Текст книги "Жизнь, которую мы создали. Как пятьдесят тысяч лет рукотворных инноваций усовершенствовали и преобразили природу"

К началу XX века фермеры Европы и Нового Света едва успевали удовлетворять покупательский спрос, который только увеличился с изобретением вагонов-рефрижераторов, позволявших перевозить мясо на большие расстояния. Одновременно со спросом росло и стремление получить от каждого животного максимальную прибыль. Заводчики улучшали породы на основании родословных из студбуков (племенных книг) и иногда привозили племенных быков и коров из-за океана, чтобы пополнить генофонд своего стада. Однако прогресс тормозился из-за того, что от каждого быка или коровы можно было получить лишь ограниченное количество потомства. Но к середине века на горизонте замаячили две новые технологии – искусственное осеменение и пересадка эмбрионов, – которые могли решить эту проблему и навсегда изменить картину животноводства.

При искусственном осеменении у самца забирают сперму и вводят ее в половые пути самки в период эструса, что позволяет заводчику точно контролировать, от каких двух особей он получает потомство. Но главное – собранную сперму можно замораживать, перевозить на далекие расстояния и хранить десятилетиями, на протяжении которых она не теряет своей жизнеспособности. Это усиливает генетическое влияние конкретного быка, распространяя его далеко за пределы репродуктивного возраста.

Подобным же образом пересадка эмбрионов усиливает генетическое влияние особи, в данном случае коровы. У нормальной телки от рождения около 100 000 яйцеклеток, из которых будут оплодотворены лишь единицы. Цель пересадки эмбрионов – задействовать не только эти плюс-минус десять яйцеклеток, которые можно оплодотворить за репродуктивные годы коровы, а гораздо больше. Для пересадки эмбрионов корове дают гормоны, чтобы за один раз у нее вызревало больше одной яйцеклетки. Затем ее либо спаривают (или искусственно осеменяют), чтобы получить больше одного эмбриона, либо, забрав у нее яйцеклетки, искусственно оплодотворяют их in vitro и подсаживают суррогатным матерям. Если корову спаривают, эмбрионы извлекают из матки, проверяют и, если они здоровы, подсаживают суррогатным матерям для вынашивания.

Искусственное осеменение и пересадка эмбрионов подхлестнули процесс улучшения пород. В шестидесятые годы бельгийские заводчики при помощи искусственного осеменения усовершенствовали породу под названием бельгийская голубая, которая уже обладала мощной мускулатурой. В дальнейшем геномные анализы показали, что выдающаяся мускулатура бельгийской голубой вызвана мутацией, блокирующей выработку миостанина, – белка, который прекращает развитие мышц, когда животное достигает размеров взрослой особи. Животные с такой мутацией продолжают расти, даже достигнув этой вехи развития, в результате чего при забое дают колоссальное количество нежирной говядины. Хотя в шестидесятые этот генетический механизм еще не был известен, заводчики подозревали, что если особенно мускулистый бык оплодотворит особенно мускулистую корову, она родит еще более мускулистых телят. Искусственное осеменение позволило лучше контролировать подобные эксперименты, поскольку можно было точно знать, какой именно бык вносит свой генетический вклад в породу, и это ускорило темпы селекции.

Искусственное осеменение и пересадка эмбрионов обладают огромнейшим потенциалом для развития сельского хозяйства. Пересадка эмбрионов позволяет одной корове производить в год не одного-единственного теленка, а хоть бы даже и десять. Такое повышение репродуктивных результатов может спасать жизни в тех частях света, где вспышки болезней и частые засухи приводят к периодам дефицита продовольствия. Кроме того, эти две технологии позволяют быстро и надежно передавать нужные черты другим популяциям и породам. В 1983 году заводчики из Западноафриканского центра животноводческих инноваций пересадили эмбрионы западноафриканских коров ндама суррогатным матерям кенийской породы боран. Коровы ндама обладают врожденной сопротивляемостью трипаносомной болезни, она же африканская сонная болезнь, и целью заводчиков было передать эту черту стадам породы боран. Когда телята ндама достигли половой зрелости, они стали скрещиваться с породой боран и передавать свои гены сопротивляемости следующему поколению.

Конечно, распространение полезной черты в популяции – стратегия, которая может привести к безоговорочной победе, но если делать это через искусственное осеменение и пересадку эмбрионов, то возможны побочные эффекты. Возьмем предельный случай: если какая-нибудь необычайно породистая особь становится единственным производителем для следующего поколения, то это, в сущности, обрекает популяцию на интенсивное близкородственное скрещивание, так как все потомки единственного производителя будут или сводными, или единоутробными братьями и сестрами. Селекция привела к значительной утрате генетического разнообразия у большинства одомашненных видов. Скажем, у лошадей интенсификация селекции за последние 200 лет создала быстроногих и грациозных современных скакунов, но произошло это за счет почти пятнадцатипроцентного сокращения генетического разнообразия вида в целом. Поскольку в размножении участвует меньше особей, повышается частотность прежде редких генетических дефектов. Например, у коров породы бельгийская голубая необычайно узкие родовые пути, из-за чего 90 % их телят (зачастую с очень большим весом при рождении) появляются на свет при помощи кесарева сечения. Кроме того, у бельгийских голубых нередко бывают проблемы с дыханием и слишком большие языки, а тонкая жировая прослойка не позволяет им существовать в холодном климате. Эти животные не выживут вне условий, контролируемых человеком, и при этом прекрасно адаптированы к среде, в которой родились.

Неадаптивные черты, становящиеся побочным эффектом селекции, среди одомашненных видов очень распространены. Мало того: некоторые даже стали фирменным знаком той или иной породы. Например, у трети чистокровных бульдогов тяжелые проблемы с дыханием, а у немецких овчарок необычайно часто бывает дисплазия тазобедренного сустава. С этими генетическими дефектами можно бороться, придав породе генетического разнообразия при помощи неродственного скрещивания, которое иногда называют «генетическим спасением». Но в результате генетического спасения можно утратить другие специфические черты породы, поэтому сообщество заводчиков собак такие методы не приветствует. Дело дошло до того, что совсем недавно, в середине XX века, заводчики заклеймили генетическую спасательную операцию как «неестественную», хотя, отметим, до этого они столетиями считали «естественным» близкородственное скрещивание, которое и привело к созданию современных пород собак. К счастью, скандал с участием далматинцев заставил многих представителей сообщества заводчиков приблизиться к пониманию того, зачем нужны генетические спасательные операции.

К семидесятым годам XX века у всех чистокровных далматинцев было наследственное заболевание гиперурикозурия, при котором в почках и мочевом пузыре образуются камни, что нередко приводит к почечной недостаточности. В 1973 году Роберт Шейбл, врач-генетик и заводчик далматинцев, решил попытаться вылечить своих собак от гиперурикозурии при помощи генетической спасательной операции. Он скрестил далматинца с пойнтером, а затем, чтобы восстановить подобающие далматинцам черты породы, на протяжении пяти поколений скрещивал получившихся метисов далматинца и пойнтера с чистокровными далматинцами. Через семь лет Шейбл получил линию собак, которые при 97 % далматинской наследственности (31 из 32 предков в пяти поколениях были далматинцы) не страдали от гиперурикозурии. Доктор Шейбл обратился в Американский собаководческий клуб с просьбой зарегистрировать его собак как далматинцев. Просьбу обдумывали несколько месяцев, но в конце концов ответили согласием. Тогдашний президент Американского собаководческого клуба Уильям Стайфл заявил: «Если существует логичный научный метод избавиться от наследственных болезней, связанных с определенными чертами породы, и при этом сохранить целостность стандарта породы, обязанность Американского собаководческого клуба возглавить подобные начинания».

Однако не все в сообществе заводчиков далматинцев разделяли мнение Стайфла. Некоторые члены клуба указывали, что на самом деле проблема не решена, ибо собаки могут быть бессимптомными носителями гиперурикозурии и, соответственно, передавать склонность к этой болезни потомству. В ответ на это Американский собаководческий клуб обязал заводчиков откладывать регистрацию собак до тех пор, пока не будет доказано, что те не переносят дефектный ген; доказательством должен был служить произведенный ими на свет помет без единого случая болезни. Более простое решение было найдено в 2008 году, когда Даника Баннаш из Калифорнийского университета в Дейвисе выявила болезнетворную мутацию в гене SLC2A9. Благодаря этому открытию стало возможным узнавать статус щенка сразу при рождении – с помощью простого генетического анализа. В 2011 году Американский собаководческий клуб начал регистрировать далматинцев, прошедших данный анализ, и это проложило дорогу генетическим методам борьбы с другими заболеваниями, вызванными селекцией.

Генетические анализы вроде анализа на гиперурикозурию постепенно меняют подход к селекции. Глобальные проекты по секвенированию ДНК создали справочные базы данных для собак, коров, яблок, кукурузы, помидоров и десятков других одомашненных линий. На основании этих данных ученые и заводчики выясняют, какие гены соответствуют каким чертам, а подобные сведения помогают приспосабливать породы к жизни в тех или иных условиях, передавать те или иные черты между популяциями и породами и избегать распространения неадаптивных генов. Уже получены важные результаты: в выпущенном в 2019 году докладе Томаса Льюиса и Кэтрин Меллерш, связанных с Кеннел-клубом (Собаководческим клубом Великобритании), показано, что у собак, зарегистрированных в клубе, после введения генетических тестов удалось практически искоренить несколько генетических заболеваний, в числе которых коллапс, вызванный физической нагрузкой, у лабрадоров-ретриверов, ранняя катаракта у стаффордширских бультерьеров и прогрессирующая слепота у кокер-спаниелей.

Сегодняшние домашние животные – это памятники человеческой изобретательности и инженерной хватке, и они есть повсюду. По данным Всемирной переписи поголовья скота (да-да, она проводится, и ее данные публикует сайт Beef2Live.com, чей девиз «Ешь говядину, живи лучше!»), на нашей планете насчитывается почти миллиард голов крупного рогатого скота. Это значит, что на каждых семь человек[12]12
  Исходя из численности населения нашей планеты, на каждых восемь человек. – Прим. науч. ред.


[Закрыть]приходится примерно по одному быку или по одной корове. А уж пород крупного рогатого скота существует великое множество. Специальная энциклопедия Cattle Breeds: An Encyclopedia описывает более тысячи различных пород, в три раза больше, чем пород домашних собак по данным Международной кинологической федерации. Большинство современных пород крупного рогатого скота возникло в течение 250 лет после начала Промышленной революции, поскольку скот стали разводить либо ради каких-то черт, связанных с производством мяса или молока, либо для жизни в необычном климате или местности. Все эти животные оказывают немалое воздействие на планету. Коровы много едят. Каждая корова или бык может съесть в день 18 килограммов корма. Коровы занимают много места. Расчистка земли под выпас скота стала одной из главных причин антропогенных изменений ландшафта в последние сто лет. А еще коровы загрязняют среду. Их кишечные газы и отрыжка (особенно отрыжка!) содержат метан, который составляет почти одну седьмую мировых выбросов парниковых газов.

Однако же нам все мало. Мы хотим, чтобы скот стал лучше, чтобы он давал более качественные мясо и молоко. Хотим новых, более экзотичных питомцев. Хотим новые виды более вкусной пищи. Хотим, чтобы у нас были помощники, работники, проводники, ищейки. Но одновременно мы, в отличие от наших предков, осознаем, к каким последствиям приведет удовлетворение этих желаний. Мы понимаем, что темпы вымирания неодомашненных видов во много раз выше, чем фоновый темп согласно археологическим данным, и потому хотим скот, который дает больше белка, но при этом требует меньше ресурсов и занимает меньше места. Мы знаем, что сельскохозяйственная промышленность загрязняет воздух и воду, и потому хотим, чтобы наш скот давал меньше загрязнений, а наши посевы обладали естественным иммунитетом от болезней, вредителей и прочих напастей. Мы видим, что некоторые животные, чью жизнь мы взяли под контроль, страдают генетическими расстройствами, распространяющимися из-за близкородственного скрещивания, и потому хотим искоренить вредные мутации, не жертвуя чертами, которые мы создали своими инженерными методами. И еще мы хотим и дальше совершенствовать домашних животных, чтобы улучшить собственную жизнь, – скажем, вывести гипоаллергенных кошек или коров, чье молоко смогут пить даже те, кто не обладает мутацией сохранения продукции лактазы.

Все эти цели XXI века стали достижимы благодаря технологиям XXI века. Стратегии селекции, которые разработали наши предки в эпоху неолита и которые затем оттачивались тысячелетиями, подчинялись ограничениям эволюции – случайностям генетической рекомбинации и оплодотворения, медленной смене поколений. Сегодняшние технологии секвенирования ДНК позволяют выявить конкретные гены, обеспечивающие желаемый фенотип, но селекция – процесс настолько неточный, что нет возможности воспользоваться этими данными. Повышению точности наших экспериментов поспособствуют новое семейство технологий под очень общим названием «генная инженерия» и новая отрасль исследований – синтетическая биология, пользующаяся технологиями генной инженерии.

На основе технологий генной инженерии заводчики собак могут исправлять болезнетворные мутации, не жертвуя характерными чертами породы, а заводчики крупного рогатого скота – передавать от породы к породе невосприимчивость к болезням, не создавая фенотипы, плохо приспособленные к местным условиям. Кроме того, синтетическая биология расширяет горизонты наших экспериментов. Мы можем передавать черты одного вида другому – притом что в естественной среде эти виды никогда не стали бы спариваться. Мы даже можем дополнить виды чертами, которые целиком и полностью создали люди.

Технологии генной инженерии существуют почти столько же, сколько и искусственное осеменение и пересадка эмбрионов, и я подробно расскажу о них во второй половине книги. Но сначала вернемся в начало XX века, когда успехи наших предков в создании домашних растений и животных калечили человеческое общество и грозили мировой экосистеме загрязнением, вырубкой лесов и отравлением атмосферы парниковыми газами. Именно в разгар этой катастрофы и родилась парадоксальная идея: чтобы сохранить оставшиеся дикие места, их, возможно, надо сделать менее дикими.

Глава пятая
Бекон из озерной коровы

КОНГРЕСС США 61 СОЗЫВА, ВТОРАЯ СЕССИЯ,

ПАЛАТА ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ, РЕЗОЛЮЦИЯ № 23261

«О ВВОЗЕ В США ДИКИХ И ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ».

Да будет установлено Сенатом и Палатой представителей Соединенных Штатов Америки, объединенными в Конгресс, что министру сельского хозяйства настоящим предписывается обследовать и ввозить в Соединенные Штаты диких и домашних животных, чьи ареалы обитания схожи с правительственными национальными парками и территориями, земли которых в настоящее время остаются незанятыми и неиспользуемыми, при условии, что, по его мнению, упомянутые животные будут плодиться и размножаться и принесут пользу либо в качестве пищи, либо в качестве тягловых животных; и что на эти цели выделяется двести пятьдесят тысяч долларов либо та часть из этой суммы, каковая окажется необходимой, из запасов казны, не задействованных на иные цели.

К концу марта 1910 года жители США утратили душевный покой и погрузились в коллективное отчаяние. За предыдущие полвека население страны утроилось и достигло почти ста миллионов человек. Вырубались леса, срывались горы, сдвигались границы фронтира, так что назвать его неизмеримым было уже нельзя. Бизоны и странствующие голуби, которых недавно были миллиарды, оказались на грани вымирания, а рынок требовал все больше и больше – больше шкур на одежду, больше перьев на украшение шляпок и больше говядины. Хозяева ранчо пытались множить свои стада, но пастбища были истощены и индустрии грозил крах. С каждым сезоном на рынок поступало на несколько миллионов меньше голов скота. Люди голодали и тревожились. Пошли разговоры, что кое-где уже едят собак.

А в болотистых юго-восточных штатах, где подножный корм не годился для крупного рогатого скота, назревала другая катастрофа. Японская делегация привезла на Всемирную выставку 1884 года в подарок Новому Орлеану, где она проходила, водяной гиацинт Eichornia cassipes. Жители Нового Орлеана, завороженные контрастом между крошечными голубовато-сиреневыми цветками и мясистыми зелеными листьями, из которых они выглядывали, с радостью принялись высаживать водяной гиацинт в городских парках, прудах и ручейках возле своих домов. Растение прижилось и стало разрастаться, да так, что островки зелени еженедельно чуть ли не удваивались в размерах. К 1910 году непроницаемые одеяла из водяных гиацинтов глушили озера, реки и ручьи, высасывали из воды кислород, убивали рыбу и преграждали судоходные пути в Мексиканский залив. Военное министерство пыталось бороться с растением вручную, поливать его гербицидами, даже топить, но – тщетно. Простенький и миленький водяной гиацинт превратился в экологическое и экономическое бедствие.

Конгрессмен от Луизианы Роберт Бруссард по прозвищу «Кузен Боб» придумал план, позволявший решить обе проблемы разом. Он представил в конгресс проект резолюции Палаты представителей № 23261, который позволил бы выделить 250 000 долларов – около 6,5 миллиона долларов по сегодняшнему курсу – на то, чтобы ввезти в страну и поселить в луизианских речных рукавах бегемотов. Бегемоты будут есть гиацинт и расчищать водные пути, одновременно перерабатывая сорняк в тонны вкуснейшего бегемотьего мяса.

Мысль завезти в США африканских животных возникала и до Бруссарда. Четырьмя годами ранее майор Фредерик Рассел Бёрнхем, разведчик, искатель приключений и вдохновитель американского бойскаутского движения, предложил своим друзьям, принадлежавшим к политической элите США, импортировать антилоп, жирафов и других африканских животных, чтобы запустить их на недавно освоенные земли Дикого Запада. Бёрнхем провел немало лет на юге Африки, и личный опыт и здравый смысл подсказывали ему, что поселить таких великолепных и к тому же съедобных зверей в Соединенных Штатах – это отличная идея. Ему было очевидно, что экзотические животные не только решат пресловутый Мясной Вопрос, но и поспособствуют поддержке природоохранного движения – в частности, со стороны любителей спортивной охоты. Этот-то замысел и нашел воплощение в виде проекта резолюции Палаты представителей № 23261.

Чтобы продвинуть резолюцию № 23261, Бруссард и Бёрнхем заручились помощью двух неожиданных союзников. Первым из них был Уильям Ньютон Ирвин из Управления по растениеводству при Министерстве сельского хозяйства США. Вообще-то Ирвин занимался улучшением фруктовых садов, но при этом он был буквально одержим решением Мясного Вопроса. Ирвин полагал, что продвигать скотоводство на Запад, где земли либо заняты, либо уже истощены чрезмерным выпасом, нет никакого смысла, и искал новые места, где можно выращивать скот на мясо. Услышав о плане с бегемотами, он решил, что лучше ничего и не придумаешь: бегемоты привыкли жить в болотистых местах (в Африке южнее Сахары), день-деньской лежат в воде (то есть не путаются под ногами), а пасутся только по ночам да к тому же потребляют ежедневно по 40 килограммов травы. Один бегемот, рассуждал Ирвин, может съесть очень много водяного гиацинта и накормить очень много голодных людей. Поэтому Ирвин с радостью примкнул к команде.

Вторым союзником и четвертым членом команды стал Фредерик Дюкейн по прозвищу «Черная пантера». Дюкейн, как и Бёрнхем, был профессиональным разведчиком, мало того – оказалось, что во время Второй бурской войны их двоих наняли устранить друг друга. Однако Дюкейн был еще и мошенником, которому случалось подрабатывать и сутенером, и немецким шпионом, и фотографом, и ботаником, и бродячим циркачом, и мнимым паралитиком. Бруссард наткнулся на него, когда Дюкейн странствовал по стране с шоу «Капитан Фриц Дюкейн, легендарный охотник и знаток африканской дичи». Выступление Дюкейна, отчасти, вероятно, основанное на его реальных заслугах и способностях, убедило Бруссарда пригласить того в свой экспертный совет.

Когда команда Бруссарда выступала в Конгрессе в поддержку резолюции № 23261, комитет задал им очевидные вопросы: опасны ли бегемоты? Будут ли они есть водяной гиацинт? Можно ли их одомашнить? Насколько быстро растет их популяция, могут ли они размножиться настолько, чтобы вызвать сложности? Докладчики отвечали в меру своих сил. Ирвин предостерег комиссию, что вырвавшийся на волю бегемот может быть опасен. Дюкейн безо всякой доказательной базы возразил, что бегемоты от природы существа кроткие и мирные, что их можно поить молоком из бутылочки, словно малых детишек, и водить на поводке – они, мол, это обожают. Все четверо дружно заверили конгрессменов, что бегемотье мясо необычайно вкусно (нечто среднее между говядиной и первосортной свининой), а на вопрос, почему же тогда оно до сих пор не вошло в человеческий рацион, ответили, что просто еще никто не подсказал, что его можно есть. Как было очевидно по тону расспросов, практически все присутствующие были заранее уверены, что бегемоты и в самом деле и решат Мясной Вопрос, и избавят Соединенные Штаты от водяного гиацинта.

Когда новости об этом докладе распространились из Вашингтона по стране, газеты стали наперебой восхвалять находчивость Бруссарда и с энтузиазмом поддержали резолюцию № 23261. В New York Times бегемотье мясо заранее прозвали «беконом из озерной коровы». Передовица, напечатанная в апреле 1910 года, полнится ликованием: «На 6 400 000 акрах ныне пустующей земли в штатах, примыкающих к Мексиканскому заливу, ежегодно можно будет выращивать 1 000 000 тонн вкуснейшего свежего мяса на 100 000 000 долларов». План Бруссарда вот-вот должен был реализоваться.

Однако Конгресс так и не утвердил резолюцию. Доклад команды Бруссарда, как выяснилось, был сделан слишком поздно, чтобы конгресс мог предпринять какие-то действия до конца сессии 1910 года. Бруссард хотел внести законопроект еще раз, хотя бы для того, чтобы о его плане не забывали; его команда основала Общество новых пищевых ресурсов, а Бёрнхем запланировал исследовательскую экспедицию в Африку. Но тут его вызвали в Мексику охранять медные копи, которые в начале Мексиканской революции оказались под угрозой, и поездку в Африку пришлось отменить. Ирвин умер, Общество новых пищевых ресурсов было распущено, а у Дюкейна началась мания преследования – он утверждал, что его идея ввоза бегемотов была украдена. В 1918 году Бруссард скончался, так и не представив свой проект для повторного обсуждения в конгрессе.

Трудно сказать, был ли этот план осуществим в принципе. Бегемоты и правда едят много растений, но еще они животные очень территориальные и агрессивные. Мясо бегемотов съедобно, однако неизвестно, пришлось ли бы оно людям по вкусу. Сомнительно и то, что бегемоты пригодны для содержания в неволе. И если бы популяция бегемотов стала настолько большой, что смогла бы прокормить целую страну мясоедов, то животные, разумеется, производили бы много отходов, которые надо было бы куда-то девать.

Отчасти ответ на эти вопросы дает своего рода эксперимент, который идет в наши дни в Колумбии, где в поместье покойного колумбийского наркобарона Пабло Эскобара и в его окрестностях обитает стадо бегемотов. Эксперимент начался в восьмидесятые, когда Эскобар привез к себе в поместье четырех бегемотов. После его смерти было решено, что перевозить животных слишком трудно, и их предоставили самим себе. Сегодня популяция выросла до пятидесяти с лишним особей, что доказывает, что бегемоты способны самостоятельно жить и размножаться за пределами Африки. Стремительный рост популяции вызвал также опасения, что они могут вытеснить местные виды, а это подтверждает, что бегемоты способны превратиться в инвазионный вид. Кроме того, они опасны. В 2009 году три бегемота сбежали и убили нескольких коров, после чего одного из них застрелили, а остальных загнали обратно в поместье Эскобара. Что касается их «кроткого» нрава, то они, по-видимому, не особенно жалуют людей (а это заставляет усомниться в показаниях Дюкейна). Ради мяса на них не охотятся. Кроме того, ученые не могут однозначно решить, скорее вредны или скорее полезны они для окружающей среды. С одной стороны, бегемоты переносят питательные вещества с суши в воду и создают каналы, по которым вода перетекает по болотистой местности, а в экосистеме Колумбии этим некому было заниматься с тех пор, как вымерла туземная мегафауна. С другой стороны, бегемоты эволюционировали не в Колумбии, и их появление изменило эволюционные пути живущих там видов. Но вот чего у бегемотов не отнимешь, так это того, что они привлекают туристов и, соответственно, способствуют процветанию местной экономики.

Популярность и непрактичность проекта резолюции № 23261 – яркий пример наблюдавшегося в начале XX века раскола между желанием получить все и сразу (то есть взять еще больше мировых ресурсов и превратить их в более легкую жизнь для большего числа нас, людей) и пониманием, что природные ресурсы когда-нибудь да закончатся. Проект Бруссарда только на первый взгляд касался охраны природы: подлинным его назначением было сохранить судоходные маршруты и образ жизни. Ради повышения благосостояния нации предлагалось делать ставку на любое хоть сколько-нибудь пригодное для этого животное, пусть даже животное огромное и потенциально опасное, о котором прежде и слыхом не слыхивали. Никто не обратил внимания на то, что в страну завезут чужеродный вид, дабы он исправил ущерб, причиненный другим чужеродным видом, который завезли несколько раньше. Никто не подумал о том, какое экологическое воздействие окажут бегемоты на реки, никто не подумал о долгосрочном балансе выращивания и забоя бегемотов и распределения бегемотьего мяса. Все заслонил восторг по поводу того, что найдено избавление от постигших страну горестей.

Несмотря на очевидные недочеты, бегемотий проект Бруссарда прекрасно согласовывался с идеологией борцов за охрану природы эпохи прогресса. Землевладельцев и охотников-спортсменов возмущало, что поголовье бизонов и других крупных животных снижается, и они единым фронтом выступили против избыточной охоты и вырубки лесов. Они хотели ограничить добычу животных и деревьев, чтобы дать популяциям возможность восстановиться, но знали, что это возможно, только если заручиться поддержкой простых людей. Они мечтали о создании государственных парков, где горожане могли бы отдохнуть от суеты и шума. В этих парках было бы разрешено охотиться и рубить деревья, но так, чтобы численность добычи не падала. И эти парки можно было бы населить дикими животными, причем не только туземными, но и привезенными с других континентов, – животными, на которых публике интересно было бы смотреть. Защитники природы эпохи прогресса ценили диких зверей, однако мерилом этой ценности была польза, которую эти последние могли принести людям. Такой антропоцентрический подход кажется нам наивным, так как сейчас мы ориентированы скорее на экосистему, однако именно он был необходим, чтобы запустить процессы охраны диких земель и сохранения биологического разнообразия. Для некоторых видов это оказалось весьма своевременным.

Конец изобилия

Когда в XV веке европейцы высадились в Америке, там уже давно не было ни мамонтов, ни мастодонтов, ни гигантских ленивцев. Растительность, которую раньше эти гиганты ледникового периода удерживали в рамках, теперь находилась под контролем людей, а те применяли огонь и другие технологии, чтобы сделать землю пригодной для заселения и способствовать росту съедобных растений. На просторах североамериканских прерий паслись тучные стада бизонов и водились дикие индейки, волки и койоты. Ближе к побережью буйные леса постепенно сменялись полями, где выращивали культурные растения – кукурузу, бобы, тыкву, подсолнечник.

А надо всем этим летали голуби.

Странствующие голуби издавна были частью североамериканской экосистемы. Предки странствующих голубей ответвились в ходе эволюции от своих ближайших ныне живущих родственников, полосатохвостых голубей, не позднее 10 миллионов лет назад. Странствующие и полосатохвостые голуби пережили все перипетии ледниковых периодов по разные стороны от Скалистых гор – странствующие голуби на востоке, полосатохвостые на западе. В их рацион входили семена плодокормовых растений – желуди, буковые орешки, мелкие лесные орехи, в общем, все, что удавалось найти. Два вида голубей экологически были похожи, но у них имелось одно существенное различие: странствующие голуби жили огромными популяциями.

Прибыв в Северную Америку, европейцы обнаружили голубиные стаи буквально из миллиардов особей. Первым европейцем, увидевшим странствующего голубя, был Жак Картье, и произошло это в 1534 году. Картье, исследовавший восточное побережье Канады, заметил на острове, который сейчас называется остров Принс-Эдуард, «бессчетное множество лесных голубей»[13]13
  Эти слова были приписаны Картье А. У. Шорджером в его манифесте «Странствующий голубь, его история и вымирание» (A. W. Shorger, The Passenger Pigeon: Its History and Extinction, 1955), являющимся обязательным чтением для всякого, кто, пускай даже поверхностно, интересуется странствующими голубями.


[Закрыть]. Пролет стаи странствующих голубей над поселением мог продолжаться несколько дней, и в это время «дневной свет тускнел, словно при частичном солнечном затмении», а «помет падал хлопьями, весьма напоминавшими мокрый снег»[14]14
  Джон Дж. Одюбон включил эти прелестные воспоминания о наблюдениях за странствующими голубями в Огайо в параграф о странствующих голубях в своей «Орнитологической биографии» (John J. Audubon, Ornithological Biography, 1831–1839).


[Закрыть].

Странствующие голуби представляли собой экологическую силу, с которой приходилось считаться. Их стаи перелетали из леса в лес и сжирали все на своем пути. В местах гнездовий на одном дереве могло быть пятьсот гнезд. Когда голуби бросали гнезда – а делали они это все одновременно в конце поры гнездования, – на земле в лесу оставался толстый слой помета, а деревья стояли голые и поломанные. Странствующие голуби душили леса – и при этом перезапускали экологический цикл, оставляя на месте зрелого леса простор для молодой поросли.

Неловко признаваться, но про странствующих голубей я узнала только в аспирантуре. Мой первый исследовательский проект по древней ДНК ставил целью выяснить, был ли додо разновидностью голубя, как предполагали некоторые, или отдельной линией – близким родственником голубей. Чтобы ответить на этот вопрос, мне нужна была ДНК додо, и я рассчитывала получить разрешение отпилить крошечный кусочек кости знаменитого додо из музея естественной истории при Оксфордском университете. Для куратора зоологических коллекций Малгоси Новак-Кемп, женщины хрупкой, но темпераментной, каждый экспонат составлял предмет колоссальной гордости. Малгося, конечно, была не прочь, чтобы экспонаты послужили науке, однако ей претила мысль, что кто-то будет сверлить в них дырки. Согласившись помочь мне с исследованием, она потребовала, чтобы я, прежде чем получить разрешение буравить додо, продемонстрировала ей свое мастерство (уж какое есть) на менее ценных мертвых птицах.