Текст книги "Леди Удача"

– Я не допущу, чтобы ее постиг страшный удар, – заявил он. До этой минуты он как-то не задумывался о том, что пребыванию его в Стэндвелле должен же когда-то прийти конец. При одной мысли о расставании с Чарити внутри у него образовалась странная ноющая пустота. – Леди Маргарет, Чарити мне отнюдь не безразлична. В мои намерения не входит просто взять и уехать… – Рейн осекся, немного шокированный тем, что собрался сказать. Что же, черт возьми, входит в его намерения?

Он стоял в центре комнаты, со стыдом понимая, что собирался-то он именно просто уехать. Но ведь вся его жизнь, его будущее связано с Лондоном – именно там ему предстоит завоевать себе невесту-аристократку, ведь он поклялся, что отхватит себе жену до конца сезона! Восемь долгих лет он трудился не покладая рук ради того, чтобы восстановить расстроенное состояние и вновь придать блеск фамильному имени. И увенчаться это дело его жизни должно было блестящей женитьбой на барышне из хорошей семьи… Как странно – он ни разу даже не вспомнил об этой своей тщеславной мечте породниться с большим светом, ни разу за последние две недели! Что же такое приключилось с его заветным желанием – заставить большой свет подавиться своим неодобрением и принять его?

Непреодолимое, неугасимое желание обладать Чарити Стэндинг – вот что приключилось. Ну и еще дюжина катастроф в том же роде… Удары по голове он получал на протяжении последних полутора недель едва ли не ежедневно; вероятно, оттого-то его внезапно постигло размягчение мозга! А может, причина кроется просто в этой девушке…

Чарити Стэндинг была умна, исполнена сострадания, щедра и благородна, не говоря уже о том, что такой восхитительной юной барышни ему в жизни видеть не приходилось. И присутствие этой барышни оказывало на него благотворное влияние: рядом с ней всякая телесная боль немедленно утихала, он чувствовал невероятное возбуждение, забывал о своей гневливости и тщеславных мечтах, и это было еще не все. Она целиком заполнила его мысли, и теперь он сам не понимал, что для него важно, а что нет. Потому что желал Чарити всем своим существом.

Чарити Стэндинг не принадлежала к высшему свету. И не была из тех, кого можно завлечь в постель, а потом бросить или поселить на тайной уютной квартирке… Она принадлежала к числу женщин, которых мужчина не бросает, но сделает центром Своей жизни.

Он подумал о бледных элегантных светских барышнях, за которыми увивался в Лондоне, обо всех этих Каролинах, Джейн, Глориях… таких безукоризненных и идеально взаимозаменяемых. Чувственная, прямодушная и здравомыслящая, Чарити Стэндинг была единственной и неповторимой. Характер ее сформировался вдали от большого света с его жесткими правилами и соглашательской сущностью, и девушка осталась просто сама собой. Они с Чарити – одного поля ягоды.

Перед мысленным взором его замелькали картины: вот она читает ему вслух, вот приносит ему котят, вот бреет его. Он пережил заново то наслаждение, которое испытал, лежа на ней и ощущая ее жаркую мягкость под собой, чувствуя, как она отзывается на его ласки. Затем вызвал в памяти картину: она сидит во главе стола и разливает чай – и стал смаковать естественную грацию ее осанки и так легко дающееся ей изящество движений.

Она стала для него ангелом-хранителем, он намерен сделать эту девушку своей женой!

Леди Маргарет тихо вышла из комнаты, однако успела заметить, как на предательски выразительном лице его сиятельства сменяют друг друга тоска и глубокое чувство. Виконт Оксли влюбился в ее внучку. Можно было только надеяться, что он не выкинет чего-нибудь по-настоящему ужасного – не вздумает жениться на ней например!

Коридор верхнего этажа был залит прохладным серебристо-серым сиянием почти полной луны, лившимся в окно. Но из-под двери Рейна Остина пробивался лучик теплого золотистого света, который сразу же приковал взгляд Чарити, едва она выглянула в коридор из своей комнаты. Полоска эта означала, что Рейн тоже еще не спит.

Весь вечер она ухаживала за Стивенсоном и развлекала его, замещая леди Маргарет, у которой разыгрался вдруг радикулит. И все время думала о Рейне и о том, что произошло между ними на руинах аббатства. И вот она лежала в постели, а в крови бродили отголоски испытанного наслаждения. Она ворочалась, будто не ночная рубашка облепила ее, а отзвук его ласк. И мерещился вес его тела в тяжести теплого одеяла, и прикосновения его губ, когда шершавая ткань касалась ее сосков.

Она познала, что такое волшебство, сосредоточенное в руках. Это было такое грандиозное открытие, что затмевало собой все.

Почти все. Поднявшись над хаосом желаний, страхов и томлений, мысль ее сосредоточилась на картине: Рейн, дрожа всем телом и сверкая глазами, объявляет ей, что он с ума сходит от любви к ней! Она ему небезразлична. Новое томление объяло ее с головы до ног. Ей так хотелось, чтобы этот человек питал к ней нежные чувства. Это было нужно ей даже больше, чем волшебство его рук.

Она сделала один шажок в залитый лунным светом коридор, затем другой, и тут непонятно откуда раздалось глухое шарканье, пыхтение. Она оглянулась и обнаружила, что Вулфи материализовался из ночной темноты прямо за ее спиной. Пес кинулся к ней, ткнулся носом. Она обняла его, почесала под подбородком, за ухом. Пес поднял на нее свои карие глаза, в которых застыл вопрос.

– Я хочу его, Вулфи, – тихонько объяснила она псу. – И он желает меня. Я должна идти.

Она открыла дверь спальни Рейна и скользнула внутрь.

Вулфрам, не сводивший глаз с ее спины, а потом с закрывающейся двери, услышал, как лязгнула защелка. Сначала опустилось его настороженно поднятое ухо, а потом и тяжелая голова. Он зевнул – зевок этот удивительно напоминал вздох – и растянулся у порога спальни Рейна.

Глава 12

Рейн стоял у окна, одетый только в рубашку и панталоны. Он вздрогнул, обернулся, широкие плечи его напряглись. Сердце у Чарити дало перебой. Но глаза его сразу же просветлели, а поза стала дружелюбной. Взгляд его обежал ее просторную ночную рубашку из хлопковой ткани, распущенные волосы, и она испугалась, что разочаровала его.

Он сделал шаг к ней, другой, затем остановился. Ворот ее простой рубашки сместился в сторону, обнажив совершенное плечо, а длинные шелковистые волосы ревниво окутывали ее облаком. Милые глаза ее были совсем как жженый сахар в слабом свете свечи, а пухлые губы походили на спелые вишни. Она была само желание и сама невинность, и он не знал, к которой стороне ее личности следует обращаться.

– Я не могла уснуть, – призналась она, представляя себе, как запустит пальцы в его черные волосы, а потом дотронется до загорелой кожи, соблазнительно выглядывающей из раскрытого ворота полурасстегнутой рубашки.

– И я никак не мог заснуть, – сказал он, поглощенный созерцанием ее груди. Пламя единственной свечи покачивалось, обрисовывая тенями два маленьких бугорка под ночной сорочкой, и от этого дрожь пробежала по его телу. Твердые, бархатистые бутоны…

– Ну раз уж мы оба не спим, то, может, станем не спать вместе? – предложила она тоном, в котором удивительно совмещались игривость и здравомыслие.

Он засмеялся. Лицо его стало совсем бронзовым.

– Как раз мысли о том, что мы могли вот так «не спать» вместе, и не давали мне уснуть. – Он подошел к ней ближе и заговорил глубоким, рокочущим голосом: – И почему это все твои предложения кажутся мне всегда такими здравыми, уместными… и правильными?

– Не знаю, – искренне изумилась она. – Вообще-то я не слишком прилично себя веду, когда дело касается тебя. Все-таки прийти в спальню к мужчине – это не совсем пристало настоящей леди.

– И если бы я был настоящим джентльменом, то не позволил бы тебе здесь остаться. Но я и сам подумывал, не выйти ли в коридор и не пойти ли к тебе, ангел мой.

Она сделала еще шаг к нему, до слуха его донесся тихий шорох: это тела их соприкоснулись – и сразу же жар заклубился в крови. Он мог дотянуться до нее рукой, она вся горела, просила дотронуться до нее. Он пробежал кончиками пальцев по ее обнаженной ключице, и она задрожала от желания обвиться всем телом вокруг его руки. Но она не могла шелохнуться, не могла сглотнуть, едва в силах была дышать. Он заметил, как напряглись ее плечи, как неуверенность мелькнула в глазах, и улыбнулся, думая о ее невинности, на которую он скоро предъявит свои права.

– Закрой глаза, – приказал он негромко, и она повиновалась. Ладони его скользнули вниз по ее рукам, легли на талию, и он потянул ее за собой к окну, по дороге задув свечу. – А теперь смотри, – сказал он, когда они встали рядом у подоконника.

Она открыла глаза, и взору ее предстал потрясающий ночной вид на бухту пониже Стэндвелла. Вид был прекрасно знаком ей, но показался совершенно новым в ярком свете луны. Склоны над бухтой были словно груды черного бархата, обложенные по краю мятым шелком утесов, за которым начиналось невесомое кружево пены прибоя. Огромный желтый медальон луны висел над черными водами бухты, бросая отблески на гребешки резвых волн, гонимых ночным ветерком. Стоя за ее спиной, он обнял ее и притянул к себе.

– Красиво. – Она подняла глаза и обнаружила, что смотрит он вовсе не на бухту, а на нее. – Я давным-давно не любовалась луной.

– Я тоже. Я вообще много чем не удосужился полюбоваться в прежние годы. – Бабушка говорит, что лунный свет опасен, – прошептала Чарити. – Если пристально смотреть на полную луну, то можно…

– С ума сойти? Поздно беспокоиться. Я уже сошел с ума от любви к тебе, или ты забыла? – Он взял ее за плечи, повернул, прижал к себе, охватив стан обеими руками. – Я совершенно безумен. Не могу спать ночами, не в силах сосредоточиться, и даже чувство равновесия перестало мне служить – так же как и ноги. Что я ни делаю, на меня обязательно обрушивается очередная катастрофа средней тяжести… Теперь я даже не испытываю боли, ударившись головой, оцарапав палец или растянувшись на земле во весь рост. – Он запустил пальцы в ее шелковистые волосы, и сердце Чарити застучало сильнее от нежности этого прикосновения и от его изумленно-страдальческого тона. – Мне вспоминаются разные вещи, и одолевают странные ощущения, и непривычные мысли лезут мне в голову… Вот сейчас, например, мне совершенно безразлично, вернусь я когда-нибудь в Лондон или нет, рухнет мое предприятие или выживет, пригласят меня на какой-нибудь шикарный светский раут или нет. Все внутри и вокруг меня словно летит кувырком. Как будто я стал другим человеком.

Это правда, поняла она. Он очень изменился. Порывистость и раздражительность, которые всегда окутывали его как плащ, и вечная буря в его глазах – от этого не осталось и следа! Да, он весь пылал и сейчас, но не гневом, а желанием. Его пугающая напористость, волевой характер вошли в берега и представляли теперь скорее силу, чем угрозу.

– Конечно, вполне может быть, что это от тех гнусных зелий, которыми потчует меня твоя бабушка, однако я уверен, что не в них дело. Это твоя вина, Чарити Стэндинг, – сказал он тихо, – а может, заслуга.

– Моя?.. – Голова у нее пошла кругом. Ведь он имел в виду, что она помогла ему! За те дни, что они провели вдвоем, благодаря их беседам и ласкам нежный, мыслящий, чувствующий человек, скрывавшийся за маской надменного аристократа, постепенно обрел свободу.

– Мне достаточно посмотреть на тебя, и любая боль немедленно исчезает. Когда ты рядом, я иначе воспринимаю мир, и мысли мои текут по-иному, и новые чувства возникают в моей душе… я не понимаю, что такое происходит между нами… – Он умолк, так как она коснулась пальцами его губ.

– Думаю, это… в некотором смысле волшебство. – Глаза ее сверкнули во мраке. – Бабушка рассказывала мне про это, про то, как мужчины и женщины нуждаются друг в друге и хотят друг друга. И про наслаждение, от которого вся таешь. А кровь в жилах вскипает…

– Твоя бабушка рассказывала тебе… про наслаждения? – Он недоверчиво засмеялся. – Вот уж чего никак не ожидал от нее.

– Ну, по-моему, она не собиралась рассказывать мне так много. – Ресницы ее на мгновение опустились. – Бабушка хотела просто предостеречь меня, объяснить, как опасно иметь с тобой дело.

– А, вот это скорее в характере почтенной дамы. – Он усмехнулся. – А про это она тебе рассказывала? – Он обхватил ее за талию, а затем накрыл ладонями ее груди, прикрытые полотном рубашки. Его крепкие теплые пальцы принялись ласкать ее нежно-нежно…

– Н-нет, про такое – нет. – Глаза ее вдруг расширились, и она задрожала, когда он сжал пальцами чувствительные кончики ее грудей и принялся перекатывать соски между пальцами. И каждое движение дрожью пробегало по ее телу, устремляясь к средоточию ее женственности.

Он кивнул задумчиво, склонился к ней и, отведя в сторону волосы, обежал языком ее ухо. Затем куснул в шею и шепнул:

– А про такое? Про это она рассказывала? – Жаркие влажные губы целовали ее, наслаждаясь вкусом кожи…

– Н-нет, по-моему, нет. – Ноги ее подкосились, и она прильнула к нему, обхватив за талию руками. Он обнял ее еще крепче и неспешно потерся о нее всем телом, лаская ее мускулистыми выпуклостями своего ритмично движущегося корпуса.

– Уж, верно, она не преминула упомянуть вот об этом… – произнес он хрипло, прихватив ее ладонями за ягодицы и притягивая к своим пылающим чреслам, двигаясь вперед и вверх по ее жаркой плоти. Чарити напряглась, задрожала. Прошло долгое мгновение, прежде чем она, обуздав свое желание, сумела выговорить слабым голосом:

– По бабушкиному рассказу… у меня создалось впечатление, что все это волшебство сосредоточено в основном в руках.

– В руках? – Голос Рейна отдавал дымной хрипотцой, он высился над ней и глядел в ее ошеломленное лицо.

– Бабушка жила с цыганами, когда была девчонкой, и набралась их мудрости. – Все внутри ее становилось текучим и жарким и медленно стекало туда, где таилась суть ее тела. – Бабушка сказала, что у некоторых мужчин руки волшебные. И могут превратить ночные труды в ночное волшебство. – Она подняла его руку и стала тихонько обводить пальцем контур его крепкой ладони. – Но не у всякого мужчины руки волшебные. В основном у цыган и французов.

– И ты полагаешь, что я тоже обладаю способностью творить это самое ночное волшебство?

Ее сияющие глаза стали вдруг глубокими, а губы сложились в обворожительную улыбку.

– Очень может быть. – Чарити потерлась щекой о его ладонь, глаза ее закрылись, и она ткнулась в эту ладонь, благоговейно поцеловала ее. Рейн удивился, когда сообразил, что она вспоминала об удовольствии, которое он доставил ей сегодня днем… рукой. – Мне нравятся твои руки, такие сильные и загорелые. Мне все в тебе нравится. – Чарити качнулась навстречу Рейну, прижимаясь к нему телом. – Ты такой твердый и такого мощного сложения. Я никогда и не думала, что тело может быть настолько прекрасным.

Желание вспыхнуло, взревело, распирая его изнутри. Он быстро наклонился и впился в ее губы поцелуем, сминая ее чувства, она же обвила руки вокруг него, вверяя себя ему. В следующее мгновение он оторвался от нее и, тяжело дыша, потянулся к тесемке, стягивавшей ворот ее ночной рубашки. Легкая ткань поехала с ее плеч, она подхватила ее дрожащими пальцами.

– Я хочу видеть тебя, ангел мой, – произнес Рейн тихо, но требовательно и принялся быстро и нежно целовать ее виски, шею, сокрушая ее сопротивление, выманивая позволение. – Мне безумно нравится смотреть на тебя. У тебя такая молочно-белая кожа, столь непохожая на мою. – Когда ладони его скользнули под ее раскрытую рубашку и стали потихоньку стягивать ее с плеч, она не протестовала. Руки его последовали за рубашкой вниз, по ее обнаженному телу, поглаживая и лаская, а взгляд его тянулся вслед, наблюдая за тем, как темные загорелые пальцы предъявляют права на округлые груди с тугими бутонами сосков.

Вдруг, прервав поцелуй, он замер и спросил, почти не отрываясь от ее губ:

– А где… твой пес?

– За дверью, в коридоре. – Чарити поднялась на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ и сильнее прижаться грудью к его ладоням. Однако Рейн по-прежнему медлил, и тогда она поняла и улыбнулась: – С дверной щеколдой собаке не справиться. Даже Вулфраму.

– Ну не знаю, не знаю. Может, и так, – прошептал он, и пальцы его вновь пришли в движение, сомкнулись на тугих сосках, так что она ахнула и изогнулась всем телом. Нахлынул жар, вздулся волной внутри, готовя Чарити к наслаждению, которое должно было последовать, потому как любовь их не могла не достичь совершенной полноты сегодня и не скрепиться печатью плотской близости. Ласки его сместились к талии, к крутым бедрам, ладони легли на ее мягкие ягодицы. Рейн чуть приподнял ее, наслаждаясь застенчивой готовностью, с какой тело ее отзывалось на его прикосновения.

Время пришло, понял он, поднял девушку на руки и понес к кровати. Освещенная лунным светом, Чарити сияла мраморной белизной, но за этим прохладным совершенством скрывалось буйство страстей. Ее волосы водопадом рассыпались по подушкам. Руки его неловко стали снимать одежду.

Взгляд ее скользнул по напрягшимся мышцам его спины, когда он наклонился, чтобы снять с себя штаны. Было видно, как ходят мускулы плеч под тугой бронзовой кожей. На пояснице и ягодицах кожа была совсем белой. На одной ягодице красовалась большая красная отметина – та самая рана, которую она столь заботливо промывала и перевязывала. Когда он подошел и посмотрел на нее, упиваясь ее красотой, она прошептала:

– Иди сюда… и сотвори для меня волшебство.

Он опустился на постель и лег в ее объятия, вжав ее спину в ткань простыней, прикрыв ее прохладные груди темным одеялом страсти. Он принялся целовать ее, сначала игриво покусывая губы, затем впился в ее податливый рот глубоко и страстно. Сладостный аромат ее знойного дыхания ударил ему в голову, заполнил грудь.

Поцелуи и ласки сменяли друг друга, потихоньку смещаясь к ее плечам, затем к груди. Ритмичные, нежные движения его пальцев, сжимавших один сосок, почти сливались в ее сознании с движениями его языка, целовавшего другой. Раскручивающаяся спираль наслаждения заполняла все ее тело, начинаясь с макушки, спускаясь вниз и сворачиваясь в клубок вокруг средоточия ее женского существа. Предвкушение пенным потоком залило ее сокровенную плоть, и она сильнее прижалась к его жарко налитым чреслам, чувствуя, как сжимается пустота внутри ее, снова ища чего-то.

Ладони его скользнули на ее живот, ноги, лаская и ощупывая, изучая формы ее тела, делая маленькие открытия: что, например, по краям ее грудей и под коленями у нее были особо чувствительные места, и если пальцы его прикасались к ним, то она начинала задыхаться и дрожать всем телом. А потом ее руки лениво, сонно, знойно стали платить ему той же монетой за проявленное любопытство… и доставленное наслаждение.

Тела переплетались, чувства сливались, наслаждение все возрастало, и Рейн с Чарити, следуя ни на что не похожему узору-образцу, выведенному судьбой, принялись ткать узор любовного наслаждения.

Чарити открылась Рейну, приветствуя тяжесть его тела, обращая его силу в собственное могущество, по мере того как он вторгался в ее трепетавшую мягкость. Он обхватил ее, окружил своим телом, впитывая ее ласку и отвечая нежностью. Они выгибались и напрягались, следуя ритму инстинкта, обмениваясь ощущениями и открытиями, пока наконец в какой-то момент не началось подлинное соединение их тел. Медленно, наступая и отступая, как волна, его напряженная плоть вторгалась в податливый жар ее тела, растягивая и заполняя ее, вздымаясь внутри ее наперекор ее нетронутости. Полушепот-полустон сорвался с губ Чарити, коснулся слуха Рейна, заполнил его мысли, его грудь. Это была капитуляция, и вместе с тем наслаждение и радость, заключенные в едином тихом и обволакивающем звуке, который эхом разнесся по его крови и отдался в сердце.

Выгибая спину, Рейн приподнимался над ней при каждом движении, поднимая и ее с собой, а Чарити все крепче цеплялась за него, охватывала ногами. Снова и снова шепча его имя, она впитывала напористую энергию его тела и парила на крыльях его желания. Все выше взмывала она и горела все ярче, пока тело ее и все чувства не потряс взрыв и все стало немыслимо белым и беззвучным… ослепительным. И сквозь слепящую пелену пыла и освобождения почувствовала, как выгибается, сокращается и его тело, обретающее свое собственное освобождение внутри ее.

Все разноцветное, поняла вдруг Чарити, когда сердце ее начало биться снова, ее словно омывают потоки прекрасных текучих цветов. Из всеобъемлющего белого явились бледно-желтые тона, налившиеся вдруг яростно-золотым сиянием, которое, краснея, обращалось в оранжевый, малиновый, темно-коричневый. По мере того как дыхание ее становилось спокойнее, другие, красные, тона стали отдавать в голубизну, превращаться в винно-багряные, густо-лазурные, ярко-фиолетовые. Это было точно так, как рассказывала бабушка: цвета… и любовные наслаждения.

– Это волшебство, – прошептала Чарити.

– Так и есть, ангел мой. – Рейн очень нежно вышел из нее и лег на постель рядом. Он притянул Чарити к себе, прижал к груди, обнимая и наслаждаясь прикосновением ее влажной кожи. – Хотя, мне кажется, одних рук тут маловато.

Она подняла на него потемневшие, блестящие глаза.

– Тут должно участвовать и сердце, да? Рейн улыбнулся в ответ.

– И сердце.

Улыбка земного ангела расцвела на губах Чарити, кончиками пальцев она коснулась его бархатистых губ. Теперь Рейн Остин принадлежал ей, так же как и она – ему. Он поймал ее руку, поцеловал ее. И вместе они погрузились в сладкий, жаркий сон.

Чарити проснулась от непривычного, но приятного ощущения, что Рейн обнимает ее тело. Приподняв голову, она стала смотреть на него в серебряном свете луны, изумляясь тому, как причудливо соединялись в нем сила и нежность и как это притягательно.

Рейн. Он как раз такой мужчина, какой ей нужен. Его появление вырвало ее из пучины горя и душевной муки. Помогая своему подопечному, она выпустила на свободу женщину внутри себя, повзрослела, набралась опыта. Он дал ей возможность проявить инстинктивное стремление ухаживать и помогать. А теперь вот ввел и в могущественный мир ночного волшебства… и любви.

Многие из тех восхитительных вещей, которые произошли с ней во время сегодняшней любовной бури, все еще оставались не до конца понятными, однако она догадывалась, что события этой ночи были гораздо важнее, чем просто наслаждение, которое дарят друг другу. В течение какого-то времени она чудесным образом видела его глазами и слышала его ушами, испытывала те же чувства, была частью его тела. А он получил долю в ее ощущениях и чувствах. Она закрыла глаза и, наслаждаясь близостью его тела, снова погрузилась в сон.

Во время этого волшебства любви Чарити поделилась с ним и своим телом, и наслаждением, и любовью…

Чарити выскользнула из ослабевших объятий спящего Рейна, уже возле двери бросила нежный взгляд на его мускулистую грудь и взъерошенные волосы, подняла щеколду и вышла. Коридор был пуст, серый бледный свет лился в него сквозь окно. Она остановилась, прислушалась. Только-только рассвело, и бабушка ее, вероятно, еще не просыпалась. Следовало бы уйти от Рейна пораньше, но когда она в первый раз попыталась выскользнуть из постели, он проснулся, и одно повлекло за собой другое… Он любил ее снова. Она улыбнулась, тронув пальцами припухшие губы.

Она поспешно пересекла коридор и нырнула в свою комнату. Мышцы приятно ныли, напоминая о непривычной работе. Нужно быстро помыться, и, пожалуй, она даже успеет… Не дойдя до кровати, Чарити вдруг замерла.

На ларе в изножье кровати сидела леди Маргарет. Лицо у старухи было серое, совсем как свет начинающегося дня, под глазами залегли темные круги – последствие бессонной ночи.

Сморщенные руки крепко сжимали концы шали. Старуха подняла голову и выпрямилась, не сводя глаз с измятой ночной рубашки Чарити, с ее растрепанных волос и нацелованных губ. Но не это, а дивный свет, которым, словно топазы, лучились глаза внучки, заставил ее сердце сжаться. Это был свет любви… так сияют глаза женщины, которая отдала свое сердце.

– Он… – Голос леди Маргарет прозвучал непривычно хрипло. – Он творил для тебя ночное волшебство?

Чарити закусила припухшую губу и кивнула, голос не повиновался ей. Из ее уст вырвался лишь шепот:

– У него волшебные руки, бабушка. Все было точно, как ты рассказывала… и даже лучше.

Леди Маргарет поднялась и, с трудом передвигая затекшие ноги, подошла к внучке.

– Он был добр к тебе, дитя мое? Чарити кивнула.

– Бабушка, пожалуйста… не сердись на меня.

На лице старой дамы были и нежность, и страдание. Молодые люди урвали себе кусочек любви, вкусили радости посреди горестей и бедствий. Можно ли ставить им это в вину? Слезинка скатилась по морщинистой щеке леди Маргарет, она обняла внучку и, не проронив ни слова, вышла из комнаты.

Солнышко и сладостный воздух весны лились в открытое окно спальни Рейна, будоража его чувства, наполняя душевной энергией. Он сладко потянулся. Он не испытывал такого спокойствия и удовлетворения уже… Черт возьми, никогда он не чувствовал себя так хорошо! И какое замечательное утро!

Он направился к умывальнику, на полпути, возле разворошенной постели остановился, пристально посмотрел на смятые простыни, и глаза его сверкнули. Теперь Чарити его. Она его ангел, его любовница и очень скоро станет его женой. Осталось убедить ее старую бабушку…

Он побрился, оделся со всей тщательностью в перемазанный травой сюртук, даже навел блеск на сапоги с поцарапанными голенищами и только после этого «пустился в столовую, где был накрыт завтрак. Мелвин сообщил, что мисс Чарити давно встала и хлопочет по хозяйству, и подал ему чай, овсянку, а также лепешки со свежим маслом. После завтрака старый слуга показал, как пройти в библиотеку, где леди Маргарет всегда в это время корпела над приходно-расходными книгами.

Он отворил громко скрипнувшую дверь, вошел и некоторое время стоял молча возле письменного стола, ожидая, пока старая дама заметит его. Когда она наконец взглянула на него поверх стареньких, поцарапанных очков в оловянной оправе, он сразу понял, что бабка Чарити прекрасно знает о причине, приведшей его сюда… и причина эта ей не нравится.

– Леди Маргарет, я хочу поговорить с вами как с опекуном Чарити… официально. Вы не могли не заметить, что за прошедшие недели я успел познакомиться с вашей внучкой довольно хорошо…

– Даже слишком, – буркнула старая женщина.

Рейн покраснел, но тут же взял себя в руки и продолжил:

– Я высоко ценю достоинства вашей внучки и имею все основания полагать, что и она относится ко мне с не меньшей…

– Вы затащили девочку к себе в постель, – без обиняков заявила леди Маргарет, сняла очки и вперила в виконта сердитый взгляд.

Он замер.

– Очень хорошо. – Он перешел прямо к сути, раз уж бабка Чарити не пожелала миндальничать. – Я хочу жениться на ней. Что касается финансовой стороны, я очень недурно обеспечен и не обременен никакими обязательствами, которые могли бы препятствовать браку. Я способен позаботиться о благополучии Чарити гораздо лучше, чем вы.

Леди Маргарет раздраженно прищурила глаза и принялась вертеть в пальцах очки, а затем начала теребить кроличью лапку и серебряный полумесяц, висевшие у нее на шее.

– Об этом и речи быть не может. Вы неподходящий жених для моей внучки.

Этот ответ попал в самое больное место: каким-то сверхъестественным образом старуха выбрала тот довод, которым потчевали его отцы самых знатных лондонских семейств. Он неподходящий жених? Даже здесь, в глуши, в этом полуразрушенном имении? Все его защитные реакции ожили. Он грохнул кулаком по столу так, что леди Маргарет чуть отпрянула в своем кресле. В этот момент он снова превратился в Остина Бульдога.

– Я дворянин, с титулом, получил должное образование и пользуюсь репутацией приличного человека; богат, кое-чего достиг в жизни… и не то чтобы был противен с виду! Какого черта вам еще надо? Вы что, рассчитываете заполучить в женихи принца Уэльского?

Упрямая старуха злобно сверкнула глазами:

– Вы самый невезучий человек из всех, кого мне доводилось встречать!

Рейн даже вздрогнул. Ему отказывают из-за его невезучести?

– При чем здесь вообще эта глупость? Да, я схлопотал пулю в зад, но если б не этот злополучный выстрел, меня не отнесли бы в ваш дом, я не познакомился бы с вашей внучкой и не захотел бы жениться на ней – так что не такой уж я и невезучий!

Но леди Маргарет вскинула подбородок:

– С вами обязательно что-нибудь случится, и сердце моей внучки будет разбито.

– И все? То есть вы просто боитесь, что я скоро отдам концы и сделаю ее вдовой? Ну так по крайней мере я оставлю ее богатой вдовой… – Он запнулся на полуслове. Чарити еще горевала по умершему отцу. Может быть, опасения старой дамы не так уже смехотворны. Он действительно был ранен. Ему представилось прелестное лицо Чарити, на котором написана тревога за него. И если с ним случится что-нибудь похуже огнестрельной раны… Но тут его бульдожья решимость подняла голову и быстро разогнала эти жалкие мыслишки. – Ничего со мной не случится, и нечего тут каркать. – Все черты его лица словно заострились, и на нем появилось выражение легендарного остиновского упрямства. – Ваша внучка считает, что я подхожу ей лучше некуда. И я женюсь на ней… и буду спать с ней, и она нарожает мне детей, и я буду наслаждаться семейной жизнью… и доживу до таких преклонных лет, что самому противно станет. Так все и будет, с вашего благословения или без оного.

Старуха посмотрела на это лицо, выражавшее нечистивейшее упрямство, на выпяченную челюсть, на страстный огонь, пылавший в серых глазах, и поняла, что уже не в ее силах поправить дело.

– Если Чарити примет ваше предложение, я не стану говорить «нет».

Когда Рейн вышел из библиотеки, на губах его играла довольная усмешка. Разговор прошел не так уж плохо, решил он. Теперь нужно только отыскать Чарити и сделать ей предложение. И он сразу увидит, как в глубине ее глаз загораются эти чудные искорки, и заключит ее в объятия… Господи, да он же стал горячий, как печь, от одной только мысли о ней!

Мелвин с минуту чесал в затылке, соображая, затем объявил, что не так давно видел, как молодая хозяйка проходила мимо огорода. Но Чарити там не оказалось. Рейн окинул взглядом хозяйственные постройки. Так как и это результатов не дало, он решил наведаться на конюшню – не помешало бы, кстати, проверить, как там поживают его лошади, которых доставили из города.

В конюшне ее не было. Потратив несколько минут на осмотр своих чистокровных вороных, он пошел прочь, но остановился в дверях, чтобы одернуть жилет.

И тут он краем глаза уловил какое-то быстрое движение. Голова его мгновенно обернулась в ту сторону. Но нет, это была не блондинка в черном, не она. Это был мужчина, малорослый худенький заморыш в серых обносках и старых сапогах. И было что-то в его полусогнутой фигуре и опасливости движений, что наводило на мысль – человек от кого-то прячется. Он остановился возле угла хлева, и вдруг из-за этого самого угла появилась чья-то рука и поманила его. Заморыш тут же нырнул за угол вслед за скрывшейся рукой.