Текст книги "Леди Удача"

Чарити взглянула на его неприступную физиономию и вдруг увидела за этим фасадом ранимого юношу с загорелыми щеками, который смотрел на нее из глубин мерцающих серых глаз. Очень одинокого мальчика, которому приходилось трудиться не покладая рук.

Она поднялась – золотистые глаза ее сияли – и подошла к самому краю кровати.

– А мне понравились ваши рассказы о Барбадосе, и не важно, дурной это тон или нет. – Голос ее прозвучал тихо и нежно. Она взяла его руку, ласково провела пальцами по запястью и вдруг порывисто подняла к лицу и принялась целовать кончики его пальцев один за другим. – Знаете что, – добавила она, снизив голос до шепота и делая ему знак приблизиться, – когда вы прикасаетесь ко мне, я чувствую тропический жар барбадосского солнца в ваших руках.

Он весь сжался в тщетной попытке скрыть пыл, который вспыхнул в нем при этих ее словах и объял его до самых глубин его потрясенного существа. Она увидела пламя, вспыхнувшее в его глазах, и задрожала.

– А ваши поцелуи на вкус – как нектар заморских цветов.

– Чарити, – простонал он.

Пальцы ее коснулись его губ, призывая к молчанию, и она быстро покосилась на спящую бабушку. Когда девушка опустилась на край постели, он мысленно взвыл, чувствуя свою вину перед старой дамой. Но уже в следующее мгновение от конфликта противоречивых чувств не осталось и следа, все растворилось в призывно сиявших глазах Чарити. Он привлек девушку к себе, уложил рядом, навалился на нее всей грудью и замер, наслаждаясь ее ангельской красотой.

Она почувствовала, как объятия его стали крепче, и знакомое уже чувство заклубилось в ней. Она приоткрыла губы навстречу его поцелую, отражая нежные атаки его языка и блаженствуя в жаркой влажности его рта. Он покусывал легонько ее губы, играл с шелковистым языком, поглощая ее крупица за крупицей. Вскоре его горячие руки уже ласкали ее тело сквозь платье. С тихим стоном наслаждения она изогнула спину, и грудь ее коснулась его предплечья, умоляя о прикосновении. Пальцы его скользнули внутрь ее жесткого корсажа, легли на мягкие холмики грудей, сомкнулись вокруг бархатистых сосков. Каждое прикосновение заставляло ее содрогаться от огненного наслаждения, которое находило пристанище в нежном средоточии ее женственного тела.

Он целовал ее подбородок, шею, ноющие кончики грудей; сдвинув вниз корсаж и рубашку, потерся разгоряченным лицом о пылающий сосок. Глаза ее раскрылись, и взгляд проник сквозь туман в голове, когда губы его сомкнулись вокруг ее соска и язык принялся описывать гипнотические круги вокруг этого бархатистого розового бутона. Стон рвался из ее горла, и она с трудом подавила его.

Все ее тело было как в огне, мускулы плавились, кровь вскипала. Он принялся расточать те же ласки второй груди, и она содрогнулась всем телом, когда он прибавил еще одну: стал сосать, – отчего струны ее чувственности так и задрожали. Она схватила его голову, притянула к своему лицу и ответила единственным способом, который был ей известен, – чувственным поцелуем. Он застонал негромко, рука его оставила ее грудь, легла ей на талию собственническим жестом, скользнула на бедра, коснулась живота. Когда эта горячая рука легла на чувствительный холмик между ее ног, она перестала дышать.

Она ждала, с бьющимся сердцем, вся превратившись в способность ощущать. Жар от его ладони проникал сквозь одежду, достигал самой чувствительной части ее тела. Рука не двигалась. Только излучала жар. Барбадосский тропический жар… Все силы ее восприятия были сосредоточены на этом ощущении, она смаковала его, исследовала, предъявляла на него права. Неподвижность и жар.

Изнывая и пылая, горя от нетерпения, она чуть подалась навстречу этой знойной ладони. Это было едва заметное движение. Пальцы его сместились, сжали ее, затем стали медленно поглаживать. Она задрожала в предвкушении того, что должно было последовать…

Леди Маргарет вдруг издала громкое сопение, которое в тишине спальни показалось пушечным выстрелом, и зашевелилась в кресле. Молодые люди замерли, прислушиваясь.

Чарити приподнялась и с бьющимся сердцем соскользнула с кровати, на ходу поправляя свой корсаж, приглаживая волосы и отчаянно стараясь взять себя в руки. Она успела сделать один шаг к своему креслу, когда леди Маргарет проснулась и подняла голову.

– Бабушка, нам пора уходить. – Чарити поспешно подхватила старую даму под локоть, помогая ей подняться. Может, со сна она не разберется, что к чему? Старуха приостановилась и, бросив взгляд на Рейна, кивнула на прощание. – Я забыла задуть свечи. Иди, бабушка, я тебя догоню.

Чарити вернулась за подсвечником, а старуха, шаркая, вышла из спальни. Девушка подняла глаза на Рейна. Он лежал, опершись на локоть. Лицо его было темным от смущения, но глаза сверкали неутоленной жаждой.

– Спасибо, что рассказали про Барбадос.

– Благодарю, что заставила меня вспомнить о нем.

Она улыбнулась, задула все свечи, кроме одной, и с этой последней вышла в коридор. Проверила, как там бабушка, затем приостановилась в дверях своей спальни, не сводя глаз с двери Рейна.

Ему нужна была пара… жена. И ей нужен… муж. Ее обаятельная улыбка стала шире. Он человек дурного тона, и она тоже. Ему не везет со страшной силой. Зато у нее везения в избытке. Они будут идеальной парой. Оставалось только убедить его в этом.

Глава 10

На следующий день для Рейна это был восьмой день пребывания в доме Чарити – леди Маргарет осмотрела его рану. Как оказалось, она затягивалась на удивление быстро, учитывая, сколько злоключений выпало на долю пострадавшей части тела и каким невезучим был его обладатель. Виконту, пожалуй, можно начать потихоньку вставать с постели, объявила старуха. И сразу же оговорилась, что она ни за что не ручается, если он рискнет покинуть пределы своей спальни, которую она обезопасила от невезения с помощью амулетов. Теперь между ним и свободой существовало только одно препятствие: отсутствие штанов. Чарити занялась этой проблемой и вскоре принесла ему брюки покойного отца, выпущенные по всем швам.

Когда Мелвин закончил одевать его сиятельство, Чарити вновь явилась в его спальню, на сей раз с тростью, с которой ее отец ходил всякий раз, когда ему случалось сломать лодыжку. Она остановилась ошеломленная при виде виконта. Он был пугающе громаден и выглядел совсем иначе, когда стоял на собственных ногах! На мгновение Чарити лишилась дара речи.

Рейн, возвышавшийся над девушкой, также отметил, что видится она ему теперь совсем по-другому. Она показалась ему очень благонравной, женственной и хрупкой. Это наблюдение отрезвило его. То, что занимало его мысли и было предметом желания, сразу представилось ему низким и гнусным, атавизмом барбадосской жизни. Его смущало само воспоминание о том, что он навязывал телесную близость этой девушке, и даже не один раз. И уж совершенная мерзость, что всю ночь напролет он мечтал о ней, о том, как она снова окажется под ним… и о дальнейшем.

Чарити оправилась настолько, что сумела предложить ему навестить Стивенсона. Остин молча кивнул. Она пошла вперед, показывая дорогу, украдкой поглядывая на его напряженное лицо и пытаясь заставить свое сердце биться не так отчаянно.

Стивенсона они нашли не в лучшем состоянии. Несчастный лежал, опутанный, как сидками, многочисленными зловонными амулетами, был голоден как волк и зол, как тигр в клетке. Он еще не отошел после ссоры, которая произошла между ним и леди Маргарет насчет жидкой пищи, и что-то бурчал себе под нос. Даже появление хозяина не улучшило настроения достойного лакея и не смягчило его выражений.

В бесновавшемся от бессилия Стивенсоне Рейн узнал себя. Неужели и у него был столь же смехотворный вид? Он наблюдал за тем, как Чарити терпеливо предлагает больному помощь и кротко выслушивает его колкие ответы. Когда они вышли из спальни Стивенсона, бедро у Рейна ныло, а мужская гордость и совесть буквально горели огнем.

Он был способен думать только об одном: как грубо и недостойно он вел себя по отношению к этой девушке, во всех отношениях. Он рычал на нее, скандалил, бранился и дулся. Он вел себя неприлично и оскорбительно, проявив неблагодарность. Демонстрировал свое тело ее невинным глазам, хватал ее руками, целовал ее, лапал, как трактирную судомойку. А вчера он запустил руки ей под платье и едва не… прямо в присутствии ее спящей бабушки! У нее были все основания презирать его.

– Стивенсон обычно совсем не такой. – Он произнес это сдавленным хриплым шепотом, приостановившись на миг в коридоре. Затем он поднял голову и обнаружил, что смотрит прямо в ее милые светло-карие глаза, которые застенчиво глядят на него снизу вверх.

– Я знаю. Ему сейчас больно: и нога его мучит, и гордость его уязвлена, – прошептала она, изумляясь тому, как потемнели его глаза, и жалея, что нельзя дотронуться до него прямо сейчас.

Рейн понял, что говорила она не только о Стивенсоне, но и о нем.

– Как это мило с вашей стороны, что вы продолжаете ухаживать за ним… несмотря на его дурное настроение.

Чарити улыбнулась, догадываясь, что извинялся он не за одного Стивенсона.

– Когда людям больно, они говорят и делают такие вещи, каких никогда не допустили бы в нормальном состоянии. Бабушка давно научила меня, что человек – это одно, а боль – совсем другое.

Рейн стоял столбом и думал, что эта девушка и правда в своем роде ангел, пылкий, земной, ничем не заслуженное милосердие. Ей довелось увидеть его с самой неприглядной стороны, однако она сумела догадаться, что есть в нем что-то еще, помимо пренеприятной смеси из гнева, грубостей и боли. И он твердо решил, что впредь станет обращаться с ней с должным почтением и приличной сдержанностью, как она того заслуживает.

Она проводила Рейна до его комнаты. Он встал в дверях, чтобы помешать ей войти вместе с ним.

– Я должен поблагодарить вас, мисс Стэндинг, за ваши заботы обо мне и Стивенсоне.

– Я тоже кое-что приобрела в результате нашего общения, ваше сиятельство. – Она вымученно улыбнулась. – Я почти научилась понимать то, что мистер Стивенсон именует «барбадосским французским».

На лице его появилось страдальческое выражение. Он пожелал ей доброго дня и закрыл за собой дверь.

Чарити осталась в коридоре, едва не раздавленная чувством утраты. Она с тоской вспоминала те мгновения близости с ним, которые ей довелось испытать. А теперь в его глазах она увидела сожаление. Он был смущен тем, что вел себя так не по-джентльменски? Или же ему стало противно, что она вела себя не так, как подобает леди? Она ведь отбросила все приличия, пренебрегла условностями, забыла все, чему ее учили, ради того, чтобы быть с ним и помочь ему. Может, теперь он сожалеет о том, что целовался и обнимался с навязчивой деревенской мисс, у которой нет ни приданого, ни богатых родственников, ни пристойных манер?

Ее упрямое сердце хоть и поникло под ношей сомнений и чувства вины, однако разбиваться категорически отказывалось. Хорошо, пускай она вела себя не как настоящая леди, так ведь и он держался с ней совсем не как подобает джентльмену. Ему хотелось целоваться и обниматься с ней так же сильно, как и ей. Так неужели желания мужчины могут так измениться просто потому, что ему отменили постельный режим?

Но вскоре ее золотистые глаза вновь засияли решимостью. Он желал ее, когда был лежачим больным… Что ж, надо заставить его возжелать ее и теперь, когда он поднялся с постели.

Следующие три дня Рейн являл собой пример образцового пациента и демонстрировал чудеса благонравия. Это едва не поколебало решимость Чарити. Однако время от времени обновленный Рейн все же впадал в прежнее буйство, и связано это было с тем, что по мере выздоровления он все больше расхаживал по верхнему этажу и все чаще сталкивался с Вулфрамом. Что неудержимо влекло зловредного пса к виконту. При виде выздоравливающего Вулфрам затевал одну и ту же игру: а именно подкрадывался к Рейну сзади, а потом кидался в просвет между ним и тростью, норовя вышибить подпорку у него из рук. Рейн в результате этого собачьего маневра, как правило, терял равновесие и летел кувырком.

Всякий раз, когда Чарити прибегала на шум, Рейн подчеркнуто игнорировал ее предложения помощи и явно избегал прикасаться к ней. Что до Вулфрама, то он к моменту появления хозяйки уже тихонько лежал, свернувшись клубком, в уголке, и морда у него была такая скорбная и выражение на ней такое невинное, что все пылкие обвинения Рейна разбивались вдребезги. Чарити решила, что корень зла в скуке, которая мучит выздоравливающего, вот бедняге и мерещится, будто его преследует пес, жертвой которого ему уже случалось становиться. А потому она упросила леди Маргарет разрешить виконту спускаться вниз и обедать вместе со всеми, имея в виду и свои интересы, между прочим. Уж когда она залучит Рейна в столовую, то сумеет доказать ему, что и она способна соблюдать правила приличия… более того, может заставить его об эт тх правилах забыть.

В тот день Рейн спускался по лестнице под ее руководством, а потом, хромая, бродил по первому этажу, заглядывая в одну комнату за другой и отмечая особенности убранства этого своеобразного дома.

Почти все здесь развешено было слишком высоко: картины едва не под потолком, а чтоб зажечь настенные светильники, понадобилась бы едва ли не метровая лучина. Все безделушки и мелкие предметы были расставлены на самых высоких полках с надежными перильцами. Камины закрыты металлическими решетками и ограждены заборами из железных прутьев, на которых красовались тяжеленные засовы, а ножки всех столов и кресел укорочены.

Рейн почесал затылок, пытаясь сообразить, что бы могло послужить причиной столь причудливых особенностей убранства и меблировки, и в конце концов обратился за разъяснениями к Чарити. Девушка с печальной улыбкой открыла ему тайну: в доме все устроено так, чтобы уменьшить вероятность несчастных случаев и происшествий, которые в прежние годы происходили с пугающей регулярностью, Рейн выслушал ответ с хмурой миной и возобновил экскурсию по дому, изучая расположение и количество подков на счастье, прибитых над притолоками, а также пытаясь идентифицировать растения, высушенными фрагментами которых были увиты, обложены и утыканы практически все отверстия в доме.

– Это, – объясняла по ходу Чарити, – рябина… Здесь – гроздовник и петрушка. Это связки желудей, которые привораживают удачу. Вы ни в коем случае не должны сдвигать старые башмаки, которые бабушка расставила по всем подоконникам, каминным полкам и возле очагов. А дорожки сероватого порошка на подоконниках и порогах – это соль, чтобы беда не вошла в дом…

– Что же эта за беда, для предотвращения которой нужно столько всего? – осведомился он, тыча пальцем в завешенные дверные притолоки.

– Что тревожит в данный момент мою бабушку, то и беда, – последовал здравый ответ. – Папа говорил, что если бабушке спокойнее с ее амулетами и талисманами, то пусть висят, ведь вреда от них нет.

Она почувствовала, что Рейну ответы ее пришлись не слишком по вкусу, и предложила пойти осмотреть маленькую старинную крепость, сердце их дома. Он сам не заметил, как согласился. Загляделся на ее светло-карие глаза и позабыл о своих решениях. Весь внутренне сжавшись, и от ужаса, и от предвкушения, он последовал за девушкой. Стараясь идти так, чтобы ее подопечный поспевал за ней, она повела его на третий этаж. Отворила тяжелую стрельчатую дверь и вошла в большую круглую комнату с массивными каменными стенами, затем зажгла свечу, глядя на него снизу вверх, освещенная бликами пляшущего пламени.

– По лестнице идите осторожней, ваше сиятельство, – сказала она негромко, думая, какие у него широкие плечи и каким бронзовым кажется его лицо в полумраке. – Каменные ступеньки старые и неровные.

Он молча кивнул, смущенный тем, что она, верно, заметила, как пристально он смотрел на небольшую ложбинку над вырезом ее корсажа. Когда она начала подниматься по круговой лестнице, взгляд его сразу прилип к ее плавно покачивающемуся пышному задику, оказавшемуся как раз на уровне его глаз, и ладони у него даже зачесались от искушения.

Прошло три очень долгих дня, с тех пор как он поцеловал ее в последний раз, и хотя его сдержанность переживала эпоху возрождения, она ничуть не уменьшила желаний, которые эта девушка внушала ему своими восхищенными взглядами и неосознанной чувственностью. Каждую ночь он, повалившись на постель, принимался вызывать в памяти очертания ее фигуры, мысленно возвращаясь к ощущениям, которые он испытывал, касаясь губами ее губ, таких податливых и отзывчивых. А потом лежал на животе, терзаясь муками разбухшей страсти.

Глядя на то, как она поднимается впереди него по лестнице, он чувствовал, как самообладание его расползается по швам. Жар охватывал его опять, заливал живот, полз по позвоночнику. Эти ее ритмичные движения…

Чарити была рядом. Так близко! Все внутри Рейна дрожало. От растущего возбуждения и окружающей тьмы подавляемые ими желания вырвались наружу. Остин придвинулся к Чарити. Его губы нашли во мраке рот девушки, руки его охватили ее талию, и Чарити оказалась зажатой между холодным камнем стены и его пылающим телом. Руки ее обвились вокруг его стана, она выгнула спину и сама прильнула к нему.

Его поцелуй оказался тем же самым жестко-мягким чудом, текучим разрядом молнии, от которого все пять чувств ее словно взрывались, а всяческие границы переставали существовать. Ведомая мудрым инстинктом, Чарити открылась навстречу Остину, подставляя ему свои губы, отдаваясь ему без остатка. Прошло несколько сладостных минут, прежде чем виконт смог оторваться от нее и поднял голову.

– Честью клянусь, никогда не буду больше так делать, – прошептал он ей в губы.

– Люди постоянно клянутся, и какие же смешные обещания при этом дают, – прошептала Чарити в ответ. – Не думаю, что Господь всемогущий обращает внимание на подобные глупости. Кому, как не ему, знать, что человек способен совершить, а что ему не под силу.

– Ты хочешь сказать, что мне не под силу вести себя по отношению к тебе прилично, как подобает джентльмену? – Губы его спустились по ее шее, припали к сладостной коже плеча.

– Я хочу сказать… что в этом нет необходимости.

Он застонал, и руки его принялись лихорадочно гладить ее спину, лаская божественные изгибы. Сквозь одежду Рейн убедился в том, что талия Чарити тонка, позвоночник изящно изогнут, шелковистые плечи сильны. Она само совершенство! Чарити была такой податливой в его объятиях, с такой дразнящей настойчивостью прижималась к его возбужденной плоти, что ноги у него задрожали, чресла напряглись, могучие руки сжались крепче. Рейн прижал Чарити сильнее к своему телу, к набухающему силой желанию, которое со всем пылом вжималось в жар ее женственности.

Чарити же, задыхающаяся и едва держащаяся на ногах от наплыва чувств, вся напряглась в его объятиях. По телу ее побежали мурашки от этих сильных, ритмичных движений. И весь окружающий мир вдруг словно исчез, и остался один только чистый, тихий восторг наслаждения, пробежавший трелью по ее нервам и отдавшийся эхом в самых укромных тайниках ее тела. Она подождала, и это пришло снова, трепетные конвульсии возбуждения, начинавшиеся в одной горевшей точке в самом центре ее женственности, разбегавшиеся волнами по всему телу и собиравшиеся в горящих кончиках грудей. Она сосредоточилась на этом ощущении, лелея его, смакуя, предвкушая новый его приход…

Она издала тихий стон, отдаваясь ноющему желанию, гнездившемуся внутри, стараясь слиться с ним еще полнее, стремясь к завершению, которого сама еще до конца не понимала. Бедра ее раздвинулись, повинуясь его нежным подталкиваниям, и она ахнула, когда он целиком прижался к ней, вжимаясь в нее в имитации того, чего оба они теперь жаждали. Она извивалась в его объятиях, выгибала спину как кошка, прижималась к нему, умоляла…

Приглушенное «бум!» – дерево бухнуло по камню – эхом разлетелось во тьме. Затем раздался собачий лай и когти Вулфрама застучали по камню ступеней: пес стремительно приближался, и движения его сопровождались громким пыхтением. Однако молодые люди, погрузившиеся с головой в мир пылкой чувственности, были не в силах разомкнуть объятий и оторваться друг от друга, чтобы противопоставить что-нибудь надвигающейся угрозе.

Вулфрам выпрыгнул на них из черноты лестничного колодца, отбрасывая парочку к стене.

– Проклятая псина! – Рейн размахнулся посильнее и даже попал по спине Вулфрама, но пес продолжал бешено лаять и скакать.

Тут Чарити несколько пришла в себя, прикрикнула на Вулфрама и поспешила остановить Рейна. Она помнила, как высоко до пола нижнего этажа, как опасна открытая с одной стороны лестница.

– Вулфи! Прекрати сейчас же! Тихо! Кто тебя сюда впустил?

– Мисс Чарити? – раздался снизу голос барона Пинноу, и луч золотистого света прорезал тьму. – Боже правый! Вы живы? И что случилось?

Вулфи наконец оставил свои вредоносные наскоки и помчался по лестнице вверх, чтобы избежать расправы. Чарити прижала руку к сердцу, дабы успокоить его бешеный стук.

– Вулфи ни с того ни с сего стал прыгать на нас… я уронила свечку.

– Оставайтесь на месте! – скомандовал доблестный барон. – Я сейчас поднимусь. – И действительно, скоро круг золотистого света приблизился к ним, стал шире и ярче, осветив длинную физиономию Салливана Пинноу и его чопорно выпрямленные плечи. – Какое счастье, что я появился именно в этот момент! – Барон сделал паузу, вгляделся в раскрасневшееся лицо Чарити, припухшие от поцелуев губы и испытал прилив сильнейшего раздражения.

– Не могли бы вы, барон, пойти первым? – Рейн взмахом руки предложил ему возглавить шествие, и вся троица в глубоком молчании двинулась вверх по лестнице. Чарити поспешно оправляла корсаж и приглаживала волосы. Колени у нее подгибались, все тело пульсировало от нерастраченного пыла. Но ничто не могло омрачить ее радости: ей удалось пробить брешь в стене истинно джентльменского благонравия, возведенной Рейном во имя хороших манер.

За ее спиной Рейн пытался посредством срочных мер привести в порядок одолженные ему штаны, а также мысли, в которых царил хаос. Если бы не это собачье вмешательство, его бы застали за любовными ласками, которые он расточал прямо на лестнице, стоя, неискушенной девице, которую он припер к стене, черт возьми! Вот вам и самообладание, подумал он мрачно. Спрашивается, ради чего он три дня мучился? Он только закупорил желание внутри себя, а когда оно вырвалось на свободу, он потерял голову и накинулся на девушку самым непристойным образом.

Вулфрам встретил их в верхнем помещении, расположенном прямо под открытой площадкой. Пес пятился, вилял хвостом и выглядел очень довольным: ведь он опять спас хозяйку от «сиятельства», который так и норовит погрызть ее! Пес ловко увернулся от Рейна, недвусмысленно пытавшегося отвесить ему пинка, и благоразумно выждал, пока все поднимутся наверх.

Прикрыв глаза от солнца, Чарити повела своих спутников вдоль зубчатой стены, показывая открывающиеся отсюда виды и получая комплименты, не имевшие ничего общего с тем, что на самом деле было на уме у обоих мужчин.

– Дивно, дивно, чудный вид, однако. – Барон наконец сумел вклиниться между девушкой и виконтом, взял нежную ручку и склонился поближе. – Пришел-то я все же к вам по делу.

– Но, барон, я уже говорил вам…

– Не по вашему делу, – бросил барон через плечо и одарил Чарити улыбкой, которая на столь близкой дистанции грозила задавить искренностью насмерть. – Это касается неких ваших знакомых, мисс Чарити… вернее, знакомцев вашего покойного отца. А именно Гэра Дэвиса и Перси Холла. Они что-то давно не показываются в Мортхоу, и кое-какие их кредиторы забеспокоились и желали бы узнать их местопребывание. Не известно ли вам, где могут находиться эти двое?

– Гэр и Перси пропали? – Чарити напрягла память. – Да, действительно. Я не видела их уже неделю или две… со дня папиных похорон. Надеюсь, ничего плохого с ними не случилось. – Тут она вспомнила, что Гэр свалился в открытую могилу, а ведь это очень плохая примета!

– Вряд ли что-то с ними случилось, однако я уполномочен расследовать все возможные версии. – Барон выпрямился и крепче сжал ее руку. – Не будете ли вы любезны проводить меня до выхода?

Когда Рейн выпрямился и двинулся вперед с явным намерением последовать за ними, барон осадил его:

– А вы, ваше сиятельство, себя не утруждайте. Оставайтесь здесь, наслаждайтесь видами.

Кипя злобой, Рейн смотрел, как барон исчезает в темном проеме двери вместе с Чарити. И сразу же в голове его возникла картина: Чарити и Пинноу в темноте заключают друг друга в объятия. Ему потребовалась вся сила воли и все имеющееся у него благоразумие, чтобы не кинуться по лестнице вслед за ними. Он похромал к ближайшему зубцу и заставил себя обратить взгляд на мирно зеленеющие просторы.

Прошло несколько минут, и Чарити с бароном вынырнули из тьмы башни в надежно освещенный коридор верхнего этажа. Барон шел неспешно и явно не торопился с отъездом.

– Мне очень жаль, но сегодня мне никак невозможно пойти гулять с вами вдоль берега моря, – благонравно промурлыкала Чарити, поглядывая искоса на острые черты лица барона и недоумевая, как это он прежде мог казаться ей элегантным. Она довела Пинноу до крыльца и оставила бы его там, если б он не схватил ее за руку и не настоял, чтобы она проводила его до коновязи, где его ждала лошадь. У конюшен, которые не были видны с переднего двора, барон возобновил уговоры.

– Я имел разговор с вашей бабушкой. – Он притянул девушку поближе, при изрядном, хотя и тщетном, ее сопротивлении. – Она разрешила мне поговорить с вами на очень личную тему. – Взгляд его скользнул по ее плечам, спустился на грудь. – Вы не могли не почувствовать, какое безграничное восхищение я испытываю по отношению к вам. Ваши добродетель и очарование столь велики, что никакое красноречие не в силах воздать им должное, а красота и изящество таковы, что при виде их я лишаюсь дара речи и потому вынужден обходиться скудными выразительными средствами. Тем не менее я беру на себя смелость прямо заявить о моих нежных чувствах к вам.

Растерявшаяся Чарити принялась соображать, как бы повежливее отразить эти словесные атаки, и потому оказалась совершенно не готова к тому, чтобы отразить штурм физический.

Он схватил ее за плечи и впился губами в ее рот. Шок помешал Чарити отреагировать сразу. Барон истолковал ее бездействие как согласие. Руки его обхватили ее талию, костлявая грудь прижалась к ее груди, а тонкие жесткие губы заелозили по ее губам. Опомнившись, Чарити принялась извиваться и дергать барона за сюртук. Она рвалась и толкалась; Пинноу же воспринимал эти тычки как свидетельство необузданной страсти, качество, которое ему так хотелось видеть в Чарити. Она задыхалась от отвращения, а он совал свой мокрый язык меж ее губ, мысленно поздравляя себя с тем, что так верно угадал потенциальную похотливость своей будущей невесты. Наконец она сумела оттолкнуть его и с горящим лицом, тяжело дыша, убежала в дом.

Салливан Пинноу одернул щегольской жилет и уставился на дверь, за которой она исчезла. Затем взгляд его скользнул вверх по серым каменным стенам Стэндвелл-Холла. Что ж, немного перестроить, и дом будет вполне презентабельным. А земли, составлявшие имение, и вообще были лакомым куском, просто у этого дурака Антона Стэндинга кишка была тонка этот кусок проглотить. А барон хорошенько разузнал все об имении, оценил его достоинства: эта земля могла приносить доход. Восхитительная же Чарити Стэндинг пойдет в придачу к собственности в качестве своего рода премии…

Но было на горизонте одно облако, затмевавшее радужные перспективы, – сероглазое, богатое, титулованное и с простреленной ягодицей. Барон потер подбородок, оглядывая в то же время службы и прилегающие поля алчным взором. Не то чтобы он боялся, что виконт Оксли может увести у него из-под носа невесту: он был не из тех мужчин, которые тревожатся без причины. Виконт на Чарити не женится. Но барону вовсе не улыбалось получить в супруги девицу, обольщенную и брошенную другим мужчиной, пусть даже и аристократом. Пожалуй, ему следует заходить почаще, чтобы помешать виконту вкусить мед прежде него самого.

А наверху Рейн раздраженно хромал вдоль зубчатой стены, заложив руки за спину, в душе у него была полная сумятица. Вулфрам сидел возле лестницы и сверлил его недобрым взглядом.

– Вот только приблизься ко мне, – прорычал Рейн, – и можешь считать себя дохлой собакой.

Он отвернулся от пса, снова подошел к зубчатой стене и, опершись о нее, принялся смотреть на мирные воды бухты, но тут внимание его привлек кое-кто, стоявший у дальнего угла дома, возле конюшен. Он прищурился и высунулся меж зубцов, насколько было возможно.

На углу дома стояли Чарити и этот противный барон – и они… Рейн прищурился, вытянул шею, чтобы разглядеть их под другим углом. Целуются! Он отвлекся на миг, чтобы упрекнуть злобного Вулфрама:

– Какого черта ты сидишь здесь сиднем, а?! Этот паскудный барон целует ее! А тебе хоть бы что. Всякий раз, когда я целую ее, ты меня сожрать живьем готов! Почему же ты не защищаешь ее от барона?!

Но вот он увидел, как девушка отшатнулась и кинулась бежать к дверям дома. Рейн мысленно прокрутил эту сцену несколько раз, в то же время наблюдая за бароном, который, помедлив немного, жизнерадостно запрыгнул в седло.

– Она ни разу не убегала, когда я целовал ее. – И ноги под ним подогнулись от неимоверного облегчения. – Ей не понравилось! – А в следующее мгновение в нем бушевало пылкое, хотя и непонятное, негодование. – Ну еще бы ей понравилось! Наглый ублюдок! Полез целоваться! Да как он посмел?! Она моя…

Он припал к каменной стене, а фраза эта звучала и звучала в его ушах, все громче и настойчивее. «Она моя». Каждый его взгляд на эту девушку, любое прикосновение, всякий душераздирающий поцелуй имели смысл – это он предъявлял права на нее. Он завлекал ее, заманивал, овладевал ее душой. Он знал, что она совершенно невинная девица, и тем не менее, невзирая на все попытки блюсти приличия, последовательно вводил ее в мир наслаждений… развивал ее сообразно своим вкусам. Эта мысль и ужаснула, и пленила его.

Он хотел Чарити Стэндинг; он понял это еще много дней назад. Он желал и ее восхитительное тело, и ее сияющую чувственность, и ее открытость, и неопровержимую логику, и очаровательное самопожертвование. Он жаждал ее всю, едва с ума не сходил от желания. А может быть, уже и потерял разум, как когда-то его распутные отец и дед. Для них безумная погоня за женщинами, которыми они не могли обладать, кончилась бедностью и изгнанием.

Он закрыл глаза, почувствовал жар весеннего солнца на лице… и ощутил эту девушку, которая вошла в его кровь и струилась по жилам. В памяти вновь ожил сладостный вкус ее губ, похожий на нектар тропических цветов. Он представил, как ее мягкие груди прижимаются к его груди, ласкают его, и почти ощутил их упругость. И припомнилось ему, как вырвался у нее полувздох-полувсхлип наслаждения, похожий на шелест знойного ветра, когда она открыла для себя собственную чувственность, пробужденную его руками.