так же сбиться с пути? Нет. Попробуйте сами. Посмотрите на ладонь своей правой руки. Вы можете себе представить, что на просьбу поднять руку нальете себе чашку кофе? Нет, конечно.

Еще одно различие между «хочу, чтобы у меня выросли волосы» и «подниму свою руку» – время между действием раздражителя и результатом. До поднятия руки – несколько миллисекунд, до роста волос – дни, недели, а то и месяцы. В последнем случае на корни волос должен действовать постоянный раздражитель, даже если о нем не думаешь.

Удобства ради беру сообщение: вот средство для роста волос, переведенное в кортикально направленный раздражитель: «хочу, чтобы росли мои волосы». Я настаиваю на необходимости бодрствующей человеческой коры головного мозга для возможности эффекта плацебо. Если мне вообще не скажут, что йогурт является средством для роста волос, то ни одного волоса и не вырастит.

Проблема в том, что сколь бы я ни углублялся в себя, мне нигде не удастся обнаружить в своем сознании содержания, которое можно было бы каким-либо образом описать как «отрастить волосы». Неврологически я не связан со своими волосами так, как связан со своей рукой.

Непостижимо в плацебо то, что намерение (я хочу роста волос), психологический концепт, который нам хотелось бы признавать исключительно за человеком, воздействием бодрствующей коры головного мозга претворяется в физический результат: рост волос. Ситуация, сравнимая с тем, как если бы кто-то, прикоснувшись к плите, существующей исключительно в его фантазии, и вправду обжегся.

Но возможный пузырь от ожога – это всё-таки нечто пассивное, тогда как интенция «я хочу роста волос» носит активный характер: как если бы волосы должны были сквозь череп пробивать себе путь наружу.

Для медиков плацебо – темная улочка на задворках цитадели под названием Медицина, куда лучше бы не заглядывать, ибо тогда можно вообще сойти с правильного пути и в конце концов заняться изучением натуропатии или примкнуть к антропософии. Здесь действительно немалые риски, но они существуют только для тех, кто со страхом вступает в замок с привидениями, тяготясь ложным отождествлением психического с непостижимым.

Сравните замечание Виттгенштайна в The Blue Book [Голубой книге]: «…think of meaning or thinking as a peculiar mental activity; the word mental indicating that we mustn’t expect to understand how these things work […думать о значении или мышлении как об особого рода ментальной деятельности; слово ментальный указывает на то, что мы не должны надеяться понимать, как работают эти вещи»].

До сих пор мы искали в организме возможные следы действия раздражителя. К сожалению, кора не ведет огонь трассирующими пулями, там не остается следов, и мы не знаем, какие именно проволочки вспыхивают при получении сообщения: «Это – средство для роста волос». Но если я прав, эффект плацебо можно вызвать только при телесных процессах, связь с которыми осуществляется через аксоны[209]209
  Аксон (др.-греч. ἄξων, ось) – проводник нервных импульсов.


[Закрыть]. Точно не знаю, какого рода процессы тем самым исключаются из соревнования. И если меня попросят привести пример процесса, на который бодрствующая кора безусловно никак не влияет, я скажу: рост волос.

Вкратце о том, какие бывают внешние раздражители. До сих пор я для наглядности уделял внимание эффекту плацебо исключительно при назначении лекарств. Однако плацебо играет роль чуть не в каждой области медицины. Если вы сидите в отделении «скорой помощи» с вывихнутой ногой и вас принимает эдакий крупный, солидный, напыщенный белокурый эскулап с манерным прононсом, представившийся вам как «ван Берген Хенегаувен[210]210
  Курьезно «громкое» имя (Хенегау – историческая провинция Нидерландов).


[Закрыть], хирург этой больницы», вы сразу же чувствуете, что попали в хорошие руки, – не то что к какому-нибудь робкому худощавому субъекту в сползающих на нос очках, которому из-за своего тихого голоса пришлось дважды доверительно сообщить, что зовут его Тинюс Крекел[211]211
  Тинюс, в выражении slappe Tinus ~ мокрая курица; krekel – сверчок (нидерл.).


[Закрыть], что у него сегодня ночное дежурство и что он, собственно, хирург, который должен вас осмотреть.

Современная медицина рассматривает себя как научно обоснованную деятельность, подтверждение законности которой никоим образом не зависит от неопределенного эффекта плацебо. Трудно также представить, что пневмококки пустятся наутек не из-за пенициллина, даже если его будут выдавать менее убедительным образом. Однако в медицинской практике процессы, для которых выявлены биохимические причины, образуют, если их все собрать воедино, лишь небольшую поляну в протяженном лесном массиве. Чаще всего бывает так, что врач должен своими действиями наворожить перед своим мысленным взором эту небольшую поляну, чтобы, блуждая в лесу, всё-таки чувствовать себя не совсем шарлатаном.

О чем, собственно, я говорю? Я говорю о множестве ситуаций, в которых врачи уступают давлению окружающих и сыплют вокруг себя снадобья и приемы, пришедшие прямиком из Лурда. Ведь не можешь ты каждый день три часа кряду подниматься на кафедру и втолковывать людям, чтó, собственно, представляет собой медицина, из-за чего эту науку нужно изучать не в Лурде, а в Лейдене.

Эффект плацебо заключается не только в таблетке, или в белом халате, или во взгляде, или в здании, или в тысячелетней репутации нашей профессии – он кроется во всех этих вещах, или воздействует посредством всех этих вещей, или он и есть все эти вещи.

Вероятно, среди всей этой неразберихи вопрос, что же такое плацебо на самом деле, несколько запоздал. Понятие (лат. placebo) буквально означает: «буду угоден, успокою, понравлюсь», я бы сказал: «приласкаю»; в нем есть что-то скользкое, льстивое. Плацебо, по сути дела, – вместо лимона дать репу.

Так говорят, чтобы обозначить мнимое лекарство: «Не давай ей морфин, дай плацебо». Это понятие употребляется и как описание эффекта от мнимого лекарства или мнимого лечения: например, в стандартном суждении современных медиков относительно прежних методов лечения («не что иное, как плацебо»), которые, однако, давали какие-то результаты.

Плацебо выходит за рамки лекарств, оно распространяется и на поведение. Не только то, что дают или делают, имеет значение, но также и то, как при этом смотрят. Поэтому применяют двойной слепой метод исследования при изучении действия определенных лекарств или способов лечения. Это значит, что ни испытуемый, ни испытатель не знают, является ли исследуемое средство настоящим или фиктивным.

Об истории этого выражения мне, собственно говоря, ничего не известно. Кто впервые применил его и в каком значении? Можно было бы сказать: если это слово приобрело его нынешнее значение, следовательно, наша наука осознала сама себя. Конечно, было бы прекрасно однажды найти его первое применение, чтобы можно было воскликнуть: вот когда родилась наша наука!

Но более вероятно, что всё это протекало так же, как и происхождение человека из обезьяны: исторически недоказуемо (у нас есть не историческая, а мифологическая Книга Бытия), и мы, в сущности, сомневаемся, что оно полностью удалось.

Что настоящим и засвидетельствовано.