Текст книги "Психология проблемного детства"

Литература

1. Демоз Л. Психоистория. Ростов-на-Дону, 2000.

2. Неру Д. Всемирная история: В 3-х т. М., 1970, Т. 1.

3. Кречмер Э. Медицинская психология. М., 1995.

4. Фрейд А. Лекции по детскому психоанализу. М., 2002.

5. Леонгард К. Акцентуированные личности. М., 1981.

6. Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. М., 2005.

7. Фестингер Л. Теория когнитивного диссонанса. М., 2000.

8. Касьянова К. О русском национальном характере. М., 1994.

9. Лесгафт П.Ф. Избранные педагогические сочинения: В 2-х т. М., 1951. Т. 2.

10. Клейберг Ю. Социальная психология девиантного поведения. М., 2004.

11. Герцен А.И. Избранные философские произведения: В 2-х т. М., 1948. Т. 2.

12. Ли Д.А. Преступность как социальное явление. М.,1997.

13. Грищенко Л.А., Алмазов Б.Н. Побег из дома и бродяжничество. Свердловск. 1986.

14. Лисина М.И. Проблемы онтогенеза общения. М., 1986.

15. Долгова А.И. Проблемы профилактики криминогенных групп несовершеннолетних. // Вопр. борьбы с преступностью. М., 1980, № 2.

16. Мертон Р.К. Социальная структура и аномия. // СОЦИС, 1992, № 2.

17. Чалидзе В. Уголовная Россия. М., 1988.

18. Эриксон Э. Детство и общество. СПб., 1996.

19. Блохина Н.А. Понятие гендера: становление, основные концепции и представления. М., 2001.

20. Бендас Т.В. Гендерная психология. СПб. 2005.

Глава 3. Об измененной почве

Чем больше выражены отклонения, тем чаще обстоятельства вместо причин становятся запускающими факторами.

С.Г. Жислин

Самая гуманная, взвешенная в психологическом отношении, методически рациональная воспитательная ситуация должна быть еще и педологически грамотной. Психические возможности детей отличаются очень сильно, так что уравниловка возможна либо на достаточно низком уровне, либо с применением мощного давления. Это всем известно, понятно и неизменно переходит из учебника в учебник, как у врачей тезис, что лечить нужно не болезнь, а больного. С тем же успехом. Все прекрасно знают, что если врач умело обращается с личностью пациента, то чаще всего потому, что он просто хороший человек. И вовсе не оттого, что наши специалисты плохо обучены или как-то особо нелюбознательны. Дело в другом. Семиология (учение о симптомах), диагностическая техника, логика осмысления фактов и способы воздействия на человека, с одной стороны, и обучение знаниям, умениям и навыкам – с другой, базируются на разной основе.

Во-первых, ребенок может быть просто болен, и нужно кроме онтогенеза считаться с закономерностями патогенеза. Во-вторых, недостаточность мозговых ресурсов в связи с уже перенесенным поражением, когда она выражена достаточно сильно, требует рационального использования остаточных возможностей психики, где нужна реабилитация. В-третьих, особенности психического склада (фенотипическая экспрессия генотипического) могут настолько выходить за рамки общепринятого, что возникает потребность в коррекционном подходе – одном из типичных направлений педагогики. Каждый из трех перечисленных вариантов создает проблемы обучения и воспитания при любых обстоятельствах самому наигуманнейшему учителю. Тем паче – когда дети вынуждены приноравливаться к ненадлежащему воспитанию. Здесь количество вариантов девиантного развития многократно увеличивается по сравнению с простой педагогической запущенностью. И здесь психология выступает в роли некоего связующего звена между патогенезом и онтогенезом; ее представления о человеке одной границей выходят на медицину, а другой – на педагогику. В центре же остается переживание ребенка, ущербного от природы и обделенного судьбой.

Об издержках воспитания мы говорили в предшествующей главе. Там шла речь о неком отвлеченном образе и закономерностях возрастной психологии. Теперь нужно конкретизировать подходы, но чтобы сделать это нужно еще какое-то время потратить на общие вопросы. В частности, взглянуть на отклонения в состоянии здоровья безотносительно педагогической задачи. «Модельный закон об образовании лиц с ограниченными возможностями здоровья» принят 07.12.2002 г. на пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государств – участников СНГ, но в законодательстве России отраслевые формулировки не закреплены. Так что мы будем полагаться на категории, принятые научной общественностью за ключевые.

Организм как источник переживаний

Взаимодействие соматики и психики – целая отрасль медицины (психосоматическая). Организм – мощный источник тревоги. Но и тревога, возникающая в связи с жизненными обстоятельствами, может угнетать функции организма вплоть до реальной смерти. В обыденных же обстоятельствах оба эти начала, будучи выражены много слабее, взаимодействуют между собой, образуя некий ипохондрический фон. А что возобладает: расстройства функций на нервной почве или психическая подавленность как реакция на болезнь, зависит от индивидуальных особенностей характера и личности.

В самой общей форме и в максимально упрощенном варианте (стиль должен отвечать теме) это взаимодействие можно представить себе как соотношение двух энергетических полюсов жизни: организма, занятого обменом веществ, откуда в центральную нервную систему идет восходящий поток нервного возбуждения, сигнализирующий о витальной ситуации, и серого вещества головного мозга, получающего энергию от внешних рецепторов. Обычно в их прямом взаимодействии нет нужды. Симпатическая и парасимпатическая нервные системы, регулирующие гомеостаз, обходятся без переживаний. Их сигналы замыкаются на уровне среднего мозга (таламус, диэнцефалон), откуда следуют команды на изменение тех или иных функций автоматически, не отвлекая человека от общественно полезной деятельности.

Для иллюстрации мы приводим схему, которую взяли из книги Ф. Блума, А. Лайзерсона, Л. Хорфстедтера «Мозг, разум и поведение».

Рис. 17

Объектом внимания состояние организма бывает лишь в тех случаях, когда возникает угроза выйти за рамки гомеостатического равновесия. Инструментом привлечения сознания к проблемам вегетативного порядка являются витальные эмоции (голод, жажда, боль и т. п.). В обычном диапазоне они лишь задают жизни определенный тон («желудок – верный мой брегет»), а в экстремальном варианте выступают как источник страданий. Со своей стороны, мозг получает достаточно энергии внешних впечатлений, чтобы быть сильным генератором нервного возбуждения. Его мощности вполне хватает на то, чтобы подавлять физиологические импульсы («высокий дух тяготится телом»). Более того, страх, тревога, неуверенность в себе могут вмешиваться в ход обменных процессов (желчный темперамент, язвенный характер, нервная анорексия).

Естественно, взаимодействие центра и периферии осуществляется не напрямую. Вряд ли можно себе представить, что то или иное впечатление расстраивает работу конкретного органа. Как отметил Г. Селье, в роли промежуточной инстанции в их взаимодействии выступает механизм гуморальной регуляции. Психическое напряжение передается железам внутренней секреции, вырабатывающим гормоны, ответственные за жизненный тонус (адреналин, тиреотоксин, вазопрессин и т. п.). Они мобилизуют органы и ткани, но если делают это чересчур интенсивно, те оказываются не в силах работать на заданном уровне и выходят из строя в «месте наименьшего сопротивления». Так возникают психосоматические расстройства (нейродермиты, бронхиальная астма, язвенные колиты и т. п.).

Рассмотрим таблицу – рис. 18. На ней указаны основные функции, регулируемые с помощью и при посредстве гормонов. А также представлены основные железы, которые их вырабатывают. О функциональной характеристике отдельных желез можно также составить общее представление.

Тем, кто хотел бы углубить знания по этому вопросу, мы рекомендуем ознакомиться с книгой В. Тополянского и М. Струковой «Психосоматические расстройства».

О психологической природе витальных эмоций, связанных с переживанием нездоровья, нужно поговорить более подробно.

Дети и взрослые относятся к своему здоровью по-разному. У первых это по большей части сами расстройства, у вторых – переживания по поводу расстройств. Тем не менее, и у тех, и у других, всегда можно выделить четыре позиции: а) знания о наличии у себя болезни; б) ощущение болезни; в) чувство болезни; г) роль заболевания в социальном статусе.

Рис. 18

Знание приходит к человеку извне. Ему сообщают (сам он при этом может ничего не чувствовать) о том, что диагноз поставлен, и рекомендуют подвергнуться лечению (порой дорогостоящему и небезопасному). Он не в состоянии рационально оценить врачебную аргументацию и не лишен сомнений относительно ее добросовестности. Начинается поиск доказательств, отнимающий много внимания и сил. Тревожные предчувствия становятся постоянным спутником жизни. Сигналы о состоянии внутренней среды, раньше не доходившие до сознания, воспринимаются обостренно. Формируется ипохондрическая предрасположенность. Для педагогического психолога, естественно, важнее реакция родителей на информацию о болезни ребенка. Сами дети ориентируются на ощущение болезни, и если такового нет, их переживания будут отражать родительские. А у последних многое зависит от склонностей и акцентуаций характера. Тревожно-мнительные тотчас создают забор из разного рода опасений, примитивно-оптимистичные начинают искать пути преодоления разного рода нагрузками, недоверчиво-подозрительные ищут нетрадиционные схемы и т. п. Собственная позиция у детей формируется где-то между отроческим и подростковым возрастом, когда считать себя больным может быть и выгодно из расчета на поблажки, но неловко в глазах сверстников. Начинается период так называемой гиперкомпесации, когда вместо того, чтобы поостеречься, носители пороков сердца, циркулярной дистонии, хронической пневмонии стремятся в спортивные секции для того, чтобы заниматься боксом, хоккеем, прыжками в воду.

Ощущение болезни – глубоко субъективное переживание уже хотя бы потому, что боль – весьма своеобразный феномен. По сути – это эмоционально окрашенный сигнал о разрушениях в организме. И, казалось бы, все люди должны чувствовать его если не одинаково, то схожим образом. Но «хотя – как заметил А. Кассиль в своей книге «Наука о боли» – у нас нет никаких оснований считать, что люди, оглашающие своими криками своды больничных палат и поля сражений, чувствуют боль иначе, чем мужественно переживающие страдания», с фактами приходится считаться. В частности, как заметил Ч. Ломброзо, каторжники отличаются поразительным равнодушием к физическим страданиям. А В. Чалидзе, описывая нравы уголовной России, приводит тому яркие свидетельства. Да и долготерпение юродивых (Василий Блаженный ходил нагой зимой и летом) не вызывает сомнений. А когда речь заходит о современных людях, которые, как правило, не дожидаются появления боли, чтобы обратиться к врачу, а считают себя больными на стадии предвестников заболевания («идут на прием не за три месяца до смерти, как предки, а за два года до начала настоящей болезни»), субъективный момент еще заметнее. То же и с детьми. Родители некоторых детей готовы бить тревогу при малейшем недомогании, тогда как беспризорники живут в условиях, казалось бы, совершенно неприемлемых не только для нормальной, но и для обычной жизни. К этому остается добавить еще один фактор – ощущение болезни ребенка педагогом, который хочет списать на нее проблемы воспитания. Над детьми нависает угроза педагогической дискриминации. В лучшем случае, перспектива перевода в коррекционное или реабилитационное подразделение без достаточных оснований.

Чувство болезни – один из самых коварных феноменов, с которым приходится иметь дело. Речь идет о тревоге без соответствующего ощущения. В самой общей форме его можно представить себе как сигнал, возникающий на путях регуляции функций. Такое бывает, например, когда дефицит кислорода в мышце сердца задолго до появления боли вызывает страх смерти. Последний, не будучи связан с каким-то конкретным ощущением, окрашивает эмоционально все мироощущение в целом. Нередко человек настойчиво (и ошибочно) ищет причины нового чувства в обстоятельствах жизни, делая окружающих заложниками своих тягостных предчувствий. Еще заметнее этот феномен, когда в структурах среднего мозга, управляющим тонусом вегетативной жизни организма, появляется очаг возбуждения, посылающий необусловленные жизненной ситуации импульсы. Образно говоря, вверх идет поток нервной энергии панического (неосмысленного) страха, а вниз – некоординированные команды на мобилизацию, что выглядит как «вегетативный криз» (затруднение дыхания, спазм сосудов, потливость, тошнота и т. п.). Человек не находит себе места, ему кажется, что он на пороге смерти. И это повторяется, даже если он прекрасно знает по опыту, что так называемый «диэнцефальный криз» длится недолго (несколько десятков минут) и проходит без особых последствий. У детей такие состояния бывают редко, но встречаются.

Новый социальный статус больного человека также может быть источником тревоги. Особенно в тех случаях, когда отторжение со стороны общества в связи с болезнью перевешивает сострадание (начиная с банального нежелания родственников ухаживать за инвалидом и заботиться о нем). Унижение от чувства собственного бессилия может быть многократно усилено неприязнью, если окружающие не считают нужным ее скрывать. К тому же некоторые болезни воспринимаются как бросающие тень на репутацию, даже если нет угрозы прямого заражения. Достаточно вспомнить, что в средние века венерически и душевно больных содержали вместе с преступниками. А нынче достаточно приглядеться к судьбе ВИЧ-инфицированных, этих прокаженных наших дней, чтобы представить себе, как много должен пересмотреть человек в своей ценностно-ролевой структуре, оказавшись в подобном положении.

Педагогические психологи имеют свой раздел работы на этом поприще. Речь идет о психологической коррекции взаимодействия родителей и детей-инвалидов. Сначала взрослые переживают сильнейший стресс от сообщения, что им придется отказаться от радужных надежд на будущее и смириться со своей юдолью. При этом никто не знает, насколько хватит его сил, так как нельзя предвидеть что-то, не имея опыта, образца, с которым можно сравнить, даже если среди знакомых и есть люди с аналогичной судьбой. А затем наступает пора тревоги у самого ребенка, которому безжалостная детская среда объясняет ситуацию без обиняков. Тема очень актуальная, и формированию личности ребенка-инвалида уделяется много внимания, так что, не имея возможности отвести ей в нашем изложении столько места, сколько она, безусловно, заслуживает, мы рекомендует тем, кто ей заинтересуется, несколько достаточно информативных источников.

Для самих детей гораздо больше значат не соматопсихические, а психосоматические расстройства. В отличие от взрослых, которые давно обустроили себе среду обитания таким образом, чтобы освободиться от рисков и страстей, дети каждый день с чем-нибудь борются и что-нибудь преодолевают. С переменным успехом. Фрустрационное напряжение – их обычное состояние, так что пресловутое нейрогуморальное угнетение функций встречается достаточно часто. Особенно в тех случаях, когда имеется предрасположенность к так называемым «сенсомоторным» расстройствам (невропатичность). В дошкольный период преобладают страхи, связанные с угрозой остаться без защиты взрослых (темноты, одиночества) и расстройствами сна. Позднее – тревоги, вызванные проблемами психической средовой адаптации, когда психическое напряжение легко трансформируется в физиологические расстройства общего характера: пищеварения – рвота, понос, анорексия или булимия; дыхания – спазмы бронхов, «нервный» кашель; моторики – тики, заикание; выделительных функций – недержание мочи; гомеостазиса в физической среде – повышенная чувствительность к духоте, вибрации, нагрузке на вестибулярный аппарат. Если учесть, что вегетативные функции в детском возрасте еще не настолько подвластны, чтобы не опасаться неожиданного конфуза (невропатичный ребенок, обмочившийся на уроке из-за того, что в перемену забегался и забыл сходить в туалет, а попроситься у учителя стесняется, не такая уж редкость), а предчувствие неудачи и осмеяния сильно сковывает речедвигательный аппарат, взрослым приходится во многом потакать детским капризам, упрямству и непослушанию, чтобы избежать энуреза, логоневроза или нервной анорексии.

Для примера мы остановим внимание на расстройствах аппетита – самом распространенном из отклонений, изматывающих родителей невропатичных детей. Анорексия, пока не включились ее психопатологические причины в подростковом и молодежном возрасте, в своей основе имеет истерическое по своему происхождению (гипобулическое) извращение влечений. Противоимпульс, идущий из подсознания, не проходит стадии осмысления, понимания, оценки отношения. Он – подсознательное выражение тревоги, источники которой могут быть самые разные. Отчего так утомительны (для обеих сторон) и непродуктивны усилия родителей повлиять на ребенка уговорами, объяснениями и даже наказаниями. Однако найти причину детского страха, отвлечь от него и погасить очаг истерического сопротивления большинству родителей, естественно, не под силу. И даже профессиональная подготовка детского психоневролога не гарантирует успеха. Здесь кроме знаний нужен талант, искусство говорить с детьми на их языке и сопереживать по-ихнему, а не по-взрослому.

Нервная булимия стала объектом клинического изучения позже анорексии, что понятно, так как отвращение к еде заботило врачей гораздо больше, чем прожорливость, жизни пациента не угрожающая. И лишь ко второй половине XX века этим феноменом занялись более серьезно. В отличие от голода, который испытывают люди с патологией в обмене веществ (гипогликемия), здесь человека влечет не насыщение, а наполнение желудка. Чаще всего такое отклонение встречается при сочетании известной слабости сдерживающих инстинктов, свойственной детям и подросткам с «органической недостаточностью» или «минимальной мозговой дисфункцией», с теми страхами, которые подспудно испытывает человек с обостренной потребностью в эмоциональных контактах (такие люди, по определению К. Обуховского, «осуждены на конфликты и неудачи, так как боятся затеряться, как соломинка в водопаде»), что и присуще «инфантильным на органической основе». Нередко их с детства преследует страх лишиться привязанностей, которыми приходится неизбежно жертвовать, переходя в онтогенезе личности от одного кризиса к другому, так что и обыденные внешние обстоятельства могут быть источником фрустрационного напряжения, объяснить причины которого дети не могут уже хотя бы потому, что сами не понимают, что с ними происходит.

Мозг как источник переживаний

Если организм взаимодействует с личностью на эмоциональной (витальной) основе, отклонения церебрального уровня обнаруживают себя, главным образом, в сфере воли. Когда ребенку ставят диагнозы «органическая недостаточность центральной нервной системы», «минимальная мозговая дисфункция», «органическая психопатия» и т. п., имеются в виду, прежде всего, расстройства активности, изменения темпов психических процессов и появление время от времени недостаточно управляемых побуждений.

Активность может быть как ослаблена, так и усилена.

Дефицит побуждений выражен в широком диапазоне признаков: от банальной лени до клинических форм «редукции энергетического потенциала». И это не удивительно, так как импульс к действию проходит по меньшей мере три ступени реализации, на каждой из которых имеются свои отклонения.

На первой – реакция пробуждения, появление еще неструктурированной активности, когда ощущается лишь некий напор энергии, ее может недоставать в силу особенностей высшей нервной деятельности, а не только из-за плохого воспитания или физического недомогания. Есть люди с изначально вялой инициативностью (апатичные, абуличные), для которых любое усилие, даже внутреннее, недоступно без энергетической подпитки извне. В обыденной жизни с такими, как их обычно считают, лентяями, много хлопот, если окружающие не намерены мириться с их непритязательными запросами. Но бывают случаи, когда дряблая воля делает образ жизни человека совершенно неприемлемым. Равнодушие к физическим неудобствам, а то и прямым страданиям, которым подвергают себя опустившиеся люди, ведущие паразитический образ жизни, шокирует цивилизованного человека, волей случая заглянувшего в «бомжатник». Между этими условными ориентирами располагается обширное поле «общего нерасположения ко всякого рода труду», где люди готовы мириться с утратами, лишь бы ничего не предпринимать или действовать по минимуму. Таков склад их психики.

На второй ступени, когда воля концентрирует внимание на осмыслении плана дальнейших шагов и начинает путь к принятию решения, включается механизм борьбы мотивов. Здесь многое зависит от характера и присущей ему склонности сомневаться. Говоря языком психологии, целеролевые побуждения начинают взаимодействовать с ценнностно-ролевыми, и если между ними нет единства, движение импульса может надолго застрять в сфере воображения. Обычно люди такого склада ищут у окружающих поддержки (одобрения или порицания) для того, чтобы сделать свой выбор более или менее обоснованным. В клинической психологии подобный склад обозначают термином «ананкасты» (склонные к навязчивостям).

На третьей – личностной ступени – решение должно воплотиться в действие. Для этого нужна целеустремленность, которой нам, обычным людям, как правило, недостает. Как заметил Д.К. Джером, если бы люди учитывали великую ценность того, что мы были намерены сделать, они относились бы к нам много лучше, чем сейчас. К сожалению, путь волевого усилия из воображения в действительность – самое слабое звено человеческой психологии. Но у некоторых людей склонность импульса «засидеться в фантазиях» выражена сильнее обычного. Здесь ключевой момент состоит в том, что, представив себе запланированное, а, тем более, проговорив намерение, человек не только перестает нуждаться в исполнении, но и через некоторое время начинает искренне верить, что все это было на самом деле. В известной мере причиной такого «синдрома Мюнхгаузена», как это явление обозначали предки, можно считать психопатологию памяти, и это будет верно, но не до конца. Увлекая психическую деятельность в мир воображения (когда нет оснований говорить о расщеплении личности), она отдаляет смыслы поведения от реальности. В детстве это нормальное явление, но когда такой расклад остается и в зрелые годы, он становится предметом клинического истолкования.

Истощаемость волевого усилия называется астенией. По сути, это расстройство дает о себе знать на уровне психических процессов, когда на первом плане такие признаки, как слабость активного внимания и эмоциональная неустойчивость. При появлении препятствий к достижению цели фрустрационное напряжение разряжается гневом или отчаянием, сопровождаясь головной болью, обостренной чувствительностью к свету, звукам, запахам. Мышление легко соскальзывает в игру воображения, а память – в поток непроизвольных воспоминаний. Но главная личностная характеристика – способность исходить из собственных намерений – остается за человеком. Астения лишь подрывает ее возможности и меняет стиль поведения.

Подобные состояния знакомы каждому, кого хоть раз в жизни заставляли тяжело работать, лишали пищи на более или менее длительное время, истощали воспалительные заболевания и т. п. Обычно для восстановления сил хватает отдыха, но иногда он недоступен по стечению обстоятельств: затяжное хроническое заболевание, необходимость вместе с борьбой за жизнь кормить ребенка грудью, полевые условия военной службы и т. п. Если же фактор физического истощения защитных сил организма усугубляется еще и эмоциональным давлением, то и личность не остается в стороне. Активная воля, направленная на реализацию собственных стремлений, уступает место пассивной подчиняемости. Мышление выскальзывает из логических рамок в мир воображения с присущим тому слепым доверием к чувствам. Последние, в свою очередь, обостряются, когда речь идет о сиюминутных впечатлениях, но притупляются, когда нужно предвидеть более отдаленные перспективы. В результате появляется равнодушие к риску, ослабевает инстинкт самосохранения и человек может действовать легкомысленно, «очертя голову» и «махнув рукой на последствия».

Ключевым моментом, позволяющим установить факт влияния астении на мотивы поведения, выступает ослабление внутренних позиций личности, утомление от необходимости удерживать статусные роли, а ориентиром – те способы, которыми человек при этом пользуется. Это может быть пустая мечтательность, уход в мир навязчивостей, переключение на поиск у себя несуществующих болезней, отказ от сотрудничества или даже сосуществования с людьми.

Одним из вариантов такого расстройства является так называемое мимовольное действие, или «реакция короткого замыкания», когда человек, уставший соответствовать требованиям своего положения, «срывается» на по-человечески понятный, но абсолютно неприемлемый поступок. Художественная литература полна такого рода сюжетов, а законодатель проявляет сострадание даже при тяжких преступлениях. Например, «убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации» наказывается лишением свободы на срок до пяти лет вместо «до пожизненного заключения» по другим мотивам насильственного лишения жизни.

У детей феномен астении церебрального происхождения чем-то особенным от взрослых не отличается. Разве что возрастная психология придает ему невропатический оттенок.

Активность, требующая обуздания, представлена несколькими феноменами. Прежде всего (по частоте встречаемости) нужно выделить минимальную мозговую дисфункцию. Или, как его иногда называют, простую моторную гиперактивность с дефицитом внимания.

Детям свойственны: неугомонность, нетерпеливость, рассеянность, что мешает обычному развитию как в интеллектуальном, так и в социальном отношении. В коллективе они сразу попадают в число непослушных, за которыми нужно все время присматривать во избежание рисковых ситуаций. Родители и воспитатели, вынужденные считаться с непоседливостью как неотвратимой реальностью, стараются приспособить ребенка к тем условиям, где приходится учиться. Увеличивают время рекреаций, давая возможность «сбросить моторное напряжение», дома предоставляют более полноценный отдых, понимая, что в основе инициативности лежит не сила, а слабость высшей нервной деятельности, применяют фармакологические средства, улучшающие адаптацию, и т. д. Если при этом память и мышление достаточно сильны от природы и хорошо развиты благодаря усилиям близких, дети успевают комбинировать получаемые впечатления в более или менее устойчивые навыки. Когда же собственные задатки и способности невелики, слабость познающей воли быстро сворачивает психическую активность на путь пустой мечтательности, а расторможенность в сфере инстинктов создает воспитанию ощутимые помехи. А если учесть, что при такой дисфункции часто встречаются плохой сон (удлинение периода засыпания, отражение в снах событий дня, устрашающие сновидения), ночное недержание мочи, логоневроз, страх темноты, обмороки и рвота в духоте и при вестибулярной нагрузке, формирование навыков работы над собой выливается в серьезную проблему, решать которую родителям приходится в сотрудничестве как с учителем, так и с врачом, а посредником, организующим их взаимодействие, выступает психолог. Небрежное воспитание, как правило, ведет к серьезным деформациям личностного плана, когда отрицательный социальный опыт «выставляемого за дверь» трансформируется в патохарактерологическое развитие.

К подростковому возрасту моторная гиперактивность спадает, но остаются признаки эмоциональной незрелости, отставание в развитии логического мышления, наивность во взаимодействии с окружающими, что в целом делает подростка зависимым либо от семьи, либо от среды неформального общения.

В тех случаях, когда на первый план выступает недостаточность сдерживающих начал (инстинкта самосохранения, страха неизвестного, боязни наказания и т. п.), это свойство и обусловленные им отклонения в поведении обозначают термином органическая психопатизация. Не считая такое отделение от «минимальной мозговой дисфункции» достаточно обоснованным (причина по-прежнему остается неустановленной), мы считаем себя обязанными предоставить слово сторонникам этой концепции.

«С раннего детства обнаруживается необычная крикливость, непоседливость, постоянное стремление к движению. Мимика поражает грубой выразительностью. Долго сохраняется привычка все хватать. Внимание быстро перебегает с одного предмета на другой. Такие дети ни минуты не остаются в покое. Приходилось слышать, что в детстве их привязывали к кровати, стулу, чтобы немного отдохнуть от суеты. Несмотря на подвижность, моторные навыки развиваются с запаздыванием. Ходить и говорить начинают позже обычного. Позже в сравнении со сверстниками научаются одеваться, мыться, шнуровать ботинки. Школа с первых дней становится мучением для них, а они для школы. Не в силах долго усидеть на месте, такие дети на уроках начинают бегать по классу, отвечать за других, прячутся под парту и там играют. Пишут они грязно, неряшливо, их тетради и книги вечно замызганы, а одежда испачкана. Крайне затруднена выработка поведенческих тормозов. Всякое «нельзя» дается с большим трудом. Все желания они хотят исполнять в ту же минуту. Кроме того, в детстве отмечаются невропатические симптомы. С начала пубертатного периода картина моторной бестормозности сменяется поведенческой неустойчивостью. Внешне такие подростки могут становиться даже несколько вяловатыми. В тех случаях, когда признаки мозговой дисфункции смыкаются с эпилептоидностью, расстройства настроения могут приобретать разрушительный характер».

На последней фразе этой цитаты мы хотели бы остановиться подробнее. Мы видим, что стремление врачей отделить все, что имеет хотя бы предположительно биологическую основу, от собственно личностного, где они бессильны повлиять на ситуацию, ведет к весьма сомнительным ассоциациям. В данном случае речь идет о попытке отнести к одной рубрике состояния, выделенные по признаку недостаточной социабельности (органическая психопатия) и отличающиеся всего лишь тугоподвижностью, вязкостью психических процессов (эпилептоидность). Этот шаг, сделанный в XIX веке Ч. Ломброзо, на долгие годы демонизировал представления врачей о феноменах, обозначаемых терминами с корнем слова «эпи», если не извратив, то сильно деформировав представления о его психологической сущности.