Текст книги "Леди Удача"

Бедному графу помогли выбраться из зала; окно же представляло собой горящие врата, и пламя распространялось дальше. У кого-то вырвался сдавленный вопль «Пожар!», но затем несколько джентльменов храбро ринулись на горящие шторы, содрали их с карниза и буквально в секунду затоптали пламя. Опасность была позади, однако несколько дам успели слегка угореть и их пришлось выводить из зала. Герцог Сазерленд поспешил явиться к месту происшествия, быстро оценил размеры ущерба, затем приказал музыкантам играть, а лакеям прибраться.

Во все время этого происшествия Чарити стояла у стены, словно одеревенев, и невидящими глазами смотрела перед собой; в себя она пришла, только когда увидела, что к ней идет Рейн в сопровождении Эверли Харрисона. Молодые люди тяжело дышали и вытирали носовыми платками вымазанные сажей лица и руки. Оба они оказались в числе инициативных джентльменов, спасших зал от настоящего пожара.

– Опасность… позади? – Лицо ее было бледно, колени подгибались. Она вцепилась в рукав мужа.

– Пламя сбили сразу же, волноваться не о чем. – Он заглянул в потемневшие блестящие глаза жены, и улыбка на его веселом лице стала натянутой, а потом и вовсе пропала.

– Рейн, ты же мог пострадать, – прошептала она охрипшим голосом.

– Но все закончилось хорошо.

Ее пальцы вцепились в ткань его рукава, глаза наполнились до боли знакомой тревогой. Он мысленно застонал и взял ее руку в свои.

– Подумаешь, старые шторы… еще и перекрашенные… Герцог мог бы завести себе гардины и получше.

– Ручаюсь, сам Сазерленд настоял на этих дополнительных канделябрах. Он страшно гордится, что умеет, как он выражается, «создавать атмосферу», – подхватил Харрисон и повел носом – от его одежды тоже несло дымом. – Все началось с канделябра, который опрокинул старик Брионесс… – Он понизил голос до заговорщицкого шепота. – После того, как у него лопнули панталоны на заду. Старик сегодня был в ударе – просто ходячая катастрофа.

Катастрофа. Слово это словно пронизало Чарити. Она напряженно выпрямилась. Несчастья шли по нарастающей: еще чуть-чуть – и особняк герцога сгорел бы дотла! Избегая смотреть в глаза мужу, она отчаянно цеплялась за доводы рассудка. В последние несколько дней дома царили мир и покой, и там, в безопасности, так легко было подчиняться упрямой логике Рейна, но теперь, во время их первого выхода в свет, вся убежденность ее куда-то подевалась, ушла, как почва из-под ног!

Рейн наблюдал, как жена борется с собой, и внезапно ее тревога частично передалась и ему. Плечи у нее были напряжены, прекрасное лицо осунулось. Рука Рейна сама собой сжалась в кулак. Его так и подмывало броситься в бой за свою Чарити. Но с кем? Соперник, отнимавший у него жену, был неуязвим для кулаков, неподкупен, неподвластен воле смертного человека… это был страх, живший в ее душе, и ее убежденность, что она воздействует на окружающих разрушительно.

Через плечо Чарити он заметил леди Маргарет, в страхе спешившую к ним. Нельзя допустить, чтобы Чарити увидела лицо своей бабушки, а потому, объявив, что им обоим необходимо глотнуть свежего воздуха, он быстро вывел жену за дверь.

Когда они спускались по парадной лестнице, им повстречались два подвыпивших молодых человека. Оба молодца во все глаза пялились на юных леди, которые поднимались впереди них, и не смотрели себе под ноги. Один из молодых людей споткнулся о ковровую дорожку, покачнулся, схватился за приятеля, и тот, потеряв равновесие, врезался в стену… отчего большой портрет одного из предков герцога дрогнул, с грохотом свалился и покатился по ступеням изогнутой лестницы, и только в самом низу упал плашмя, в аккурат на лакея, который стоял у подножия лестницы и возился с веревками одной из громадных хрустальных люстр: самое время было опустить люстры, чтобы поправить фитили свечей, пока гостей рядом не было.

Рейн, встревоженный этой суматохой, поспешно потянул Чарити вниз, и только они успели пробежать несколько ступеней, как сбитый с ног лакей выпустил веревку… Раздалось тонкое позвякивание, затем странный звук. Рейн задрал голову и в следующую долю секунды отскочил в сторону, увлекая за собой Чарити.

Медная люстра грохнулась об пол, со звоном брызнули осколки хрусталя. Звук этот проник в самые дальние закоулки дома, и скоро целая орава прислуги примчалась посмотреть, что случилось. Одна из громадных люстр лежала на полу, среди моря хрустальных осколков. А вокруг теснились люди, и на их лицах были написаны изумление и испуг…

Чарити прижалась к Рейну, сердце ее колотилось. Он приобнял ее, заглянул в лицо, спросил, цела ли она. Она смогла в ответ только кивнуть. Он провел ее сквозь толпу, мимо метавшихся в панике слуг, свернул в один из пустых коридоров и нашел наконец спокойный уголок в дальнем конце длинной, с рядом высоких окон галереи, где сжал трепещущее тело жены в объятиях.

– Рейн! – Она словно очнулась и сразу принялась лихорадочно ощупывать его плечи, грудь, голову. – Ты цел?

– Со мной все в порядке, ангел мой. – Он схватил руки жены, поднес к губам, счастливый оттого, что она испытывает такое облегчение. Но скоро выражение ее лица изменилось, на нем изобразился ужас, и он почувствовал себя так, будто его сильно ударило в грудь.

– Рейн, ведь тебя чуть не убило! – едва выговорила она.

– Чарити, меня даже не оцарапало! Это была случайность, глупая ошибка… – Он осекся, заставил себя подавить разгоравшийся гнев. – Я жив и здоров…

– Это ненадолго! Неужели ты не понимаешь? Сначала Глория и пожар, а теперь еще и люстра… Нельзя мне было приезжать на этот бал! – Она резко отстранилась от него. – Мы должны уехать… сию же минуту! Прошу тебя, Рейн! – Она отвернулась, но он поймал ее за локоть.

– Чарити, ты ничуть не виновата в том, что произошло. Два дурака на лестнице свалили картину, картина покатилась вниз…

– Это дурная примета. Когда падает портрет, это к смерти. И тебя чуть не убило буквально в следующую секунду!

– Опять проклятые приметы! – Ему хотелось как следует тряхнуть жену и обнять ее. У него сердце разрывалось от жалости к ней и одновременно душила ярость. Гнев и сострадание бурлили в его душе, образуя гремучую смесь.

– Если ты сейчас же не отвезешь меня домой, я пешком пойду, до самого Стэндвелла, – выдавила наконец она.

Вот оно. Ультиматум. Этого-то он и боялся. Но тут взбунтовался его здравый смысл, да и обуздывать себя ему надоело. Терпение его лопнуло. Хватит разговоров, доводов и убеждений.

– Мне осточертели твои дурацкие приметы, Чарити Остин! – зарычал он с такой яростью, что жена содрогнулась. – Нет никаких джинксов, глупая ты баба! И я тебе это сейчас докажу!

Он выпустил ее так резко, что она покачнулась, и тут же, повергая ее в изумление, содрал с плеч свой элегантный сюртук и вывернул наизнанку. А затем, бешено сверкая глазами, сунул руки в рукава вывернутого сюртука и с вызовом улыбнулся жене.

– Р-Рейн? – Стараясь не показать своего изумления, Чарити нахмурила брови и сердито спросила: – Ты что это такое делаешь, а?

– Я собираюсь доказать тебе, что все твои приметы чушь собачья. – Он наклонился, снял с одной ноги элегантную бальную туфлю и отшвырнул прочь. Затем схватил жену за руку и потащил по галерее, широко, хотя и неуклюже, шагая.

– Рейн, ты что, с ума сошел? Сейчас же приведи себя в порядок! – Она попыталась вырваться, чтобы вернуться за отброшенной туфлей. – Это страшно плохая примета – ходить в одном башмаке…

Он притянул ее к себе.

– Я знаю.

Ужас ее рос и набирал силу, а муж все тащил ее вперед, как она ни упиралась, любезно раскланиваясь с гостями, попадавшимися на пути.

– Рейн! Остановись сейчас же!

Она попыталась замедлить их стремительное продвижение по залам, чтобы сохранить хоть видимость приличия, но он дернул ее за руку, втащил за собой в гостиную и стремительно пошел сквозь толпу гостей, повергая общество в изумление своей единственной туфлей и вывернутым наизнанку сюртуком. С трудом поспевая за мужем, Чарити гордо подняла пылавшее лицо и расправила плечи, когда они оказались перед герцогом и герцогиней Сазерлекд, которые были слегка ошеломлены количеством свалившихся на их дом напастей. У Чарити екнуло сердце, когда она увидела, как герцог в изумлении раскрыл глаза.

– Простите, Оксли, но вам известно, что у вас сюртук надет наизнанку? – нерешительно заметил герцог.

– Прекрасно известно, ваша светлость. – Рейн улыбнулся самым очаровательным образом, поцеловал руку герцогине и быстро повел Чарити к выходу.

Леди Маргарет заметила, что после пожара Рейн увел Чарити из злосчастного зала. Озабоченная старуха поспешила вслед за ними… но тут раздался ужасный грохот, звон стекла —• добежав до вестибюля, она увидела изуродованный портрет и разбитую люстру. Чарити с мужем должны быть где-то поблизости, поняла старуха, и в панике принялась метаться по всему дому в поисках внучки и зятя.

Наконец она увидела их – в тот самый момент, когда Рейн тащил жену вон из зала. У Чарити на Лице застыл неподдельный ужас, у Рейна сюртук был надет наизнанку, и он шел в одной туфле. Сейчас произойдет что-то ужасное! Но пока старуха сумела протолкнуться сквозь толпу гостей, все еще топтавшихся вокруг разбитой люстры, ее внучки и зятя и след простыл. Старуха подняла глаза, в отчаянии потрясая руками, и увидела, что прямо на нее идет леди Кэтрин.

– Какой бес вселился в моего внука? – процедила леди Кэтрин сквозь зубы, не забывая любезно улыбаться встречным. – Вдруг влетел в гостиную как безумный, в сюртуке наизнанку, таща за собой Чарити чуть не волоком, сказал два слова герцогу и снова умчался…

– Беда, беда будет… – Леди Маргарет пыталась собраться с мыслями.

– Беда – это слабо сказано. А впрочем, за всей этой суматохой о дикой выходке моего Оксли, пожалуй, и забудут…

– Мне надо как можно скорее попасть домой! Нужна карета! Где бы нам взять карету? – Леди Маргарет заметалась, засуетилась, безумными глазами оглядывая толпу. Внезапно ее осенило. – Ну конечно, у Тедди!

Сказано – сделано, Леди Маргарет мгновенно отыскала брага и насела на него самым бессовестным образом. Леди Кэтрин пришла от такой затеи в ужас, однако сочла за благо благоразумно помалкивать, и только когда обе старухи уселись в герцогскую карету, роскошное ландо, позволила себе заметить:

– Вообще-то все шло довольно неплохо, пока мой Оксли не вздумал вдруг выкинуть такую штуку. С ума он сошел, что ли?

– Он не сошел с ума. Тут всякий стал бы штуки выкидывать… и не до такого дойдешь.

Леди Кэтрин в недоумении уставилась на леди Маргарет. Вдруг молния полыхнула в небе, и в ее бледном свете леди Кэтрин увидела, что на побелевшем лице суеверной старухи написан неподдельный страх.

– Моя Чарити приносит беду, – пояснила леди Маргарет хриплым от волнения голосом. – Это из-за нее упала люстра.

– Какая нелепость! Это прелестное дитя, ваша внучка, и вдруг приносит беду? Какая глупость! И вообще жена моего внука никоим образом не может иметь отношения ни к чему дурному. Надо же такое выдумать! – Леди Кэтрин фыркнула с подчеркнутым пренебрежением. – Это вам, милочка, примерещилось, потому что вы нанюхались ваших тухлых куриных селезенок…

– Печенок! – огрызнулась леди Маргарет.

– Ну уж не знаю, что у вас там, под пелериной, так воняет.

Глава 22

Гроза собиралась весь вечер. Порывы ветра сбивали с ног, молнии сверкали в тяжелых тучах, нависавших все ниже. Гром рокотал и рычал, отчего небо казалось живым существом, и лошади от этих раскатов шарахались, пятились и прижимали уши. Надо было скорее отыскать свою карету, и Рейн бесцеремонно тащил Чарити за собой… А в ее душе тоже собиралась гроза. Внезапно она замерла на месте.

– Смотри, смотри, как лошади пугаются меня!

– Ну конечно, тебя они пугаются, как же! А молнии и гром тут вовсе ни при чем! – рявкнул Рейн, выходя из себя.

Он почти силой запихнул жену в карету и заорал кучеру:

– Пошел!

Чарити сидела, забившись в угол, разрываясь между страхом за мужа, который так глупо подвергал себя опасности, искушая удачу, и гневом на него за безрассудство. Молнии в небе вспыхивали все чаще. Карета мчала по улицам во весь опор, срезая углы, и всякий раз, когда экипаж опасно накренялся, у Чарити замирало сердце. Лицо Рейна было полно яростной решимости. Кто знает, что он еще натворит, когда они окажутся дома?

Первые крупные капли дождя упали на землю как раз в тот момент, когда они подъехали к дому. Рейн потащил ее за собой к крыльцу, ворвался в дом и ринулся как безумный прямо в столовую. Там он сразу же кинулся к солонкам, стоявшим на буфете. Не успела Чарити и глазом моргнуть, как он открыл одну солонку и рассыпал всю соль по полу.

– Нельзя, нельзя просыпать соль! – Чарити рванулась, чтобы взять щепотку и скорее кинуть через плечо, но Рейн не позволил.

– Ну какая беда может произойти от рассыпанной соли? Чарити, подумай сама! В худшем случае кто-нибудь на этой соли может поскользнуться. – Выражение ужаса, застывшее на ее лице, только подстегнуло его. – Это просто суеверие! Просыпать соль нехорошо только по одной причине: негоже переводить добротный продукт!

– Рейн, так нельзя!

– Можно! – Глаза его сверкали, он явно собирался отвести наконец душу на сверхъестественных силах, которые так осложнили его семейную жизнь. – Нельзя жить с женой, которая тебе жена только наполовину… и любит тебя в пол сердца. Я не хочу вечно жить среди дурацких примет, среди судьбоносных солонок и роковых трещин! Я не буду так жить, Чарити, и не верю, что тебе это под силу. И ты можешь выбрать здравый смысл и свободу… – Он умолк. Выпустил ее. А затем, печально глядя на нее, договорил тихо: – И любовь. Ты можешь выбрать жизнь и меня. Душевная мука, замешательство, любовь к мужу – все перемешалось в ее душе, и бурлило, и теснилось в мозгу.Неужели можно забыть обо всех тех несчастьях, причиной которых она была? Сказать себе, что это все совпадения, или сделать вид, что вообще ничего не происходило? Она дрожала всем телом. В ее сверкавших, как топазы, глазах была мука.

– Скажи это, Чарити, – прошептал он, стараясь голосом выразить, как она нужна ему. Его взбудораженные чувства воспринимали каждый нюанс борьбы между страхом и надеждой, происходившей в ее душе. Когда она отвела взгляд, он чуть не умер от огорчения. – Что ж, придется мне тогда вступить в бой с твоими дурацкими приметами! Сейчас я им задам жару!

Он снова схватил Чарити за локоть и потащил в свой кабинет. Там взял приставную лесенку, которая служила для того, чтобы добираться до верхних полок книжных шкафов, поднял над головой и помчался к главной лестнице. Он бежал под приставной лесенкой, а ведь это очень дурная примета – проходить под лестницей.

– Прошу тебя, Рейн, опусти лестницу… ты даже не представляешь, что может случиться! – Она кинулась вдогонку за мужем и, раздираемая тревогой и гневом, крикнула: – Прошу тебя, давай поговорим…

– Мы уже поговорили.

Он взлетел одним махом на второй этаж, все так же держа приставную лесенку над головой, промчался по коридору, ворвался в их спальню. Приостановился, оглядываясь вокруг, соображая. Затем прислонил лесенку к балдахину их кровати, встал под ней и стоял так целую бесконечно долгую минуту. Затем встрепенулся, вспомнив что-то, быстро подошел к камину, вытащил старые баш-маки, которые Чарити поставила там в день своего приезда, отнес их к окну… и выкинул в бушующую тьму за окном. За этой парой последовала та, что Чарити припрятала за занавеской, за башмаками – сковорода с углями, извлеченная из-под кровати, и веточки омелы с полога. Гроза бушевала, ветер врывался в открытое окно, а Рейн сметал соль с подоконника. Закончив, он смел дорожку из соли у камина, намереваясь покончить со всеми суевериями и предрассудками раз и навсегда.

Чарити смотрела, как муж расправляется с охранительными талисманами, расставленными ею на счастье, и у нее было такое чувство, что он отрывает их от ее души. На нее нахлынули воспоминания детства и девичества, запахи и звуки, сопровождавшие миллионы мелких ритуалов, составлявших их повседневную жизнь в Стэндвелле.

Вспомнились и «счастливые» серебряные наперстки, и строгий запрет: «Никогда не зашивай ничего прямо на человеке, не то пришьешь беду». И истории про деревянные ложки, метлы, яйца, самые обыденные предметы, обладавшие волшебными свойствами, считалки и стишки, которые были обрывками древних заговоров, объяснявшими мир и учившими жить в нем, угадывая будущее. Ей казалось, она даже чувствует аромат сушеных трав и лекарственных растений, пучки которых висели по всем углам их дома.

Но из темных уголков ее сознания выползли и воспоминания помрачнее – о долгих ночах, когда она лежала одна в своей огромной холодной постели, не в силах уснуть из-за страха перед гоблинами, которыми, волей вездесущих суеверий, была населена темнота вокруг. Сколько раз отец успокаивал ее, говорил: и после самой длинной ночи все равно наступит утро. Она вспомнила, как ребенком молилась с лихорадочной истовостью, прося Бога, чтобы заставил утро наступить поскорее и спас ее от ночных страхов. Сознание ее снова вдруг оказалось во власти этой непроглядной тьмы…

Спальню освещал жутковатый свет молний, которые сверкали в небе, почти не переставая. Дождь лил как из ведра, струи его лупили в стекла, от ударов грома содрогалось все вокруг. Разгул стихий за окном подхлестывал бурю, бушевавшую в ее душе.

Неужели все это в действительности было обыкновенной солью, старыми башмаками, просто сухими листьями? Ей казалось, голос отца проговаривает за нее эти мысли. Ну, как эти предметы могут защитить человека от горя, или болезни… или смерти? Отца-то они точно не уберегли…

Рейн увидел, как внезапно побледнела жена и ужас исказил черты ее прелестного лица. Он чувствовал, что она ускользает от него, погружается в бездну своих страхов, и, совсем потеряв голову от отчаяния, снял башмак к быстро пошел к зеркалу в полный рост, тому самому, перед которым они стояли в знойный полдень. Он размахнулся, ударил, и зеркало разлетелось на куски. Чарити вскрикнула.

– Ах, только не это! – Она подбежала к мужу, схватила за рукав и стала оттаскивать от зловеще поблескивающих осколков. – Разбившееся зеркало – это же семь лет счастья не видать! А уж разбить зеркало… Обязательно случится беда с…

– Ничего со мной не случится! – Он схватил жену за плечи. – Черт побери, Чарити. Нет ничего волшебного ни в зеркалах, ни в подковах, ни в вонючих амулетах! Никакой мистической силы – ни хорошей, ни плохой – не заключено ни в словах, ни в обычаях. Ты принесла мне только хорошее, Чарити. Мой дом стал уютным, моя постель согрета, мое сердце ожило – я даже не ожидал такого, даже не подозревал, что так может быть. Я люблю тебя…

– Мой отец тоже любил меня… и погиб! Ах, Боже мой, Рейн, неужели ты не понимаешь – ведь он из-за меня погиб! – Это признание вырвалось из самой глубины ее души, и выкрикнула она его срывающимся голосом. – Отец потерял все, остался только Стэндвелл, само имение, и ему волей-неволей пришлось заняться контрабандой. Он вышел в море в ненастье, а я своей рукой затушила в ту ночь фонари, по которым он должен был вести лодку к берегу. – Ужасная правда эхом отдавалась в ее мозгу, в сердце. Бесслезные рыдания сотрясали тело. – Неужели ты не понимаешь? Это я убила его.

Эти слова и мука, исказившая ее лицо, ошеломили его, но только на мгновение. И сразу вспыхнула мысль: вот он, ключ к проблеме! Смысл ее слог дошел до него. Его жена совершенно искренне считает себя виновной в гибели отца и, хуже того, полагает, что она убила его своей рукой! Не в силах вздохнуть, он смотрел на жену, на страдание в ее глазах. Впервые он понял, какой страшной силы были горе и чувство вины, заставившие ее принять неприемлемое … поверить в то, что было за пределами здравого смысла. Горе заставило ее искать сверхъестественные объяснения тому, что было бесповоротно, как смерть… И суеверие предоставило такую возможность.

– Чарити, ты не виновата в смерти отца. – В голосе его звучала сила убежденности. – Виноваты чертовы скалы, ветер и море…

– Нет! – Она отчаянно затрясла головой и попыталась вырваться из его рук, но он держал ее крепко. – В ту ночь я случайно зашла в одну из комнат – ту самую, где потом лежал Стивенсон, – и увидела, что на подоконнике стоят два горящих фонаря. Я подумала, что это Мелвин по старческой забывчивости оставил их в пустой комнате, и потушила. А это и были сигнальные фонари, по которым отец должен был плыть назад. Так что сам видишь, я и в самом деле была причиной несчастья.

Мощный разряд молнии полыхнул в небе, и за ним последовал оглушительный раскат грома. Гроза! Ведь и тогда была гроза, которая отняла у нее отца! Молнии, ветер и буря… и опасность. Рейн уже дважды подвергался опасности сегодня вечером… Неужели все повторяется? Если она немедленно не уйдет от мужа, с ним случится что-нибудь ужасное. Она снова забилась в его руках, и ужас отчаяния придал ей такой силы, что она сумела вырваться.

– Не подходи – ты должен держаться от меня как можно дальше!

И в следующее мгновение он принял решение. Он кинулся на жену и, не обращая внимания на ее испуг и крики, потащил вон из спальни, и дальше, по коридору, и вверх по темной лестнице в конце его… один марш, потом второй, очень узенький, по винтовой лестнице, ступеньки которой скрипели в пугающей темноте. Он тащил ее вверх, навстречу Грозе.

– Что ты делаешь? Пожалуйста, пойдем назад! – молила Чарити.

Но он дернул ее за руку и вытащил за дверь, и они оказались на чердаке, просторном, освещенном сполохами молний. В этом неверном зловещем свете казалось, будто что-то темное, громадное прячется по углам. Чарити совсем одеревенела от страха, и Рейн на руках донес ее до небольшой дверцы и поставил на ноги. Лицо его было едва различимым в колеблющемся бледном свете, но глаза горели как уголья.

– Я люблю тебя, Чарити. – Он сорвал с плеч сюртук и исчез за дверцей, которая вела на «вдовью дорожку». Вышел прямо в бушующую грозу.

– Когда ты вернешься… о Боже, нет! – Совсем рядом сверкнула молния, и ее шепот потонул в новом раскате грома. От ее заторможенности не осталось и следа. – Рейн! Вернись! Прошу тебя! Я согласна на все…

Его рубашка белела где-то впереди, во тьме. Он стоял, расставив ноги и расправив плечи, смело встречая гнев стихии. Струи дождя хлестали по лицу, ветер толкал его крупное тело. Он сумел обернуться к чердачной дверце, и на лице его, казавшемся призрачным в фантастическом свете молний, был вызов.

Она шагнула на скользкую деревянную дорожку, залитую дождем, – сердце у нее отчаянно забилось, замерло, застучало снова – и стала звать его, силясь перекричать рев бури, умоляя вернуться. Каждый раз, когда она выкрикивала его имя, раздавался удар грома… словно звонил по ее мужу как по покойнику. А он стоял, бросая вызов приметам, удаче, везению, самой природе и смерти…

На какое-то мгновение она потерялась, поддалась ужасу, стала тонуть в нем, захлебываться… продолжая цепляться за дверцу. Молния ударит в него… он умрет… так и не услышав от нее, что она любит его. В конце этой скользкой деревянной дорожки стоял и ждал Рейн, потому что его любовь к ней и желание освободить ее были сильнее жажды жизни.

Если он умрет, то зачем ей жить без него? И глупо жить вдали от него, если он останется в живых. Имело смысл только одно – пойти к нему, разделить с ним опасность, надежды и судьбу.

Она ринулась вперед по мокрой «вдовьей дорожке». Перильца скользили под ее руками, дождь бил в лицо, ветер рвал бальное платье, но она ничего этого не ощущала. Она преодолела последние несколько шагов и кинулась в его объятия. Глаза ей заливали дождь и горячие слезы, она подняла лицо.

– Я люблю тебя!

Волна восторга пробежала по его телу, ослабляя напряжение.

– Я люблю тебя! – крикнула она снова. И снова, и снова, с каждым разом все громче, все увереннее. – Я всегда любила тебя.

Руки его обвились вокруг жены, он притянул ее голову к своей груди, пытаясь защитить своим телом. Дождь и ветер хлестали их, а они стояли, бросая вызов приметам, и стихиям, и самой смерти… вдвоем.

Сколько они простояли так – несколько минут или часов? Вокруг были только струящиеся потоками воды лондонские крыши, и буря, а они обнимали друг друга, объединенные любовью.

Ветер ослабел – гроза стихала. Раскаты грома становились реже и тише, теперь можно было слышать шум дождя. Дождь сначала барабанил, потом стал шуршать по крышам, звякая по металлическим водостокам, шлепая по мокрым доскам «вдовьей дорожки».

– Чарити? – Казалось, даже голос у Рейна промок насквозь. – Что?

– Мы оба еще живы.

– Ты уверен? По-моему, так хорошо, как в раю!

– Не волнуйся, ангел мой, я совершенно уверен, что мы живы, – засмеялся он, приподнял ее лицо и коснулся губами рта. – Мы с тобой оба доживем до ста лет! – Это был прекрасный, жаркий поцелуй под холодными струями дождя. Потом он поднял ее на руки и осторожно понес обратно на чердак.

Перед винтовой лестницей ему пришлось позволить ей идти самой, но через каждые несколько ступенек он притягивал ее к себе в темноте и целовал до беспамятства. На третьем этаже он снова подхватил ее на руки и понес вниз.

– Они здесь! Наверху! – закричала в пролет лестницы леди Маргарет, завидев Рейна с Чарити на руках в конце коридора. Старуха опрометью кинулась им навстречу, но, увидев, что и внучка, и зять промокли до нитки, сообразила, что они были на крыше… в грозу! Она чуть не задохнулась. – Боже милосердный!

В следующее мгновение появилась, пыхтя и отдуваясь, леди Кэтрин.

– Где вас носило, скажите на милость? – Она нахмурилась, заметив, что с их одежды стекают струи, а с волос капает. – Мы с ума тут сходили от беспокойства!

– Да ну? – весело отозвался Рейн. – Как мило с вашей стороны проявить заботливость.

– Эта старая глупая цыганка, – продолжала леди Кэтрин, тыча пальцем в леди Маргарет, – столько мне понарассказывала про всяких джинксов и прочие ужасы, что я до сих пор сама не своя! Разумеется, я не поверила ни одному ее слову! Но гроза была такая ужасная…

– С вами все в порядке? – Глаза леди Маргарет встревожено перебегали с лица внучки на зятя и обратно. То, что Рейн нес Чарити на руках, старуха явно истолковала в самом мрачном смысле и сразу поспешила принять меры: подняла руку, намереваясь сделать тайный цыганский жест, но Чарити помешала ей.

– Бабушка, мы больше не будем делать ничего подобного под крышей этого дома. – Она ласково сжала ее руку и, глядя прямо в глаза, добавила: – Нам с Рейном это не нужно. Мы больше не будем привораживать везение, а станем жить своей жизнью.

Тут леди Маргарет заметила, как сияют счастьем лица ее внучки и зятя, и поняла, что все между ними отныне решено. Чарити выбрала здравый смысл, логику и рациональное видение мира, и ничего поделать с этим нельзя. Молодые люди вышли за пределы сферы ее влияния.

Слезы навернулись ей на глаза. Она чуть пожала в ответ руку внучки и выпустила ее.

– Если не хотите заработать воспаление легких, то вам надо сию секунду снять с себя мокрую одежду, – буркнула она.

Рейн засмеялся, лукаво поглядывая на старуху.

– Я и сам так думаю. – И он внес Чарити в их спальню. Леди Кэтрин поспешила прикрыть за молодыми дверь и обернулась к леди Маргарет. По сморщенным щекам суеверной старухи катились слезы.

– Что с ними будет, с нашими детьми? Что скажешь, злюка старая?

Леди Кэтрин подошла к ней и взяла за руки.

– Все с детьми будет хорошо, ворожея-энтузиастка. Пойдем-ка, я уговорю Эверсби, чтоб он принес нам с тобой немного бренди.

В темной спальне Рейн опустил Чарити на середину их огромной кровати и тут же набросился на нее.

– Рейн! – Она, смеясь, отталкивала его. – Что ты делаешь? Улыбка его стала еще лукавее, и, невзирая на протесты, он еще сильнее прижал ее к кровати.

– Разве это не очевидно? Или ты хочешь сказать, что я делаю что-то не то? – Он прикоснулся губами к прохладной нежной коже ее плеча и, целуя и покусывая, стал двигаться вдоль ключицы к ямке у шеи.

– Но мы с тобой совсем мокрые.

– Но ты мне нравишься такой. Или ты забыла?

Она задохнулась, когда его горячие ладони уверенно двинулись по мокрому шелку, так плотно облегавшему изгибы ее замерзшего тела.

– Вся постель промокнет… мы же испортим покрывало, – пролепетала она, но он закрыл ей губы поцелуем. – Но ты же слышал… что бабушка сказала, – наконец выговорила она между двумя жаркими поцелуями. – Ты должен снять с меня одежду!

Это он услышал и сразу поднял голову. Глаза его искрились, на губах блуждала улыбка.

– О Боже! Конечно. Как можно пренебречь советом старушки!

Он скатился с нее и мгновение спустя уже распускал шнуровку на спине платья. Платье соскользнуло с ее влажных, холодных грудей. Он замер, пожирая взглядом эти явившиеся на свет сокровища с розовыми сосками, затем положил на них свои большие теплые ладони.

– До чего же я люблю твои… легкие, ангел мой!

Жар объял ее, побежал по телу восхитительной волной.

– Снимай дальше… все снимай… до нитки.

Но он освобождал ее от мокрой одежды невыносимо медленно, предмет за предметом, старательно покрывая поцелуями каждую вновь обнажившуюся часть тела. Она ежилась, смеялась и просила его поспешить. Но он твердо решил помучить ее, и когда второй чулок был наконец снят, начал долгое, столь же невыносимо медлительное путешествие вверх по ее телу, делая остановки на всех «счастливых» местах.

Не в силах более терпеть, она рывком села на кровати и яростно принялась расстегивать его пуговицы. В мгновение ока он тоже оказался обнаженным. Повинуясь последней здравой мысли, он вытащил из-под нее промокшее покрывало и бросил на пол.

– А можно, я по-прежнему буду называть это волшебством? – застенчиво прошептала она.Он задрожал.

Внезапно она оказалась лежащей на спине, зажатая между атласом одеяла и мужским телом, сгорающим от желания.

– А как же еще можно это называть?

Она почувствовала, что его возбужденная плоть вжалась в ее бедра, раздвинула их и быстро сдвинула снова. Он изогнулся, застонал и ринулся вперед, продвигаясь внутри этих шелковистых ножен, созданных ею для него. А когда он добрался до вожделенной вершины, она ослабила хватку ног, вручая ему заслуженную награду. Он сделал еще одно движение, и тела их соединились.

Они задвигались оба в гибкой согласованности. Их обостренное восприятие росло и ширилось, переполняясь наслаждением. Еще раз, еще… и они вместе достигли пика, и взмыли ввысь, в область пылающих солнц и горящих звезд… сожженные и преображенные внутренним огнем… оставив окалину страхов и страданий позади.

Вместе они парили, свободные и навечно соединенные, вотканные безвозвратно в яркую, пеструю ткань своей общей судьбы. Их не разделяло ничто, у них не было ни тайных страхов, ни сомнений. Была только нерушимая связь, взаимное обязательство.